скачать книгу бесплатно
– Я человек воцерковленный. Я считаю это все сатанинскими происками. Энергия, биоэнергетика, возможно, существует. Но вся она – от дьявола. Единственная светлая энергия обитает в церкви, в русской нашей православной, – выпалил я неожиданно для себя, затем сделал поклон, настолько русский и старинный, точно я был народником.
В это же мгновение из окна раздался колокольный перезвон.
«Возможно, я стал участником мировой войны двух эгрегоров…» – прилетела странная мысль под тревожные колокольные переливы.
– А где же крест на тебе? – прищурился Валера и привстал, словно речь зашла о вопросах первой важности. – Ни на ком тут креста нет! – воскликнул он с чувством. – Только на мне! И я не считаю биоэнергетику сатанинским происком!
– Успокойтесь, пожалуйста, – попытался его усадить Анатолий, – видите ли, я забыл вас предупредить, что энергии в теле две. Одна от земли, горячая, она может давление повышать. Она очень возбуждает. А вторая – из космоса, холодная, она успокаивает, умиротворяет. Давайте теперь из нее шарик попробуем сделать.
– Нет уж, – не унимался Валера, – пусть он ответит, почему меня в сатанизме уличал!
– Да вас никто не уличал! – в один голос сказали Анатолий и юноша.
Я же сполз со свой кровати, чувствуя, что сейчас воздушный шар, надутый Школой, куда-то меня понесет. Далеко-далеко. Что касается чувств, то я кипел. Мне хотелось навалять всем троим, распорядившись, наконец, «мускулами».
«Сейчас меня сорвет. И понесется», – прилетали мысли, и, сам не понимая, почему, словно не полностью контролируя себя, я припомнил и без рефлексий применил очередной навык Школы. Навык, который можно было бы назвать «Устрашение» или «Влияние». И тупая энергия, бурлившая во мне, в мгновение раздула эфирное тело до размеров целого дома.
– Что ты сказал?! – стал наезжать я, и Валера, бледный, сел мимо кровати.
Виктор и юноша покосились на меня с опаской.
«Работает, бля!» – ругался я про себя, пытаясь вернуть эфирному телу его обычную величину и навсегда забыть все то, чему меня обучили в Школе.
Остаток вечера и полночи я провел лежа на кровати, точно не желая применять даже по мелочи ту силу, что во мне была. И никто ко мне больше не обращался. И само чудо было демистифицировано, разложено до биоэнергетических импульсов. И не было ни Бога, ни Сатаны.
В мыслях своих я сентиментально обращался к Вере: «Нежная моя курочка, знала бы ты, как я по тебе грущу и тоскую! Как хочется мне тебя растерзать и умаслить! Как сладко я печалюсь о наших поцелуях! Как рвусь к тебе, лани моей золотоглазой! И клянусь: я вырву тебя из лап дракона – ужасной этой Школы. Сила его в том, что он втирается в сознание, не убеждая и принуждая, а действуя тонко, тихо, не торопясь. И вот уже второе десятилетие остается легально на плаву. Наш дракон знает законы. Зачем, скажи мне, любовь моя, тебе нужна эта Школа? О, как я хочу видеть тебя целой и невредимой!»
Очень, признаться, было страшно увидеть не вожделенную Веру, а очередного адепта Школы. И даже в этом она оказывалась на высоте искусства махинации – ее сторонники выглядели так же спокойно, толерантно и разумно, как, например, мой сосед Анатолий. Никакого фанатизма и экзальтации, какие наблюдаются при грубой работе. Все только с «доброй воли» человека, через шелка его сознания.
Через пару дней мне наконец выдали заработную плату, и я отправился в свой закрытый военный городок, не значащийся на картах мира. Кошки и собаки, попадавшиеся по пути, от меня шарахались. Засоренность внутреннего экрана, несоответствие между моим жизненным опытом и тем, что крутилось в голове, донимали. Мне решительно нужна была перезагрузка. И еще мне хотелось понять модель бизнеса Школы. Варианта модели, по сути, было два: полная ложь или частичная.
И хоть в нашем военном городке ни колдуны, ни священники были не в чести, неподалеку я разыскал одного, как мне сказали, проверенного биоэнергета-остеопата-травника, в голове которого, кажется, кипела та же мультирелигиозная мешанина, что и у представителей поколения нью-эйдж, хотя травнику шел девятый десяток.
