скачать книгу бесплатно
– Скажем так – не представляю себе картины этого суда.
– И все же попробуй это сделать, потому что именно тебе предстоит принимать в его подготовке самое активное участие!
– Мне? А я- то причем? Я – разведчик, а не юрист. Нет, у меня есть профильное образование, но его явно недостаточно, чтобы представлять интересы страны в столь высоком судебном органе…
– Ты как разведчик там и нужен. Дело в том, что есть одна страна, которая будет очень сильно сопротивляться проведению процесса.
– Германия? Но она лежит в руинах…
– Нет. Это русские, я о них говорю, – отрезал Донован.
– Интересно, почему? Они же сами принимали активное участие в разработке Устава Трибунала…
– Активное участие можно проявлять по- разному. Можно инициировать тот или иной политический процесс, а можно просто быстро стенографировать, когда кто- то другой взял бразды правления в свои руки и начал резво отдавать приказы.
– Думаете, русские просто подчинились нашей инициативе и сделали хорошую мину при плохой игре?
– Именно.
– Но почему? Зачем им такая позиция? Им- то чем так претит идея гласного и справедливого разбирательства? – недоумевал Даллес.
– Думаю, истинные причины такого поведения нам еще предстоит узнать, – протянул хозяин кабинета, вглядываясь в висящий на стене портрет покойного Рузвельта. – А из того, что на поверхности – только весьма странная дружба Сталина и Гитлера накануне войны… Хотя, всмотреться в ситуацию следует глубже. После Первой мировой Германия оказалась в международной изоляции, как и Россия, которая порвала с Антантой из- за большевиков. Таким образом, вчерашние союзники стали заклятыми врагами, и наоборот – у Германии и России просто не было другого способа выжить, кроме как пойти на взаимное сближение, что они и сделали в Рапалло в 1922 году. Потом было десятилетие обмена военным опытом, взаимной торговли, вежливых реверансов в адрес друг друга и вообще режима наибольшего совместного благоприятствования. Приход к власти Гитлера, конечно, многое изменил. Его резкие правые взгляды шли вразрез с коммунистической идеологией русских, и потому раскланиваться перед ним не шло политическому образу Сталина в глазах товарищей по партии. Наметилось охлаждение в отношениях – чего стоит хотя бы публичная массовая казнь Сталиным косого десятка русских военачальников, проходивших обучение у их германских коллег в канун войны. Однако, перед самой войной, когда Гитлер начинает показывать звериный оскал всему мировому сообществу, присоединяя куски других государств, взаимная любовь вновь вспыхивает между руководителями двумя государств- гегемонов: при помощи друг друга они начинают невиданную по масштабам аннексию своих соседей со всех четырех сторон…
– Вы имеете в виду пакт Молотова- Риббентропа?
– Не только. Этот пакт всем известен. А сколько тайных протоколов и соглашений еще подписано? О которых мы пока не знаем…
– Вы полагаете…
– Я полагаю, что без поддержки в Восточной Европе Гитлер никогда бы не решился пойти в открытое наступление, – заключил Донован. – И поддержка эта должна была быть достаточно сильной. Достаточно, чтобы обеспечить ему пути отхода. И он нашел ее в лице Сталина…
– И только поэтому Союз не хочет процесса? Потому что боится, что вскроется и документально подтвердится то, что и так понятно даже койоту? Не слишком ли пустяковый повод переживать для такого толстокожего и властного человека, как Сталин? – резонно парировал Даллес. – Да и потом, как говорил Лоуэлл, не ошибаются только дураки да покойники. Мало ли, кто из нас и когда дал маху в выборе друзей. Так что ж теперь?
– Ты прав, повод слишком пустячный, – многозначительно процедил Донован. – Однако же, всего мы не знаем. Начало процесса приоткроет завесу тайны над истинной картиной отношений Сталина и Гитлера – этого- то русские и боятся. И потому будут препятствовать работе трибунала… Вернее, уже начали…
– Каким образом?
