скачать книгу бесплатно
– На парковке?
– Что? Нет. Наверно, это Брэндон установил эту песню. – Она выглядывает в большое переднее окно. – Что ты имел в виду, говоря «на парковке»?
– Ничего. Просто мне показалось, что я увидел животных в мусоре, – может, это был Брэндон. Ему вполне могла показаться очень веселой идея напугать нас до ужаса. И всё же. Как он мог установить ее заранее? И Лэндри никогда бы не согласилась на такое. Она очень настороженно относится ко всему, что касается музыкального автомата.
– Я хочу домой, – говорит Навея, засовывая руки в карманы толстовки. – Это всё уже слишком.
Я вздыхаю. Я тоже хочу домой. Ночь теперь выглядит очень мрачной, словно над нами кто-то подшутил, а мы не в курсе.
Она вытаскивает из кармана телефон, снимает блокировку и яростно что-то печатает.
– Где Брэндон? Так и знала, что надо было заставить его дождаться конца моей смены.
– Могу тебя подвезти, – даже говоря это, я внутренне содрогаюсь. Может, это уже слишком, слишком самоуверенно. Как я говорил, мы, в общем-то, не друзья.
Она поднимает на меня взгляд, и я вижу, как эмоции сменяют друг друга у нее на лице: удивление, подозрение, сомнение, пока, наконец, всё остальное не перекрывается ее желанием как можно быстрее выбраться отсюда.
– Ладно, конечно. Почему нет.
Я улыбаюсь, испытав странное облегчение. Возможно, ее отказ на мое предложение подвезти задел бы меня сильнее, чем я готов признать. Дело не в том, что Навея нравится мне в этом плане. Мне ни одна девушка не нравится в этом плане. И она это знает. Но я городской лузер. Никто не хочет проводить слишком много времени с лузером. Это могло бы улучшить мою ситуацию.
Она наклоняется, поднимает швабру, которую я уронил, и протягивает мне. Я киваю на тряпку и брызгаю из бутылки на стойку.
– Будет быстрее, если ты поможешь.
Она неодобрительно фыркает, но перегибается через стойку, хватает средства для уборки и приступает к работе. Я начинаю мыть полы, и мы убираемся в тишине – никто из нас больше не хочет связываться с музыкальным автоматом. Но я не могу выбросить эту песню из головы, и прежде чем успеваю это понять, мы оба начинаем ее напевать.
Осознание приходит к нам обоим одновременно, и мы умолкаем. Никто из нас не поднимает взгляда, словно по молчаливому соглашению притворяться, будто ничего не произошло, но ужас проникает мне под кожу, заставляя сердце биться быстрее обычного.
Примерно в полночь мы решаем, что постарались достаточно. Навея помогает мне убрать все средства, и у двери я пропускаю ее вперед, после чего запираю закусочную. Я останавливаюсь на парковке, выискивая глазами тень движения, которую видел ранее, но ничего не вижу. Говорю себе, что это наверняка был всего лишь енот, как я и подумал.
Мой старый автомобиль еле тащится по пустым улицам Кровавой реки. Я вообще бы отказался от машины, если бы у меня был выбор, но она была нужна мне, чтобы возить маму на еженедельные приемы к врачам в больницу в соседнем городке. По этой же причине я устроился на работу к Лэндри. Моя зарплата, если ее так вообще можно назвать, тратится на оплату этого куска металлолома, а всё, что остается, уходит на медицинские счета мамы.
Кровавая река – совсем небольшой городок. Примерно четыре квадратных мили размеченных улиц. Мы находимся в двух дюжинах миль от основной автомагистрали. Это один из тех городков, что были важны, когда здесь проходила железная дорога и были полны зернохранилища. А сейчас, с автострадами федерального значения и самолетами, когда никто больше не выращивает зерно в таких количествах, люди сюда не приезжают. Кровавая река – то, что некоторые назвали бы умирающим городом. В смысле, здесь есть закусочная, футбольные игры старшей школы довольно популярны в пятничные вечера, а некоторые места пытаются завлечь туристов на речные сплавы и нахлыстовую рыбалку в близлежащей реке, но единственное, чем мы по-настоящему известны, что дало название этому месту, – это кровавая резня.
Что не пользуется особой популярностью у туристов.
Мы проезжаем старое кладбище и ползем по пустым улицам мимо заросших дворов и одноэтажных бунгало с облезающей краской на дощатых стенах. Я сворачиваю, где просит Навея, и мы подъезжаем к трейлеру на блоках и куче битых машин, как попало припаркованных на гравии.