Жил он в частном домике с тремя псами и голубями. За прием брал фиксированно, но скромно. Этот вариант оплаты вызывал больше симпатии, нежели готовность взять ровно столько, сколько сочтет возможным дать посетитель. Второй вид расчетов попахивал желанием пустить пыль в глаза. Звали травника, уроженца Кубани, покатавшегося по свету, Свами Кишан, что в переводе значит «черный или синий». В простонародье его звали Кришной, что ровным счетом никак не отражало его взглядов и было ловко подброшено конкурентами, потому как действительно отпугивало клиентов. Кого-кого, а Кришну и адвентистов в наших краях не любили.
– Здравствуйте, Свами Кишан! Я хочу узнать, что вы видите? – сказал я, помахав усушенному старичку, сидящему с жирным голубем на плече на самопальной скамье.
– Вижу дурака, – без эмоций ответил тот с такой интонацией, что практически невозможно было обидеться.
– Допустим. А ауру вы видите? Что вы можете сказать о моей энергии? Мне необходимо, чтоб вы оценили мое состояние. Есть у меня, например, оболочка?
– Оболочки у тебя никакой нет, конечно, – ответил старик со вздохом, – я давно не встречал людей с оболочками. Но сил много. Ложись. – Ион показал мне на кушетку, испачканную голубиным пометом.
Он еле ощутимо прошелся пальцами по позвоночнику, что-то пощупал за ушами и, верно определив мои недуги, рекомендовал ходить по пять километров по лесу.
– Понимаете, мне нужна немного другая оценка. В общем, я кое-где поучился и не хочу обманываться. Давайте я сейчас кое-что сделаю. – И я стал его программировать, в соответствии с уроками Школы, на то, чтобы он сократил плату. Мне, конечно, было плевать на деньги. Меня интересовало другое.
– Другая оценка, говоришь? Ничего не плати и уходи, – неожиданно рассердился он и показал мне в сторону калитки.
Как я ни пытался вернуть его к беседе, вручить деньги, он отмахивался и гнал меня.
Похоже, Школа не допускала основного – установления оболочки, которая была гарантом обретения свободы от эгрегора самой Школы. Я почти утвердился в том, что она давала ровно столько, сколько нужно для ее продвижения и формирования у человека пленительной иллюзии «владения невидимыми техниками».
Косвенным подтверждением тому было и сообщение Веры, которое я получил спустя три недели после нашей разлуки. Ввиду его краткости, приведу полностью:
«Салют, май Дарлинг! Извини, что надолго исчезала. Ты Же знаешь, во время энергопоста лучше отключиться от всех и вся. Но вот я снова дома. Будет ли у тебя возможность приехать? Я не против встречи. Я почти не сплю, почти не ем, и сил у меня так много, что я смогу вплотную работать над своей целью и гулять по городу с тобой».
Стоит ли говорить, как быстро я решил навестить Веру?!
Глава 4
Нет более сильного эгрегора города, чем эгрегор мифологического, литературного Санкт-Петербурга. Воистину, это так! Тамошние сфинксы, всадники, желтые дома, мосты и площади – это не камни, а тексты и поэмы. И, поверьте, я бы испытал по этому поводу восторг, если бы Школа не лишила меня исконного, одухотворенного восприятия эгрегора. Однако ее демистификационная мощь была столь велика, что Санкт-Петербург оказался в моих глазах лишен своей пикантной начинки.
С другой стороны, из-за моего литературоцентричного сознания любой город превращался для меня в бесконечный анонимный текст – поверьте, господа, это проклятие! – и от него нельзя было нигде спастись!
Итак, я приехал в Петербург. Шел по Петроградке. За сумрачными модернистскими фасадами, под карнизами которых, должно быть, сидели невидимые горгульи, я улавливал психические излучения, дрейфующие в обыкновенном питерском тумане. Туман, тысячелетия назад зарекомендовавший себя живым и таинственным, был просто конденсатом. Дверь (бордового цвета, как суперобложка моего «Улисса») была просто дверью. Лестница – лестницей. Чувствуя под подушечкой пальца податливую кнопку звонка, который играл истошно мелодию «На голубом Дунае», я осознал важное. Чрезвычайно важное. Вот оно: демистифицированный мир мгновенно умирает. Это закон.