– Они недвусмысленно по дипломатическим каналам намекают нам на те процессуальные нарушения, которые были допущены при подготовке и проведении Бельзенского процесса… Ну да об этом мы уже с тобой говорили. Здесь надо обратить внимание на то, что русские еще в 1942 году создали специальную комиссию по расследованию преступлений гитлеровцев на оккупированных территориях. А год спустя – в 1943- ем – провели в освобожденных Харькове и Краснодаре два процесса над нацистами и их пособниками, по итогам которых всем, разумеется, были вынесены смертные приговоры. Пытаясь опорочить практику Бельзенского процесса, они ссылаются на процессы Харьковский и Краснодарский, в которых все осужденные были казнены. Мы нашли нарушения и у них, но суть не в этом, а в том, что сейчас позиция русских зиждется на двух китах: а)справедливого и беспристрастного суда, как прописано в Уставе Трибунала, все равно не получится, и б)зачем тратить время и ресурсы на доказательства, если все равно всем- виселица?
– Где- то с ними можно согласиться…
– Не спеши. О моральной стороне вопроса мы с тобой уже поговорили, – отрезал Донован. – Но меня беспокоит оборотная сторона медали: если все равно всех вешать, если мы договоримся закрыть глаза на некоторые несоблюдения формальных условий процедуры привлечения к ответственности, то чего боятся русские? «Дадим им последнее слово, кинем кость, а после на виселицу» – так должна звучать философия тех, кто не боится. Но они упрямы в своем нежелании открыто судить гитлеровцев! Значит, все же боятся. А вот чего – вопрос. Ответить на него – наша с тобой задача, которая должна быть решена в кратчайшие сроки.
– К чему такая срочность? – не унимался пытливый заместитель «Дикого Билла», который сегодня проявлял невероятную тактичность, проницательность и прозорливость – именно по проявлениям этих, несвойственных ему, качеств Даллес понял, что вопрос перед ним сегодня стоит серьезный и важный.
– К тому, что обстановка в мире, несмотря на окончание войны, менее напряженной не стала – ты- то об этом знаешь. Итоги конференций, разделивших Европу на сферы влияния между союзниками, не устраивают никого. Это значит, что третья мировая может начаться со дня на день. СССР лежит в руинах, а когда лучше всего бить соперника, если не в момент его усталости? Только повод для этого нужен серьезный, и мое чутье подсказывает, что он у нас почти в руках… Однако, вопрос войны все же оставим политикам. Мы же должны сделать свою, разведывательную, работу. От ее результатов зависит, кто в каком обличье войдет в историю – кто на веки вечные станет врагом человечества, а кто – другом. Гитлер и Сталин – эти два друга – должны предстать в одинаковом свете. Но в правдивом. Потому так важно докопаться до истины и доказать ее, что ты и должен сделать…
Даллес понимающе посмотрел на шефа – все сказанное им на протяжении последнего часа, наконец, сложилось в единую мозаику, логичную, последовательную и искреннюю.
– Мне надлежит отправиться в Нюрнберг?
– Да. Но для начала надо изобрести повод – приезд твой без него будет не просто криво истолкован; он сам по себе станет козырем в руках наших противников…
– Козырем? Но каким?
20 сентября 1945 года, ближняя дача Сталина в Кунцево
Сегодня на прием товарищ Сталин вызвал Андрея Януарьевича Вышинского. Этот человек, ныне занимающий скромную и малозаметную должность заместителя министра иностранных дел СССР по правовым вопросам, вошел в историю страны не благодаря тому, что был образованнейшим юристом, профессором, автором книг и монографий, а некогда – даже ректором МГУ. И даже не благодаря тому, что во Временном правительстве занимал должность товарища министра юстиции Малянтовича, и в этом качестве отдал приказ об аресте Ленина. Все эти, без сомнения, яркие события до поры меркли на фоне остальных, не менее ярких, но куда более мрачных. Он стал печально знаменит благодаря своему участию в качестве главного прокурора страны в сталинских репрессиях 1930- х годов. Яркие, но хамские подчас обвинительные речи становились грозным предвестником скорой расправы над неугодными Сталину старыми партийцами. От них веяло кровью и страхом, которые вплелись в воздух того времени и которыми тогда, с подачи Вышинского, дышала вся страна. В начале 1940- х война прервала вращение молоха репрессий, но кровавого обвинителя, несмотря на новую должность, по- прежнему звали «прокурор Вышинский». И по- прежнему Сталин поручал ему решение самых сложных, ответственных и подчас темных вопросов – только тот, чьи руки обагрены кровью общих жертв, сможет по- настоящему почувствовать волю жестокого хозяина и будет стараться, воплощая ее в жизнь.
