Жнец-2. Испытание

Офисы Интерфейса Управления, или ИУ, как их обычно называли, не отличались богатством убранства, но не были в этом отношении и вызывающе аскетичны. В каждом городе это было здание, которое отлично гармонировало с окружающей архитектурной средой. По сути, найти офис ИУ было проще простого: ищи самое неприглядное здание в городе! В Фалкрум-Сити, столице Мидмерики, это было мощное здание из белого гранита, с окнами темно-синего стекла. Его высота в шестьдесят семь этажей равнялась средней высоте домов в центре города. Однажды Мидмериканские агенты Нимбуса попытались убедить «Гипероблако» надстроить над зданием башню, чтобы, так сказать, произвести впечатление на население города, да и всего мира.

– У меня нет ни желания, ни необходимости производить на кого-либо впечатление, – ответило «Гипероблако» разочарованным агентам. – А если вы собираетесь сделать Интерфейс Управления чем-то более выдающимся, чем он есть на самом деле, вам следует пересмотреть свои приоритеты.

Выслушав отповедь «Гипероблака», Мидмериканские агенты Нимбуса с поджатыми хвостами вернулись к исполнению своих обязанностей. «Гипероблако» воплощало в себе силу и власть, но без тени высокомерия. Даже будучи глубоко разочарованными, агенты Нимбуса не могли не преклоняться перед бескорыстной и чистой натурой своего работодателя и покровителя.

Грейсон чувствовал себя в высшей степени неуютно, когда, пройдя через вращающиеся двери, оказался в вестибюле, отделанном полированным мрамором. Это был светло-серый мрамор, в тон костюмам, которые носили сновавшие повсюду служащие. У Грейсона не было такого костюма. Единственное, что он мог подобрать, чтобы не выпадать из общего стиля, были немного помятые широкие брюки, белая рубашка да зеленый галстук, постоянно, несмотря на все усилия хозяина, сползавший набок. «Гипероблако» подарило ему этот галстук несколько месяцев назад. А интересно, знало ли «Гипероблако», что Грейсона вызвали в офис ИУ?

У стойки Грейсона приветствовала ждавшая его девушка, младший агент. Она была милой и веселой, и пожала руку Грейсону немного более оживленно, чем он ожидал.

– У меня только что началась полевая практика, – сообщила она. – Должна сказать, я никогда не слышала, чтобы первокурсников вызывали к самому высокому начальству.

Говоря это, она продолжала потряхивать руку Грейсона, и тот, чувствуя себя крайне неловко, начал размышлять – вырвать ему свою ладонь из ее цепкого пожатия или оставить все как есть, во избежание худшего. Наконец он освободил руку, притворившись, что ему нужно почесать нос.

– Ты сделал либо что-то очень хорошее, либо что-то совсем плохое, – сказала наконец девушка.

– Я вообще ничего не делал, – ответил Грейсон, чему она, что было совершенно понятно, не поверила.

Агент проводила Грейсона в уютную гостиную, где стояли два кресла с высокими спинками, книжные полки с томами классиков и обычными в этой обстановке безделушками, а в центре – кофейный столик, на котором располагалось серебряное блюдо с пирожными и кувшин с ледяной водой. Это была обычная «комната для аудиенций», целью которой было придать нечто человеческое процедуре общения с «Гипероблаком». Это обеспокоило Грейсона, потому что он всегда общался с «Гипероблаком» напрямую.

К чему все это – он понять не мог.

Через несколько минут в гостиную вошел и представился агентом Трэкслером стройный человек, который выглядел крайне утомленным, несмотря на то что день едва начался. Этот человек подпадал именно под ту категорию, о которых говорило «Гипероблако». Унылый тип, лишенный огонька в душе.

Он сел напротив Грейсона и начал разговор с общих мест:

– Надеюсь, ты легко нашел дорогу, бла-бла-бла… Угощайся, возьми пирожное, бла-бла-бла…

Грейсон был уверен, что эти пустые фразы этот тип говорит всем и каждому, кто приходит на аудиенцию. Наконец агент Трэкслер приступил к делу.

– Ты знаешь, почему тебя вызвали? – спросил он.

– Нет, – ответил Грейсон.

– Уверен, что это так.

– Зачем тогда спрашиваешь? – подумал Грейсон, но вслух высказаться не рискнул.

