Хаозар

скачать книгу бесплатно


Если получалось как следует сосредоточиться, и освещение ложилось удачно, то в результате определённой духовной работы краски сгущались в кристаллы, многослойные, живые и наполненные светом пойманных лучей – зрелище, которое Аллат находила завораживающим. Она была убеждена, что если бы я выставлял свои картины, публика бы просиживала бы в моих галереях веками. Надо признать, в этом я с ней соглашался и как раз поэтому старался убрать свои произведения сразу после их создания, хоть и знал, что Аллат считала мою привычку прятать картины немного странной.

Большинство художников на Бетельгейзе – по совместительству галеристы. В картинных галереях всегда толпится народ, хотя смотреть на картину – трудная работа. У нас даже есть специальные практики концентрации, рассчитанные на то, чтобы удалиться с картиной в медиторий и там её созерцать – меньше, чем на неделю, картину никто не берёт, поэтому на посещение выставки, а тем более музея, записываются заранее, иногда за несколько лет. Впрочем, абонемент в некоторые галереи входит в общеобразовательную программу. Но, честно скажу, всё это всегда было мне чуждо, потому что есть знания, которые существуют сами по себе, которым даже лучше без постороннего внимания. В общем, я свои картины обычно замуровываю в пол или стены. Поскольку раньше я жил в пустых городах, вряд ли кому попадались мои произведения, и даже если пустой город позже становился населённым, с какой стати новым жильцам ломать дом? Поэтому я надеюсь, что мои картины достаточно надёжно спрятаны, и только Аллат считает, что это напрасно, тайком извлекает их и смотрит. Но, мне кажется, для неё можно сделать исключение.

5

Как-то раз во время создания картины – получалось несколько фигур, сидящих вокруг небольшого круглого стола – я без особой причины выглянул в окно и увидел на веранде точь-в-точь то же самое зрелище. Не знаю, что меня подтолкнуло, наверное, это совпадение, но я зачем-то спустился вниз и прислушался к их разговору, хотя вообще-то редко выходил к гостям. Аллат была с ними, тоже навеселе, но трезвее остальных. Речь шла об альрома.

– Почему бы нам не прогуляться? Давайте куда-нибудь слетаем.

– Только не по стандартным экскурсионным маршрутам. От соседних звёзд у меня уже зубы сводит.

– Тогда надо брать небольшую туристическую лодку.

– На ней особо не разгонишься.

– А зачем выезжать на трассу? Отплывём подальше от цивилизации.

– Придётся спуститься как минимум до планетарного уровня.

– На некоторые планеты невозможно приземлиться.

– Есть мнение, что альрома на самом деле способны спускаться и подниматься куда угодно, только это скрывают.

– Где ты это читал? В жёлтых газетах?

– Нет такого понятия «невозможно»!

– У меня родственница работала в обсерватории, пыталась наблюдать альрома. Так вот, до сих пор никто не знает, откуда они растут. Они ужасно хитрые.

– А по-моему, все эти разговоры о какой-то там собственной воле альрома – сплошная провокация! Совершенно антинаучно! Это придумывают технократы, пытающиеся пересадить доверчивое население Бетельгейзе на неповоротливые космические корабли из ртути.

– Покажите мне альрома, который будет за мной наблюдать!..

После этого гениального предложения разговор надолго выпал из конструктивного русла, потому что гости пустились фантазировать на заданную тему, а потом ещё и изображать свои озарения в лицах, так что на и без того тесной веранде образовалось нечто вроде небольшого светомузыкального бедствия, и я вернулся к себе. Я странным образом никогда не думал об альрома. И почему мне пришло в голову нарисовать эту бестолковую компанию именно сейчас? Обычно сюжеты моих картин приходили из будущего – наша звезда пыталась таким образом что-то решить. Я поймал картину, летавшую по комнате, и попытался вглядеться в неё с помощью фильтров. Но чем больше линз я выставлял, тем более странным становилось изображение. Фигур становилось больше, а краски становились темнее. Мне показалось, что так, в принципе, можно довести до ровного чёрного фона, и я бросил это бесполезное занятие.

