banner banner banner
Неизвестный Пири
Неизвестный Пири
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Неизвестный Пири

скачать книгу бесплатно


Хенсон – смесь цветных и бледнолицых. Среднего роста, худощав. Занимал должность повара лагеря, а также прислуживал Пири и его жене, поэтому на сторонние дела у него не оставалось времени. Хенсон был импульсивен и резковат в своих высказываниях. Общаясь с участниками экспедиции, он рассказывал разные сплетни о сокровенном из жизни других людей. Мы подозревали, что когда-нибудь он и про нас что-нибудь расскажет. В каждой тюрьме и в каждой экспедиции всегда имеется тайный осведомитель. Мы считали, что Хенсон и был этим тайным проводником информации. Такие подозрения его обижали.

Имея описания характеров участников и воспринимая их в еще большей степени подсознательно, я мог предвидеть реакцию каждого на все текущие и будущие события. Во всяком случае, я думал, что мог, и это в конечном счете означало одно и то же. Молодой доктор всегда очень уверен в своих способностях, пока не поймет, что ему еще учиться и учиться».

Миссис Пири тоже составила свое откровенное досье, лишенное и тени дипломатии. Важную для нас характеристику она дает и главному герою книги, своему мужу: «Я ненавижу людей, окружающих меня, с каждым днем все больше и больше. Все их действия свидетельствуют о грубости и неотесанности. Боюсь, я слишком аристократична, чтобы привыкнуть когда-нибудь к таким людям. Для меня совершенно очевидно, что Б[ерт] не разделяет эти мои чувства и даже возмущен ими… Он воспитан так, чтобы, говоря или действуя, всегда соответствовать тому, что другие люди думают или высказывают. Я же, напротив, привыкла к независимости: говорю что думаю и делаю что хочу, не беспокоясь о мнении других. Самое лучшее, что я могу сделать, – это избегать любых разговоров с парнями, и тогда своими речами я не буду по крайней мере раздражать Б[ерта]…

Члены партии, как они мне представляются: доктор Ф. Кук – чрезвычайно грубый человек, не имеющий никакого представления о поведении джентльмена. Бывший молочник, изучавший за счет своих сбережений медицину, не в состоянии написать и одной страницы без орфографических ошибок. Какой он врач, я, конечно, не знаю, но он был сама доброта во время несчастного случая с Бертом, и даже женщина не смогла бы быть более нежной. Я высоко ценю это и никогда не забуду, но его неотесанные манеры и неучтивый разговор постоянно раздражают меня. Представьте себе врача… который говорит за столом об “отрыжке из желудка[24 - В оригинале stommick – искаженное написание stomack («желудок»). Видимо, так Кук произносил это слово.] как признаке брожения в кишечнике”. Закончив есть, он откидывается назад на своем стуле и потирает живот, часто приходит к столу в грязных нижней рубашке и штанах, хвастается, что причесывается только по воскресеньям, и его волосы, которые он не стриг с момента отбытия из Нью-Йорка, свисают прядями над ушами и шеей. На днях, когда он что-то показывал на скатерти, по его руке проползла вошь. В целом он грязнущий представитель мужского населения, но хороший работник и человек с очень добрым сердцем.

Следующим, пожалуй, будет Дж. Вергоев, он странный и жутко неказистый карлик. В нем нет ничего от джентльмена. Очевидно, что он не получил никакого домашнего воспитания. У него есть какие-то деньги, и он обучался в научной школе. Он крайне эксцентричен и воображает о себе, что он – эталон любезности и настоящий денди. Без сомнения, у него не все в порядке с головой. Ему ничего не стоит плюнуть на пол, и он рассказывает о своих родственниках: один из них – полисмен, другой содержит богадельню и т. д. Он ограничивается двумя приемами пищи в день и во время еды просто набивает свой желудок, перемешивая все блюда на одной тарелке, что отнюдь не способствует аппетиту других участников экспедиции. Но мужчины говорят, что у него очень доброе сердце. Он не может одновременно заниматься больше чем одним делом, но это дело он выполняет тщательно, и на него можно положиться.