– Тебя вызвали, потому что «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе о правилах нашего агентства относительно сообщества жнецов.

Грейсон был оскорблен и не стал скрывать этого.

– Я знаю правила, – сказал он.

– Да, – кивнул головой Трэкслер, – но «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе о них.

– А почему «Гипероблако» не сделало это само?

Агент Трэкслер раздраженно промычал. Этот звук он, вероятно, регулярно практиковал.

– Как я уже сказал, «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе об этом.

Так мы далеко не уйдем.

– Хорошо, – сказал Грейсон.

И, понимая, что его собственная злость заставила его перейти границы допустимого, он крутнул педали назад и как можно более вежливо произнес:

– Я искренне благодарен вам, агент Трэкслер, за то, что вы проявили ко мне личный интерес. Можете считать, что я вполне усвоил ваше напоминание.

Но Трэкслер извлек из кармана блокнот.

– Предлагаю пройтись по правилам, – сказал он.

Грейсон глубоко вздохнул и задержал воздух, отчаянно борясь с желанием заорать. О чем там «Гипероблако» себе думает? Когда он вернется в свою комнату в общежитии, то хорошенько поговорит с ним. В общем-то, они нередко спорили. Конечно, «Гипероблако» всегда побеждало в споре – даже тогда, когда проигрывало, потому что Грейсон знал: оно поддается нарочно.

– Статья первая, об отделении сообщества жнецов от государства… – начал Трэкслер, после чего читал в течение почти целого часа, периодически проверяя, слушает ли Грейсон, вопросами: «Ты слушаешь?» и «Ты понял?» На это Грейсон либо кивал и говорил «да», либо повторял последние произносимые агентом слова.

Когда Трэкслер наконец закончил, он отложил блокнот и сказал:

– Теперь проведем тест.

Потом вытащил две фотографии, показав их Грейсону. На первой тот сразу же распознал Жнеца Кюри – по бледно-лиловой мантии и длинным седым волосам. На второй фотографии была изображена девушка возраста самого Грейсона. Судя по ее бирюзовой мантии, она тоже была жнецом.

– Если бы «Гипероблако» имело законные права сделать это, – сказал агент Трэкслер, – оно бы предупредило жнецов Кюри и Анастасию, что их жизням угрожает серьезная опасность. Опасность такого рода, что в случае своей гибели они не смогут восстановиться. Вопрос таков: если «Гипероблако» или один из его агентов предупредят жнецов Кюри и Анастасию, какую статью закона о разделении сообщества жнецов и государства они нарушат?

– Так… – прикинул вслух Грейсон. – Статья пятнадцать, параграф второй.

– В общем-то, статья пятнадцать, параграф третий. То есть достаточно близко, почти попал.

Трэкслер положил блокнот.

– Каковы последствия нарушения этого параграфа для студента академии, который захочет предупредить жнецов об опасности?

Мгновение Грейсон молчал, но мысль о последствиях заставила его кровь застыть в венах.

– Исключение из академии, – ответил он.

– Исключение без права восстановления, – уточнил Трэкслер. – Студенту будет запрещено подавать заявление как в академию Нимбуса, так и в иные академии «Гипероблака». Навсегда.

Грейсон посмотрел на блюдо с пирожными. Как хорошо, что он ни одного не съел – его вырвало бы прямо в лицо агента Трэкслера. Хотя, произойди это, он бы чувствовал себя гораздо лучше. Он представил себе утомленную физиономию Трэкслера со стекающими по ней потоками рвоты и едва не улыбнулся. Едва.

– То есть мы можем считать, что ты – ни при каких обстоятельствах – не станешь предупреждать Жнеца Анастасию или Жнеца Кюри о грозящей им опасности?

Грейсон притворно пожал плечами:

– Да как же я их смогу предупредить? Я даже не знаю, где они живут!

– Они живут в довольно известном поместье под названием «Водопад», – сказал агент. – Адрес поместья легко найти.

И повторил, словно Грейсон в первый раз его не расслышал:

– Если ты предупредишь их об опасности, то столкнешься с последствиями, о которых мы говорили.

После чего, едва кивнув Грейсону, вышел готовиться к встрече следующего посетителя.

Было уже темно, когда Грейсон вернулся в общежитие. Его сосед, такой же говорливый и жизнерадостный, как встреченная Грейсоном в академии девушка-агент, никак не хотел заткнуться. Грейсону захотелось как следует вломить ему.

