скачать книгу бесплатно
– Вы первый человек в моей жизни, который пришёл ко мне с подобным предложением прямо с улицы. Я же вас совершенно не знаю. А вдруг вы лентяй?
– А вы проверьте меня. Дайте задание. Я выполню, и вы увидите.
Она подумала, внимательно изучая меня через очки с толстыми стёклами, и дала задание. Я должен был подготовить за неделю реферат по эффекту термоциклирования.
Подготовил. Оказался очень интересный эффект. Кратко: если подвергать изделие из металла многократному нагреву и охлаждению – термоциклированию, – то такое изделие меняет свою форму. Все металлы по-разному себя ведут, конечно. Например, кубик из свинца, если его десять тысяч раз нагреть и охладить, превращается в тонкую веточку.
Софья Васильевна оценила мой реферат, я сдал экзамены и поступил в аспирантуру. А свободное время, которое у меня появилось в очной аспирантуре, привело меня на кривую дорожку спекулянта антиквариатом и в корне изменило всю жизнь.
* * *
Последняя моя встреча с Виктором Марковичем в домодедовской лаборатории была знаменательной. Он собрал общее собрание и в присутствии всех сотрудников объявил в своём стиле:
– В нашем коллективе завелась сволочь. Эта грёбаная сволочь вступила в отношения с нашим врагом – Лашко. Но мы выявим этого негодяя, мерзавца и подонка и то гда… – Некоторые товарищи стали оборачиваться и поглядывать на меня с ужасом, я ведь не очень-то скрывал, что поступаю в аспирантуру к Лашко. И тут я сделал то, что до сих пор приводит меня же в изумление. Я встал и сказал:
– Кто эта сволочь, Виктор Маркович? Скажите, кто этот подонок, и я сам, своими собственными руками задушу его.
Виктор Маркович долго молча смотрел на меня. Потом он закрыл собрание, и я покинул лабораторию пайки ПКБ «Главэнергостроймеханизации» на домодедовском заводе металлоконструкций навсегда. Стоял 1973 год.
ВНИИНМАШ
Подпись
После аспирантуры я остался работать в том же головном институте Госстандарта – ВНИИНМАШ. Там производили государственные стандарты в области технологии машиностроения. Я занимался технологией пайки цветных металлов. Например, нужен стандарт «Технология высокотемпературной пайки в вакууме лопаток из жаропрочных сплавов для ракетных и авиационных двигателей». Исполнитель пишет проект стандарта, а потом самое главное – согласовывает текст проекта с десятками, а то и сотнями предприятий, которые, возможно, будут работать по этому стандарту. Согласительные совещания, жаркие споры, тысячи поправок. Проделывается огромная работа, пока не будет написан окончательный текст государственного стандарта.
Но самый важный и заключительный этап всей работы – это подписание проекта стандарта у больших начальников из башни Госстандарта в начале Ленинского проспекта. Начальники отделов, замначальники, начальники подразделений и их замы, вплоть до самого большого начальника – Василия Васильевича Бойцова (1907–1997), который командовал с 1963 по 1984 год всем Госстандартом СССР.
Утром прибываешь в это заколдованное здание и бегаешь по этажам, получая резолюции, подписывая ворох бумаг, ожидаешь часами: совещание, обед, симпозиум, срочное собрание ответственных лиц и прочее.
Много позже я понял, почему наше родное советское государство боролось всеми силами с такими, как я, – «лицами, живущими на нетрудовые доходы». Мы мыслили нестандартно, даже работая в Госстандарте, не по-советски, а значит, неправильно. Мы видели такой путь решения проблем, который и в голову никогда не придёт стандартному советскому человеку. Может, по мнению властей, именно потому мы и подрывали устои страны.
Вот что я сделал: получив однажды все подписи ценой невероятных усилий, я их тщательно скопировал. Художественная школа не прошла даром. Итак, я скопировал все эти подписи, и в следующий раз, когда я должен был собирать эти же подписи под другим проектом стандарта, – я их просто подделал. Теми же чернилами, такими же ручками.
