Ковчег Иоффа

скачать книгу бесплатно

Потихоньку мне стало легче. В какой-то момент я снова высунулся из этого художественного панциря и уже с меньшим ужасом – в благоговейном страхе – ощутил собственную реальность. Да, Вера была ящиком Пандоры. В ней был хаос. И только хаос нутра мог привести такую девицу к порогу Школы. Ведь у нее были деньги, красота… Или нет? Может быть, она добилась их, установив своими целями по технике Школы?

Помимо этих вопросов, меня мучили и другие. Ввиду того, что после энергопоста человеку действительно требуется меньше сна, я слонялся по Невскому и обдумывал стратегию вразумления Веры.

Казалось, мне нужно было привести какие-то несокрушимые аргументы, чтобы доказать: Школа – не совсем типичная секта, но все же она секта.

Я зашел в кофейню и заказал себе напиток, похожий на жидкий торт с кофейным привкусом. Бокал был украшен вместо бумажного зонтика шутовской резиновой фигуркой дьявола. Помешивая дьяволом сироп, я услышал разговор за соседним столом:

– И она мне говорит: «Твой талант – в этом». Дошло до того, что она спрашивает, сколько и что я написал. Бля! Я перед ней отчитываюсь! Я отправляю ей тексты!

– И что она с ними делает? – раздался второй молодой голос.

– А вот хз! Но мне… – он запнулся, и я спиной ощутил, как ему неловко, – она передает иногда деньги… Типа за тексты. Я пытался не брать! Отказывался! Но она настаивала. И все уверяла, что мне надо идти по ступеням дальше… – Когда он произнес «ступени», я едва не поперхнулся резиновым дьяволом. – Говорит, что дальше будет нечто, что позволит мне писать. Какой-то источник, говорит, истинного творчества. Типа здесь все копируют друг друга. А там я постигну свободу.

На этих словах приблизился официант со сдачей, собеседники умолкли и встали. Пока они одевались, я успел их разглядеть: парни, наверное, лет двадцати. Тот, который писал, был мелким блондином с отпущенными волосами. Второй имел выбритые виски и носил очки в кислотно-желтой оправе. Я вышел за ними. Минут пять они шли молча, а я следовал по пятам, потому что мне как раз было по пути.

На Аничковом мосту показался дьявол (если не ошибаюсь, этот дьявол на Невском просит подаяние). Дьявол спокойно прошел мимо и, видно, побудил их к разговору.

– В общем, не знаю, че делать, – вздохнул блондин.

– Ну шантажировать себя не позволяй, бро, – отвечал ему друг, – но, с другой стороны, че ты теряешь? Посмотри. Может, и правда… Чем черт не шутит…

И стоило мне задуматься о таинственном происхождении выражения «чем черт не шутит», дремлющей в нем амбивалентности, как я споткнулся, мой телефон выскочил из кармана и прыгнул с Аничкова моста в воду. Боюсь, мне не доказать вам, господа, что подобного рода случайности никогда не случались в моей жизни.

На следующее утро я вынужден был прийти к дому Веры и ждать ее там. Через полчаса моего ожидания разразился ливень, и я забежал с очередным открывающим подъездную дверь человеком внутрь. Я решил подождать на лестничной клетке, на пол-этажа выше, чтобы не ставить ее в неловкое положение перед строгим, как она сказала, отцом. Вскоре раздался шум из прихожей, дверь приотворилась. Я услышал строгий голос, его владелец говорил несколько затрудненно, и мне представилась картина, как отец Веры, завязывая шнурки на туфлях, краснея от наклона, превозмогая удушье от налезающего на грудь пуза, вразумлял дочь: «Не вижу, – обличительно говорил он. – Не вижу. Ни результатов, ни беспокойства. Я даю тебе еще месяц. Если нет, не видать тебе заграницу».

