скачать книгу бесплатно
Сиротин ещё раз внимательно оглядел пробоину.
– Интересно, – сказал он, – а стреляли-то изнутри.
Сделал несколько шагов от двери.
– Примерно вот с этого места.
Такое неожиданно профессиональное поведение Сиротина окончательно сбило деда с толку, на тот момент исчерпавшего все запасы собственного вранья. Нужно передохнуть и собраться с силами.
Дед вышел на крыльцо, как-будто пытался восстановить в памяти события прошедшей ночи.
На улице было тепло. Полкан, лежавший на солнцепёке, при появлении людей вскочил и рыча сдал задом в будку. Дед вздохнул полной грудью свежий воздух. Он никак не мог найти правдоподобного объяснения этой чёртовой дыре. Внезапно его взгляд остановился на молодом человеке с необычным хвостом чёрных волос на макушке, который стоял облокотившись на штакетник возле калитки. Их глаза встретились и деда внезапно осенило.
– Так вот же он, – закричал дед.
– Кто? – выдохнули все, а Сиротин от неожиданности схватился за кобуру.
– Вот этот, – дрожащий палец деда уставился на чернявого, – его я увидел за спиной Ильи, когда открыл дверь. Я тогда подумал, что за мальчиком гонятся – тут недавно маньяк объявился – и сразу решил, что это тот самый. Думаю – внучек отстреливается!
Дед подошёл к внуку и погладил его по голове.
– А он говорит, что стрелял в воздух, – сказал Сиротин, в упор уставившись на Илью. – Так, уходим в несознанку, значит. Ладно.
– Э… Товарищ, вы не могли бы подойти, – обратился он к молодому человеку и победно взглянул на деда.
«Бедный мальчик!» – дед, прижал голову внука к груди и для надёжности лояльно, для закона, пустил слезу, понимая, что они проиграли. К тому же ему стало ужасно стыдно, что он втянул в дело совершенно незнакомого случайного прохожего.
Парень открыл калитку и вразвалочку подошёл к милиционеру. Опытный взгляд Сиротина не обнаружил в глазах незнакомца ни тени страха или хотя бы уважения. Более того, милиционер узнал в нём героя страны Ивана Холина, – чемпиона по боксу, недавно победившего нокаутом гигантского американского негра.
– Товарищ Холин? – поперхнулся Сиротин. – А вы как здесь?
Кроме бабки Матрёны, которая всех спортсменов называла «гузнотрясами», все мгновенно обступили боксёра. Борис нашёл где-то бумажку и попросил автограф. Зинаида не удержалась и пощупала его мощный бицепс. Илья со странным чувством дежавю всматривался в лицо товарища Холина до тех пор, пока тот движением бровей не дал ему понять, что тот поступает, по крайней мере, неприлично.
– Так в чём дело, товарищ милиционер? – спросил молодой человек.
Дед невольно отступил подальше в сторону, ожидая унизительного разоблачения.
– Тут, товарищ Холин… – начал Сиротин.
–…Иван Виленович, – помог ему Холин.
–Тут расследуется уголовное дело о попытке непредумышленного… —Сиротин сделал паузу, отыскал глазами Матвея, вдруг важно надулся и продолжил, – а может быть умышленного убийства внука родным дедом.
– Ужас какой, – вскрикнула Зинаида и подальше отодвинулась от Матрёны.
– Что вы говорите, – сделал серьёзное лицо Холин. – Тогда, может быть будет лучше пройти в дом. Дело-то архиэкстраординарное.
Не дожидаясь приглашения, он вошёл в избу. За ним потянулись остальные. Холин быстро нашёл кухню и сел за стол. Сиротин расположился напротив. Дед, Матрёна и Илья застыли в дверях. Сзади напирали понятые.
Сиротин достал из планшета докладную доктора и протянул Холину. Тот быстро просмотрел бумагу и вопросительно уставился на Сиротина. Его чёрные глаза лучились спокойствием и доброжелательностью, но Сиротину вдруг показалось, что губы товарища Холина на мгновение изогнулись в презрительной усмешке.
Сиротину это страшно не понравилось.
Сиротин
С некоторых пор Сиротин возненавидел столичных молодых людей подобных Холину, уверенных в себе, вызывающе спокойных в присутствии представителя органов. Он даже мог назвать точную дату зарождения этого чувства – февраль 1956 года.
Тогда им, молодым служителям социалистической законности, только что покинувшим стены московской школы МВД, зачитали секретный доклад Хрущёва.
Это была катастрофа.
