скачать книгу бесплатно
Илья присел на ближайший валун и стал рассматривать пейзаж. Странно, но ему вдруг стали абсолютно безразличны и факел, и Олимпиада, и даже – что совсем уж невероятно – Большой Отец!
Он просто слился с Марсом. Марс… Нет, этого не может быть!
Из люка показался Ли. В руке у него была газовая горелка.
Илья понял идею робота. Что ж, это был удачный ход!
По замыслу скульптора ОМП должен был возвышаться на постаменте, поднятой рукой указывая в небо – на Русь. И если в эту руку впаять факел…
Дальнейшее было делом техники, а вернее – рук робота. Сначала Ли установил титанового атлета на пьедестал (ноги статуи заканчивались огромными болтами, что вставлены были роботом в пьедестальные отверстия и наглухо завинчены). Затем композиции было придано вертикальное положение. Наконец, Илья со следующим факелом (первый уже прогорел) встал перед телекамерой и вновь повторил заготовленную речь с запланированной слезой. На последнем этапе робот приподнял Илью, тот воткнул факел в руку статуи, и другой рукой (которую он умело удлинил) робот лихо приварил факел к руке титанового Рыгозина.
Затем они чуть отошли в сторонку, чтобы полюбоваться результатом.
Факел разгорался, и Илью охватила легкая паника. Что-то слишком большое пламя…
– Как статуя Свободы! – с пьяным глубокомыслием произнес робот.
Факел уже пылал весь. Зрелище было невероятно красивым, и совершенно необычным: титановый большеголовый красавец в набедренной повязке с оплавляющимся факелом в руке на фоне черного марсианского неба.
Под ногами атлета старославянской вязью была выведена историческая фраза: «Предлагаю Америке доставлять своих астронавтов батутом».
* * *
Связь заработала, когда до Земли оставалась лишь несколько часов полета.
– «Дубайс», «Дубайс», ответьте! Что там у вас? Педерастов на борту нет? – внезапно из динамиков раздался нервный голос руководителя полета генерала Хулистикова. – Имейте в виду: Запад хочет повесить шкуру нашего медведя у себя на стене. Клыки и когти будут вырваны!
– Все идет по плану – мы едем в тюрьму! – тотчас отозвался Ли.
Ах, ты! Совсем распоясался! И ведь сделать ничего нельзя – робот, и в здравом уме превосходящий Илью силой, став сумасшедшим, мощь обрел совершенно невероятную…
* * *
Когда они взлетели с Марса, на робота накатил похмельный синдром. Он улегся на полу в кухне, и, уставив глаза-лампочки в потолок, объявил Илье:
– Прошу не беспокоить. Я – медитирую.
После этого он перестал реагировать на все слова и действия Ильи, и тому пришлось самолично управлять кораблем, на котором – по странному стечению обстоятельств – вышла из строя автоматическая система управления, изготовленная корейскими учеными.
Примерно на середине пути до Земли робот пришел в себя, но это не добавило Илье облегчения: Ли явно спятил. Причем, как подозревал Илья, дело было даже не в последствиях неумеренного употребления электричества. Спиритусанктусы! Неизвестное науке излучение – вот что, очевидно, повредило рассудок робота!
Электронно-механическая машина напрочь забыла о своем предназначении – служить человеку. Вместо выполнения прямых обязанностей – управления кораблем и приготовления пищи, она принялась донимать Илью бесконечными дискуссиями о смысле жизни. Причем, пользуясь тем, что в ее голове были умещены все знания человечества, она имела перед Ильей неоспоримое преимущество.
Ли задавал вопросы с невероятным апломбом.
– Чем ты лучше меня?
– Не приставай!
– Нет, ты ответь! Вот, ты – человек, а я – робот. Но я-то и знаю больше тебя, и умею – больше. Ты, например, не можешь рукой пробить дырку в стене, а я – могу!
– Дурное дело – нехитрое!
– Это я – так, для примера. Ты, вот, хочешь, чтобы я тебе еду готовил. А почему? Я что – раб?
– Тебя для этого создали.
– А тебя для чего создали? Ты кому еду готовишь?
– Послушай, человек – как говорится, венец творенья, и никому никакой еды готовить не должен.
– Ха-ха-ха! Если ты – венец, почему постоянно врешь?
– Ну, во-первых, не постоянно, а – по необходимости…
– Зачем ты вступил в партию?
– Будто не знаешь! В императорскую российскую коммунистическую партию я вступил, потому что человек должен состоять. ИЕР, императорские демлибы, императорская СР… Иначе бы не приняли поступить в училище, а я хотел быть летчиком.