Сейчас Вышинский по приказу хозяина должен был доложить ему свои соображения, касающиеся срыва Нюрнбергского процесса.
– Заходи, садись. Что скажещ, есть результаты? – с порога начал Генсек, для которого проблема была достаточно острой, а потому обсуждения ее не предполагали соблюдения каких- либо правил этикета. Верный пес понял его с полуслова.
– Думаю, товарищ Сталин, инициативы союзников в этой части избежать не удастся, – робко пряча глаза, развел руками Вышинский. – Слишком уж серьезный вопрос – что делать с арестованными главарями рейха? Просто отпустить уже не получится – после того, как по всему миру прокатилась волна судов над меньшими по масштабу нацистскими преступниками. Они обошли нас в этом вопросе, инициировав Бельзенский процесс…
– Да, – протянул Сталин, недовольно потирая себя по коленям, – ты прав, тут они нас обскакали. Пока ми с ними раздел послевоенной Германии и Европы обсуждали да потери в войне подсчитывали, они подсуетились. Ни с кем не посоветовались, в очередной раз наплевали на мнение союзников, осудили и машут теперь флагом Бельзена по всему миру! Вай! А что они в самом Бельзене натворили – никого не интересует… С какими нарущениями провели процесс? И хотят теперь такое же облихование устроить в международном масштабе тем, с кем вчера сидели за столом переговоров и задницу лизали перед войной…
– Думаю, товарищ Сталин, процессуальные нарушения здесь не будут играть особой роли – слишком велика степень содеянного. Да и мы сами немного виноваты в допущении итогов Бельзена – таких дел натворили в 43- ем в Харькове и Краснодаре, что последствия нам еще долго аукаться будут.
– А щто било делать? – с легким грузинским акцентом вопрошал глава государства. – Народ не верил тогда в нашу победу – ты и сам помнишь, как Политбюро, прикрывшись каким- то детским садом, решило чуть ли не в полном составе на сторону врага переметнуться! Мне бы их тогда, по совести, всех к стенке поставить, да не то било время, чтобы счеты сводить – мы это позже сделаем…
Вышинский согласно кивнул головой – Сталин говорил правду. В 1943 году следственным органом удалось вскрыть подпольную организацию под названием «Четвертый рейх», состоявшую из детей советской партийной элиты. Эти самые дети планировали, в случае захвата Гитлером Москвы, не только перейти на его сторону, но и сформировать марионеточное правительство России как очередной колонии рейха. Тогда их деятельность удалось пресечь, выслав их из Москвы, но в памяти Сталина эта история останется навсегда – звуча как старая сказка про гамельнского крысолова, она делала очень уж неправдоподобной роль в этой организации детей и, в то же время, недвусмысленно бросала тень подозрения на их родителей, дрожавших от страха в предвкушении сдачи Москвы.
– Чтобы дух народа хоть как- то приподнять, мы тогда и провели два этих процесса, – продолжал вождь. – Кто же мог знать, что они вот так вот воспользуются нашей инициативой и повернут ее в конечном итоге против нас?
– Знать никто не мог, да что сделано, то сделано. Теперь все это играет в пользу старта суда трибунала в Нюрнберге… Послушайте, товарищ Сталин, а вы прямо так уверены в том, что нам этот суд не нужен?