На следующий день Сиротин не вышел на работу. Заперся у себя в комнате в общежитии и устроил вторые похороны товарища Сталина.
В первый раз, одиннадцатилетним мальчиком, он стоял в скорбном молчании на центральной площади города Боровска перед памятником великому вождю и рыдал, уткнувшись лицом в колючую чёрную шинель отца.
И вот сейчас, через три года, на дно опустевшего второго стакана водки, с кончика размякшего от хмельной влаги носа упали одна за другой три мутных жертвенных капли.
Три дня Сиротин пил, пуская к себе только вахтёршу, тётю Глашу, которая приносила ему водки и хлеба. Она же во второй визит поставила у двери ведро, заметив, что молодой сержант не выходит в туалет. Сиротин намёк понял, перестал мочится из окна и устроил из ведра парашу.
На четвёртый день, весь помятый и сырой он появился на боевом посту в районном отделении железнодорожной милиции. И товарищи его не осудили. Только новый начальник отделения майор Борщов, вынужденный от внезапного появления сержанта прервать разводку, недовольно заметил:
– Зашёл Иван Приблудный, запутавшись в соплях.
Сиротин с ненавистью взглянул на начальника, но сдержался. Согнал с места рядового Лобанова и тяжело уселся на жалобно вскрикнувший под его грузным телом стул.
Уже в первые дни своего дежурства, вглядываясь в лица пассажиров в вагонах пригородных электричек, Сиротин осознал, что всё изменилось коренным образом. Его время и время его отца – бывшего начальника РУВД города Боровска – ушло безвозвратно.
В вагонах стало многолюднее, шумнее и, что самое удивительное, – веселее. Несколько раз Сиротин даже услышал имя великого вождя в качестве персонажа анекдота. Безбилетники – а их стало в разы больше – теперь не бледнели перед блюстителем порядка, а начинали безбожно врать и отказывались платить штраф, смиряясь только в отделении после подписания протокола. При встрече в узком проходе между лавками молодые люди, подобные Холину, останавливались, закрывая проход представителю закона и, нагло глядя в глаза, заставляли отступить с прохода. Вместо игры в карты или распивания спиртного пассажиры теперь больше читали газеты или книги подозрительного вида и содержания.
С лёгкой руки какого-то Эренбурга это страшное время стали называть «оттепелью», которая с каждым годом становилась всё больше похожа на буржуазно-либеральный шабаш. Новый генсек не только не пресёк всё это в корне, но наоборот, дошёл до того, что евреям разрешили выезжать в Израиль со всеми нашими советскими секретами и награбленным добром.
Это было невыносимо, но Сиротин, помня наставления отца, терпел и служил честно, но не этим, гоняющимся за иностранными шмотками и посещающим подозрительные выставки типчикам, а Родине. Он знал, что таких как он – честных остались единицы.
Ребята из его взвода: Лобанов Коля, Саша Попов, хохол-западенец Зозуля Николай, верзила под два метра ростом, давно перешли грань, поддались расцветавшей в обществе жажде наживы. Пару раз он видел, как они чистят карманы у припозднившихся и пьяных пассажиров. Из корпоративной солидарности тогда он никому ничего не сказал.
В один из вечеров, как раз под Новый год, начальнику отделения позвонили из ДЕПО на станции Нара. Обнаружен сильно пьяный пассажир, который никак не хочет покидать вагон. Майор Борщов направил туда Лобанова, Попова и Сиротина за старшего.
Причём как направил! Зашёл в «красную комнату» в тот момент, когда они, в преддверие праздника уже приняли по «второй» и Зозуля нарезал сало под «третью», и их троих чуть ли не пинками выгнал в холодную тьму, Зозулю оставил на дежурстве, а сам попрощался до второго января.
Так что к депо бригада подъехала уже заведённой.
Гражданин лет сорока, прилично одетый в драповое пальто и бобровую шапку, спал, лёжа на лавке, подложив под голову портфель. Лобанов по привычке потащил портфель на себя, но гражданин неожиданно очнулся и цепко схватил его за руку. Лобанов оскорбился и ударил гражданина по голове кулаком. Тот закричал, но тут же получил удар ногой в живот от Попова. Сиротин оттолкнул напарников и нагнулся, чтобы помочь гражданину сесть. Но тот, ничего не соображая от боли и страха вцепился ему в горло и начал душить. Самое ужасное, что он назвал Сиротина оборотнем в погонах и пообещал сгноить в подвалах Лубянки.
Сердце отличника боевой и политической подготовки не выдержало и он тоже ударил гражданина по голове, после чего тот затих. Сиротин испугался, но немного. Приказал Лобанову и Попову тащить тело с портфелем в машину.