На этом открытии Вера распахнула дверь и запрыгнула на меня по-лягушачьи – обвив шею руками и обхватив талию ногами. Оставаясь в этой же позе, она захлопнула дверь, махнула рукой в глубь квартиры и сказала: «Туда». Мы вошли в круглый холл, из которого было пять дверей. «Туда», – показала она, и я открыл дверь, которая была бы по циферблату на десяти часах. Дверь венчала какая-то фреска, но я не успел ее рассмотреть.
Только я увидел кровать, брошенную на велюр кресла шляпку канотье, в которой впервые повстречал Веру, во мне вдруг всколыхнулось желание отомстить за капище и за три недели разлуки. Я обошелся с Верой неожиданно грубо. Я хватал ее за руки, кидал на кровать, прикладывал к стене то спиной, то лицом. «Ты меня пугаешь», – поскуливала она, проявляя меж тем куда больше покорности, чем в прошлый раз.
Может, мой напор был компенсацией смущения? Однако закончилось действо в мою пользу – Вера казалась укрощенной. И теперь я мог шептать ей нежности. А она смотрела на меня. Она улыбалась. Ее золотистые рысьи глаза изучали удовлетворение.
– Я совершенно не хочу есть и не хочу спать, – заметила Вера, посмеиваясь, видимо, от полноты бытия.
Она стояла перед шкафом и выбирала одежду.
Первым она натянула обтягивающее ультракороткое бандо, поверх него – еще одно платье, представляющее собой крупную трикотажную небесно-голубую сетку; сверху накинула куртку, выполненную из мягкой просвечивающей пленки с черной надписью катаканой, гласившей неизвестно что. Одежда ее, кажется, овеществляла градиент открытости и прозрачности. Затем Вера взяла сумку, мимикрировавшую под пакет из бутика и, как и все прочее, видимо служившую символом транспарентности и доверия мировому рынку, прозрачный зонт и очки-хамелеоны. Мы вышли гулять.
К вечеру, когда сидели на крыше и смотрели на странные дома, повторяющие формой излучины каналов, Вера заговорила сама:
– Сейчас, после энергопоста, у нас так много энергии! Нам ни за что нельзя пропустить этот звездный час. Ты, кстати, помнишь, что нужно обязательно ставить перед собой цель? Иначе вся энергия, которую ты получил, растворится. И цель надо ставить именно по школьному образцу. Как же все у Школы технично! – говорила она, словно желая наконец мне поведать и о своей цели.
– Но прежде, – напомнил я, подавив в себе желание сообщить о намерении вытащить ее из этой странной организации в ближайшее же время, – надо проверить, истинна ли эта твоя цель. Входишь в состояние эталона и смотришь, как реагирует эфирное тело. По идее, тело должно дать знать, твоя это цель или чужая, помнишь?
– Ну да, – подтвердила несколько недовольно она, точно почуяв по моему тону, куда я клоню.
– Не думай, что это относится к тебе. Но понимаешь, Верочка, я уверен, что… Как бы сказать… В общем, чтобы эту истинность проверить… Короче, я думаю, что при постановке людьми этой цели, именно в этот момент в Школе их обманывают, – наконец твердо сказали, чувствуя неладное.
Вера молчала. Каким же радиоактивным было это молчание на крыше! Казалось, воздух стал отравлен. И я, надышавшись, вот-вот соскользну.
– Вера, я давно хотел с тобой серьезно поговорить. – Я заглянул в ее глаза. – Никакого звездного часа нет! – Эту фразу я отчеканил твердо и заметил, как сузились ее глаза и стрельнули в сторону пропасти, точно она (или эгрегор, действующий через нее) готова была меня спустить с крыши. Я решил проявить храбрость, хотя и понимал, что никакого морального закона эгрегоры не различают. – Не всё, безусловно, не всё, но базовое в этой Школе – обман! Не теория ее не верна, а практика. Они дурачат людей, чтобы вырасти.
– Им тоже надо расти, – холодно отозвалась Вера.