Дверь распахнулась. К моему огромному удивлению, вышел не престарелый франт, а средних лет мужчина, одетый добротно и скромно. В руке он держал изысканную антикварную трость. Когда он повернулся спиной, из-под шляпы показался русый хвост. Признаться, сложно было определить не только возраст человека, но и род его деятельности. Несомненным было одно – он вызывал расположение. Если бы он имел отношение к Школе, я бы сказал, что он продвинулся по классу харизмы – пожалуй, таких обаятельных персон я видел только в кино.

Когда он скрылся, я позвонил в дверь. Вера приоткрыла ее, но войти не пригласила. Я растерялся.

– Почему ты без звонка? – сердито спросила она меня.

Я попытался объяснить Вере, что утопил телефон, что пришел договориться о встрече.

– В два у развала, у Львиного мостика, – и всем своим видом показала, что ей надо запереть дверь.

Я был в недоумении: что могло произойти за ночь, чтобы моя возлюбленная оказалась столь суха со мной?

Полдня до нашей встречи я осматривал Питер и обдумывал аргументы для доказательства: Школа есть тоталитарная секта. Ох уж это вплетение в невидимые сети! Память, ходьба и остановки связаны между собой, как красные засечки и путь. И по вехам восстанавливается и ход мыслей. Поэтому я снова иду прежним маршрутом.

Под куполом Исаакия теперь хранится золото толпы – aurum vulgi, обычный энергетический шар. По достоинству шар равен монете. Сам по себе он еще не является доказательством оккультизма-месмеризма (шарами лечатся ныне уважаемые граждане), психического отклонения, чего иного. И смотрят на него не как на чудо, а как на явление физического порядка. Физика лишена чудес. Поэтому, забравшись по винтовой лестнице на купол Исаакия, с высоты которого был виден и Заячий остров, и игла Адмиралтейства, и обилие вод, поддавшись, верно, магии окружающих красот, я с тоской послал шарик Вере.

И тут же вспомнил. А ведь каждое занятие Школы начинается с того, чтобы послать один-единственный шарик Школе! Как же я раньше об этом не задумывался?! Выглядит это требование (да что там требование – мимолетно высказанная просьба) настолько безобидно, как если бы сотовый оператор своровал у каждого по рублю, а не по тридцать, как это случается чаще. Никаких усердных молений во славу Школы, длительных сессий по возданию чести основателю – никакого массового фанатизма, кроме этой скромной демпингующей монетки. «Вот она, ложная неприметность величайшего воровства», – почуял я истину, вдохнул глубже и сделал пометку в блокноте. Итак, вот одно доказательство тоталитарности Школы!

У канавки за Зимним дворцом можно самым невинным образом утолить жажду подглядывания, ибо мост, арка и проходы созданы тут с таким тонким знанием, что разрезанные на дольки фрагменты вод с мелькающими на них катерами приковывают к себе взгляд не меньше, чем нечаянное переодевание за окном прекрасной незнакомки. У Зимней канавки я понял и то очарование, которое возникает у последователей Школы, когда их тренируют разглядывать невидимое, тонкое. Учить людей подглядывать за делами Господними, не элитизируя «зрящих», а наоборот – настраивая на то, что все равны и способны на такое. Вот, дорогой читатель, псевдодемократичность эффективной тоталитарной секты! Тончайшее искусство соблазнения – разве это не признак хорошо организованной структуры?!

Я побрел к Марсову полю, которое отныне и навсегда в своих ветрах и просторах связано с тем странным ощущением, что у этой секты почему-то нет ни одного священного предмета. И вообще, нет атрибута и символики, которые с давних времен молча, но действенно программировали паству. Символ – это бездонный психический артефакт. Почему у них нет ни одного предмета, ни одного символа?