Гости частью разошлись, частью завалились отдыхать от радостей жизни в складках местности. Поднялась Аллат и сказала, что они – то есть те, кто был на картине, хотя сейчас их уже трудно было узнать, – договорились покататься на лодке, и она дала согласие за нас обоих. Это напомнило мне об альрома – я попытался представить наш будущий корабль, и по картине разлился цвет красной тени – никогда таких не видел. Я поспешно припрятал все последствия творчества под пол и не хотел ничего говорить, но как-то само собой вырвалось:

– Я видел… что-то, чего не понял, но по-моему это относилось не к Бетельгейзе. Мы должны быть осторожнее в этом путешествии, – я неуверенно взглянул на Аллат, по привычке ожидая от неё слов утешения и поддержки; она рассеянно улыбнулась.

– Ну что ж… мы будем осторожнее… хотя что может быть опасного в космосе, я даже не представляю?.. – она рассмеялась и обняла меня, игриво склонив голову к моему плечу. – Хору, ты слишком многого боишься. Иногда мне кажется, что ты боишься несуществующих вещей. Что бы ни случилось, нужно просто быть собой. Гармония, она в душе, а не снаружи.

– Что значит быть собой, – возразил я, невольно вздрогнув, словно речь шла о чём-то неприятном.

– Значит радоваться жизни, – сказала она.

1

Диана была для него богиней, вообще всем, что в его мечтах составляло образ «идеальной женщины». Возможно, Люк думал так потому, что ему едва исполнилось семнадцать лет. Наверное, на самом деле так не бывает, но Диана как будто читала его мысли и предугадывала желания. Они познакомились, когда Люк, любивший одинокие прогулки, в очередной раз отправился в горный лес и, немного заплутав, вышел на шоссе ближе к полуночи – тут к обволакивающей темноте прибавился ещё и обильный, буйный дождь. По счастью, погода стояла тёплая, и Люк апатично побрёл вдоль шоссе сквозь серебрящиеся прохладные струи, сильно сомневаясь, что даже если мимо пронесется какая-нибудь припозднившаяся машина, водитель заметит голосующего на обочине туриста. Он периодически оглядывался в надежде увидеть свет фар, но замысловатое спортивное купе вырвалось из мглы и водной пыли молниеносно и практически бесшумно, и затормозило возле юноши, не успел он и подумать. Ему даже неловко было поместить свою мокрую насквозь персону в объятия роскошного кожаного сиденья, но эффектная дама за рулём так непринуждённо хохотала, что, среди прочего, стало ясно: дорогие спортивные машины – привычная маленькая безделушка в её жизни, не более.

Сама Диана выглядела, наверное, лет на двадцать семь – двадцать восемь и вся казалась роскошной, блестящей, шелковистой и в общем вышедшей из другого, сияющего и благополучного мира. Люк никогда в жизни не встречал таких женщин, и дело было не в красоте, а в какой-то необъяснимой, великолепной беспечности, с какой Диана держалась, причём естественно, без малейших усилий – казалось, так могут вести себя только особы королевской крови. Люку доводилось встречать миловидных и обеспеченных женщин, державшихся, как ненужное приложение к собственным претензиям на «красивую» жизнь, ещё одним предметом чужого интерьера; в общем-то, на всех женщинах, с которыми Люк был сколько-нибудь знаком, независимо от их социального и семейного положения, возраста, привычек, внешних данных, лежала печать суетливости, униженности, обиды – даже на тех, кто пытался спрятать свою неуверенность в будущем за фальшивой бравадой. Диана была не такой; она не смотрела дорогой игрушкой, она была хозяйкой – себя самое и всего, что её нравилось. И хотелось нравиться ей.

Люк не удивился, что она стала с ним флиртовать: одного взгляда на Диану было достаточно, чтобы понять – она выше мещанских предрассудков и стереотипов, движения её души непостижимы. Она выбирает не из соображений престижа, не из страха перед мнением знакомых, не из желания себе что-то доказать. Она явилась в его жизни кометой и сожгла всё мелкое, второстепенное. Они вместе катались на её невероятной машине по ночным дорогам – Люк никогда в жизни не видел такого вождения на такой скорости. Смеясь, Диана призналась, что даже участвовала пару раз в профессиональных гонках. Она была дочерью одного из австрийских аристократов, любила путешествовать, сменила несколько университетов, но так и не нашла себе занятие по вкусу, вследствие чего пришла к выводу, что жить надо просто для собственного удовольствия.