Я понял простую вещь – все эти начальники представляют из себя симулякры, я их и живьём никогда не видел. Работают и имеют значение не руководители, а только их подписи. Это ошибочный взгляд, что подпись существует в нераздельной связке с её творцом. Отнюдь – подпись существует сама по себе, а человек, которому принадлежит эта подпись, – сам по себе.
Это простое открытие позволило мне использовать драгоценное время моей жизни по собственному произволу.
А теперь самое поразительное и необъяснимое. Я, разумеется, поделился с близкими друзьями своим открытием: молодость – задор! Стал и другим рисовать эти подписи, абсолютно бескорыстно – исключительно из желания продемонстрировать всем полную бессмысленность существования высокого руководства. Например, помню подпись великого начальника Федина – его «Ф» напоминала сигару, перечёркнутую посередине. Он, когда её расчёркивал на всю ширину листа, думал, наверное, о своём всемогуществе. Колосс с глиняной головой. Я мог легко так же расписываться.
Замдиректора нашего института имел фамилию Герасимов. Его подпись была невероятно востребованной, а он сам постоянно пребывал на бесконечных совещаниях. Страна напряжённо строила развитой социализм, если кто забыл. У меня на столе лежала ручка с чернилами как у него, и подпись Герасимова я мог воспроизвести в любое время дня и ночи с закрытыми глазами, так наблатыкался. Сам не мог отличить.
Во ВНИИНМАШ работало тогда тысяча двести человек, и пол-института ходило ко мне за подписью Герасимова. Знакомые и совсем незнакомые. Я по доброте душевной никому не отказывал. Документ с нарисованной мною подписью всегда без проблем получал исходящий номер, если требовалось.
Но вот что было самым поразительным – никто и никогда меня не сдал! Всем было выгодно. Всем было хорошо.
* * *
Ученым-социологам, изучающим причины, по которым развалился СССР, не приходит в голову, что для сохранения страны надо было прекратить над людьми издеваться, например заставляя их собирать никому не нужные подписи всяких паразитов и бездельников, подлостью и интригами вылезших в начальники.
Дисциплина uber alles
Большинство служащих нашего института ежедневно торчали часами в курилке, хотя многие и не курили вовсе. Убивали рабочее время.
Начальником нашего отдела был Лев Ханаанович Л., которому почему-то нравилось убеждать меня, что он караим, а не еврей. Он практически не принимал участия в жизни отдела, постоянно где-то пропадая. Это был по-своему уникальный человек. Он патологически не мог ответить честно ни на один вопрос. Мы с коллегами, как пытливые исследователи, постоянно с ним экспериментировали. Но он всегда был стоек как скала. Даже отвечая на вопрос «Который сейчас час?», Лев Ханаанович, взглянув на часы, обманывал минут на десять-пятнадцать, по настроению.
Он был давно немолод. Паркинсон уже подкрался к нему в трясущейся левой руке. Правда, злые языки поговаривали, что дрожание его руки началось после того, как он взял девять взяток на мизере. Странно, но Лев Ханаанович не понимал, как неприлично он выглядит, когда засовывает свою трясущуюся руку в карман брюк.
Заместителем начальника нашего отдела был Николай Иванович Шкурко, с которым у меня сразу установились самые неприятельские отношения. Его единственной функцией было поддержание дисциплины, и он всеми силами старался превратить наш отдел в лагерную зону, а себя – в главного вертухая.
Шкурко завёл журнал, в котором отмечал провинности каждого сотрудника, требовал объяснительных записок по любому поводу и всеми способами давал понять, что дисциплина много важней эффективной работы на благо Родины. А я, замечу, имел звание лучшего молодого специалиста в институте и наивно думал, что хорошая работа позволит мне быть в стороне от этой бессмысленной и беспощадной борьбы за дисциплину. Такие Шкурко в итоге тоже внесли свой посильный вклад в развал страны.