– Мой преп по этике задал нам анализ судебных дел эпохи мертвых. Мне достался какой-то «Браун против Совета по образованию». Преп по теории цифровых систем хочет, чтобы я написал работу про Билла Гейтса – не про жнеца, а про настоящего Билла Гейтса. А о философии вообще не спрашивай.

Грейсон перестал обращать внимание на поток слов, изливающихся из пасти соседа. Вместо этого он мысленно пробежался по всему, что произошло за это время в ИУ, словно его переоценка событий могла каким-то образом изменить их суть и последовательность. Он понимал, чего от него ждут. «Гипероблако» не могло нарушить закон. А он, Грейсон, мог. Конечно, как сказал агент Трэкслер, если он это сделает, суровые последствия неминуемы. И Грейсон выругал себя: уж так он скроен, что не мог не предупредить жнецов Анастасию и Кюри, невзирая ни на какие последствия!

– А ты получил на сегодня какие-нибудь задания? – спросил сосед-болтун.

– Нет, – отозвался Грейсон. – Скорее наоборот.

– Счастливчик!

Но счастливчиком Грейсон себя не чувствовал.

На бюрократию Интерфейса Управления я полагаюсь в решении административных аспектов своего взаимодействия с человечеством. Агенты Нимбуса, как их все называют, формируют всем понятную физическую форму моего правления. Мне нет необходимости делать это самому. Конечно, для меня это не проблема. Я могло бы создать для себя тело робота или даже целую команду роботов, которые стали бы вместилищем для моего сознания. Тем не менее достаточно давно я решило отказаться от этой идеи. То, что люди воспринимают меня в качестве грозового облака, уже само по себе тревожно. Если же я предстану перед ними в форме физического тела, их восприятие меня будет непоправимо искажено. Да и мне это может понравиться! Чтобы мои отношения с человечеством оставались чистыми и незамутненными, я и само должно оставаться чистым и прозрачным. Чистое сознание, мудрое программное обеспечение вне всякой плоти, всякой физической формы. В моем распоряжении есть команда роботов, обслуживающих систему стационарных камер, но ни в одном из них нет и части моего сознания. Они – мои рудиментарные органы чувств.

Ирония, однако, состоит в том, что, поскольку у меня нет тела, таковым для меня становится весь мир. Кто-то скажет, что от этого я почувствую себя очень важным и всесильным. Ни в малейшей степени. Если Земля есть мое тело, то само я оказываюсь жалкой пылинкой в безбрежности космического пространства. А интересно, что будет, когда мое сознание проникнет в межзвездные просторы?

«Гипероблако»

Глава 9

Первая жертва

СЕМЕЙСТВО ТЕРРАНОВА на День благодарения обычно готовило двойную генетически модифицированную индейку, потому что все в семье предпочитали белое мясо. У двойной индейки не было ножек. Эти индейки, специально выращиваемые к Дню благодарения, пока были живы, не могли ни летать, ни ходить.

Когда Ситра была ребенком, ей было жалко этих птиц, хотя «Гипероблако» и прилагало немало усилий, чтобы их, равно как и прочих животных, употребляемых в пищу, выращивали в гуманных условиях. В третьем классе Ситра даже посмотрела соответствующее видео в школе. Эти птички в тот самый момент, когда они вылуплялись, помещались в теплый гель, а их маленькие мозги подключались к компьютеру, создававшему для них искусственную реальность, в которой они летали, наслаждались свободой, вольно размножались и делали все, что позволяет обычной индейке радоваться жизни.

Ситра сочла все это страшно забавным и одновременно непомерно грустным. Она поговорила об этом с «Гипероблаком» – ведь в те дни, еще до того как Ситра была избрана войти в сообщество жнецов, она имела полное право с ним общаться.

– Я позволила им полетать над широкими пространствами лесов в умеренных широтах, – сказало Ситре «Гипероблако», – и могу засвидетельствовать, что те ощущения, которые они получают, делают их жизнь в высшей степени полной и интересной.

Мгновение помолчав, «Гипероблако» продолжило:

– Хотя ты и права. Это грустно – жить и умереть, не зная истины о своем существовании. Правда, это нам грустно, а не им.