– Знаешь, почему-то принято считать, что у человека в жизни должна быть цель, – беспечно усмехалась она, изящно вписываясь в повороты горной дороги на гудящей и воющей скорости, не включая фар. – Вроде как меня самой в этом мире недостаточно. Нужно ещё что-нибудь сделать, чтобы оправдать факт моего появления на свет – как будто меня спрашивали перед тем, как зачать! – она залилась мелодичным смехом – если бы Люка попросили назвать в личности Дианы что-либо искусственное, то это был бы её смех: звонкий, он всё-таки таил в себе жёсткие, жестяные нотки; впрочем, безупречная женщина просто обязана иметь какой-нибудь маленький недостаток, ведь это означало бы, что у неё действительно есть абсолютно всё. – Ты – это то, что ты делаешь… По-моему, если думаешь так, то тебя как будто нет. И вот я решила, что мой особый талант – это искусство быть, – она снова рассмеялась. Люк улыбнулся. Что ж, с этим её выводом трудно было спорить. – Кстати, ты не против, если мы заскочим ненадолго к одному моему знакомому? – в разговоре Диана обычно поворачивала так же круто, как на серпантине.

– Он что, живёт в горах? – удивился Люк.

– Родовое поместье, – подтвердила Диана и прибавила скорости.

Люк рассеянно смотрел на проплывавшие мимо тёмные массивы леса, на поднимавшиеся к смутно-серебристому небу неожиданно-близкие горные вершины. Он думал о том, что раньше он, в сущности, уже несколько раз был уверен, что влюблён. На самом деле, ему было лет девять, когда он восхищался соседской девочкой лет восьми – чьей-то дальней родственницей, приехавшей на лето погостить, – и в некотором смысле действительно глубоко любил, хотя они так и не сказали друг другу ни слова – она, кажется, даже и не смотрела на него. Странно, именно это полузабытое, тайное впечатление детства теперь в чём-то напоминало ему его отношения с Дианой. Потом, конечно, были интрижки, флирт, всё, как полагается у подростков, и секс был, но… это вспоминалось сейчас как нечто постороннее, не имеющее отношения к истинной любви, какой она открылась ему с Дианой – безмолвной, всеобъемлющей, которая просто есть. Хотя он знал, что между ним и Дианой никогда не будет сказано об этом ни слова. Просто он понял, что любовь может быть первой не по счёту, а по глубине. Диана была его первой любовью, а всё остальное рядом с ней казалось ничем.

Тут он заметил, что машина въезжает в подземный гараж – это была настоящая автостоянка в несколько этажей; Люк смутился и предложил:

– Может, я подожду в машине?

– Ты с ума сошёл! – всплеснула руками Диана, доставая с заднего сиденья свою похожую на кожаное ювелирное изделие сумочку. – А вдруг тебя кто-нибудь украдёт? – Она расхохоталась. – Здесь просто. Хозяин любит большое общество.

– Заметно, – неуверенно согласился Люк, ловя краем глаза блики ламп на обтекаемых формах роскошных автомобилей, выстроившихся длинными рядами. Диана поспешила к выходу.

Спускаясь за ней куда-то по коридорам обширного, судя по всему, особняка, Люк заметил ещё одну странность: женщины здесь, похоже, не слишком обременяли себя одеждой, во всяком случае, возле лифта им попалась потрясающей красоты молодая дама в весьма причудливом полупрозрачном наряде, с самым невозмутимым видом разговаривавшая по мобильному телефону.

– Не обращай внимания, – шепнула ему Диана, войдя в лифт, на приборной панели которого, к удивлению Люка, значилось «минус сто восемьдесят девять» этажей. – Здесь сегодня вечеринка.

К тому моменту, как они приехали на последний этаж, Люк понял, что хозяин поместья, должно быть, большой оригинал.

– Это что, все жилые? – потрясённо уточнил он.

– Чейте – это небоскрёб наоборот! – засмеялась Диана.