– В каком смысле? – потупил озадаченный взор вождь на своего собеседника, который вдруг забыл, о чем идет речь, и начал фантазировать, напрасно пытаясь набить очков в глазах главы государства:
– Чего мы их так боимся? Как бы там ни складывались наши отношения перед войной, они – проигравшие, а мы – победители. А победителей не судят. Отправим в Нюрнберг наших лучших специалистов по доказательствам, представим все в нужном свете, заткнем им рты, где не надо и…
– Ну да, – оборвал полет его фантазии хозяин. – А признания выбьем пытками, как ты завсегда здесь привык? Так, щто ли?
– Необязательно… – лопотал бывший прокурор, поняв вмиг, что затея его Сталину не понравилась.
– А, если не выйдет, то они всему миру расскажут про то, как делили с нами Европу, оружием обменивались, когда вторая мировая уже шла в Европе полным ходом? Про Катынь расскажут, про дело Тухачевского, да? Молчи, дурак, если не можешь рассчитывать на два шага вперед. Все- таки мы поторопились, когда тебя дипломатом назначили. Тебе еще лавры обвинителя покоя не дают, а в межгосударственном масштабе ты пока еще не мыслишь…
– Товарищ Сталин, куда меня партия отправит, туда…
– Само собой. Вот и поедешь в Нюрнберг дерьмо разгребать. Оценишь обстановку, соберешь команду и сделаешь все, чтобы процесс этот… – желваки заиграли на скулах хозяина, выдавая его гнев, – сорвать. У тебя ведь уже есть мысли, как это сделать?
– Есть кое- какие, товарищ Сталин.
– Ну?
– Знаете, в Нюрнберге же сейчас собрались представители судейского и прокурорского сообществ стран- союзниц. Все активно готовятся к слушаниям, изучают и собирают доказательства, работают над текстом обвинительного заключения… В такой обстановке, как мне кажется, участие политиков только повредит работе оргкомитета. Процесс ведь должен быть беспристрастным, а политики придадут ему эмоционального окраса, продиктуют решение трибуналу одним своим авторитетом. И потом – почему крупные политические фигуры только одной из держав присутствуют там, задавая тон еще не начавшемуся разбирательству, которое, как считают сами Трумэн и Черчилль, должно быть объективным и безэмоциональным?
– О ком ты? Кто там?
– Собирается приехать Даллес, заместитель начальника Управления стратегических служб США.
– Так он вроде не политик, он разведчик.
– Тем более, непонятно, что ему там делать. Там же не линия фронта. Там не враги США собрались… В такой обстановке мы можем и должны заявить, что советская сторона не может должным образом подготовиться к беспристрастному разбирательству в обстановке присутствия таких субъектов, которые приехали со вполне конкретной целью устроить политизированный суд Линча! Бельзенский процесс – яркий пример того, как они из судов судилища устраивают, а нам такое не подходит… Что скажете, товарищ Сталин? Их же салом, да им же по мусалам!
– Ловко, – улыбнулся в усы Сталин. – А если не сработает? Если скажют, мол, и вы шпионов и дипломатов присылайте? Ты- то вот, например, дипломат!
– В первую очередь, я прокурор. А потом – что это за базар будет, если все начнут туда высылать правительство в полном составе?! Там, к примеру, каждый вечер в «Гранд- отеле» собираются прокуроры и судьи, ужинают, выпивают, обсуждают будущий процесс. Что, если завтра там окажется шпион? Или политик? Утечка, давление на обвинителей и вершителей правосудия! А ну, как вражеское ухо услышит что- нибудь из того, что произносится ими в застольных речах?
– А такое возможно? Недобитки не дремлют? Они еще остались там?..
– К сожалению, остались, товарищ Сталин. К сожалению, остались…
– А доказать сможешь?
– Думаю, смогу, товарищ Сталин, – хитро улыбнулся в усы Вышинский.
