Десять кругов

В студенчестве я получила свое первое спортивное звание – КМС по кикбоксингу. Тренер у меня был отличный, любил меня и никогда не давал обижать. Как единственную девочку в его секции. Он же придумал мне прозвище – Мартышка. Из-за непоседливости и вечного стремления куда-то взобраться повыше.

Вот, бывало, приходит тренер на разминку, мальчишки в кружок – суставы мнут, кто-то в борцовском мостике, кто-то мячик пинает, чтоб разогреться. Тренер крутит головой:

– Ну, где она опять?!

Переводит взгляд чуть выше и начинает шутливо гневаться:

– Уй, ну, кто-то, ну, снимите ее оттуда, наконец-то! Мартышка-мартышка, я тебе банан в следующий раз принесу!

И все хохочут.

По окончании университета на работу я не шла – бежала. Было легко, интересно, весело. Причем сколько мест я переменила – никогда работу не искала, она находила меня первая. И каждый раз, как новая любовь – все лучше и лучше.

Моим хорошим наставником стала Тамара Леонидовна, редактор «Городских ведомостей». Маленькая, круглая, шумная, она казалась не человеком – фейерверком. Зайдет куда-то – и сразу повод выпить или похохотать.

На смену кикбоксингу пришел бокс, потом тяжелая атлетика, пауэрлифтинг. Я даже подрабатывала в зале, поступила в инфиз.

– Мартышка, ты никогда не остановишься, – качал головой поседевший тренер. – Откуда такой мотор?

А в зале свои развлечения. Вот Андрюха Шило, наша федерация бодибилдинга. Сегодня у него тяжелая тренировка на грудь, просит подстраховать на жиме. Я и Вовка бежим к штанге, и нет бы поддержать ее, когда Андрюха жмет вверх, мы с сияющими рожами потихоньку нажимаем на гриф.

– Как это – только сотка? – удивляется Андрюха. – Ух, тяжело сегодня идет. Накидывай еще двадцатку!

Мы накидываем и опять давим. Шило пыхтит, не сдается, а потом соображает, что к чему, и начинает гонять нас по залу:

– Убью, заморыши! Дрыщи в кедах! Убью!

Так годы летят. Мне 25. Мне 30.

Я знакомлюсь с артистами, дружу с клоунами, собираю автографы в книгах, получаю премии, пишу, фотографирую, живу, и черти иногда толкают меня в бок что-то вычудить.

В 32 я иду в аптеку покупать тест на беременность.

Вечером того же дня еду к маме, ем гороховый суп и плачу в тарелку:

– Мам, у меня будет ребенок… Мам… только замуж я не пойду!

Мама улыбается, гладит меня по голове горячей рукой и говорит:

– Ну и хорошо! Я так рада! Кого ты хочешь, мальчика или девочку?

И жизнь летит. Интересная, веселая, счастливая. Моя.

До 24-го февраля 2022 года.

Сегодня случился еще один эпизод моего дежавю наоборот. Осколок, навсегда воткнувшийся в голову.

Мирный город в зелени и тюльпанах. Мой веселый малыш Дарвин, гордо вышагивающий по тротуару, блики солнца на его кудрях. Огромными голубыми глазищами он смотрит куда-то в сторону дороги и восторженно говорит:

– Ма, это гудедик!

Грузовик, значит. Дарвин без ума от грузовиков и поездов.

– Да, милый! – говорю я и поворачиваю голову в ту сторону, в которую указывает сын. А там стоит смерть. Зелено-черный «Урал» с простреленным лобовым стеклом и буквой Зет на борту. Из открытого окна с пассажирского места Дарвину машет военный:

– Привет!

Я беру сына за руку, прохожу десять шагов на прямых ногах, потом сгибаюсь и начинаю выть.