Наконец они куда-то пришли – именно куда-то, потому что на этаже и в комнате было абсолютно темно; о присутствии хозяина Люк догадался только по алевшему где-то чуть дальше и выше огоньку сигареты, и ещё удивлял странный запах – сладковатый, невероятно тяжёлый; казалось невозможным долго находиться в такой духоте. Впрочем, Диану как будто ничего не смущало; судя по звукам, она обо что-то споткнулась и воскликнула:

– Господи, Дьёрке, ну и бардак у тебя! – зашелестела, нащупывая кресло, и упала в него. Люк, опасаясь сделать неловкое движение, остался стоять неподвижно. Дверь закрылась. Диана блаженно вздохнула где-то в стороне, потом зазвенела какими-то стаканами.

– Ужас, как я намаялась с этим Вейерштрассом! – сообщила она куда-то в темноту. – Ты знаешь, они ни под каким видом не хотят отдавать нам часть аэропорта. Придётся туда внедрять кого-то из наших.

Огонёк сигареты невозмутимо промолчал, но Диану это, похоже, не удивило. Люк чувствовал себя дураком. Или здесь так принято?!

– Эрика предлагает выкупить этот аэропорт однажды и навсегда, но это же такой геморрой! – невидимая Диана возмущённо зашевелилась; её чрезвычайно молчаливый, а может, и не слушавший вовсе собеседник никак не отреагировал, если не считать ответом затушенную сигарету. Люк, переминаясь с ноги на ногу, оглянулся на невидимую дверь.

– Мрак! Вот так скучаешь целый вечер на каком-нибудь приёме, уламываешь без результата какого-нибудь самовлюблённого придурка, да ещё синоптики обещают дождливую неделю, и после этого страшно хочется кого-нибудь убить, – пожаловалась Диана; молчание в ответ затягивалось.

– Я думал, тебе нравится дождь, – негромко возразил Люк просто для того, чтобы что-нибудь сказать, или хотя бы обозначить своё присутствие. Со стороны Дианы, кажется, задумались.

– Нет, – наконец честно призналась она, и в этот момент чья-то невидимая рука схватила его за горло.

Он совершенно не ожидал такого поворота событий и потому не сразу начал сопротивляться, а когда начал, то быстро понял, что это бесполезно: противник был выше, явно сильнее и действовал чётко, как по отлаженной схеме. Пока он волок Люка через всю комнату, то успел его порядком придушить, так что когда Люк упал на что-то мягкое, по-видимому на кровать, и железные пальцы на мгновение отпустили горло, он первым делом закашлялся; перед глазами плыли цветные круги, да и куда было бежать? Не видно же ничего! Зато Люк заорал как резаный, когда незнакомец начал стаскивать с него штаны, но тут горло ему снова что-то сдавило – на этот раз, похоже, железная проволока с шипами. Он снова закашлялся и больше не смог выдавить ни звука. Он просто поверить не мог, что такое бывает. Он читал в криминальной хронике о глупых мальчиках, которые вот так попадают в притоны, но Диана…

От удушья в голове у него мутилось, и вообще он не чувствовал ничего, кроме боли, и даже не сразу сообразил, когда именно незнакомец его отпустил, – казалось, мучение продолжалось бесконечно. Правда, удавка на шее так и осталась, но насильник куда-то отбыл, а потом всю комнату залил яркий свет. Люк не нашёл в себе сил повернуть голову и так и лежал, уткнувшись лицом в смятую простыню, зато услышал укоризненный голос Дианы:

– Здесь что, неделю не убирались?..

Её собеседник с завидным спокойствием хранил молчание, зато тонкие женские пальцы обхватили запястье Люка, и в следующее мгновение он почувствовал укус – такой болезненный, что, не будь удавки на шее, снова заорал бы во всё горло; затем он, кажется, на короткое время потерял сознание.

Когда он медленно и с перебоями вернулся в реальность – всё виделось словно сквозь толщу воды – то понял, что висит вверх ногами, а кровь капает вниз с пальцев рук. Перед глазами покачивалась очень большая и светлая комната и, приглядевшись, Люк понял, что ему не показалось: вдоль стены были свалены мёртвые тела, а через пол тянулись кровавые разводы. Диана и хозяин как ни в чём не бывало сидели посреди этой живодёрни в креслах, причём Диана расслабленно сняла туфли и поставила их рядом с собой на стол, а хозяин положил на стол голову и, казалось, дремал. Даже после всего происшедшего зрелище произвело на Люка впечатление, хотя ему всё равно почему-то не верилось, что его вот так убьют.