И я крутил головой, оглядывая поле, и даже сам засомневался, уместно ли подозревать Школу в опасной ереси, если ее последователи не работают на секту, ничего ей не жертвуют, не поклоняются ни Богу, ни лидеру, остаются свободны, могут сами разрабатывать свой регламент жизни? Они присутствуют лишь на занятии при прохождении «ступени». И в любой момент могут уйти с него. И нет у Школы философского или религиозного обоснований. Нет монополии истины и призывов убить «неверных».

На сером Марсовом поле я ощущал великолепные пустые ниши, которые Школа оставила нетронутыми. И меня терзало сомнение: не надумал ли я, что она опасна, действительно ли она сверхсекта, ересь которой попахивала или установлением новой культуры, или мировым господством? И вдруг показался мальчик в красном дождевике на синем беговеле.

Минуточку! Я поразился тому, что память почти полностью стерла информацию об одном-единственном безликом предмете – пластиковом кругляше, на одной стороне которого что-то вроде синей кнопки, на другой – красной. И кнопки безыскусные, как на советских автоматах с лимонадом. Предмет имел прикладное значение. Для его активизации необходимо было прикоснуться к той или иной стороне потоком энергии из межбровья. После чего предмет начинал излучать либо теплую энергию земли, либо холодную энергию космоса. Я его однажды применил так – направил теплый поток на строгого преподавателя. Он мгновенно развеселился, стал шутить. Потом куда-то этот кругляш затерялся. Выходит, Школа обладает определенными «орудиями» воздействия, она не беспредметна.

С Марсова поля я пошел в сторону Конюшенной площади, заглянул в музей советских игровых автоматов, лютеранскую церковь. Может, Веру убедит, что по вине Школы было совершено преступление, малое или большое?

Случай с зарезанным младенцем, которого погубила собственная мать, придя домой с занятия в Школе, был совершенно непоказательным. Более того, он был вопиющим и единственным. Мало ли какой психопат придет в Школу? Признаться, я и не верил в этот случай. Он казался сфабрикованным теми, кто ничего не мыслит в контрпропаганде.

Куда реальнее могли стать массовые расстройства психики, диссоциация, частичная утрата памяти, моральная деградация. Были ли в теории Школы предпосылки к аморальности? Лишь оговорка, что Вселенная «объемлет все пути». И убеждение, что человек должен быть счастлив, а добро и зло – категории навязанные. Но разве это ложь?

Из светлого лютеранского храма я вышел смятенный. Пройдя по Конюшенной, ступил на Невский, купил себе телефон, сим-карту, сел в то кафе, где подавали сироп с дьяволом. К огромному удивлению, я не нашел достоверной информации о том, что у последователей Школы случались расстройства психики. И еще больше меня потрясло, что на мой запрос поисковик выдал видео с тем мужчиной, которого я видел в подъезде Веры! В ролике на полторы минуты его представили как Виктора Марленовича Подгородного, возглавляющего Комитет по взаимодействию с религиозными организациями.

Он говорил: «Школа является тоталитарной сектой. Она имеет строгую иерархию и подчинена невидимым вождям. В секте под названием „Школа“ применяют опасные психотехники под видом биоэнергоинформатики».

Признаться, в этот момент у меня от удивления зашевелились уши. Выходит, Вера не слушает своего отца или кем он ей там приходится?! Может, и он пытается ее вытащить и не может? И сколько длится эта борьба? Новые вводные спутали мои карты. Я был в растерянности.

Допив сироп, я решил действовать противоположным образом. И что-то мне подсказывало, что это даст плоды. Я побежал к Львиному мостику, у которого на книжном развале продавали в том числе книги Школы. Там меня дожидалась Вера.

И очень скоро я стал ей доказывать, что Школа… ни в коем случае не является сектой. Все аргументы, которые я собирал contra, применил pro: «Какой-то шарик! Ну разве кто-то обеднел, отправив другому шарик?! Это так безобидно! А то, что нет атрибутики, нет предметов? А этот „кругляшок“! Он чистая функциональность! Все демистифицировано! Все разложено по полкам и названо лишь по своей функции. Школа – лидер на рынке коучинга. Я пойду на пятую ступень и научусь делать то самое!»