– Мне сюда, – говорит она.
Я останавливаюсь. Мы почти не разговаривали по дороге.
Она открывает пассажирскую дверь. На потолке загорается маленькая лампочка, и я вижу ее лицо. Ее кожа цвета белого персика, практически полная противоположность моей темной, а волосы выкрашены в блонд, темные у корней. Ногти у нее длинные и ярко-голубые, с маленькими стразами на кончиках. Она замирает, высунув одну ногу в голубых джинсах, в то время как всё остальное тело пока в машине. Она оглядывается на меня, прикусив нижнюю губу, широко распахнув светло-карие глаза.
– В чем дело? – настороженно спрашиваю я.
– Спасибо за то, что подвез, – говорит она. – Я знаю, что люди в городе делают тебе много дерьма, потому что ты…
– Индеец?
– Гей.
Мы оба краснеем от смущения. Тишина растягивается, словно еще один одинокий квартал этого свалочного города.
– Мне жаль, что так получилось с твоим глазом, – торопливо произносит она.
Мое сердцебиение учащается, но я морщусь, словно не понимаю.
– О чем ты?
– О том, что Джейсон Винтерс избивает тебя, что он и Тод Твинс постоянно избивают тебя. О том, что по этой причине ты не ходишь в школу. Ну, поэтому и потому что твоя мама больна.
Я тупо таращусь на нее, желая, чтобы она на хрен заткнулась.
– Мне кажется, именно поэтому тебе так нравится история о Парнях Кровавой реки. Это как фантазия, верно? Идея о том, что эти Парни придут и спасут тебя от твоей дерьмовой жизни в этом дерьмовом городе.
Мое лицо вспыхивает, краска заливает и шею.
– Мой интерес к Парням Кровавой реки вообще никак с этим всем не связан, – с безразличным видом вру я. – Это просто хорошая история.
– Уверен?
– Абсолютно.
– Потому что я бы на твоем месте…
И я вижу, что она не собирается понимать намек.
– Доброй ночи, Навея, – говорю я, протягивая руку и открывая ее дверь еще чуть шире.
Она хмурится.
– Доброй ночи! – повторяю я.
Она откидывается на спинку и протягивает свою ладонь к моей. Я одергиваю руку. Это происходит на автомате, ничего личного, но ее рука зависает в воздухе. Свет над нашими головами отражается в стразах на ее ногтях. Она убирает руку и говорит:
– Я пытаюсь быть доброй к тебе. Пытаюсь проявить сочувствие.
– Оставь себе, – грублю я, и уже в тот момент, когда эти слова вылетают у меня изо рта, я жалею о них. Но я не знаю, что она имеет в виду под сочувствием. Для меня оно попахивает жалостью белой девушки, а я не хочу, чтобы Навея меня жалела. Я бросаю многозначительный взгляд на ее трейлер, на развалюхи перед ним. «Ты ничем не лучше меня, – говорю я без слов. – Просто оглянись вокруг».
Ее лицо искажается, и внутри у меня всё опускается неподъемным грузом. Я веду себя, как полный придурок, и знаю это, но всё равно не возьму свои слова обратно.
Она кивает и выходит из машины. Закрывает дверь, и свет на потолке гаснет, погружая меня в темноту.
Стыд накрывает меня с головой, и я издаю стон, проводя рукой по лицу. Зачем я это сделал? Неудивительно, что у меня нет друзей. Неудивительно, что Джейсону Винтерсу нравится пинать меня в лицо. Я же ушлепок.
Я жду, когда она дойдет до двери, и, как только она исчезает внутри трейлера, отъезжаю под звук скрипящего под шинами гравия. Я уже на полпути домой, когда, изо всех сил стараясь не думать о том, что сказала Навея, вдруг осознаю, что снова напеваю эту песню. Балладу о Парнях Кровавой реки.
Позднее, уже после того, как всё закончится, я буду спрашивать себя, могло ли всё получиться иначе, если бы я что-нибудь сказал. Извинился за то, что повел себя, как мудак, признался бы, чего я хотел и почему меня так интересовали эти Парни, рассказал о том, что чувствую из-за мамы и всего остального. Может, Навея бы что-нибудь ответила и какими-нибудь волшебными словами или теплым прикосновением изменила бы всё. Но я этого не сделал, она, соответственно, тоже, и всё пошло именно так, как уже случалось в нашем умирающем городке, названном в честь кровавой резни.