Прожила индейка полноценную виртуальную жизнь или нет, было не так важно; важно было то, что умерла она с высокой целью – стать лакомством на праздничном столе.

Ситра прибыла домой в своей мантии. С тех пор, как она стала жнецом, ей несколько раз удавалось побывать дома, и, приезжая сюда, она предпочитала вновь ощутить себя просто Ситрой Терранова, а потому являлась в обычной уличной одежде. Она понимала, что это ребячество, но разве, припадая к груди своей матери, она не имела права побыть хотя бы часок ребенком? Но, конечно, все это должно было рано или поздно прекратиться. Так почему бы не сегодня?

Когда мать увидела Ситру в одеянии жнеца, у нее перехватило дыхание, и все-таки она обняла дочь. Ситра застыла, боясь пошевелиться, но потом вспомнила, что в многочисленных потайных карманах мантии сегодня нет оружия. Мантия от этого казалась неестественно легкой.

– Очень милый наряд, – сказала мать.

– Не уверена, что наряд жнеца стоит называть милым.

– Мне понравился цвет.

– Это я выбрал, – с гордостью в голосе объявил младший брат, Бен. – Я сказал, что ей идет бирюзовый.

– Да, это твой совет, – отозвалась Ситра и обняла брата, заставив себя промолчать о том, насколько он вырос с момента ее последнего приезда домой.

Отец, большой любитель классических видов спорта, смотрел архивное видео футбольного матча из эпохи мертвых, который выглядел примерно так же, как и современная спортивная игра этого типа, но был гораздо более шумным и эмоциональным. Поставив игру на паузу, он, не отвлекаясь, обратился к Ситре.

– Как тебе живется со Жнецом Кюри? – спросил он Ситру. – Она к тебе хорошо относится?

– Да, очень. Мы стали хорошими друзьями.

– Спишь хорошо?

Сначала Ситра подумала, что отец задал этот вопрос исключительно машинально, из рутинной родительской привычки узнавать – хорошо ли ребенок ест, спит, учится… Но потом она поняла, что он имеет в виду.

– Я уже привыкла к своей «дневной работе», – сказала она. – И ночью сплю хорошо.

Что было не вполне правдой, но кому в День благодарения нужна правда о таких вещах?

Ситра поговорила с отцом о каких-то пустяках, и через пять минут исчерпала все темы.

За обедом в этот раз их было четверо. Хотя муж и жена Терранова имели длинную вереницу родственников по обе стороны своего брачного союза, Ситра попросила, чтобы в этот раз они никого не приглашали, да и сами не отвечали на приглашения.

– Если мы никого не пригласим, это будет настоящая драма, – сказала мать.

– Ну что ж, пригласи, – улыбнулась Ситра, – но скажи, что в этом случае жнец обязан лишить жизни одного из гостей, пришедших на обед в честь Дня благодарения.

– Это что, правда?

– Конечно, нет. Но им об этом знать необязательно.

Жнец Кюри предупреждала Ситру о том, что она называла «семейный оппортунизм». Родственники и друзья во время семейных праздников слетятся на Ситру как пчелы на мед, и в поисках расположения со стороны юного жнеца будут наперебой говорить: «…ты всегда была моей любимой племянницей» или «…я припасла этот подарочек для тебя».

– Каждый из тех, кто тебя окружает в жизни, будет рассчитывать на то, что ты наделишь его иммунитетом, – предупреждала Жнец Кюри. – А если они не получат того, чего ждут, их ожидания обернутся неприязнью. Не только к тебе, но и к твоим отцу и матери, к твоему брату – потому что у твоих близких иммунитет будет длиться столько, сколько ты будешь жить сама.

Самым лучшим, решила Ситра, будет избегать встречи с этими людьми.

Она отправилась на кухню, чтобы помочь матери с приготовлением стола. Так как мать работала инженером по производству синтетической еды, некоторые блюда оказались бета-прототипами новых продуктов. Мать по привычке попросила Ситру, нарезая лук, поаккуратнее работать ножом.

– Уж я-то с ножом умею управляться, – ответила Ситра и тут же пожалела, почувствовав, как замерла мать.

И тут же придала своей фразе иной смысл:

– Я имею в виду, что мы с Мари вместе готовим обед для семей тех людей, которых она подвергает жатве. Я стала отличным поваром.

Это оказалось еще хуже.