Дальше следует Лэнгдон Джибсон. В его внешности нет ничего отталкивающего, такого, как у двух вышеназванных людей. Раньше он был посыльным, затем – служащим на Уолл-стрит, и очевидно, что он воспитывался среди людей из более высокого общества. Его внешность, как, к сожалению, я должна отметить, единственная его положительная характеристика. Он ленивый, инертный, подхалимистый, законченный лжец и, кроме того, трус. Хотя он заявляет, что он – орнитолог, он знает о птицах немногим больше, чем заурядный охотник-любитель. У него нет никакого общего образования… и он на каждом шагу демонстрирует свое невежество.

Эйвин Аструп – иностранец, и поэтому не всегда может изъясниться на английском языке. Когда мне случается быть в комнате вместе с ним, он кажется молчаливым и застенчивым, не могу сказать о нем много. Он был бы привлекательным юношей, блестящим молодым человеком, если бы содержал себя в чистоте. Остальные научили его ругаться, и, кажется, он считал первоочередной задачей сквернословить как можно больше. Первое, чему он учит туземцев, когда они появляются, это go to h-[25 - Вероятно, go to hell – «идите к черту» (англ.).]. Он еще молод, и, я думаю, он прирожденный джентльмен, так что я питаю надежду на его исправление. Эти люди вместе с чернокожим юношей составляют культурное общество, с которым мне приходится иметь дело каждый день. По мнению Берта, я должна относиться к ним как к равным и видеть только их хорошие стороны. Он обижается, что я так не делаю; но он понятия не имеет, чего мне стоит даже просто вежливо общаться с ними. Я бы предпочла просто игнорировать их».

А вот рассчитанные на публику и поэтому куда менее интересные оценки самого Пири. Эти записи завершают его отчет о Северо-Гренландской экспедиции:

Все без исключения члены экспедиции трудились ради достижения ее целей, и мы не добились бы таких блестящих результатов без личного вклада каждого из моих товарищей.

Заботы доктора Кука позволили нам избежать болезней, даже незначительных. Лично я многим обязан его профессионализму, терпению и хладнокровию. Кроме своих специальных этнографических исследований, принесших большое количество в высшей степени ценного материала, доктор во всем и всегда был полезным и неутомимым работником.

Вергоев, пожертвовавший щедрые суммы на организацию экспедиции, посвятил себя наблюдениям за приливами, погодой и т. д. и получил серию блестящих результатов.

Джибсон, прирожденный охотник и стрелок, кроме своей орнитологической работы, более чем кто-либо содействовал снабжению экспедиции свежей дичью.

Аструп, молодой норвежец, еще юный с точки зрения формального возраста, но мужественный по характеру, на длительный период времени стал моим единственным спутником в продолжительном и нелегком санном путешествии.

Хенсон, мой верный чернокожий помощник, хороший работник, способный ко всякому делу, был и поваром, и охотником, и погонщиком собак, и экономкой, и телохранителем; по выносливости и способности сопротивляться холоду он ни в чем не уступал другим членам экспедиции.

Признание заслуг моих товарищей будет неполным, если я не упомяну о миссис Пири. Ее успокаивающее присутствие утешало в то время, когда в начале предприятия, в котором физическая форма и сила в чистом виде являются непременным условием, я превратился в беспомощного калеку. И, помимо того, я совершенно беспристрастно могу заявить, что ее постоянному женскому присутствию и ее ценной помощи и советам, особенно в отношении нашей одежды, экспедиция многим обязана…

Такие люди, заинтересованные в деле и успехах экспедиции, могут мириться с бездеятельностью данного момента, имея в виду работу в будущем. Ресурсы, помогающие противостоять угнетающему и деморализующему влиянию длинной зимней ночи, заключены в них самих. Их азарт и увлеченность более чем уравновешивают их неопытность или недостаток выносливости.

Последние утверждения Пири совершенно справедливы. Например, Кук и Аструп как никто другой нашли себя в Северной Гренландии. Осознание, что там обретается новый жизненный опыт, было для них лучшим средством от психологических конфликтов. Им нравилось там независимо от того, пойдут они с Пири в поход или нет. Оба к тому же были спокойными, интеллигентными, добрыми людьми и изо всех сил старались хорошо выполнять свои обязанности. Именно Аструпа Пири пригласил в поход через ледники к неизвестному восточному побережью, и – удивительно – только одни сани из многих выдержали путь через Гренландию и обратно – сани, сконструированные и сработанные лично самым молодым участником экспедиции.

