скачать книгу бесплатно
В том, что Зяблик приходил, Алина нисколько не сомневалась. Он был, он стоял там в своих рыжих ботинках и махал ей рукой. Со встречи на пустыре прошло двенадцать дней, и за это время Алина видела его только два раза. На третий день они встретились в магазине. Зяблик, напевая «Мы красные кавалеристы, и про нас…», прошел мимо и прихватил из ее корзинки баночку с йогуртом. Алина крикнула: «Зяблик!», но он сделал вид, что не заметил.
Вечером пятого дня Алина брела мимо брошеного дома на Куйбышева. Солнце через битые окна прокалывало его насквозь. Алина загляделась на мшистые стены, некогда крашенные желтым, треснувшие доски, плети дикого винограда, убегающие вверх. Оттуда, сверху, со второго этажа, на нее смотрел Зяблик. Смотрел совсем недолго, только и успел, что прижать палец к губам и показать – иди своей дорогой.
В тот вечер Алина спросила у Яндекса, как выглядит зяблик. Птичка оказалась розовощекой и розовогрудой, с серой прической и пестрыми крыльями. Алина когда-то видела таких в парке. Почему зяблик? – в который раз удивилась она. Загадка не отгадывалась, и Алина решила подождать – до новой встречи с Зябликом.
Но с шестого дня по двенадцатый его не было. Нигде. И даже Игорь, от которого мягко влажнели ладони и сбивалось дыхание, не мог спасти ее от подступающей тоски.
Игорь так и сидел с Алиной на уроках, хотя некоторые звали его к себе. Особенно старалась фифа Ермакова – подходила, качая бедрами, смотрела ласково, крутила на пальце русый локон. Говорила: «Как, Игорек, не надумал ко мне перебраться?» Он, нисколько не смущаясь, отвечал: «Знаешь, Инга, наверное, нет». Ермакова улыбалась: «Ну зря, зря», – и в глазах ее плескалось разочарование. Алина сидела тихой мышкой, опасаясь, что однажды фифина обида прольется ей на голову помоями и дегтем. Но фифа, видно, не считала Алину соперницей. По правде говоря, не считала так и сама Алина, даже в те невозможные минуты, когда Игорь, чуть краснея, шептал что-то вроде «привет, принцесса» или «рад тебя видеть». Ей хватало мягкого голоса, запаха – тех же смолы и гвоздики, и робкой надежды, что все это будет здесь, рядом, хотя бы еще сорок коротких минут.
Через новую неделю Зябликового отсутствия Игорь прислал эсэмэску: «В 15.00 у Вареньки». Шла проверочная работа, и Алина не сразу прочитала сообщение. А когда прочитала, выронила телефон. Он упал под парту и привычно развалился на две части, выплюнув аккумулятор. Алина, чертыхаясь, полезла за останками. И тут же следом сполз Игорь – помогать. Собирая телефон, он тихо спросил:
– Придешь?
Алина помотала головой, и оба они выбрались наружу.
– Да или нет, скажи!
– Нет.
– Седова, Ситько, что за эквилибры? – укорила их Борисовна.
– Простите, – развел руками Игорь, – мы телефон лечили.
– В доктора играли, – пробасил верзила Горев, и с задних парт полетели короткие смешки. Борисовна постучала карандашом по столу и приоткрыла форточку.
Стало почему-то неприлично хорошо – неспокойно, негладко, но очень светло. Алина бросила писать и плескалась в этом свете, смеясь и разбрызгивая жаркие капли. Сегодняшнее «нет» оказалось другим – оно не было злым и отчаянным, как все предыдущие «нет». Оно не прятало ее за щетинящимся колючей проволокой забором. Оно брало за руку и вело к маленькой калиточке, за которой и у таких, как Алина, может быть немного счастья. Сегодня, уже сейчас, в пятнадцать ноль-ноль, Игорь будет ждать в кабинете Вареньки. Будет, будет, несмотря на сказанное «нет». И там… Она не знала, что случится, но хотела этого и дышала часто и глубоко – совсем не так, как учил ее доктор с родинкой.
Варенька поливала цветы из розовой лейки. Наклоняла носик к самым корням, и вода сразу уходила в землю. Игорь в накинутом пиджаке стоял рядом, Варенькины пышные кудри касались его плеча. Солнце гладило им макушки, и это было так по-домашнему, так тепло, что Алина вдруг испугалась. Спина намокла ледяным, словно туда засунули мороженое. Да, все предельно просто. Дура набитая! Тебя позвали сюда не любить. Тебя позвали стать, как там говорится, слово такое гадкое… наперсницей? Шелковая паутина, сплетенная полчаса назад, порвалась в десяти местах. Алина хрипло закашлялась.