Я был молод, глуп, имел нетрудовые доходы и воспринимал Николая Ивановича с юмором. Мне казалось, что это игра такая – в дисциплину, а это не могло не приводить беднягу Шкурко в бешенство. Однажды он позволил себе орать на меня по какому-то поводу, а я с удовольствием орал на него в ответ. Потом, стоя в курилке, я заметил, как у него дрожит рука с сигаретой, и тихо сказал:
– Что, Николай Иванович, «кондратий» пришёл? Ручонки дрожат? А посмотри на мои, – я вытянул вперёд руки. – Видишь, как стальные балки. Лучше отвяжись от меня, ты и ругаться-то толком не можешь. Слышал бы ты, как ругался мой бывший начальник Виктор Маркович. Не порть себе здоровье, а то и правда кондрашка прихватит.
Так неопытность и молодой задор навеки сделали Шкурко моим бескомпромиссным врагом.
Объяснительная записка
Вторая тайная жизнь – жизнь спекулянта – требовала постоянной бурной деятельности, а она, разумеется, занимала немало времени. Однажды я в очередной раз метнулся к метро, чтобы передать клиенту какие-то антикварные книги (машина появилась у меня только 1978 году). Сажусь в автобус, чтобы ехать обратно на работу, а там сюрприз – сам Николай Иванович Шкурко. Ездил по делам службы, разумеется. И вот что удивительно: пока ехали и шли к нашему институту – мило беседовали о жизни, а как пришли в отдел, так он мгновенно преобразился. Превратился в монстра, как в сказке. Стал дико кричать на меня, дескать, как я посмел в рабочее время отсутствовать… Это неслыханно и невиданно и прочее. Короче, приказал писать объяснительную записку.
Я подумал немного и написал примерно такой текст.
«Мне позвонила жена, сказала, что забыла ключи, и попросила их подвезти к метро. Я вышел из института в 13 ч 27 мин. Через 15 сек был на автобусной остановке, где, к счастью, уже стоял автобус. Ехал до метро 1 мин 5 сек. Спустился в метро, передал ключи жене и выскочил через 15 сек. А тут и автобус подоспел с вами, дорогой товарищ Шкурко. Ехал до института 1 мин 5 сек. Шофер просто гнал, вы сами видели. Потом мы шли 15 сек до проходной. Итак, я отсутствовал на рабочем месте ровно 2 мин 55 сек. Готов нести наказание по самым строгим законам нашего сурового времени, но прошу учесть следующее смягчающее обстоятельство: вы лично, тов. Шкурко, проводите ежедневно не менее трёх часов в курилке и столько же в кабинке туалета. А вы наш образец для подражания».
Конечно, сначала показал всем свою объяснительную, чтобы повеселить народ. Посмеялись. Отдал Шкурко. Он прочёл и взвился:
– Что за ахинею ты написал? Идти до автобуса не меньше семи-десяти минут, автобус идёт до метро минут пятнадцать.
У нас пол-института каждый день совершают такой путь туда и обратно, кого ты решил обмануть? Обратно мы вместе ехали, а потом вместе шли, забыл? Я вот покажу этот твой бред руководству, посмотрим, что скажут. Тебе конец.
– Это для вас, Николай Иванович, трудовая дисциплина ничего не значит, это вы болтаетесь неизвестно где часами, а для меня каждая секунда, проведённая вне рабочего места, – ножом по горлу. Вы хронометрировали? Нет, вам плевать на рабочее время, а я хронометрировал. Бежал до автобуса, потом автобус гнал без остановок и туда и обратно, вы не заметили? А я заметил. И обратно мы неслись с вами бегом. Или вам безразлично, где вы гуляете в рабочее время? Так что это не ахинея, а точный хронометраж моего отсутствия на рабочем месте. Серьёзней надо относиться к работе, товарищ Шкурко. Внимательней следить за нарушениями трудовой дисциплины – ведь это ваша работа? Или в курилке торчать? Вы же вообще ничего больше не делаете, и пользы от вас нашей родной стране – ноль.
Всё это я говорил в присутствии беззвучно хохочущих сотрудников, что, конечно, усугубляло событие. Я баловался, а он лопался от злобы.
Меня решили наказать за этот проступок лишением квартальной премии в три рубля. Такие у нас были огромные премии. Я не преминул написать жалобу руководству, отметив, что три рубля – это два килограмма яблок для моих детей. Жалобу оставили без внимания.