Всю дорогу молчали и курили.
В «красном уголке» на столе спал Зозуля. Товарищи обнаружили, что он выпил последнюю бутылку и съел почти всё сало. Привезённого гражданина, который к той поре так и не пришёл в себя, положили на сцену. Зозулю пожалели, сняли со стола и положили рядом.
Только сейчас Лобанов вспомнил про портфель, оставленный в машине. Взломав отвёрткой замок, они были приятно удивлены: палка копчёной колбасы, две банки горбуши, банка болгарских помидоров, на самом дне – бутылка водки и коньяк «Наполеон».
Только накрыли на стол, как гражданин очнулся. Обнаружив себя в незнакомой обстановке – на сцене и под портретом Ленина, рядом с тяжело навалившимся на него храпящим гигантом в милицейской фуражке – он истошно завопил и неловко задел Зозулю локтем по носу, освобождаясь от объятий. Зозуля тут же очнулся и, обливаясь хлынувшей из носа кровью, схватил обидчика за горло и несколько раз ударил головой о помост. Товарищи подскочили к дерущимся, но было уже поздно.
Сиротин, с отличием окончивший школу милиции, констатировал смерть от перелома основания черепа. Все мгновенно протрезвели. Только сейчас кто-то из них догадался заглянуть в потайное отделение портфеля и обнаружил удостоверение майора КГБ, членский билет дачного кооператива «Пехорка» и железнодорожный билет Малоярославец-Москва.
Лобанов и Попов набросились на Зозулю, обвиняя его в убийстве, но хитрый хохол тут же объявил, что судя по гигантской гематоме на голове трупа, он был не первый, кто поработал над майором. Завязалась драка. Сиротин с трудом прекратил побоище и предложил всем вместе решить проблему. Но чтобы кто не предлагал, всё сводилось к одному: заявление поступило из Депо, их приезд был зафиксирован, так что все они под подозрением.
– В любом случае, Борщёв догадается, – заключил Сиротин.
Неожиданно лицо Лобанова просветлело.
– Точно. Майор! Вот кто нам сейчас нужен, – воскликнул он и бросился к телефону.
Сиротин не расслышал, что сказал в трубку Лобанов, но понял по довольному выражению его лица, что появилась какая-то надежда.
В ожидании спасителя уселись за стол.
Сиротин не пил, а подельники совсем расслабились. Из их возбуждённого пьяного разговора он неожиданно для себя выяснил, что те случаи грабежа, свидетелем которых он несколько раз стал, были действительно только шалостью, хулиганством.
На самом деле такого рода операции проводились сидевшей перед ним троицей регулярно и по наводке самого Борщова. Начальник точно знал в каком поезде и в каком вагоне следует искать жертву.
Когда милиционеры появлялись в вагоне, жертва обычно уже была доведена кем-то до кондиции – сильно пьяной или одурманенной каким-то наркотиком. Таких выгружали на ближайшей станции, вывозили в лес, «чистили» и оставляли там же. Если жертва ещё могла соображать и сопротивлялась, её выводили из вагона под предлогом отсутствия билета или проверки паспорта, затем – в «автозак». Ещё в машине Зозуля зажимал жертву в мощных объятиях и товарищи вливали ей в рот водку, сколько войдёт.
– Ты, поди, и не знал, – с пьяной усмешкой сказал Лобанов Сиротину. – Тебе и не положено. Ты у нас, как майор говорит, пария – злой на нынешнюю власть, но идейный. Он от тебя давно хотел избавиться, но видишь как получилось. Теперь ты наш. Мы тебе всё и говорим. В следующий раз вместе пойдём. Дело прибыльное. Каждый раз у этих, – он кивнул в сторону неподвижного тела, – денег – море.
– И все незаконные, – вклинился в исповедь Лобанова Попов, самый молодой из их компании.
– Точно, Сашка, – хлопнул его по плечу Лобанов. – Мы же, Миша…, пардон, товарищ сержант, не грабим, а экспроприируем награбленное. По документам все эти граждане и гражданки обычно нигде в госучреждениях не числятся: либо кооператоры, либо цеховики, либо просто безработные. Часто они даже не обращаются в милицию, скрывают доходы, а если кто и придёт, то как пьяному можно верить. Да и майор молодец. А вот кстати и он.
Вошёл Борщёв, в штатском. Зло поглядел на компанию, осмотрел труп. Лобанов протянул ему удостоверение чекиста. Майор выругался и завёл его, Зозулю и Попова к себе. Сиротин ждал. Через полчаса дверь открылась.