Почему в моем сердце нет злости? Почему в моем сердце нет сомнений? Почему в моем сердце вообще ничего больше нет? Есть только большая, болезненная, черная, бездонная дыра…

– Ууу… – реву я так, что прохожих на ближайшие сто метров расплескивает по дальним углам тротуара.

– Ууу… – отвечает мне черная дыра в моем сердце.

И у меня только одна просьба к этой Вселенной. Береги! Береги мою маму!

Мамочки, как страшно…

Глава 3. Круг первый. Автобус

Цок-цок-цок.

Это колеса моего чемодана стучат по ступеням многочисленных переходов автовокзала. Чемодан несет папа, мама несет мой рюкзачок, я несу сонного Дарвина. Пашка идет вперед, забегая на десяток шагов:

– Нет, это не тот автобус… И это не тот!

– Я вижу, – говорю я. – Восьмая платформа.

Мы подходим к нескольким высоким автобусам, вокруг которых стоит толпа людей. Разных, но одинаково всклокоченных, со скорбными лицами: мужчины курят в стороне, женщины с детьми сидят на сумках, по перрону пожилая женщина ведет старушку, которая еле переставляет ноги. Маленькая девочка с рыжеволосой куклой уныло и сонно трет глаз, на корточках рядом сидит ее мама, что-то шепчет ей в ухо.

– Какой номер твоего автобуса? – папа крутит головой, ставит чемодан и начинает деловито вглядываться в толпу. Он всегда старается организовать все самым наилучшим образом. И из-за этой его деловитости и обстоятельности у меня на секунду появляется ощущение, что я не бегу, я просто еду в путешествие, меня ждут приключения и открытия, берег теплого моря, маленький отель, пара занятных зарисовок в мой блог…

Но эмоциональный взлет сразу сменяется на эмоциональную пропасть. Что там ждет впереди, а что останется здесь?..

– Рассадка на свободные места, – говорит водитель. – Идите, смотрите, что осталось…

Мы пробираемся в душный салон. Мест уже совсем мало. Папа говорит:

– А вот интересно, как они сюда добрались? Комендантский час до шести, автобус на семь, сейчас половина, а уже все тут…

– Может, живут рядом? – сказала мама.

– Может, на такси ехали? – предполагает Пашка.

– А что, разве на такси в комендантский час можно? – резонно замечает папа.

Мой рюкзак и пакет с едой в дорогу ставят на пол, под сидения. Мы нашли два места рядом – для меня и Дарвина, но почти на самой галерке, предпоследний ряд. Места сразу за нами занимают последние пассажиры, входящие в салон – мать и дочь, девочка с рыжеволосой куклой.

Конец автобуса – только женщины с детьми. Я сразу прикидываю (вечная привычка молодых мам все время сравнивать своего ребенка с окружающими) – мой Дарвин самый маленький. В центре салона коалиция из женщин средних лет. Одна из них с собакой. Женщины сразу начинают знакомиться, выяснять, кто и куда едет. А впереди расселись старики. Те сидят тихо. Даже как будто не двигаясь. Не люди – скульптуры, вырезанные из дерева и вот так состарившиеся от ветров и дождей, подточенные короедами, подпаленные лесными пожарами. Но еще существующие. Еще живые.

В салоне есть несколько мужчин. Интересно, куда они едут? Как выедут? Или просто провожают стариков до границы?

Дарвин в возбуждении. Он любит автобусы. Потому поторапливает, спешит занять свое место у окна, по сто раз повторяющий:

– Апо! Апо! – это значит «автобус» на тарабарском.

Пока есть еще пара минут, Дарвин нехотя выходит обратно на улицу, отмахивается от объятий деда и поцелуев бабы, с любопытством заглядывает в открытое багажное отделение автобуса, смотрит на громадное колесо.

Мама, папа и Пашка стоят кучкой. В сотый раз повторяют прежние напутствия:

– Как только будет остановка где-то – ты пиши, где вы.

– Как границу переедешь, – советует Пашка, – ты не забудь тарифный план переключить, там у тебя будет немного интернета и мобильная связь.