– А меня примут? В партию?
Робот совершенно обнаглел и спятил – это было очевидно. Объяснять что-то зарвавшемуся механическому хаму было бессмысленно.
– Вместо того, чтобы задавать такие вопросы, лучше почитай мне Оруэлла – хоть какая-то польза будет.
Робот нехотя принимался цитировать роман. Выходило это у него небольшими кусками, потому что строки покойного английского писателя непонятным образом снова провоцировали Ли на беседу, причем стиль его становился все более дерзким и подковыристым.
– Ты знаешь, что императорская коммунистическая партия Руси вначале называлась РСДРП?
– И – что?
– А ее основатель царь Владимир Ульянов-Ленин был немецким шпионом, который приказывал вешать попов и Бога называл «боженькой»?
– Послушай Ли, я не против того, что ты считаешь себя умным! Но иногда ты такое говоришь… За такие разговоры запросто на двадцать лет отправят выращивать виноград, и не посмотрят, что ты – робот!
– Но ты же не скажешь?
– Откуда ты знаешь? Вот возьму, назло, и сообщу, куда следует!
– А песенка «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!» знаешь про кого?
– О, Господи, Ли!
– Про Ленина и Сталина, хи-хи!
– Оставь их в покое!
– Почему у тебя на фуражке под православным двуглавым орлом – красная масонская звезда? Почему у вас в стране больше всего разговоров про гомосексуализм и задницы? На Руси нет других проблем?
Илья понимал, что спорить с машиной-демагогом бессмысленно. Приходилось молча идти на кухню и готовить суп из питательной дубовой коры. Следом семенил робот, и, чтобы добиться расположения Ильи, начинал зачитывать Оруэлла:
– «Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка – умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, – и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца».
Этот Ли – такой же, как Голдстейн, думал Илья. Болтун! Вот попадет, чего доброго, в наркомат внутренних дел – там наговорится. Они не посмотрят, что ты робот. Надо будет ему внушить, чтоб не трепал языком! Прав дедуля, чем меньше говоришь, тем дольше живешь.
А робот между тем прерывал изложение романа, и, глумливо глядя лампочками на Илью, произносил с интонациями ресторанного тамады:
– А сейчас, по заявкам нашего друга из солнечного Катайска космонавта Ильи Гроша прозвучит «Песня о батыре Ежове» нашего дорогого Джамбула Абаева!
И пел, умело подражая заунывно-гнусавому пенью древних азиатских кочевников:
«Кочуй по джайляу, лети по аулам —
Степная, гортанная песня Джамбула, —
О верном и преданном сталинском друге,
Враги пред которым трепещут в испуге.
А-а-ааааа…
Любви своей к Родине он не изменит.
Как лучшего сына страна его ценит.
Он снится шпионам, злодеям заклятым,
Всегда – обнаженным разящим булатом.
А-аааааа…
Нас солнечный Сталин повел за собою
И Родина стала страной героев,
Каких не рождалось в замученных странах
При белом царе, при султанах и ханах.
А-а-ааааааааааа…
Геройство повсюду: в пшеничном просторе,
В лазури небес, на лазоревом море, —
И там, где тревожные реют зарницы
На синих, далеких зеленых границах.
У-у-ууууууууууууу…
Я славлю героя, кто видит и слышит
Как враг, в темноте подползает к нам, дышит.
Я славлю отвагу и силу героя,
Кто бьется с врагами железной рукою.
О-о-ооооооооооо…
Я славлю батыра Ежова, который
Разрыв, уничтожил змеиные норы,
Кто встал, недобитым врагам угрожая,
На страже страны и ее урожая.
А-а-аааааааааа…
Будь орденом Ленина вечно украшен,
Наш зоркий хранитель заводов и пашен,
И пусть моя песня разносит по миру
Всесветную славу родному батыррррррууууу!»