Роковая справка
Каждой осенью все работоспособные ИТР (инженерно-технические работники) Москвы отправлялись на картошку. В колхозах Подмосковья мы собирали картошку, а затем на плодоовощных базах мы её перебирали, сортировали и паковали в бумажные вощёные пакеты. Иногда в три смены. За работу в вечернюю смену давали один отгул, за ночную смену и выходные дни – два.
Наш институт был закреплён за базой недалеко от платформы Трудовая по Савёловскому направлению. Автобус утром отвозил несчастных от Белорусского вокзала до базы и в конце рабочего дня – обратно. После ночной смены автобус прибывал в Москву, когда городской транспорт не работал и надо было добираться до дома пешком. Кому час, а кому и три: иногда в дождь, холод и грязь. Такси было не по карману, да его в это время невозможно было и поймать.
Мы установили между собой тайное соглашение – мучаемся по очереди. Один человек едет, но отмечает присутствие трёх товарищей как минимум.
В один прекрасный день случилась проверка, и мне, конечно, «повезло» – была не моя очередь и я отсутствовал на овощной базе. Причём средь белого дня. Скандал и прогул!
Шкурко злорадно потребовал объяснительную записку. За прогул строго наказывали, вплоть до увольнения по статье. К счастью, была пятница и у меня впереди были два выходных дня для поиска выхода.
Меня всегда удивляло, что для всех этих чиновников типа Шкурко существовала лишь реальность, подтверждённая серьёзным документом. Если бы справка, выданная Политбюро ЦК КПСС, констатировала, что завтра в полдень гравитация будет упразднена, то в означенное время все они со свистом унеслись бы в открытый космос. Фанатики веры в справку.
В нашем «цеху» спекулянтов старой книгой, разумеется, работали люди разных профессий. Я позвонил Лёве Прокофьеву, который трудился на Курском вокзале в технической службе. Подъехал к нему на вокзал. Быстро уяснив проблему, Лёва привел меня в диспетчерскую службу.
– Девчонки, – обратился Лёва к девушкам, там их было человек десять. – Вот мой близкий друг, он принёс вам три коробки вкуснейших конфет. Ему надо сварганить справку о том, что вчера поезда с Савёловского вокзала не ходили. Весь день. Да не забудьте передать по смене, что в понедельник, по всей вероятности, будет звонить сумасшедший и спрашивать, ходили ли поезда в пятницу с Савёловского. Отвечать, что нет. Задача ясна?
Девушки засмеялись, и вскоре я держал в руках справку. Это был официальный бланк с указанием телефонов диспетчерской службы Курского вокзала. Затем Лёва повёл меня ставить печать. Миловидная секретарша какого-то начальника шлёпнула гербовую печать железных дорог СССР. Подарил ей коробку конфет, и она поинтересовалась, доволен ли я. А я со смехом попросил её поставить ещё несколько печатей по периметру этой справки. Баловался.
Утром в понедельник, написав, что не был на базе, поскольку поезда с Савёловского вокзала весь день не ходили, я положил объяснительную записку на стол Шкурко. Прочитав моё объяснение, он засмеялся:
– Ты совсем свихнулся. Поезда не ходили? Да ты знаешь, сколько сотрудников нашего института приехали в пятницу на базу именно на электричках?
– Все врут. Поезда не ходили. У них есть справка? Нет. А у меня есть справка, – спокойно отвечал я, протягивая бланк с печатями по периметру.
Николай Иванович взял справку и стал её внимательно изучать. Он долго крутил её в руках, изумлённо рассматривая гербовые печати, стоящие по краям документа. Наконец его осенило – он схватил телефонную трубку и позвонил по номеру, указанному в справке. Разумеется, он спросил у диспетчеров Курского вокзала о движении поездов с Савёловского вокзала в прошедшую пятницу. Услышав ответ, бедняга был просто потрясён. Он лишился дара речи и только изумлённо переводил взгляд с меня на справку и обратно.
– Как ты сделал эту справку? – наконец выдавил он.
– Поезда не ходили, вы что, читать разучились?
– А зачем столько печатей?
– Я попросил. Сказал, что у меня очень недоверчивый начальник, и они прониклись участием.