На следующее утро я обнаруживаю, что напеваю песню Парней Кровавой реки в душе. И позднее, пока варю яйца на завтрак. И снова, когда подготавливаю для мамы лекарства на день, раскладывая их в маленькие отдельные чашечки, чтобы ей не пришлось угадывать дозировку.
И я понимаю, что мне придется принять тяжелый факт. Навея, может, и не верит в Парней Кровавой реки, но я-то верю. Я верю в них всем своим сердцем. Сердцем, которое словно рассыпается в пыль в моей груди, сердцем, израненным настолько, что иногда мне кажется чудом, что оно вообще еще бьется.
Еще год назад, полагаю, мое сердце было достаточно нормальным для подростка моего возраста. Но потом мой двоюродный брат Уоллес умер от передозировки наркотиков, мой друг Роки переехал обратно к отцу, живущему в большом городе, и, как только начался учебный год, заболела мама. Поначалу никто не верил, что она тяжело больна, и я меньше всех, но к октябрю она уже постоянно ездила в больницу, а доктора давали ей всё меньше и меньше времени. А потом однажды вечером мама усадила меня после ужина, за которым ей было совсем плохо – она без конца кашляла и дышала со свистом, – и рассказала мне правду. Ей не становилось лучше. Если быть точнее, ей становилось всё хуже.
– Это последнее Рождество, которое мы проведем вместе, – сказала она без обиняков, просто как есть. – Тебе скоро исполнится восемнадцать. Привыкай жить сам по себе.
Но дело в том, что я не хочу жить сам по себе. Некоторые хотели бы, я знаю. Они видят в этом независимость. Свободу. И не сказать, чтобы я не хотел когда-нибудь стать самостоятельным. Когда-нибудь, возможно. Просто не в этом году. В смысле, я уже потерял Уоллеса и Роки, а теперь еще и теряю маму. И мне кажется, что если я не буду осторожен, то следующим, кого я потеряю, буду я сам.
– Эй, Лэндри, – зову я, выкладывая бекон на гриль. – Когда ты добавила в автомат песню о Парнях Кровавой реки?
Лэндри работает с книгами в своем кабинете, но оставила дверь открытой, чтобы следить за тем, что происходит на кухне, а если быть точнее, за мной. Повар сообщил, что заболел, так что я в запарке пытаюсь в одиночку справиться с вечерней сменой на кухне. Закусочная такая маленькая, что я делаю понемногу всего. Уборка, готовка, обслуживание клиентов. Я не возражаю. Это значит, что в день зарплаты у меня в кармане окажется больше денег и я смогу купить больше лекарств для мамы, а вкусы большинства людей здесь довольно просты. Пока я могу разбивать яйца и собирать бургеры, у меня всё в порядке.
– Какую песню? – отвечает Лэндри хриплым лаем, в который превратился ее голос за десятки лет курения сигарет. – Я не поменяла ни одной песни в этом ящике со времен, когда президентом был Рональд Рейган.
– Нет? – Я пожимаю плечами и беру следующий ожидающий чек. – Может, я ее просто никогда раньше не слышал. А значит, с автоматом что-то не так. Навея вчера вечером пыталась включить свою песню, а провода перемкнуло. Заиграла другая.
Лэндри неразборчиво хмыкает. Я готовлю заказ и, закончив, выставляю тарелку в окно, чтобы ее забрала официантка. Жму на звонок, и появляется улыбающаяся Фиона. Забирает блюдо и исчезает.
Поворачиваюсь, чтобы взяться за новый заказ, и едва не врезаюсь в Лэндри, чье лицо оказывается всего в нескольких дюймах от моего. Я вскрикиваю от неожиданности и отскакиваю на полмили назад.
– Боже, Лэндри, не подкрадывайся так ко мне!
Она пронизывает меня взглядом. Я вижу каждую морщинку у нее на лице, выделения на левом глазу.
– Эта песня играла на этом автомате лишь раз – перед тем, как исчез парнишка Финли. Говорят, он сам ее накликал, и она пришла, – Лэндри сужает глаза. – Ты мечтал о том, чтобы услышать эту песню? – спрашивает она суровым тоном. – С парнями, которые поют эту песню, происходят дурные вещи.
– Нет, – отвечаю на автомате. – Я просто рассказал тебе, что случилось. Я… я не хочу, чтобы… – нервно потираю руки. – Я не пел эту песню.
Она смотрит на меня в упор еще несколько секунд.
– Ладно, – и снова скрывается в своем кабинете.