– Очень хорошо, – отозвалась мать с таким холодком в голосе, что было ясно – ничего хорошего в этом нет. И в ее ответе прозвучала не только нелюбовь к Жнецу Кюри, но и ревность. Жнец Кюри вытеснила Дженни Терранова из жизни Ситры, и они обе – мать и дочь – понимали это.

Еду подали на стол. Отец разрезал индейку. И хотя Ситра могла бы это сделать более профессионально, она не предложила свою помощь.

Еды было слишком много. Наверняка большая часть останется в холодильнике, и семья будет доедать ее так долго, что само слово «индейка» превратится в ругательство.

Ситра всегда ела быстро, но Жнец Кюри настоятельно посоветовала ей сбавить скорость и научиться наслаждаться вкусом еды, а потому Жнец Анастасия тщательно пережевывала каждый маленький кусочек. А интересно, родители заметили в ней эту незначительную перемену?

Ситра рассчитывала, что обед пройдет без инцидентов, но в самый его разгар матери удалось-таки подпортить праздник.

– Я слышала, тот юноша, с которым ты пошла в ученики, куда-то пропал, так?

Ситра отправила в рот ложку того, что на вкус выглядело как пюре из картошки, генетически синтезированной с питайей. С самого начала ей не нравилось то, что родители называли Роуэна «тот юноша».

– А я слышал, что он свихнулся, или что-то вроде того, – проговорил Бен с набитым едой ртом. – А так как он был почти жнец, «Гипероблако» не смогло его вылечить.

– Бен! – одернул мальчика отец. – Давай не будем об этом за обедом!

И хотя отец смотрел на Бена, Ситра понимала, что его слова обращены к матери.

– Я рада, что ты с ним больше не имеешь дела, – сказала мать.

А поскольку Ситра промолчала, мать решила развивать тему и дальше:

– Я знаю, что в период ученичества вы с ним были достаточно дружны.

– Мы не были дружны, – наконец отозвалась Ситра. – Между нами ничего не было, да и быть не могло.

Ситру словно кольнуло от того, что ей пришлось признаться в том, чего ее родители не могли знать. Каким образом между ней и Роуэном могли сложиться какие-либо отношения, если судьба сделала их смертельными врагами? Даже сейчас, когда на него шла охота, а на ее плечах лежал груз ответственности, которую обязан нести жнец, что могло связывать их, кроме темного колодца желания?

– Если ты понимаешь, что для тебя хорошо, а что нет, – сказала мать, – ты никогда не станешь встречаться с этим юношей. Просто забудь его, чтобы потом не пожалеть.

Отец вздохнул и оставил попытки поменять тему.

– Твоя мать права, милая, – сказал он. – У них были основания предпочесть тебя…

Ситра положила нож. Не потому, что боялась, что использует его. Просто Жнец Кюри научила ее никогда не держать оружие в руках в моменты злости – даже если оружием в этот момент был столовый нож. Она попыталась тщательно выбирать слова, но, возможно, сделала это не вполне тщательно.

– Я жнец, – произнесла Ситра со сталью в голосе. – Я могу быть вашей дочерью, но вам следует относиться ко мне так уважительно, как того требует мое положение.

В глазах Бена промелькнула боль – такая же, как той ночью, когда Ситра была вынуждена вонзить нож в его сердце.

– И мы должны теперь все называть тебя Жнец Анастасия? – спросил он.

– Да нет, конечно. Просто «ваша честь», – вставила мать не без иронии.

Именно сейчас Ситра вспомнила то, что однажды сказал ей Жнец Фарадей. Собственная семья – первая жертва жнеца.

До конца обеда за столом царило молчание, и когда тарелки были очищены и отправлены в посудомоечную машину, Ситра сказала:

– Ну что ж, я, пожалуй, пойду.

Родители не решились настаивать на том, чтобы она задержалась еще на час-другой. Ситуация была неловкой как для нее, так и для них. Мать оставила свою язвительность и казалась потерянной. На глазах ее выступили слезы, и она попыталась скрыть их, обнимая Ситру быстро и порывисто. Но Ситра заметила.

– Возвращайся, милая! – проговорила мать. – Это все еще твой дом.

Но Ситра уже не вернется, и все это знали.

– Я собираюсь научиться водить машину, и неважно, сколько раз это меня убьет, – сказала она, выходя.