* * *
Прошло какое-то время после этой истории. Однажды мне понадобились отгулы. Их у меня было штук сорок. Это далеко не рекорд. Были сотрудники в нашем институте, которые весной уезжали на картошку, а поздней осенью уходили в отгулы до следующей весны. То есть вообще не появлялись на основной работе, исправно получая зарплату.
Итак, я написал заявление с просьбой предоставить мне отгулы на неделю. А когда через неделю я появился на работе, то первое, что увидел, – свою фамилию на большом объявлении, призывающем всех сотрудников института на собрание, посвящённое моему недельному прогулу.
Когда я попросил объяснений у Шкурко, тот с удовольствием признался, что моё заявление с просьбой предоставить отгулы он порвал. Потому я оказался злостным прогульщиком.
– Пиши заявление об уходе по собственному желанию, иначе уволят за прогулы, – радостно посоветовал Шкурко.
Я написал. В итоге он меня победил, за что я ему до сих пор бесконечно благодарен. Сам я никак не мог решиться уволиться, хотя такое желание созрело задолго до этого события. Меня давно ничего не держало в институте. Я хотел как можно больше времени уделять изучению антиквариата, чтобы разбираться в нём профессионально. И вольная жизнь влекла меня. Но свобода от произвола начальников была ещё далеко. Шёл 1980 год.
Когда я навсегда покидал ВНИИНМАШ, Николай Иванович подошёл ко мне и тихо спросил:
– Ну теперь ты можешь мне сказать, как ты получил ту справку?
Я посмотрел в его коварные глаза, улыбнулся и сказал:
– Поезда не ходили, Николай Иванович, не ходили поезда.
* * *
Справка на официальном бланке с печатью творит единственную настоящую реальность. Всему электорату. До сих пор. А новости на федеральных каналах – это абсолютный аналог той же справки.
И когда справка удостоверяет, что звёзды зажигать никому не нужно, то сразу пропадает и звёздное небо над нами, и нравственный закон внутри нас.
Вторцветмет
По протекции моих друзей я устроился на работу в организацию по сбору лома и отходов цветных металлов «Вторцветмет» на должность «уполномоченный». Нас на всю Москву было чуть больше сотни. Уполномоченные следили, чтобы предприятия города не выбрасывали отходы цветных металлов в мусор, а сдавали их государству. Самым прекрасным в этой работе был практически свободный день. Мы собирались вместе лишь на один вечерний обязательный «явочный час», а в остальное время должны были тщательно контролировать предприятия города. Мне, как одному из немногих работников со специальным высшим образованием, доверили контролировать крупнейшие заводы Москвы: ЗИЛ и «Динамо». ЗИЛ, например, ежемесячно должен был отгружать пятнадцать вагонов только алюминиевой стружки на Щербинский завод по переработке цветных металлов. А медь вообще имела статус стратегического металла.
Я быстро установил правильные отношения с Валькой Каратаевой – начальником цеха металлоотходов ЗИЛа. За финский сервелат и прочие деликатесы она с радостью выполняла за меня всю работу. Бумажки заполнять – такая была, по сути, работа уполномоченного. «Упал намоченный, а встал сухим», – шутила она. Короче, не работа у меня была, а сказка. Но всё хорошее имеет тенденцию быстро заканчиваться.
Собрания
Сменился наш начальник. Новым начальником стал Евгений Иванович Панов – здоровый бугай с крохотными глазками, патологически обожающий всяческие собрания. И началась беспрерывная череда собраний: выборных или перевыборных, отчётных или по принятию обязательств, посвящённых грядущим праздникам или решениям партии, правительства и так далее. Короче, свобода закончилась. Сам Панов неизменно выступал на всех собраниях, неся в массы долго и страстно свой горячий бред. Глаза его каждые пятнадцать минут речи мутнели в катарсисе наслаждения, видимо, он испытывал от собственных речей настоящий регулярный оргазм.
Самым ужасным было то, что он стал устраивать собрания после окончания рабочего дня, мотивируя это тем, что у нас ненормированный рабочий день. А ведь многим женщинам надо было забрать детей из садика, ужин приготовить семье и так далее. А у меня вечером наступала основная деятельность, и эти бесконечные собрания больно ударяли по моему карману.