Варенька поставила лейку и обернулась.
– А вот и ты, Алиночка! Отлично! Игорь сказал, вы хотите литературные журналы почитать. Но я их домой не даю, а здесь – пожалуйста. Кому какой номер?
– Вы нам покажите, где лежат, – попросил Игорь, – а мы выберем.
– Вот шкаф, смотрите, три полки, по годам. Выбирайте, а я на педсовет. И умоляю, поаккуратнее!
Шлейф Варенькиных духов медленно таял, и вместе с ним таяло и высыхало мороженое у Алины за шкиркой. Солнце било в глаза, и от этого Игорь плавал в ярких красно-зеленых кругах. Хотелось плакать.
– Так-так-так, все же пришла. – Игорь открыл шкаф, наугад вынул два журнала и бросил их на парту. – Садитесь, мисс, будем читать.
– Но я… думала…
– Что ты думала?
Алина пожала плечами и протерла слезящиеся глаза.
– Ты думала, я позвал тебя на свидание?
Это был сильный удар, наотмашь. Жесткими пальцами Алина застегнула верхнюю пуговицу кофты и выдавила:
– Нет, конечно.
– Ну и зря. – Игорь подошел близко-близко, такой чужой, непонятный и расстегнул кофтину пуговицу обратно. – Я ведь позвал, понимаешь?
Его руки легли Алине на плечи, сжали, поползли скользкими змеями по спине и шее. Чуть сильнее, чем обычно, запахло гвоздикой, сразу закружилась голова и заплясали по стенам солнечные зайцы. А со стен смотрели важные, сильные, хитро прищуренные, много раз обнимавшие кого-то писатели. Они смеялись над Алиной и ее детским страхом и показывали на нее пальцами. Запах гвоздики стал вязким, начал душить, в глазах потемнело. Алина вырвалась из Игоревых рук, подхватила рюкзак и, натыкаясь на парты, полетела вон из класса.
В дверях она врезалась в Алекса Чернышева. Тот сгреб ее в охапку, прижал к кожаной куртке, встряхнул:
– Куда? Почему бежим?
– Дурак! – закричала на него Алина. – Дурак, дурак! И трогать меня не смей!
– Ты что? – опешил Чернышев.
Но Алина уже не слышала. Рыдая в голос, она бежала по коридору и повторяла: «Мама, мама, помоги мне, пожалуйста, помоги».
Огромный дом в сто тысяч квартир вырос у Алины на груди. Высовывал языки лестниц, лизал нос и щеки, глядел слепыми окнами, душил занавесками. В животе у дома пело радио, тикали часы, булькая и пенясь текла вода по кишечнику водопровода. Двери были заперты на замки, и тех, кто не успел выйти, дом переваривал, как вчерашнюю кашу. Алина хотела туда, внутрь, жала кнопки домофона, но слышала только чавканье и хруст, хруст и глухое чавканье.
– Пей, пей. – Мама толкала ей в губы пластиковый стакан.
Горько, очень горько. И зубы ломит от холодной воды. Воды так много, что можно утонуть. Вот она уже по шею, и в окна дома врываются кудрявые буруны. Дом рушится, складываясь пополам, и под его обломками Алина почти теряет сознание. Надо бы бежать, но бежать некуда, и остается только глотать пыль и кашлять, и тонуть в мутной жиже, бьющей из лопнувшей трубы…
– Ну вот, вот, уже лучше, видишь?
Она видела, да – как одна ее рука держит другую, как черная муха мечется по стене, как дрожат бусинки пота на склонившемся над ней лице.
– Я вижу, мама.
– Хорошо, милая. Отдыхай, а я с тобой посижу.
– Не надо, пожалуйста. Теперь я сама.
Мама покивала, расправила на Алине плед и вышла. Дверь за ней плотно закрылась, и стало тихо.
Через минуты тишины Алина поняла, что лежит в кабинете завуча, Ильи Петровича. На спинке стула висел пиджак – полосатый, с каким-то значком на лацкане. В кресле, под ворохом газет, пряталась мягкая шляпа. Незнакомо пахло одеколоном и табаком, таких запахов в Алинином доме не было.
Ноги согревались, и плечи потихоньку превращались из каменных в живые. Ну что же. Она почти успокоилась, перестала трястись и падать, но в ту точку, с которой все началось, вернуться уже нельзя. Вернуться, чтобы не струсить, не вырваться и не сбежать от первого поцелуя, как от вавилонской чумы. Она приходила и раньше, эта многоэтажная мгла, что хватает и тащит, и вяжет – стоит только зазеваться, дать себе чуть-чуть воли, отомкнуть один из замков. Приходила случайно, мягкой походкой, виляя обрубленным хвостом. Ниоткуда, из тех невозможных мест, где хриплые Хассы рвут повзрослевших девочек на мелкие куски.