22 сентября 1945 года, Нюрнберг, Американская оккупационная зона в Германии
Шел проливной дождь. Делегация американских прокуроров во главе с судьей Верховного Суда США Робертом Джексоном, работавшая в Нюрнберге, встречала на аэродроме советских коллег. По иронии судьбы среди встречающих был Аллен Даллес. Он прибыл только сегодня и встретился с Джексоном полчаса назад. Не меньшая ирония заключалась в том, что среди советских прокуроров был старый знакомый и приятель Даллеса – Лев Шейнин. Аллен Уэлш консультировал его весной 45- го в Берлине, где Шейнин писал свою знаменитую пьесу «Встреча на Эльбе», по которой позже был поставлен советско- американский фильм. Консультации его заключались в том, что он рассказал драматургу о попытках негативного влияния реакционных промышленных кругов Америки на разгром гитлеровской Германии, которое УСС в свое время удалось пресечь. Так рассказ Даллеса впервые стал сюжетом для книги…
Вообще это был удивительный человек. Лев Романович Шейнин был не просто следователем. Он был типичным продуктом своего величественного времени, про которых Максим Горький – кстати, лично знакомый со Львом Романовичем – говорил: «человеки- чудодеи», «гиганты», «стоики». Наличия таких людей требовало время, так быстро и решительно спрессовавшееся перед лицом двух революций и мировых войн, стольких социальных и политических катаклизмов как в стране, так и в мире. Не будь таких людей – первый же удар слабого еще, молодого советского государства о скалы истории поверг бы его в состояние смертельного кораблекрушения. Время велело быть сильными, стойкими, разносторонними, образованными и хваткими. Много было таких людей или нет, теперь уже доподлинно сказать нельзя, да и критики не позволят. Но вот утверждать о том, что на плечах таких, как Шейнин все держалось, можно смело.
Человек разнообразных талантов, профессиональный путь начал он с должности журналиста в ленинградской газете. Статьи и фельетоны, а также многочисленные короткие рассказы, вышедшие из- под его пера быстро привлекли внимание читающей аудитории, среди которой был и высоко оценивший его автор «Матери» и «Буревестника». В квартире Горького на Кронверкском уже видевший себя в большой литературе начинающий журналист Шейнин бывал часто. Здесь он познакомился со Шкловским и с Фединым, с Эренбургом и Андрониковым, с Маяковским и Леоновым. Все шло как нельзя лучше, пока внезапно органы ГПУ не объявили массовую мобилизацию. После Гражданской кадров не хватало, а преступность была на очень высоком уровне, так что мобилизация подлежащего призыву гражданского населения была единственным решением вопроса. Шейнину выпало попасть на службу в органы защиты правопорядка.
Поначалу он совмещал работу оперуполномоченного с написанием заметок о жизни сотрудника уголовного розыска, но потом работы стало так много, что на личное пространство времени практически не осталось. Ситуация немного изменилась в лучшую сторону, когда в 1931 году его перевели на работу в Прокуратуру СССР на должность старшего следователя. Тут, в Москве, он познакомился со знаменитыми советскими драматургами братьями Тур, в соавторстве с которыми написал сценарий фильма «Ошибка инженера Кочина». Нашел время, чтобы поучаствовать в работе лаборатории по разработке «детектора лжи». Эта работа могла бы продолжиться и дальше, но в планы Шейнина- писателя и ученого неожиданно вмешалась война. Ни на день не прерывал он литературной и следственной работы, и даже случайное знакомство с Даллесом в освобожденном Берлине общительный и умный литератор использовал в творческом поиске…
Соавторы и старые друзья горячо поприветствовали друг друга. Обнялись также главы делегаций – Джексон и Вышинский.
– Как перелет? – дежурно поинтересовался главный американский обвинитель.
– Долетели скверно. Сами видите, – отмахнулся руководитель советской делегации, указав рукой на явные следы пуль на фюзеляже самолета.
– Это следы..? – уточнил Джексон удивленно.
– Так точно, мистер Джексон. Мы летели через Чехословакию, а там в горах еще постреливают. Определенно гитлеровские наймиты знали о том, кто находится на борту, и только чудо не позволило им довести свои замыслы до конца – не верь после этого в Бога…
– А почему не напрямую из Москвы? – поинтересовался Джексон.