Вера слушала с недоверием.

– Хочу тебе сказать кое-что очень важное, – сказала она, когда я завершил панегирик. – Нет той причины, по которой я оставлю Школу, – твердо и без пафоса произнесла она.

Я начал махать руками, изображая, что бросить Школу невозможно, что я полностью согласен с точкой зрения любимой. Но сам не понимал, к чему этот концерт.

– Ты думаешь, – она спрыгнула с ограды, на которой сидела, и стала говорить тише, увлекая меня в сторону Малой Подьяческой улицы, – что я не замечала моральную, как бы это сказать… – Она щелкнула пальцами и тронула свой лоб.

– Моральную пластичность, – помог найти ей эвфемизм.

– Брось! – засмеялась она моей осторожной формулировке. – Аморальность! Ты думаешь, не замечала?

Я вздохнул, не узнавая уже ни театра, ни сцены, ни своей роли.

– Поверь! Поверь, Ваня! – с горькой усмешкой продолжала она. – Все я замечала! Но и замеченное меня не убедило отказаться от Школы. И знаешь, почему?

– Почему? – спросил я.

Вера, одетая в легкую прозрачную куртку, под которой теперь виднелась маечка с каким-то растаманским розовым черепом, измазанным мороженым, стояла, обдуваемая всеми ветрами. Она грустно улыбнулась и покачала головой, словно хотела сказать «Глупо, Ванечка. Не притворяйся».

– Потому, – остановилась она, и ее милое лицо стало гневным, – что нет никакой истины! – Последние слова она отчеканила со сталью в голосе.

– Слушай, – продолжил я с не меньшим напором, – но даже Школа признает, что есть наказание. Курс «терапия кармы». Помнишь? И пусть сторонники Школы не распространяются на эту тему много, очевидно, елки-палки, что они признают наличие некоего морального механизма.

– Они учат его обходить. Вот в чем терапия! – раздраженно отозвалась Вера.

– Да этому во все века учили! – перешел и я на повышенный тон. – Наука обходить моральный механизм еще круче доказывает непреложность морали!

– Какая же непреложность, если что-то можно обойти?

Я молчал. Локомотив Школы проехался по нашим отношениям.

– Ладно, – приблизилась она ко мне. – Давай лучше я покажу тебе город.

Глава 5

Питер! Сколько призраков тебя населяет?

Признаться, с Верой город снова ожил. Череду плоских фигур и фасадов то и дело сменяли то зарево, то всадник. Тени изваяний напоминали то профиль Калигулы, то Траяна… Я думал о хитроумности Школы, которая демистифицировала все, что могла, дабы зерно таинственности вложил во все сам человек. И разве может он хоть год прожить на этом демистифицированном пепелище? И разве хоть однажды он усомнится в том зерне, что сам взрастил?

Мы встречались с Верой каждый день на протяжении недели. Рисовали кривоватые сердечки на песке у Финского залива, забирались на крыши. Они стали отныне нашей слабостью и тайной. Я чувствовал, как утекает время нашего счастья – мое пребывание в Петербурге подходило к концу. Наше благоденствие порой омрачалось и тучами, и тяжелым спором. Но мы договорились любить друг друга, несмотря на идейные разногласия и расстояния. Любить и верить. Верить и ждать. И клялись в этом. И в минуту сладкого напряжения Вера попросила поклясться еще «кое в чем».

– В чем же? – спросил я, чуть не проронив «в чем угодно!».

– Что ты напишешь книгу, как мечтал!

Знала бы ты, моя дорогая, как мечтал бы я не писать! Каким злополучным заложником я себя ощущал.