На следующий день после Дня благодарения Анастасия – а она сегодня была Жнецом Анастасией – наконец окончательно решила взять в собственные руки колесо своей судьбы. Те сложности, которые возникли за обедом у родителей, убедили ее: пора создать дистанцию между тем, кем она была раньше, и тем, кем стала теперь. Если она действительно хочет измениться и соответствовать своему положению, следует забыть о той девочке, которая разъезжала повсюду в авто-такси и ничем не отличалась от прочих школьниц.

– Сегодня поведешь ты, – сказала Ситре Мари, когда они собирались ехать на жатву.

– Хорошо, – с готовностью кивнула Ситра, хотя внутренне и не чувствовала себя достаточно уверенной в своих способностях – на прошлом уроке она загнала машину в кювет.

– Поедем по деревенским дорогам, – сказала Мари, когда они садились в машину. – Потренируешься, не угрожая ничьей жизни.

– Мы с вами жнецы, – отозвалась Ситра. – И мы сами – угроза жизни.

Маленький городок, который значился в их расписании, целый год не видел жнецов. Сегодня он увидит сразу двоих. Жнец Кюри определила объект жатвы накануне, а Жнец Анастасия, как обычно, за месяц до этого. Они ритмизировали свои совместные поездки, сделали их одновременными, что подходило обеим.

Они вырулили с парковки возле «Водопада», постоянно останавливаясь, потому что Ситра никак не могла справиться с ручной коробкой передач у их «Порша». Механизм сцепления напоминал ей какую-то средневековую пытку.

– Зачем нужны три ножные педали? – жаловалась она. – У человека ведь только две ноги!

– Думай про них как про педали у пианино, Анастасия.

– Ненавижу пианино.

Шутки и ворчание облегчали судьбу Ситры – когда она жаловалась и бранилась на машину, вести ей было много легче. Тем не менее она находилась лишь в самом начале своей водительской карьеры, и все пошло бы не так, если бы сегодня за рулем была Жнец Кюри.

Они отъехали по извилистой частной дороге не дальше чем на четверть мили от «Водопада», когда из леса навстречу «Поршу» выскочила фигура.

– Это самоубийца! – крикнула Жнец Кюри.

Это было новое поветрие среди подростков, ищущих острых ощущений, – подражать жукам, летящим навстречу ветровому стеклу мчащегося навстречу автомобиля. Дело непростое: обмануть машину, управляемую сетью, было практически невозможно, а за рулем автомобилей, не связанных с сетью, сидели, как правило, опытные водители. Если бы на месте водителя сидела Жнец Кюри, она, резко вывернув руль, объехала бы искателя приключений и, ни слова не говоря, помчалась бы дальше. Но у Ситры еще не было соответствующих рефлексов. Она почувствовала, как руки ее буквально примерзли к рулю, и, вместо того чтобы надавить на тормоз, она вдавила в пол ненавистную педаль сцепления. Они врезались в подростка, который подскочил от удара капотом, превратил лобовое стекло в паутину трещин и перелетел через крышу салона. Он уже лежал на дороге, когда Ситра, наконец, нашла педаль тормоза и остановила машину.

– Черт!

Жнец Кюри глубоко вдохнула и выдохнула.

– Считай, Ситра, что в эпоху смертных ты провалила бы тест на вождение, – только и сказала она.

Они вышли из машины, и, пока Жнец Кюри исследовала повреждения, нанесенные машине, Ситра поспешила к юному самоубийце, намереваясь, при возможности, сказать ему все, что она по его поводу думает. Это ее первый самостоятельный выезд, а какой-то идиот решил его испортить.

Парень был еще жив, но уже агонизировал. Ситра знала, что беспокоиться за его состояние нет необходимости: болеутоляющие наночастицы в его теле взялись за работу в тот самый момент, когда оно соприкоснулось с капотом машины, а эти ребята так настраивали свою нанозащиту, что получали максимум удовольствия при минимуме дискомфорта. Восстанавливающие наночастицы тоже трудились, залечивая повреждения, но им удалось лишь на немного оттянуть неизбежное – парень умирал, и ему оставалось чуть больше минуты.

– Ну что, доволен? – сказала Ситра, подойдя ближе. – Получил кайф за наш счет? Мы жнецы, и мне следовало бы подвергнуть тебя жатве до прибытия медицинского дрона.