Венцом этого кошмара собраний явился новый главный инженер нашего управления – Михаил Сергеевич Голубкин, – такой же любитель пустозвонить. Собрания превратились в бесконечную жестокую пытку.
Большинство моих товарищей дремало, а я, разумеется, читал книги. Но однажды на одном из собраний со мной произошла странная метаморфоза: что-то щёлкнуло у меня в голове и я, к своему ужасу, стал слышать то, что говорили мои начальники. Как я ни пытался сосредоточиться на книге или своих мыслях, ничего не получалось – я слышал только речи выступающих. Это был, как правило, собачий бред, бессмысленный и беспощадный. Пустой набор слов, который непрерывным потоком обрушивался на мою бедную голову.
Я решил, что схожу с ума, и побежал к знакомому психиатру Мише Чижикову. Он объяснил мне, что это издержки двойной жизни:
– На работе ты ноль без палочки, а в среде товарищей спекулянтов – уважаемый человек. Вульгарный когнитивный диссонанс.
– И что мне теперь делать?
– Ломать поведенческий контекст. Получать удовольствие от жизни.
– И от собраний?
– В первую очередь от собраний. Сам решай как, но радуйся жизни всегда и во всём. Иначе заболеешь и сдохнешь.
И я стал выступать на собраниях. Я стал бороться на собраниях против собраний. Рвался на трибуну и критиковал начальство. Например, за то, что держат сотню человек в маленьком душном пространстве, не дают матерям забрать детей из детских садов и прочее. Играл роль честного и открытого придурка, радеющего за дело и людей. У нас в стране юродивых традиционно очень любят и побаиваются. Уволить такого человека абсолютно невозможно. Как уволить за справедливую и честную критику? Родная партия с тогдашним главой М. С. Горбачёвым тоже призывала советский народ вскрывать недостатки на производстве, чтобы повысить… и усилить… А когда действуешь в рамках решений партии и правительства, то тебе никто не страшен.
Начальство пришло в большое изумление: они просто не понимали, что со мной делать. Меня вызвали в кабинет к Панову, и там в присутствии других начальников он грозно задал мне вопрос, который я тысячи раз слышал от руководителей всех звеньев, с которыми сводила меня судьба:
– Ты что, думаешь, умнее всех?
– Ну почему всех, – с улыбкой отвечал я. – Вы главный начальник, вас, может, и не умнее, а быть умнее нашего главного инженера Голубкина, например, невелика заслуга.
Разумеется, Голубкин сидел ровно напротив меня. Он потерял дар речи. А я продолжал развивать эту тему, пока не был выдворен из кабинета начальства с беспомощными и жалкими угрозами.
Свалки
По долгу службы мы были обязаны инспектировать свалки на случай, если кто посмеет выбросить отходы цветных металлов. За нами был закреплён полигон «Тимоховское». Это бескрайнее поле до горизонта, полки огромных крыс, туча ворон, вонь, столбы дыма и люди, которые бродят по свалке и что-то ищут. Городские свалки всегда именовались полигонами. Видимо, по ночам там проводились испытания различных типов вооружения и военной техники.
Помню, как при мне привозили мешки с табаком, мешки с шоколадными конфетами, останки электроприборов, а однажды видел, как выгружался самосвал со старинной мебелью из Театра Вахтангова. На свалке есть абсолютно всё: любая продукция, любой товар.
Больше всего меня поразили люди, которые бродили по свалке в респираторах, вооружённые длинными палками с крючком на конце. Все с мешками, куда складывались находки. Эти люди делились на две основные группы.
Одни жили прямо за воротами свалки. Там стояли палатки или домики из подручного материала, которого полно на свалке: фанера, сайдинг, листы сухой штукатурки, алюминиевый гофр и прочая ерунда. Все домики с одним окном и обязательной трубой, торчащей из стены, – отопление. Там и дети бегали, и бельё висело: обычная трущобная жизнь.
Другие люди приезжали на старых дешёвых автомобилях-«помойках», переодевались и не спеша шли на работу – ловить удачу на свалке.