– Сиротин, – Борщов, – заходи. Значит так, сержант, сейчас полвторого. Грузите тело в «уазик» и заройте где-нибудь подальше. Ну, чего стоите!
– У меня есть другое предложение, – спокойно сказал Сиротин. – В школе милиции я как-то прочитал одно дело. Очень похоже на наш случай. Там преступник тоже случайно, в первый раз убил человека и решил труп закопать. Тело убитого пропало. Это возбудило общественность, его коллег по работе, органы начали рыть и, конечно, нарыли.
– Это ты к чему, сержант? – спросил Борщов. – Отказываешься?
Сиротин заметил, как Зозуля сместился ему за спину и заслонил дверь. Лобанов тоже напрягся, готовый прыгнуть на предателя.
– А вот если бы не зарыл, – спокойно продолжил Сиротин, – то скорее всего избежал бы наказания. Тело есть, хоть и мёртвое. Да, никаких надежд на выздоровление, но и никаких иллюзий, порождающих слухи. Родственники и коллеги быстро похоронят покойного, поделят наследство и успокоятся. А органы, если нет явных улик, найдут какого бомжа и закроют дело побыстрее.
– Ну, если ты такой умный, то тебе и карты в руки, – неожиданно согласился Борщов.
Через неделю Сиротин написал рапорт о переводе его в участковые. «По случаю» оказалось свободным место в Кутузовском районе Москвы. Теперь он сам стал пассажиром электричек и каждый день мотался из Боровска в Москву.
Чтобы не вызывать насмешек от изредка проходивших по вагонам сотрудников его бывшего отделения и избегать откровенных провокаций со стороны внезапно ставших «свободными» граждан, Сиротин проделывал путь на работу и обратно в штатским, каждый раз оставляя форму в отделении милиции.
Это испытание не смирило, а наоборот закалило боевой дух молодого борца за социалистическую законность. Он ближе изучил людей в естественной для них обстановке и окончательно убедился, что страна катится в пропасть.
Эти люди решили, что они больше не нуждаются в постоянной опеке со стороны государства, им нет никакой необходимости уважать и сотрудничать с органами, которые охраняют это государство… от них же самих.
Стройность замкнутой системы, в центре которой стоял Отец всех народов, разрушена. И что же теперь делать органам? Продолжать охранять, конечно, но теперь уже друг от друга. Это в сто крат сужает и круг задач, уничтожает страх и снижает ответственность перед высоким начальством. Отсутствие Вождя лишило многих из соратников Сиротина инициативы на местах. Да, очень часто инициатива эта приводила к нарушению закона, потому что закон был для всех, а воля Вождя – для каждого из тех, кто закон охранял, и воля эта была выше закона.
Сиротин помнил товарищей отца, вернувшихся из мест заключения, – у них не было обиды, наоборот вера их только окрепла. Отец имеет право наказывать своих чад, но он же и милует тех, кто по своему разумению исполняет его волю, защищает его от врагов, которые только прикрываются законом, и делает это самозабвенно. А сейчас кого защищать? Предателей? Нет, настало время, когда можно и нужно подумать не только о Родине, но и о себе.
От этих мыслей в голове Сиротина случился надлом, будто жилка, сосудик какой гулко лопнул. И когда он получил комнату в подвальном помещении студенческого общежития для иностранцев в районе Киевского рынка, то нисколько не обиделся, даже не возмутился.
Новое устроение мира только начинало складываться в воспалённом мозгу сержанта в устойчивую, его, частную, идеологему.
Местом служения были дворы и прилегающие к ним территории на другой, чётной, стороне Кутузовского проспекта, от Дорогомиловского железнодорожного моста до только что построенной гостиницы «Украина». Но там всё было спокойно, потому как жили здесь люди в большинстве своём непростые.
Согласно неформальным установкам местного правоохранительного начальства весь охраняемый контингент распределялся между домами следующим образом. Тридцатый дом – заместители министров, начальники отделов ЦК, мидовские работники среднего звена, профессора и начальники кафедр, обслуживающий персонал. Двадцать шестой – генеральный секретарь, министры, ректоры, проректоры. Двадцать четвёртый – военные начальники, и руководители различных спецслужб. Дальше, чем ближе к Смоленке, ареал заселялся людьми, так или иначе связанными с международными делами и внешней торговлей. И охраняло жизнь и спокойствие этих людей достаточно много простых и «непростых» милиционеров и сотрудников.