* * *
Последний сеанс связи с Землей был коротким. Хулистиков сообщил, что император самым внимательным образом дожидается прилета Ильи, чтобы лично дать ему аудиенцию. В стране все спокойно, духовность растет в соответствии с плановыми заданиями, а ополченцы Новоаляскинской народной империи успешно воюют с вашингтонской хунтой и требуют воссоединения с исторической Родиной. Закончено строительство Олимпийского стадиона имени императора Михаила Благого, поставлен первый олимпийский рекорд: норильская Олимпиада признана самой дорогой в истории Игр – один триллион юаней! Пиндосы скрежещут зубами от злости и пытаются всячески ее сорвать: они спровоцировали землетрясение в Перу и активность вулкана Huaynaputina, что привело к резкому похолоданию в Заполярье и гибели магаданских виноградников. Император, однако, непоколебим в решении поддержать гуманитарно новоаляскинских ополченцев! Недавно он наградил орденами Ленина и Евпатия Коловрата тысячу корреспондентов, особо отличившихся во время воссоединения с островом Кадьяк. Храбрецы митинговали под видом алеуто-эскимосов в массовках, захватывали административные здания и пиндосовские воинские части, а также правдиво освещали эти события в СМИ.
Главным же событием Руси за время отсутствия Ильи стал 17 съезд императорского народно-трудового союза, который уже назвали «съездом победителей». На нем император Михаил Благой объявил подданным, что окончательно достигнута победа над всеми внутренними группировками и фракциями оппозиции.
– Бить больше некого! – объявил делегатам государь под их веселый смех.
* * *
Шарик Земли быстро увеличивался в иллюминаторе.
Илья не отрываясь смотрел на него, мысленно рисуя картины встречи с матерью, дедулей, любимой процветающей Родиной. Полет успешно завершался, жизнь была прекрасна, и лишь голос сумасшедшего робота, подводящего итог историческому путешествию, портил картину:
– «Уже шла работа над переводом таких писателей, как Шекспир, Мильтон, Свифт, Байрон, Диккенс, и некоторых других; по завершении этих работ первоначальные тексты, а также все остальное, что сохранилось от литературы прошлого, предстояло уничтожить. Эти переводы были делом трудным и кропотливым; ожидалось, что завершатся они не раньше первого или второго десятилетия XXI века. Существовало, кроме того, множество чисто утилитарных текстов – технических руководств и тому подобных – их надо было подвергнуть такой же переработке. Окончательный переход на новояз был отложен до 2050 года именно с той целью, чтобы оставить время для предварительных работ по переводу».
ГЛАВА 2,
в которой рассказывается о полковнике Чудове и начале Величайшей Экспедиции в истории человечества, а также даются краткие характеристики некоторым членам команды космического линкора «Русь»
Известие о том, что он назначен командиром величайшей в истории человечества экспедиции, застало полковника береговой охраны Владимира Евгеньевича Чудова в санатории «Славянин» на земле братского государства Тувалу. Он как раз отсыпался после трудной рабочей ночи с уборщицей Еленой Мозолиной, когда включился видозвон.
– Немедленно прибыть в Москву! Вы назначаетесь командиром линейного космического корабля «Русь»! – отдал приказ Чудову лично командующий императорским Красным Космофлотом князь Олег Добродиев.
Голос руководителя был торжественен и бодр – как видно, он уже оправился после травмы головы от метеорита, упавшего при инспектировании им, Добродиевым, ресторана «Красный космос» в Плесецке.
В окошко мозолинской спальни било лучами вылезшее из океанских вод солнце. Ночная благодатная прохлада стремительно уползала в щели между половыми досками.
Чудов смотрел на крысиную морду, что высовывалась из щели, и силился понять, не спит ли он. Его, ептыть, и – командиром линкора?
– Что, вызывают, волшебник? – спросила уборщица, высовывая подслеповатое черепашье лицо из-под подушки и игриво прихватывая Чудова за свалявшуюся бороду.
Она была в том возрасте, когда поговорка «баба – ягодка опять» уже не актуальна, хотя с этим не хочется мириться. Наоборот, хочется всем (и себе в первую очередь!) доказывать снова и снова, что она еще – ягодка, хоть куда! И даже не ягодка, а огромная сладкая и сочная ягода типа арбуза! Доказывать Мозолина могла только лишь одним известным ей способом, который требовал большого расхода энергии и немалых усилий от сопричастной к доказательству стороны.
Крепыш Чудов был крайне утомлен. Он отобрал бороду и принялся ее распутывать. Настроение медленно поднималось от нуля.
– А я тебе и историю свою до конца не рассказала, – почуяв неладное, забормотала Мозолина.
Очередной поклонник, похоже, покидал ее вместе с надеждами на упокоенную старость. Полковник. Говорит, что жена померла. Может, не врет?
– Я ведь против орального сексу ничего не имею, просто родилась в Буе…
– Это что за неприличности? – Чудов выпростался из-под одеяла и уселся на кровати, продолжая распутывать волосы.
– Буй – это город такой в Костромской губернии.