– Ты, главное, не стесняйся, всем напоминай, что ты с ребенком, может, помогут чем.

– И если остановка – спроси, где вы, и нам пиши!

Я киваю. Чтоб опять не разреветься, иду в салон и с высоты большого туристического автобуса смотрю на моих маленьких, сбитых в кучку маму, папу и Пашку. Как они стоят нахохленно, сжимаясь от промозглого утреннего ветра, как крутят головами, что-то потихоньку говорят друг другу. Я фотографирую их через стекло и все же реву, реву…

И весь автобус тоже ревет. Когда заводятся двигатели, когда неспешно наша большая машина с людьми отъезжает от перрона, когда едет все дальше, дальше, дальше…

Девочка с рыжей куклой впадает в истерику:

– Папа, папа! – кричит она и пытается вырвать у мамы из рук телефон:

– Папа, я скучаю!

И весь автобус захлебывается слезами.

Первая воздушная тревога застигает нас еще в городе. По уже сложившейся традиции я достала из рюкзака маленькое одеялко Дарвина и накрыла им себя и сына. Ведь в тех, кто сидит под одеялом, ракеты никогда не попадают.

Так мы и ехали. И война не хотела нас отпускать. Мы въезжали в следующую область, отстаивая очередь из автомобилей на КПП и показывая людям с автоматами наши документы, а сирены орали и орали. И на телефон сыпались уведомления: «Объявлена тревога! Все в укрытие!» И пока мы стояли в очередь в туалет на станции в Тернополе, где-то рядом сообщали о взрывах.

Маленькая девочка с рыжей куклой все время плакала и спрашивала:

– Мама, это сирены?

– Нет, – поджимая губы говорила мама. – Тут уже нет сирен. Мы уже уехали, все будет хорошо.

Но девочка плакала. Плакала так, что ее рвало. Забывалась коротким сном и снова плакала, а потом ее снова рвало.

А Дарвин просто смотрел в окошко и иногда прятался под одеяло. Он не понимал, почему воют сирены и почему мы куда-то едем. Он просто радовался приключению.

На границу мы приехали, когда вечерело. После прохождения военного КПП (человек с автоматом дотошно смотрел документы у стариков, долго перебирал бумажки, которые дал мужчина, сопровождавший мать-инвалида, в конец салона, где сидели мамы с детьми, только бегло глянул и в протянутые синие книжечки не смотрел вовсе) нас выпустили в туалет.

Хмурые водители курили возле автобуса и довольно нехотя отвечали на вопросы:

– Долго будем стоять?

– Впереди много машин.

– А досмотр будет?

– На нашей границе – нет, а поляки сейчас досматривают.

– Нужно выходить?

– Да, все тогда выйдут, вещи нужно будет вынести и будет досмотр.

– Это долго?

– Когда как…

Мы сели обратно в автобус, двери закрылись и… больше не открывались около 11 часов. Мы стояли в очереди.

– Да выпустите хоть в туалет, столько стоим, у нас дети… – молил кто-то.

– Просто хоть дверь откройте, дышать нечем!

Никто не отвечал на мольбы:

– Это граница, тут нельзя!

И мы сидели. Ждали.

Нас спасло только то, что Дарвин тихо проспал почти все это время. Привычно проверяла под ним – сухо ли? Потом тоже забывалась коротким сном. В один из этих коротких моментов забытья мне снились мама, папа и Пашка, которые стояли у крыльца паспортного стола и махали мне рукой, улыбались. Во сне я думала, что это хорошо, значит, они сейчас получат паспорта и сядут на следующий автобус, приедут следом. А проснувшись, я забиралась под одеяло к Дарвину и слезно шмыгала носом. Я была одна… Без мамы, папы и Пашки. Теперь совсем одна.