– А ты никогда не задумывалась, что их техника по постановке целей на деле не применяется? Что именно в этот момент, момент массового самогипноза…
– Прекрати! – возмутилась она и вскочила так, что у нее соскользнула нога и она чуть не свалилась. Вера села, желая отойти от промелькнувшего ужаса падения. – Это не самогипноз, – прошептала она.
– Держись. Сиди. Не надо вскакивать, – попросил я, взволнованный ее неудачным движением. – Это он самый, – продолжал я, – как бы они ни прививали людям идею о структурированности и техничности всего происходящего, словно человек – это компьютер, знание программ которого позволяет умело оперировать жизнью.
– То есть ты хочешь сказать, что на первой ступени Школа не ставит оболочку, а на второй, вместо истинных целей, заставляет людей через их же волю, мозги, руки, заражать себя целями организации, так? – произнесла она четко и уверенно, точно сама об этом думала.
– Да, именно так.
– Допустим! – хладнокровно отвечала она, но я чувствовал, как звенят от напряжения ее жилы. – И что?
– Как что? Это доказательство лжи. Скажу тебе научно, это доказательство, что перед нами тоталитарная секта, запрещенная во всех развитых государствах мира.
– И что?!. – ухмыльнулась она зло, и я не узнал свою красивую Веру.
– Как что? – недоумевал я, ощущая, как накатывает на меня головокружение.
– Вот видишь, – победоносно сказала она, – стоило мне только пустить тебе в лоб кое-что из школьного арсенала, как ты стал хвататься за гребенку. В чем же создатели Школы врут? Если я прямо сейчас могу воздействовать на тебя и если захочу… – На этом она запнулась.
Я навсегда запомню тот жестокий миг: темноту извилистых каналов, суровую правду обшарпанной гряды кровель и расширенные глаза Веры, сияющие как две луны.
– Приведешь к тому, чтобы я сорвался? – Я попытался закончить ее мысль.
Но Вера вдруг закричала:
– Прости! Что-то нашло! – и стала хватать меня за руки.
Я аккуратно отстранял ее и пытался уйти.
– Я тогда брошусь с крыши, – холодно сказала она.
Мне не хотелось даже заикаться о том, что ее нездоровая реакция – следствие расшатанной Школой психики.
Я притянул Веру к себе, желая увести внутрь и продолжить вразумление в безопасном месте, но меня обуяло возбуждение. То, что произошло следом, можно назвать абсолютным безумием. Я овладевал ею так, что сам мог стать причиной нашего падения. Признаться, это был не просто животный экстаз, но и некая экзальтация от соседства жизни и смерти, от невероятной хрупкости бытия, от пленительной неустойчивости того, что мы полагаем своим.
Меж тем внизу нас уже поджидали сотрудники полиции. Кто-то передал им видео, на котором была запечатлена наша страсть, ущемившая права окружающих.
– Пожалуйста, – шептала в ужасе Вера, – нельзя допустить, чтоб мы попали в отделение. Если в нем будет запись – я пропала. Отец узнает. И все. Примени тройку, – просила она с таким неподдельным чувством, словно ее ожидал не штраф, а гильотина. – Поверь, мой отец узнает. И какой позор… Примени. Давай вместе…
– Слушай, мы тихо заплатим штраф, и все. Никто ничего не узнает.
– Примени! – настаивала она. – Ты не знаешь моего отца! У него много связей. Ему доложат. Он выгонит меня из дома! Он лишит меня денег. Он не потерпит такого! – И хоть у нее не было слез, ее голос дрожал. – В конечном итоге ты в этом виноват, – процедила она. – Поверь, он узнает, у него очень близкие связи с ментами…
Я попытался действовать без всяких техник и объясниться с полицейским словами. Эффект вышел отрицательный. Сотрудник стал угрожать, что задержит нас на сутки за неподчинение властям.
– Срочно. Умоляю, – шептала мне Вера, точно из хитрости желая привязать меня к Школе, поставить перед необходимостью выбора школьной тактики. А ведь и она сама владела тройкой! – Это вопрос моей судьбы. Давай.