Но ведь не было же… никогда ничего не было.
Алину наблюдали разные врачи, с родинками и без, мгла светлела, редела, но все равно жила внутри и вновь сгущалась там, где ее совсем не ждали. Мама требовала у врачей лекарства, они выписывали, Алина пила. Мама каждый день вглядывалась в Алинино лицо. Мама указывала, запрещала, хищно нависала над. Алина впитывала и слушалась, и училась отличать обычное от своего – того, что нужно прятать на самом дне. Тем более, если на этом своем стоит жирная печать «нельзя».
– Игорь, – сказала Алина и всхлипнула теперь уже легко, без истерики.
Первый красивый мальчик, которому она понравилась. Да что там, просто первый мальчик, которому захотелось прикоснуться к ней. Не дружески, как Ванька – «эй, Алинка, – хлопок по плечу – привет, дай алгебру списать», а с настоящей взрослой нежностью. А она по привычке все испортила.
– Пожалуйста, пожалуйста, – твердила Алина, – пусть Игорь простит меня. Я обещаю, я исправлюсь, я не буду ему мешать.
Слезы катились, затекали в уши, щекотались там как маленькие мыши. Диван кожано поскрипывал. Из окна тянуло свежим, и бумаги на столе тихо перешептывались. Что-то было еще такое… кожаное. Ах, да! Алекс Чернышев, он же Винт. Встал, словно столб на дороге, растрепанный, злой, схватил до синяков. Вечно он где-то рядом, вечно смотрит с осуждением. А за что, позвольте спросить? Алина повернулась на бок, сложила руки под щекой. Ну его, этого Винта. Звонка, прозвонившего с восьмого урока, она уже не слышала…
Игорь, как ни странно, не обиделся. Шутил, подмигивал, приносил из столовой горячие пирожки с лимоном и давал Алине откусить. Она, обжигая губы, кусала, хоть и не любила кислого, а по утрам черной тушью красила ресницы. Но приходил вечер – с тенями, шорохами, гулкими шагами и пустотой. Хватал за волосы, шипел в спину, глядел полумертвыми глазами Ольги П., тянул на одной ноте: «Хас-с-с-с». Алина ждала, озиралась, искала в толпе и проулках. Но Зяблик не появлялся, как будто птица Алининой удачи прогнала его из старого гнезда.
В дверь звонили. Яростно, долго, нетерпеливо. Алина открыла и отпрянула, сметенная ярко-синим ураганом.
– Хо-хо-хо, девчонка! – Ураган, не снимая куртки, бросился ей в объятия. – Тощая-то какая, мать вообще тебя не кормит?
Они смеялись, держались за руки, одинаково морщили носы – крепышка Кира с глазами-блюдцами, гвоздиком пирсинга в ноздре и мелким бесом мальвинистых волос и бледная, но счастливая моль Алина, давние подруги, которые не виделись уже месяца полтора.
– И вновь я посетил! – Кира скинула пыльные «гады» и рванула в кухню, оставляя за собой дорожку дымного запаха. – Чего морщишься, попахиваю? Ну так из леса, вестимо. Вон, штаны еще не стираные.
– Как поход-то? – улыбнулась Алина.
– А суперско! Папахен рубил дровищи и песнопел как ангел! К нашей палатке стекались массы. Но я кремень. Я нынче, няня, влюблена.
– Да ты что?! – ахнула Алина. В прежние времена на такие вещи у Киры был наложен строгий мораторий.
– Вот так, да, неисповедимы пути-то. – Кира забралась с ногами на стул и хлебнула из Алининой чашки. – А ты, дитя мое, при мужике?
Дитя скромно оправило халатик и кивнуло:
– Кажется, да.
Кира слушала про первосентябрьскую линейку, про конфету, что теперь лежит в кустах на пустыре, про греческий профиль, Вареньку, жаркие руки на Алининой спине, и глаза ее из блюдец превращались в столовые тарелки.
– Ну ты, мать, даешь! Втюрилась! И, главное, какую особь отхватила, тихоня ты наша. Ладно уж, съеду с нашей парты, не боись. Сиди со своим Ромео.
– Спасибо! – Алина потерлась щекой о Кирино плечо. – А твой парень – он кто?
– Э-э-э… понимаешь ли, милая… он мне пока еще не парень. Предстоят бои.
– А шансы какие?
– Немалые, красотка, немалые. А пожрать есть чего?
Алина вытащила из холодильника колбасу и вчерашний арбуз, чуть розовый, но очень сладкий, с редкими глазками темных косточек. Соорудив трехэтажный бутерброд и криво покромсав арбуз, Кира резко выдохнула.