11 часов на украинской границе, и вот – польская сторона. В душный салон с сонными и перепуганными людьми влетает тощий поляк в форме. Он похож на сторукого бога, так как совершенно непонятно, как можно было в одно мгновение собрать документы у всех людей, находящихся в автобусе. Но следом… следом в салон вошел Ангел и его явление, озаренное первыми лучами солнца, было особенно волнующим.

У Ангела была рыжая борода, очень мятая куртка с надписью «volunteer» и просто потрясающая улыбка. На одной его руке висел пакет, из которого он вынимал прохладную бутилированную воду, а в другой была коробка, из которой бородач раздавал свежие булочки. И в этом акте милосердия мне почудилось что-то библейское – чем вам не чудо пяти хлебов и двух рыб, сотворенное где-то возле Вифсаиды?..

– Kto potrzebuje wody? – говорил волонтер, не прекращая улыбаться. – Kto potrzebuje toalety?

Оживились даже старики, которые казались статуями. От прохладной влаги, от аромата выпечки или от призыва пойти в туалет, трудно сказать. А бородач уже вносил в салон автобуса какие-то свертки и раздавал детям сок, вафли, печенье и фруктовое пюре.

– Даря, Даренька… – начала тормошить я сонного ребенка. – Пойдем в туалет…

Пока мы оделись и вышли, очередь к единственной уборной уже была длиной ровно во всех пассажиров автобуса. Мы с малышом – последние. Глазеем на то, что происходит кругом, радуемся новому утру и очень-очень хотим в туалет.

Игрушки, медикаменты, вода, средства гигиены – небольшое помещение пограничного пропускного пункта было заставлено, как небольшой склад.

– Берите, что нужно, – сказал пробегающий мимо юноша, еще один, русскоязычный волонтер. Старики снова потянулись к воде. Дарвин поковырялся в стакане с цветными карандашами, посмотрел чужие картинки, но сам рисовать ничего не стал – постеснялся.

– Еще досмотр будет, – вздохнула женщина, стоящая перед нами.

– А как будет-то? – стала волноваться другая.

– Говорили, будут чемоданы смотреть.

И правда, таможенники тем временем попросили водителя открыть багажное отделение, проволокли к рамке сканера чей-то чемодан, изучили его.

– Нам тоже нести? – стал спрашивать кто-то из толпы.

Поляки замотали головой, что-то стали говорить, никто не разобрал. Один из наших водителей пояснил, используя в том числе разговорную, простонародную лексику:

– Все, досмотр окончен, б…ть, документы уже могут вернуть, все в салон, из-за вас задерживаемся, б…ть!

– Но мы в туалет…

– Потом сходите, через два часа будет остановка!

– Как это – через два часа? Мы столько ждали. Посмотрите, тут же дети…

Кто-то стал показывать в том числе на Дарвина, который совсем испугался криков и прятался за меня.

– Чуть что – сразу дети у них! – заругался водитель. – Мы стоим из-за вас.

Этому странному диалогу изумился даже пограничник, тащивший к автобусу кипу наших документов. Встав перед водителем, как упрямый столб, он строго сказал:

– Nie spiesz się, dzieci są tutaj! – и тоже показал на Дарвина.

Краем глаза я видела, как возле автобуса какая-то женщина обнимает волонтера-бородача. И они друг другу бесконечно повторяют:

– Dziękuję bardzo, дякую, спасибо! Dziękuję bardzo!

Минут через двадцать, в уже уверенных лучах весеннего солнца, мы выехали на польскую землю.

Вместе с этой, вполне реальной границей должна была быть пересечена и какая-то психологическая черта. Мобильный оператор переключился на роуминг, никаких оповещений о воздушной тревоге, гладкие дороги, указатели на смешном польском языке, от которого всегда щекотно где-то в переносице.

Люди в автобусе зашевелились, скинули паническое оцепенение, заговорили между собой. Ко мне повернулась женщина, сидящая впереди, протянула конфету:

– А как зовут вашего мальчика?