– А ты что думаешь по поводу этого аэропорта? – озабоченно поинтересовалась Диана. – Может, забить на него вообще?

– Мне похер, – наконец подал голос незнакомец, не поднимая головы, и Диана, удовлетворённо вздохнув, встала, словно получила обнадёживающий ответ.

– Ладно, я тогда переговорю об этом с Арманом… Если найдутся желающие там работать… Посмотрим, как пойдёт, – она сняла свои туфли со столешницы и, не надевая их, направилась к двери; на пороге обернулась и окинула задумчивым взглядом комнату. – Хочешь, пришлю тебе уборщиков?

Мужчина так долго думал, что Диана, не дождавшись ответа, вышла; через некоторое время после того, как за ней закрылась дверь, незнакомец откинулся в кресле и как ни в чём не бывало сказал:

– Нет.

Потом рассеянными движениями вытряхнул сигарету из пачки, закурил и подошёл к Люку, который пытался всмотреться в своего, судя по всему, убийцу, но запомнил только тёмный силуэт – сознание расползалось и ускользало.

– Знаешь, что меня больше всего смущает в классическом психоанализе? – вдруг поинтересовался незнакомец, в котором, как видно, проснулось желание поговорить. – Считается, что сын, в тайниках своей так сказать души, не предусмотренных патриархатом, непременно хочет убить отца и изнасиловать мать. И никто странным образом не обращает внимания на другую, не менее блестящую возможность, но я, честно признаться, не вижу причин, почему бы сыну не хотеть убить мать, чтобы изнасиловать отца? – мужчина сделал глубокомысленную паузу. – А ты, будь у тебя сын, что бы предпочёл? – поскольку Люк, естественно, не ответил, незнакомец продолжил рассуждать сам с собой. – Знаешь, у меня дочь, и я даже подумать боюсь, что бы предпочла она, – признался он, – особенно если учесть, что моя жена уже несколько веков как умерла и, выходит, за обоих родителей остался я один. Трудно представить, какие бы опасности мне грозили, если бы моя дочь не умерла тоже… – мужчина задумчиво затянулся сигаретой. – Можно, конечно, искать утешение в мысли, что всё это: фигура отца, фигура матери – чисто символические понятия, абстракции, архетипы, – он недоверчиво покачал головой, явно сомневаясь в такой прекраснодушной трактовке. – Но всё же… Кто их знает, эти цветы жизни. Не исключено, что дети всё воспринимают всерьёз! – мужчина затушил сигарету, улёгся в кровать и, зевая, подытожил: – У самого меня был, дай бог памяти, восемьдесят один родитель, и я, честно говоря, ни разу в жизни не задумался о том, кого из них убить, а кого изнасиловать. Но, будь я человеком, сказал бы, что Фрейд без причины поскромничал.

3

Потом яркий свет ламп, и тёмные лохмотья мёртвых тел, и бурые пятна завертелись и смешались, он увидел куб комнаты глубоко под землёй, и твердь породы, и синюю атмосферу вокруг – и не сразу понял, что видит это уже в окне, а не в мыслях. Корабль приближался к планете. Сорвахр отвернулся от окна и хотел сказать, что эта поездка ему не нравится, но не решился. К чему, если остальные считают, что всё в порядке?..

– Тебе что-то не нравится? – мягко спросила Аллат, очевидно, верно истолковав выражение его лица. Сорвахр поколебался.

– Я… вижу… – он запнулся, не испытывая особого желания переводись в слова картины, которые не хотел понимать, – тьму…

– Но что это значит? – ласково спросила Аллат, глядя на него со своим обычным заинтересованным, воодушевлённым выражением. Сорвахр отвернулся.

– Это значит, что надо немедленно убираться отсюда, – хмуро пояснил он. – Передай всем, что лучше не приближаться к этой планете и вообще выйти из Солнечной системы.

Аллат недоверчиво покачала головой, хотя простодушно озвучила его совет. Вообще-то Сорвахр мог бы и сам говорить с остальными в пространстве общего сознания, но он предпочитал отделять свои мысли от чужих и приближать к себе только тех, кому особенно доверял. Привычка общаться через Аллат образовалась ещё на Бетельгейзе, но сейчас у него были особые причины избегать мысленной связи.

