скачать книгу бесплатно
– Я не думаю, Горев, что это предмет для шуток, – Борисовна сдвинула брови, – начинайте, Алина. Я вам вариант посложнее дала, можете не успеть.
Вариант посложнее… какой вариант? Алина глубоко вздохнула, надавила ладонями на глаза, привычно потерла разрезанную шрамом бровь. Вынырнула на свет.
Она снова на уроке. Ей шестнадцать. Этажом выше мама читает второклассникам Тютчева. Толстый Ванька за соседней партой тайком жует печенье. Вот здесь, рядом, красивая мужская рука мелко пишет в клетчатой тетради. Старый ватник, чей бы он там ни был, давным-давно превратился в гниль.
Двадцать третий кабинет – чистый, залитый солнцем, тонущий в зеленом, словно тропический островок.
Всюду листья, листья, длинные и круглые, резные, мясистые. Из зарослей выглядывают писатели. Пушкин соседствует с Милном, Стивенсон – с Кафкой, Тургенев с восторгом глядит на Аготу Кристоф, которая почему-то не Агата и не Кристи. Сама же Агата, обвитая плющом, гнездится у дальнего окна.
Голос у Вареньки, Варвары Сергеевны, чуть хриплый, теплый, будто обнимающий. Можно слушать, слушать его, свернувшись в клубок, и совсем ничего не бояться. Даже сейчас, когда стих такой лихорадочно-рваный. Да, кому-то больно, но не тебе же, не тебе…
Алина, согревшаяся, мягкая, рисовала на бумажном клочке лабиринт. В центре – точка, едва заметная, – сама Алина. В коридорах – разные звери, оскаленные, злые. На выходе – палка, палка, огуречик. Это Игорь. В руках у него меч с граненым клинком и цветок хризантемы.
Усмехнулась. Густо, беспросветно закрасила человечка. Получившемуся комку приделала зубы. Написала мелкими буквами: хасс.
– Все-таки боишься. – Игорь уставился в упор на горбоносый Алинин профиль.
Алина вспыхнула и невольно прикрыла шрам. Тут же обругала себя дурой.
– У тебя греческий нос, – сказал он очень серьезно.
– И что? – буркнула Алина.
– Ничего, просто красиво.
Ага, как же! Горбун – куда там красивее? Врет и совсем не краснеет!
Зато маково-ярко краснеет Алина. Краснеет и думает: «Я убью тебя, если ты врешь!»
После урока верзила Горев, почесывая стриженный затылок, спросил:
– Варвара Сергеевна, а вы про маньяка слышали?
– Ну почему сразу маньяк, Дима? Просто больной, несчастный человек.
– А если этот больной и несчастный бросится на вас? Вы красивая, мало ли!
Красивая. Алина съежилась. Никогда-никогда, даже в двадцать пять, она не будет такой легкой, праздничной, милой, как белокурая Варенька.
– Вот-вот! – поддержала Ермакова. Ее, разумеется, тоже беспокоило, как выжить красавицам в подпорченном Хассом мире.
– Да ну вас! – рассмеялась Варенька. – Сами себя пугаете. Сидите по вечерам дома, и ничего не случится.
Как только Варенька вышла, Ермакова захлопала в ладоши, требуя тишины.
– Объявляю конкурс! Кто будет провожать меня до школы и обратно? Медведь не участвует. Он хилый.
– Да пошла ты, – фыркнул Медведь.
Нерешительно поднял руку Ванька. Ермакова прыснула и покачала головой.
– Ну я могу. – Верзила Горев размял свои длинные сто девяносто, схватил Женин деревянный угольник и разломал пополам. – Во я какой!
Обломки угольника звонко стукнулись о парту.
– Прости, блаженная.
– Ерунда, – отмахнулась Женя, – я его совсем не любила.
– Ладно, сегодня Горев, – решила Ермакова, – а там посмотрим.