– Дарвин, – сказала я, готовая к пояснениям.

– Как ученого? Который писал про теорию эволюции?

Вообще у меня есть несколько заготовленных вариантов истории, почему у Дарвина такое имя. И о том, как мы тянули записки из шляпы, а кто-то шутки ради написал «Дарвин». И о том, что альтернативный вариант имени был «Перкосрак» – в честь «Первой космической ракеты» и моей любви к научной фантастике. Но тут я ответила проще:

– Нет, просто игла слов… Дар – как подарок, и «win» – как победа по-английски. Вот и получается, что он мой дар и мой победитель. Дарвин.

– Оригинально, – подтверждает женщина, и мы друг другу улыбаемся, как мы все друг другу улыбались когда-то давно, в мирные времена.

И тут, сначала тихо, а потом все громче и громче начинает плакать девочка с рыжей куклой, сидевшая в конце салона:

– Мам, я к папе хочу… Я домой хочу… Мам, я хочу домой… Когда мы поедем домой?

И вот так, сначала тихо, а потом громче и громче начинают плакать все остальные. Отворачиваясь к окну или утыкаясь в ладони, закусывая губы или даже не пытаясь скрыть своих слез.

Черта была пересечена, но война нас не отпустила. Вцепилась, костлявая: «Не убежите, не победите! Я тут, я с вами, я в вас самих. Буду сниться, буду пугать самыми черными новостями из дома, заставлю бороться за жизнь всюду, где бы вы ни оказались. Вас ждет голод и одиночество, никому вы не нужны, только мне… только мне! Вы мои!»

И одна за другой в салоне автобуса поднимаются женские головы, и, как на исповеди, сыплют историями:

– Я сама из Донецка, у меня в 14-м году дом разбомбило, уехала к сестре в Мелитополь, на квартиру накопила, ремонт сделала, а теперь сгорела моя квартира. Еду в Германию…

– А мы из Донецкой области. Выехали еще в марте в Днепр, пожили на съемной квартире, деньги закончились – будем в Польше искать, где жить. Может, пособие дадут, двое детей в семье.

– Мы из Днепра, муж без работы дома остался, а мы к родственникам, хоть на время, пусть дети спокойно поживут.

– Мы из Харькова…

– Мы из Кривого Рога…

– Мы из Луганской области…

И везет нас автобус мимо маленьких зеленых поселков или больших городов, но никто их не замечает. Пустеют места рядом, а истории все не оканчиваются и не оканчиваются.

И вот выходит из автобуса маленькая девочка с рыжеволосой куклой, и ее мама машет мне рукой на прощанье:

– Желаю вам удачи! И домой поскорей!

– И я вам желаю!

Мы остаемся в автобусе сами. Я и мой милый Дарвин. Измученные дорогой – уже больше пятидесяти часов, духотой, пробками. Откуда эти пробки? Ах, это же пасхальные выходные. Праздник. Вот, кстати, еще одно слово из прошлой жизни.

Дарвин с грустью заглядывает в опустевший пакет с продуктами:

– Не грусти, скоро доберемся, поедим…

Но ехать еще два часа, и снова пробки, духота, грусть.

Пользуясь тем, что мы в автобусе одни, я стаскиваю через голову пропитанную потом толстовку и начинаю развлекать Дарвина беготней между пассажирскими сиденьями. Вот, наверное, странное зрелище наблюдали немцы в пробке под Штутгартом – большой туристический автобус, а в нем голая женщина с заплаканным опухшим лицом и маленький растрепанный мальчик, которые бегают и прыгают по сиденьям.

Ничего, мой сынок, мы вместе, а значит, у нас все будет хорошо.

Давай сегодня будем верить именно в это!

Глава 4. Круг второй. Германия, Марс

С благодарностью Тане, Мише, Валентине Григорьевне Д., Долговой Елене, Юлии из Лара и хозяйке «Gitas Haus».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.