Вернувшись домой, я практически сразу приступил к написанию. Однако рожал я не книгу, а статью для комитета, в котором работал Виктор Марленович. Я хотел подготовить анонимный сдержанный материал, в котором не было бы ни предвзятости, ни высокомерия, ни фанатизма (ох как грешит им религиозная сфера!).

В своей статье я развивал мысль о том, что Школа, которая, как я выяснил, брала в аренду помещения у общеобразовательных Школ или университетов по всей России и странам СНГ, благодаря простоте своей системы, доступности упражнений и отсутствию философско-религиозной начинки метит на то, чтобы стать неким общеобязательным и трансгуманистическим фундаментом.

Претендует даже не столько на лидерство в области коучинга и самопознания (это место и так с нулевых за нею), а на то, чтобы слиться с самой легальностью и государственностью. Школа претендует на роль третьей негласной ветви образования, второго направления медицины. Она стремится стать достойной альтернативой государственной религии, эдаким светским мировоззрением. И суперэго этой Школы лежит в трансгуманизме, а не в эзотерике или милленаризме.

С публицистической фривольностью я замечал в статье, что Школа каким-то (магическим, верно) образом даже смыла с себя флер культуры нью-эйдж, частью которой является. Не говоря уже о том, что ее невозможно уличить в шаманизме, волховании, колдовстве, даже несмотря на то, что некоторые практики могут проходить на капищах. И, признаться, я уверен, что за этим стоит не только грамотная работа отдела маркетинга, но и известные пассы школьных преподавателей, которые, полагаю, доводят эгрегор Школы до нейтральности яичной скорлупы (это метафора, разумеется). Ну если бы эгрегор был гомункулом, то я бы еще прибавил, что ему делают прививочку советскости, которая, как вы понимаете, тоже снова войдет в моду.

Структура моего опуса была проста – я шел по ступеням Школы.

На первой ступени, например, людям обещали то, что и не собирались выполнять, – не выгодно помогать людям устанавливать оболочку. Все, что давали преподаватели, – это прием психологической защиты, какой можно получить нынче в каждой второй конторе или же освоить самостоятельно, чуть-чуть почитав психологов.

На второй ступени Школа занималась тем, что программировала людей на достижение ее, а не их целей. По терминологии Школы этот этап обучения носил название «Программа на достижение цели».

На третьей – давали реальные, но неэтичные навыки по манипулированию людьми.

На четвертой – снова предлагали кардинальное реформирование энергетической системы. Именно с этой ступени начиналась уже вполне конкретная дестабилизация психики. Доказывая это, мне пришлось сослаться на аналогию – на йогу, учение которой тоже содержит информацию о возможности подобного преображения. Однако путь преображения у йогов – упорный и долгий. Школа же считает возможным достичь преображения не трудом и концентрацией, а… не сходя со стула и за несколько дней при помощи преподавателя. Ну и за умеренную плату (эта секта настолько некорыстолюбива и ориентирована на простого человека, что грозит захватить нас всех).

Далее я охарактеризовал несколько курсов и семинаров, доступ к которым открывается по достижении определенных ступеней. Так как выше четвертой сам не поднялся, то решил на этом поставить точку.

В финале статьи я привел вывод о том, что Школа, скорее всего, является условно противоправной, эдакой лайт-тоталитарной сектой. Не приписывая ей несуществующих преступлений (случай с зарезанным младенцем), я пытался доказать, что все-таки она опасна, ибо вредит психике и программирует людей, используя извечные приемы.

Я послал материал в комитет. Для отправки воспользовался формой на сайте, которая оставляла возможность псевдонима. Через два дня на мой электронный адрес, что интересно, не указанный, пришло благодарственное письмо с приглашением записаться на прием к главе комитета для дальнейшего сотрудничества.

Признаться, известие обескураживало. Запись была возможна через три недели. Думаю, не стоит упоминать, что сердце мое томилось по Вере, и я, пообещав себе вытащить ее из Школы, ринулся покупать билеты в Санкт-Петербург.