– Зачем оставлять ее в автомате, если не хочешь, чтобы ее кто-то пел, – бормочу я, и если даже она меня слышит, то никак на это не реагирует.
Я снова в смене, закрывающей кафе, и на этот раз Брэндон приезжает ко времени, когда нужно забрать Навею.
– Она в туалете, – говорю я, открывая дверь, чтобы впустить его.
Он отвечает хмыканьем, которое может означать что угодно. Он вел себя нормально прошлым вечером, когда говорил о Парнях, но теперь делает вид, что меня тут нет. Как я и сказал, никто не хочет проводить слишком много времени с лузером. Но меня не отпускают слова Лэндри, так что я задаю вопрос.
– Ты слышал что-нибудь о Финли? – спрашиваю я, стараясь придать своему голосу безразличный тон.
Во рту у него жевательный табак, и он зыркает на меня, перемалывая его челюстью, словно корова, пережевывающая траву.
– Дрю Финли?
Я пожимаю плечами.
– Возможно.
– Все знают про Дрю Финли. Он жил здесь в восьмидесятых годах. Большая бейсбольная звезда. Все думали, что ему суждено играть в высших лигах. Но однажды ночью он, предположительно, вдруг слетел с катушек и убил мать, отца, двух сестер и младшего братишку. Ни его самого, ни его тела так и не нашли. Только его семью, обескровленных. Понимаешь, что это значит?
Я кручу головой.
– Кто-то высосал из них всю кровь, – шепчет он.
– Как это случилось? – произношу я сиплым голосом.
– Кто знает? Но главный вопрос в том, что случилось с Дрю. Может, он сбежал, когда пришли убийцы, и порвал со своим прошлым. А может, его похитили. Никто не знает. – Он театрально распахивает глаза. – А почему ты вообще спросил про него?
– Да нипочему. Кое-кто упомянул его сегодня.
– Ага, ну, что бы там ни произошло, по крайней мере, он наконец выбрался из этого дерьмового города, так ведь? – Он хохочет над собственной грубой шуткой.
Навея выскакивает из туалета.
– Готов? – спрашивает она Брэндона, даже не взглянув в мою сторону. Полагаю, она не простила мне, что я был груб с ней вчера. Брэндон едва заметно кивает мне и выходит из закусочной вслед за сестрой.
Когда их машина уезжает, я снова запираю дверь.
В углу поблескивает музыкальный автомат.
Я подхожу к нему и всматриваюсь в список песен. Сердце грохочет у меня в груди, отдаваясь эхом в ушах, словно набатный колокол, но я думал об этом весь день. Мне нужно знать.
Моя догадка такова – не важно, какую кнопку я нажму, результат будет один. Так что я закрываю глаза и вытягиваю руку. Нажимаю на первую попавшуюся кнопку и жду.
Скрипка, ударные и банджо. А потом снова этот голос:
«Я шагал вдоль реки, мне луна освещала дорогу,
Я догнал паренька, дружелюбен и мил был он очень…»
На этот раз я слушаю. Всю песню. Когда она заканчивается, включаю ее снова, и на этот раз повторяю слова, чтобы запомнить строки, рифмы и ритм. И на третий раз я уже пою.
Я просто позволяю словам вылетать из горла, щекоча мне язык и огибая губы, и как только я начинаю, они текут потоком, словно сама Кровавая река – неукротимая сила, мощная и древняя. И я вкладываю в нее всё. Все свои чувства, связанные с одиночеством, несправедливостью буллинга со стороны Джейсона и его дружков, приближающейся смертью мамы, страхом, пронизывающим каждую частичку моего тела. Свое рассыпающееся в пыль сердце. И позволяю всему этому выйти.
Когда песня заканчивается, я чувствую себя полностью выжатым. Доковыляв до ближайшей кабинки, падаю в ней. Мечтаю о стакане холодной воды, но я слишком изнурен, чтобы подняться и налить себе.
И я жду.
И… ничего не происходит.
Я жду тридцать минут, потом еще тридцать, но нет ни движений на парковке, ни затухания света, ни холодного ветерка. Здесь только я, страшные истории и мое убожество. Я прижимаюсь щекой к холодному пластику и позволяю слезам течь из глаз. Спустя какое-то время сажусь и вытираю слезы тряпкой для уборки.
Я встаю, чувствуя себя так, словно моим костям не меньше тысячи лет. Дохожу до машины. Еду по пустым улицам домой. Захожу проверить маму.