Солнце спряталось, и в классе сразу посерело. Оттенки зеленого пропали, смешавшись в общую кашу. Пахнуло прелой землей. Доска, испещренная бледными шрамами, запылилась и зашершавилась.
Шрамами… Алина снова прикрыла бровь. «Ты упала с велосипеда», – говорила ей мама. Но никаких велосипедов Алина не помнила. Разве что тот, Юркин дряхлый «Школьник», на котором они летели вдвоем и кричали от страха и глупого счастья. Вот только об этом велосипеде мама ничего не знала.
Игорь повернулся к Алине:
– А моя леди нуждается в провожатых?
– Леди вообще не нуждается, – отрезала Алина и мысленно отвесила себе пару оплеух.
– Но почему? – растерялся он.
Алина не ответила.
Голубые глаза… ясные, льдистые. Бывший гость Снежной Королевы. Вернулся домой, но не оттаял. Да только Алина – не Герда. И пусть этот Кай спасает себя сам.
– Не злись. – Ермакова подергала Медведя за патлы. – Ты же понимаешь, мне большой телохранитель нужен. Самый большой. А ты, если хочешь, вон Женечку проводи!
– Я че, дебил? – возмутился тот.
– Не надо меня провожать, – взметнулась Женя, – что вы!
– Вот блаженная! – восхитился Горев. – Всему верит!
– Эй, Женька! – крикнули с задней парты. – В магазине за углом детские головы продают!
Женя обернулась и спокойно сказала:
– Не может быть.
– Да она еще дурее стала! – Овца Анютка сморщила бесцветное личико.
– Болеет, – притворно всхлипнул Горев, – это болезнь, да, Седова? Скажи, ты же у нас того… умная.
Алина выплыла на поверхность. Ухмыляются. Все. Даже Ванька задорно глядит сквозь узкие щелочки. Ермакова так просто счастлива – малиновый рот растянут до ушей.
Уползла в глубь капюшона, бросила:
– Не знаю.
Женя медленно собрала вещи. Поднялась, надела на плечи старенький, кое-где зашитый рюкзачок. Помахала рукой.
– До завтра, ребята, и… будьте осторожны.
Когда за ней закрылась дверь, Винт треснул кулаком по столу и выпалил:
– По шее бы вам!
В классе засмеялись.
Маленькие цепкие лапки тянулись к ней со всех сторон.
– Алина, привет!
– Алина, мы скучали!
– Алина, смотри, что у меня!
Теплые, живые. Быстрые как полевки. Мамины второклассники.
Обнимают, подставляют под руку выгоревшие макушки, тянут за юбку…
Хорошо.
Алина улыбнулась – впервые за этот исчирканный событиями день.
Над школьным двором висела рваная туча с фиолетовыми краями. Было по-летнему душно, и от этого тянуло в сон. За углом слышались глухие удары и крики, пронзительно свистело – после уроков мальчишки играли в футбол. Игоря тоже утащили на стадион, и он успел только шепнуть «Пока!» и сунуть в карман Алининой толстовки ту злополучную конфету.
Детское озерцо пошло рябью, заволновалось, загудело. Кто-то схватил Алину за палец, царапнув острыми коготками.
– Климов, Климов!
Бесформенная каракатица, выкатившаяся из-за школы, распалась на части – взвинченная Алинина мама и двое размахивающих кулаками мальчишек.
– Дерутся, – восхищенно выдохнула тощая Тонька.
– Сама ты дерешься, – хмыкнул Иванчиков, прилизанный, с девчоночьи пухлыми губами. – А Климов бьет.
– Зачем? – спросила Алина без интереса, просто чтобы не молчать.
– Он чужой, – сверкнула Тонька щербатым ртом, – и Леночку обижал.
Мама тем временем чужого отогнала, и он, ссутулившись, побрел в сторону гаражей. Климова же грубо поддела за шиворот и потащила к крыльцу.