Очень скоро самый широкий проспект столицы стал своеобразной межой между сформировавшимися внутри сержанта двумя Сиротиными. Чётный Сиротин исправно нёс службу: мирил соседей, гонял шпану, ловил воров в магазинах и изредка захаживал на ночь к директрисе ЖЭКА «тридцатого». Нечётный быстро определил, кто из постояльцев общаг заправляет напряжённой внутренней жизнью квартала и, заявившись к нему в штатском, – иначе бы не добрался – сделал признание о своей принадлежности к органам и предложил сотрудничество: он информирует братву о планах своего начальства, её касающихся, а взамен получает долю от крышевания фарцы.
Торговались недолго, и очень скоро у Сиротина появился стабильный левый доход, и он из общаги переехал на другую сторону к директрисе.
Благодаря её информированности о тутошних, чётных, делах он обрёл видение глубинных процессов, происходящих в среде власть предержащих, и касались они, в основном, сферы жилищного вопроса.
Престижные и по тем меркам благоустроенные квартиры стоили дорого, а новые времена стали плодить тех, кто может их купить. Надо было только во-время подсуетиться, свести покупателя с продавцом, и, если нужно, внести небольшие коррективы в списки очередников, опять же за счёт одной из заинтересованных сторон. Кроме того, регулярные обходы квартир, что полагалось по инструкции и не вызывало у населения никаких вопросов, сделало Сиротина знатоком материального состояния их владельцев. Он стал авторитетным посредником в сделке, имеющим право на соответствующую мзду.
Но работа на чётной стороне требовала чрезвычайной осторожности и приносила только разовый, хоть и весьма значительный доход. К тому же работать приходилось в паре с сожительницей, что повышало риски провала. Поэтому основной источник благополучия Сиротина оставался на нечётной стороне, где он был сам себе хозяин.
Всё шло хорошо. Плотные пачки наличных скапливались в шкафу отца на малой родине в Боровске. Отдыхал теперь Сиротин со своей товаркой исключительно в Сочи. Он уже подумывал купить себе «Москвич» и присматривал квартиру в новом, строящемся на пустыре за «двадцать четвёртым», жёлто-кирпичном доме…
Как-то в один из дней в его явочной полуподвальной комнатке в общежитии появился молодой человек в штатском, сунул под нос ещё пахнувшую типографской краской корочку с гербом на обложке и заявил о «смене караула». Фарца и привокзальные таксисты, которых за особые заслуги подарил Сиротину пахан, обретали новую, куда более весомую, крышу.
Удар был столь неожиданным и весомым, что Сиротин растерялся и тут же решил напиться. Но ключи от своей явочной квартиры ему пришлось сразу отдать, а идти к сожительнице – себе дороже: начнутся ненужные расспросы, Софа обязательно впадёт в истерику, ведь она несколько раз сама водила страдавшего от запоя Сиротина к врачу, а это стоит больших денег.
Именно из этих соображений Сиротин решил проверить свою излюбленную нору на запретке и был страшно взбешён, увидев, что место занято – и кем? Поэтому Сиротин и сорвался – там, в опорном пункте.
Кипя злобой и томимый усилившейся от совершённого насилия жаждой, он в тот же день отправил своего молодого напарника разнести родителям этих щенков повестки с указанием срочно явиться в отделение милиции.
На следующий день, 03 июня 1967 года, в понедельник, явившись в отделение, он увидел в коридоре, рядом с кабинетом начальника, только одну посетительницу. Профессионально определил, что это скорее всего мать Ильи Шторца.
Может, ещё подойдут, подумал, но взглянув на бледное, но решительное лицо женщины с плотно сжатыми губами, пожалел, что и она пришла. Взглянул на часы: до времени явки, указанном в повестке, оставалось пять минут. Пути к отступлению были отрезаны, повестки не отзовёшь.
Женщина встала и молча протянула ему мятый листок. Сиротин, не останавливаясь, что-то буркнул в ответ, но повестку не принял. Чуть ли не бегом он бросился в конец коридора в патрульную комнату, уселся за стол и замер.
Через пять минут в комнату ворвался дежурный.
– Сиротин,к начальнику, быстро.
Женщина всё так же сидела у двери, но в руках у неё повестки уже не было…
Сиротин тяжело вздохнул и открыл дверь. Начальник встретил его тяжёлым взглядом из под сросшихся бровей. С портрета за его спиной, удивлённо подняв бровь, на сержанта скосился Феликс Эдмундович, с соседнего вопрошал о душевом здоровье гражданина Леонид Ильич с пририсованной чей-то неверной рукой очередной новенькой медалью «Героя» на груди.
На счастье Сиротина заговорил только один из этих трёх.