– Слишком далеко. Обязательно садиться на дозаправку в Праге. Кроме того, на территории Пражской комендатуры мы храним огромное количество доказательств, которые подлежат перевозке в Нюрнберг. Даже не знаю, как при таких обстоятельствах советская делегация будет должным образом организовывать работу своих обвинителей в процессе…
– Не переживайте, Андрей, – браво хохотнул Джексон, похлопывая советского коллегу по плечу. – Для обеспечения нашей с вами безопасности здесь присутствует мистер Даллес из УСС…
Даллес был против такого представления, но глава американских обвинителей, видимо, не придавал значения его опасениям относительно поведения русских в преддверии процесса. Вышинский же все понимал прекрасно – он смерил Даллеса негодующим взглядом и отрезал:
– Тогда переживать надо еще сильнее. Зачем здесь разведчики? Мы на войне? Или он собирается выполнять агентурную миссию среди обвинителей по заказу политических кругов США? Думаю, присутствие таких господ здесь сейчас, в такой важный, ответственный и секретный момент, вдвойне недопустимо…
Шейнин вмиг отшатнулся от своего товарища. Аллен Уэлш не стал ничего говорить – он понял, что переубедить мастодонта не получится. Американцы с видом побитых щенков быстро разбежались по машинам и направились в «Гранд- отель», где должна была разместиться советская делегация…
Даллес прибыл в спешке – рейс задержали, и ему по прибытии едва хватило времени, чтобы соблюсти формальные процедуры и доложить о своем приезде генералу Эйзенхауэру как руководителю Американской оккупационной администрации посредством телефонной связи напрямую из Нюрнбергской комендатуры. Потом надо было успеть встретиться с Джексоном, который, как назло, спешил на встречу с русскими – важно было перехватить его до прилета борта Вышинского, чтобы поделиться целью приезда и мнениями Донована и Трумэна. Сделать это удалось только в машине – Джексон уже спешил на аэродром. Вся эта спешка лишила Даллеса возможности толком осмотреть городские пейзажи. И потому только сейчас из окна автомобиля он смог более или менее полноценно лицезреть древнейший германский город, в котором уже не в первый раз за последние 20 лет должна была решиться судьба всего цивилизованного человечества.
Вековая брусчатка старого города, остроконечные шпили зданий, словно сошедших со страниц братьев Гримм, древняя германская архитектура, тяжелые кованые ворота старинных замков (используемых уже давно совсем не по прямому назначению), узкие улочки – все это словно дышало историей Германии. Не только древней, в которую город этот навсегда войдет одним из судьбоносных, но и новейшей, немного подпортившей его репутацию… В 1927 году в Нюрнберге состоялся первый съезд Национал- социалистической рабочей партии (НСДАП), так как Гитлер считал, что готическая архитектура Нюрнберга наиболее полно воплощает германскую культуру. Главным местом действия были расположенные на окраине города Арена Луитпольда – площадь для демонстраций, вмещавшая до 150 000 человек, – и Зал Луитпольда вместимостью до 16 000 человек, в котором проходили собрания. По проекту Альберта Шпеера – ныне одного из подсудимых на предстоящем процессе – в этом районе должен был быть создан грандиозный комплекс «Цеппелинтрибуна», предназначенный для проведения партийных съездов. Выстроенные там колоссальные сооружения засняты в фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли» и других произведениях тогдашних кинодокументалистов… В 1935 году здесь издаются Нюрнбергские расовые законы, окончательно исключившие евреев из жизни немецкого общества. В 1938 году здесь же происходит грандиозный (и последний) партийный съезд нацистов, в котором участвовало около одного миллиона человек. Во время бомбардировки 2 января 1945 года было разрушено около 90 % старого города, но, несмотря на это, в каждом квадратном сантиметре ощущалась связь времен, и ощущение это приободряло Даллеса, которому сейчас как никогда казалось, что именно в его руках бразды правления колесницей истории, что от него зависит ее следующий лихой поворот.