– Ну влетит ему сейчас. – Иванчиков даже голову в плечи втянул. – Говорили же, от дверей не отходить.
Сердитая, с раскрасневшимся лицом, мама и сама казалась чужой. Училка, вышедшая из берегов… Будто и не она вовсе вытолкнула Алину в мир. Да, кто угодно, но только не эта приплюснутая шахматная ладья – с тяжелым низом и крашеными кудрями. Алина даже не помнила, какого цвета ее настоящие волосы.
– Драться он вздумал! – Мама трясла марионетку-Климова, и та, бессильная, смешно сучила ножками.
Тонька подобралась поближе, заглянула в Климовское лицо и взвизгнула:
– У него кровь!
– Та-а-ак! – Мама налилась багровым. – Живо в медпункт! Потом с тобой поговорю. А вы что собрались? Гулять, гулять!
Птенцы отпрянули от наседки и разбрелись по пятачку двора.
– Детка, ты домой собралась? – Мама смотрела на Алину с неприятной чуткостью.
– Да, у нас всё.
– А подожди-ка меня. Через часок-другой детей разберут, вместе пойдем.
– Долго, мам, я не хочу.
– Долго, зато безопасно. Я что-то так волнуюсь, милая… этот человек…
Холодным камнем Алина пошла на дно. Зачем, зачем она напомнила?
– Не ночь же, мама, что со мной случится?
Ветер дунул в глаза, протащил смятую банку из-под кока-колы, шевельнул готовую расплакаться тучу.
Может, и правда остаться? А потом – как второклассница, с мамой за ручку. Страх будет смотреть из каждого окна, но не подступит, не тронет, не заставит бежать, роняя остатки разума на пыльный асфальт.
– Пойду я. – Алина выдернула руку из маминых пальцев.
– Упрямая, – вскинулась мама и привычно вбила гвоздь до самой шляпки: – Вся в отца!
Да, она вся была в отца – упрямая, тихая, скрытная, витающая там, где никто не живет. Слишком много читала сказок, слишком мало хотела делать по указке. Но делала, конечно, делала. И была хорошей девочкой – для всех, кроме себя самой.
Правда, по маминой же версии, внешне она на отца не походила. Темные волосы, худое, длинное тело, выгнутый нос – все это от дедушки, давно уже спящего на местном уютном кладбище. А отец… Алина видела его так давно, что лица не осталось в памяти. Не осталось и фотографий – мама, одинокая и обиженная, выбросила их пятнадцать лет назад. Где он? Какой он? Алининой ли породы – боится темноты, любит клубнику со сметаной, не умеет плавать, пишет сам себе письма и прячет их в картонной коробке из-под обуви?..
– Через пустырь не ходи, – шпиговала ее мама полезными советами, – внимание к себе не привлекай и перед входом в подъезд оглянись, обязательно оглянись, поняла?
Ледяная рука мягко взяла Алину за жабры и потянула – идем. Пока, мама! Я – одна. Надеюсь, скоро увидимся.
Натянув капюшон, она решительно переступила черту, отделяющую школьный двор от территории врага.
На двери продуктового висел портрет – тот самый. Алина застыла, вглядываясь. Да, лет пятьдесят, круглое лицо, толстые губы, нос – бесформенная картофелина. И бешеные, совсем бешеные глаза. Таких у людей не бывает.
– Ну, чего встала-то? – Небритый мужичок в просаленной кепке толкнул ее в плечо.
Плеснуло перегаром, и Алину снова затошнило. Она отошла подальше, потирая ушибленное место. Нет, сегодня придется обойтись без кефира. Надо домой, скорее домой – в спасительную тишину прохладных комнат. Включить повсюду свет, задвинуть шторы. Помыть посуду и пол, перестелить постель, протереть и без того чистые полочки. Занять себя хоть чем-нибудь. Через пару часов придет мама, и мир немного оттает.
Но это потом.