И я сделал известный энергетический кикдаун (ввиду неэтичности приема, оставлю его без описания). Как по волшебству (поверьте, это не волшебное, а остросоциальное), полицейский заглянул в «бардачок» патрульного автомобиля, вытащил бланк и ручку, затем вторую и третью. Все они не писали, сколько он ни дышал на стержни. «Эх, хрен с вами! Но чтоб больше ни-ни!» – погрозил он нам и напоследок отпустил какую-то скабрезность.
Вера ликовала.
– Видишь, видишь! – восклицала она. – Все работает! Давай это отпразднуем!
– Верочка, да послушай, я не говорил, что не работает. Я говорил, что работает только тогда, когда либо не затрагивает интересы Школы, либо им служит. Работает с оговорками, написанными мелким шрифтом под звездочками.
– Работает! – повторяла она с воодушевлением. – И скажи мне, разве Вселенная знает, что такое этика? Посмотри на звезды! Спроси их об этике! Спроси же! – смеялась она, пребывая на эмоциональном подъеме.
– Не вижу звезды. Вижу только туман, – отвечал я, не зная, как дальше действовать.
– Хорошо, тогда дождемся звезд, и ты у них спросишь. И они ответят: «Пофиг». Поверь! – убежденно говорила она, то запрыгивая на бордюр, то спрыгивая с него.
– Допустим, ты говоришь верно. Им все равно. Но при чем здесь звезды? Этика является достижением сознания человека, а не звезд. Во всех религиях есть понятия возмездия и греха.
– В Школе это зовут кармой. – Вера шла, держась за руку.
– Да, и в Школе проводят «терапию кармы». А что это? Ты не задумывалась?
– Боже! Какой ты нудьга! Еще два слова, и я умру от скуки.
– Нет, не нудьга и не морализатор, Вера. В Средние века покупали индульгенцию, в наше время платят за терапию кармы. Финансовый откуп от греха был и будет. В некотором смысле, это даже правильно. Меня волнует другое. И волнует очень.
– Что? – спросила она со вздохом.
– То, что люди в Школе лишены главного – свободы.
– Но они и так ее лишены. Что в Школе, что без нее, – отозвалась она.
– Да, но эгрегоры программируют людей по природе своей, без умысла. А Школа программирует своих учеников целенаправленно. Как ты этого не замечаешь?
– Оставим, – устало заключила Вера, и к этой беседе мы не возвращались ни в тот день, ни на следующий.
Когда мы дошли до особняка Лаваля и сели на ступенях между двух львов с обезьяньими мордами, я ее спросил, какая у нее цель.
– Тебе она не понравится, – с железной нотой в голосе ответила Вера. – Ау тебя-то есть цель?
Я решил не посвящать ее в то, что актуальная моя цель – вытянуть Веру из Школы, а вслух произнес:
– Да, у меня есть цель – написать книгу.
– Удивительно, – покачала головой Вера, глядя на меня с какой-то отстраненностью. – Удивительно.
Казалось, удивляло ее что-то другое, а не мой ответ, но я не мог понять, что.
Словно желая эту промелькнувшую ниточку утопить, Вера заявила:
– Ты большой молодец, – и встала, чтобы идти дальше.
Было заметно, что возникло некое табу на упоминание Школы. Признаться, это тяготило.
На Сенной площади, спохватившись, что через пятнадцать минут разведут мосты, Вера решила ехать домой. Я хотел вызвать ей такси. Но вот странность: Вера привела мне тысячу аргументов, почему ей такси не нужно, и затем самым невозможным образом ускользнула. Я попытался ее догнать. Но вдруг в темнейшем переулке увидел, как она запрыгнула в черный «порше», тут же тронувшийся с места. Мрак, который сопровождал наше прощание, был невозможен без подпитки сверхъестественного. Это был воистину мрак эгрегориальный.
И как же меня в этот момент схватила за глотку ревность! Наверное, я бы совершил кучу глупостей и потопил нашу любовь, но меня спасла запрограммированность отцовским желанием. И не то чтобы я сел тут же что-то писать! Нет, я продолжал идти, но все мои страсти и горести переместились в хрустальный шар, и я взирал на них сквозь замызганный и обляпанный со всех сторон литературный витраж. Вот я – мой вымышленный персонаж. Вот она – роковая красавица и тайна тайн, какой и должна быть женщина в прозе и поэзии.