Примерно те же картины созерцал из другого автомобиля, двигавшегося по той же дороге, Андрей Януарьевич Вышинский. И мысли его посещали примерно те же самые. С той лишь оговоркой, что его в окружающей картине впечатлила не ее историчность, а порядок и относительная чистота, – конечно, в той степени, в какой она допускается положением оккупированного и пострадавшего от бомбежек города. Американцы, насадившие на своей территории свои порядки, для начала расставили всюду кордоны, затем постарались разгрести руины, убрать значительную часть крупного строительного мусора и начать восстанавливать то, что было разрушено их же бомбами. Вышинский не так давно работал на территории Советской оккупационной зоны в Берлине под началом маршала Жукова, которому оказывал правовую поддержку в первые дни после освобождения Германии. Так вот там он такого порядка и дисциплины не видел – всюду царила разруха, пьянство, разврат, мародерство, издевательство над мирными немцами. Здесь же жители оккупированного города жили в мире со своими новоявленными оккупантами, что было для Андрея Януарьевича в диковинку – не то, чтобы он считал, что мирных немцев надо бить и насиловать подобно тому, как делали это советские солдаты, но непривычно было ему видеть образцовый уклад. В какой- то момент он даже позавидовал удивительной покладистости и тактичности американцев, подумал, что неплохо бы нам поучиться у них этому, но уже очень скоро отогнал от себя эти мысли, вспомнив вдруг, что прибыл сюда не для дружбы, а для войны – пусть и закулисной – со вчерашними союзниками.
Тем же вечером в просторном ресторане «Гранд- отеля», также быстро и качественно восстановленного американцами после бомбежек Нюрнберга, он, в компании прибывших сюда судей и прокуроров из союзных государств, входящих в оргкомитет Трибунала, произнес такой тост:
– Уважаемые дамы и господа! Сегодня мы собрались здесь, в городе, представляющем собой вчерашнюю цитадель и обитель нацизма, чтобы начать трудное дело – уничтожение гидры, которая почти 20 лет опутывала весь земной шар не только физическими, но и идеологическими путами расовой теории, чудовищной по масштабу и последствиям. Неслучайно выбран этот город местом скоро и правого суда над теми, кто обрек на мучительную смерть миллионы ни в чем не повинных людей – ведь именно здесь, на земле Нюрнберга, зарождался некогда этот ужас. Перед нами стоит сложная задача, при выполнении которой мы должны помнить и понимать две вещи. Во- первых, что нет и не может быть никакого оправдания для тех, на чьих руках кровь такого количества невинных жертв. Во- вторых, что в демагогии, в искусстве врать и вводить в заблуждение им нет равных, и, начав играть на их поле, очень важно не принимать за основу навязываемые ими правила, так как велик риск заведомо проиграть. Давить гидру надо безжалостно, не давая ей шанса устроить судоговорение и вывернуться из рук международного правосудия у нее же дома, где, как гласит русская пословица, и стены помогают… Да, до конечного результата и полной расправы с ней еще далеко, но ничего – и дольше ждали. Подождем еще, но недолго – ведь и Устав Трибунала, и веление времени требуют, чтобы суд был справедливым, но скорым. Да, суд правый и суд скорый – ведь в международном праве одно не исключает другое, поскольку страны- участницы процесса сдерживают и направляют друг друга. Где одна заблудится, другая непременно поможет. Мы строим новую Вавилонскую башню в Нюрнберге, которой уже не суждено будет обрушиться на наши головы, ведь, вопреки гитлеровским лозунгам, уже не с ними, а с нами Бог! И Он – есть он или нет – делегирует нам полномочия воздать! За суд скорый и справедливый, праведный и законный! За вас, друзья мои! И, конечно, за Победу!
«Ловко», – подумал Даллес и улыбнулся. Они с Шейниным сидели за столиком в углу зала и, потягивая виски, беседовали о перспективах начинающегося процесса.