– Как на духу, малышка. Этот недопарень – Ванька Жук, дружбанчик твой толстощекий. Такая вот петрушка. Ну, за любовь! – И она вгрызлась в арбузный кусок до самой корки.
Алина вдруг вспомнила пухлую Ванькину ладонь, золотую цепочку и шепот: «Хочу подарить одной». Вот дела! Наверное, классно, когда твои друзья везде целуются и ходят за ручку. И ты как будто с ними, и тебе тоже хорошо.
– Думаю, Кирюха, бои будут недолгими. Есть подозрение, что и ты ему того самого…
– Откуда инфа? – оживилась Кира.
– Из сердца моего. Как говорится, чую.
– Чует она. Ну-ка, накинь колбаску.
Алина отрезала кусок колбасы и подбросила к потолку.
– А-а-ап! – Кира вскочила и поймала кусок ртом, футболка ее немного задралась.
– А это что?!
На животе с правой стороны, пониже пупка обнаружилась птичка с красной грудкой и пестрым крылышком.
– Точняк! Про татуху-то забыла! – Кира любовно погладила птичку. – Клевая, да?
– Это зяблик, – сказала Алина и тоже провела пальцем по картинке.
– Сама ты зяблик! А это снегирь, зерцала-то протри.
Алина послушно согласилась, мол, да, точно, снегирь. Собрала арбузные корки, протерла стол, задернула занавески, спрятав кухню от уличных сумерек. И поняла, что не расскажет про Зяблика даже Кире, вот этой Кире, которая держит ее за руку последние десять лет. Не расскажет, потому что Зяблик – личное, куда более личное, чем Игорь, и сказать о нем – значит потерять его навсегда.
– А я такое радио нашла, укачаешься! – Кира включила старый Алинин магнитофон и покрутила ручку настройки. Из динамиков полетели скрежет и вопли, словно кто-то пытался выкричать песок, осевший в горле.
– Жутко, – поежилась Алина.
– Мертвый металл, детка, не для слабаков.
Хлопнула входная дверь, мама вернулась с работы. Алина сквозь хрип мертвого металла слышала привычное – вот мама скинула туфли, повесила в шкаф плащ, взяла пакет с продуктами и понесла его в кухню. У зеркала в коридоре задержалась, но только на секунду, вздохнула и зашелестела тапками дальше. Что-то поставила в холодильник, сполоснула руки, зажгла под чайником газ. Сейчас она войдет и скажет: «Девочки, привет!», – а потом: «Кира, да ты поправилась!»
– …Да ты поправилась, Кира, молодец! Моя-то, видишь, глиста глистой. А с волосами что? Синькой красила?
Кира расхохоталась:
– Ну вы даете, теть Вик, синькой! А жиру нет, все мышца?, во, трогайте!
– Что орет-то у вас так? Будто режут кого.
– Радио, теть Вик. Наше местное, прикиньте! – И Кира выкрутила громкость почти на максимум. – Вы же учитель, вам в тренде быть надо, хоть малек послушайте.
– Ладно, ладно. – Мама села на краешек кровати. – Только потише, умоляю!
«А теперь минутка новостей, чуваки, – сказало радио и сипло хохотнуло. – Знаменитые „Братья Га“, гнусные рэперы с Поволжья тащат в этот город свои телеса. Билетики дешевые, закупайтесь и вэлкам на концерт!»
«Да-да-да, – затараторил другой голос, – пацаны зажгут в клубе „Предел“ на Коммунаров, 8. Концерт почти ночной, так что ходим кучками, господа и дамы. В нашем некогда тихом райончике все еще орудует маньячилло».
«Страшный и ужасный! – захлебнулся от восторга первый. – Хасс-с-с Павел Петрович. Наш, местного розлива. Здесь родился да не пригодился. В другой городишко съехал вместе с крышей. Наворотил там дел, говорят, чуть не скальпы снимал, а теперь вернулся, гадкий гад, и резвится. Йо-хо-хо, ходим кучками, господа и дамы, ходим кучками».
Кира выключила радио, посмотрела испуганно на маму.
– Теть Вик, это правда?
– Правда, Кира. Город совсем с ума сошел. Сегодня у меня сумку украли в автобусе, представляете? Мальчик, вот такой, как мои, лет восемь ему, не больше. Беспризорный, видно. Две пачки тетрадок пропало. Хорошо, телефон с кошельком в карман положила. Противно, аж слов нет.
– Еще бы! – Кира покачала головой. – Но вообще, согласитесь, теть Вик, сумка у вас беспонтовая была. Туда ей и дорога.