– Но всё-таки, что ты видишь? – деликатно подступилась к нему Аллат. – Скажи хотя бы мне.

Сорвахр поморщился.

– Н-нет… У нас и слов таких нет. – Он снова встревожено выглянул в ночь. Местная звезда сияла жёлто-красными огнями. Может быть, он преувеличивает опасность? – Они сочтут, что я их разыгрываю, – вслух добавил он, и в этот момент голубая планета вспыхнула и снова расплылась…

1

Вообще-то в нашем баре и раньше случались заварушки – район неблагополучный. Хорошо ещё, что сама забегаловка небольшая, так что для массового побоища просто не наберётся народу. Я на всякий случай держал при себе пистолет – не настоящий, просто чтобы припугнуть, если потребуется, но он так ни разу и не понадобился – наверное, я слишком привык полагаться на кулаки, всё-таки вырос на этих улицах. Но в тот вечер я почувствовал, что такое настоящая беспомощность и роковая встреча.

Ещё когда на улице раздались выстрелы, меня как будто паралич хватил. Я сразу понял, что это к нам. Потом дверь распахнулась, и я увидел мужчину – в полумраке трудно было разглядеть лицо, я заметил только, что он был в тёмной спортивной куртке и с длинными чёрными волосами, падавшими на плечи. Он сразу молча принялся методично расстреливать всех, кто находился в баре – где-то человек пятнадцать или чуть больше. Он двигался так буднично, самоуверенно, что сразу было ясно: здесь можно не суетиться понапрасну. Многие, конечно, попрятались под столы, но фактически все те, кого он не застрелил сразу, просто ждали своей очереди. А я так и вообще застыл на месте, как будто сон смотрю. Достаточно сказать, что когда у него кончились патроны, в живых оставались ещё три человека, а он спокойно перезарядил пистолет и добил их, и выбежать никто не пытался. Кажется, некоторых он не убил, а только тяжело ранил, потому что как раз тогда, в наступившей по техническим причинам паузе, я расслышал стоны и какую-то возню в отдалении – он не обратил внимания, да и стрелял особо не целясь, просто трудно было не попасть с такого расстояния. Когда он вышел на свет, под лампу, я лучше разглядел его, впрочем к первому впечатлению почти ничего не прибавилось – он так и остался для меня тёмным силуэтом, потому что у него было на удивление правильное, какое-то нечеловечески красивое лицо. Он деловито застрелил оставшихся, прошёл к стойке походкой мечтателя на прогулке, сел на высокий табурет и дружелюбно посмотрел на меня.

– Слушай… плесни-ка мне чего-нибудь, а?.. – он неопределённо помахал пистолетом.

– Чего? – спросил я, хотя самое тупое в этой ситуации было поддерживать разговор. Гость скосил глаза на прейскурант.

– Маргариту с клубникой, – сказал он серьёзным тоном, хотя глаза его смеялись. Я полез за проклятой текилой, чувствуя, что он предоставляет мне время, которое мне совершенно некуда девать. О чём полагается думать перед смертью? Можно ли, в принципе, умереть достойно, когда тебя просто давят, как крысу в подвале? Лучше бы застрелил сразу, как всех.

– Люблю клубничку, – светским тоном пояснил он, наблюдая за тем, как в шейкере измельчаются ягоды. Я не ответил. Мне лично казалось, что в голове у меня не осталось ни одной мысли, но он вдруг заговорил, и фразы его, похоже, были ответом как раз на то, что я успел подумать.

– Знаешь, эта твоя Илона… Она давно уже спит с Янку – ты не знал?.. А они между прочим поженятся в следующем месяце, и у них родится самый тупой ребёнок во всём Бухаресте… Нет, на математический ты бы в жизни не поступил, и вообще, мне кажется, программирование – это не твоё. Зачем мы живём на этом свете?.. Что ж, интересный вопрос! И сдаётся мне, ты узнаешь ответ значительно раньше, чем я… Почему я это делаю? – тут он внимательно рассмотрел ногти на свободной от пистолета руке и признался: – Хочу выпить. – С этими словами он взял давно стоявший перед ним бокал и сделал глоток, но сразу же подавился, прижал к губам пистолет и помотал головой.