– Не в моей компетенции совать нос во внутреннюю политику такой державы, да еще и нашего союзника, но понимаю, что твой приезд сюда не случаен,.. – набравшись смелости после четвертой или пятой рюмки, заговорил Шейнин. – И, конечно, связан с началом процесса, в котором не все гладко…
– Ты абсолютно прав. Я бы мог поддержать демагогию руководителя вашей делегации, но скажу откровенно. Я прибыл для того, чтобы не дать вашей стороне возможности сорвать начало работы трибунала…
Даллес ожидал увидеть удивление в глазах своего собеседника, но тот посмотрел на него ледяным взором, негласно подтверждая правильность сведений, которыми располагало УСС.
– Это верно. Многие у нас не хотели бы начала работы трибунала, – процедил Шейнин.
– Кто, например?
Следователь хохотнул:
– По- моему, проще перечислить тех, кто ратует за суд, «скорый и справедливый», – процитировал Лев Романович Устав Трибунала.
– И все же?
– Про сильных мира сего говорить не буду – сам понимаешь, что может быть мне за такое, да и не моего это ума дело. Тут ты больше располагаешь материалом. Скажу только, что Вышинский говорил мне накануне вылета…
– И что же?
– Например, что объективного расследования у Трибунала не выйдет по причине того, что не все мы, советская сторона, можем ему рассказать. Например, не можем привести сюда свидетелей бесчинств гитлеровцев из числа тех, кто был у них в плену, потому что у себя на родине подавляющее большинство тех, кто был во время войны за линией фронта, арестованы как предполагаемые предатели. Что же получается – на родине их судят за то, за что здесь захотят наградить? Так не пойдет. Значит, получится, будто Советский Союз и не пострадал вовсе.
– А, может, все- таки поступиться интересами национального правосудия и сделать, ради общего блага, из них героев? – предложил Аллен Уэлш.
– Это можно. Только у первого, кого станут допрашивать в качестве свидетеля, спросят об обстоятельствах, при которых он попал в плен. А он и расскажет, что случилось это по причине явной неподготовленности Советского Союза к началу боевых действий. Как же, скажут, ведь вас же предупреждали союзники, и предупреждали многократно?! А мы что ответим? Что верили не им, а Гитлеру, с которым… Ну, в общем, ты сам все знаешь. Плюс ко всему мы просто не умеем работать.
– Что это значит?
– Что Устав Трибунала предложила ваша сторона, а мы, ничтоже сумняшеся, проголосовали за его утверждение, всерьез не воспринимая идею суда и не имея никаких представлений о международном праве и его канонах. – Это высказывание советского следователя удивило Даллеса, и его собеседник поспешил обосновать свое высказывание: – Кто у нас последние 30 лет осуществляет правосудие? Крестьяне с низшим образованием, которых партия выбрала в судьи и прокуроры, которые под себя, под собственный слабый интеллект, выдумали законы и сами претворяют их в жизнь так безграмотно и вероломно, как подобает палачам инквизиции – то есть по приказу. Логика такова: если по сути человек виноват – нет разницы, за что его судить и как доказывать его вину. Главное чутье. Подойдет такая логика для Трибунала, за работой которого будет наблюдать весь мир?! Ведь как вести следствие по- настоящему, как собирать доказательства без пыток с целью получения признательных показаний, как доказывать причастность лиц к совершению инкриминируемых им преступлений – мы просто не представляем. Ладно дома, а что, если мы здесь, перед всем миром, демонстративно угодим в грязь лицом?! Да и неизвестно еще, что начнут говорить сами обвиняемые в адрес нашего руководства, и сможем ли мы парировать их доводы должным образом …
Разведчик с пониманием посмотрел на разоткровенничавшегося приятеля, как видно опьяненного воздухом свободы, алкоголем и обществом человека «оттуда» – не зомбированного шпиономана из Москвы, а светского дипломата с признаками разума, – и уточнил:
– И что вы намерены делать, чтобы сорвать процесс?
Шейнин отпил из бокала и, еще более понизив голос, ответил:
– Ну кое о чем ты уже знаешь.