О Куке можно говорить и говорить. Он решил спать в своем спальном мешке из оленьего меха на улице. Автор книги, без труда мысленно ставя себя на место Кука, сделал бы так же. Небо в ясную погоду словно притягивает, чувство единения с природой наполняет покоем.

Кук изучал природу человека в самом широком смысле слова. Вот превосходные рассуждения доктора: «У нас был большой запас великолепных журналов нашего времени. Это были ежемесячные издания, и хотя прошел год с даты их выпуска, для нас они были самыми свежими новостями. Я уже давно заметил, что по мере того, как мы становились все дальше и дальше от источника информации, разнообразие тем наших разговоров постепенно сужалось….Теперь, когда все внешние источники интеллектуального насыщения отсутствовали, часто повторяемые истории, шутки и сентенции стали раздражать, и желание общаться практически свелось к нулю. Отвлеченные идеи, содержащиеся в журналах, послужили мне инструментом исследования на тему, что же может быть источником мыслей… По сути, посредством пересказывания мыслей из журналов, к всеобщему удовлетворению, было показано, что разум всего лишь перерабатывает впечатления, поступающие извне… Каждый, кто имеет широкие познания в психологии, пройдя через полярную ночь, станет твердым сторонником бихевиоризма с его идеей об основополагающем влиянии на мышление внешних впечатлений».

В отличие от Аструпа и Кука, Джибсон тяготился тяжелой арктической работой, условиями зимовки, да и компанией. В экспедицию его пригласили на должность заместителя начальника, но Пири быстро разочаровался в атлете. Претензии начальника к Джибсону – самые неприятные из тех, которые могут быть адресованы члену полярного отряда:

…легкомысленность и очевидное отсутствие самого понятия ответственности.

…либо лень, либо трусость отвращает его от путешествия на ледник…

Джибсон чувствовал отношение Пири и, конечно, не соглашался с его оценками. Брайс пишет: «В своем дневнике Джибсон стал называть Пири не иначе как “инвалид”, а миссис Пири, которая не переставала всем рассказывать о достоинствах мужа, – “обузой”. “Все мои думы сейчас занимает одна мысль – это неуместность женщин в арктических регионах. Неважно, кто они и что собой представляют”».

У Джибсона росла неприязнь и к доктору: «…идеи Кука самые нелепые. И другие зачем-то тратят время на споры с ним… Некоторые из его утверждений, хотя не так изящны, как аргументы сэра Исаака Ньютона, весьма оригинальны. Он очень болезненно воспринимает любое неприятие его идей или улыбки касательно его утверждений».

«Мне приходится прилагать определенные усилия, чтобы оставаться любезным с бывшим молочником, ныне – немецким доктором, который облокачивается на мое плечо и поглаживает меня ладонью, пока я улыбаюсь ему и выкладываю шутки, хотя на самом деле готов взорваться. Я могу продолжить и рассказать что-то подобное и о других, но я не буду. Это некрасиво, да и какой смысл».

Все объяснимо и типично. Но полярная зимовка трудна и опасна не только психологической несовместимостью людей. Случается и так, что внешние негативные факторы, непредсказуемо соединяясь, ставят людей буквально на грань катастрофы. Вот три истории из жизни Пири и его спутников.

Первая – достаточно комичная, но за действиями всех участников сценки, которую описывает лейтенант, угадывается панический страх перед огнем, грозящим пожаром, который для любого полярного зимовья может мгновенно стать трагедией.

Роберт Пири:

13 января – день происшествия: едва не начался пожар. Аструп уронил с полки ящик со спичками, и они рассыпались на печку и вокруг нее. Спички моментально вспыхнули. Доктор Кук, дежуривший на ночной вахте и спавший на ближайшей к печке скамье, спрыгнул прямо в спальном мешке на пол и упал как раз «вовремя» – я с размаху выплеснул полное ведро воды, которая по большей части попала доктору прямо в лицо. Второе полное ведро, моментально последовавшее за первым, убедило доктора Кука в слаженности и четкости действий «пожарного отделения» и заставило его в замешательстве отступить. Третьим ведром огонь был потушен.

Второй случай Пири называет

самым серьезным событием экспедиции 1891–1892 годов во время работы на ледяном покрове.

13 февраля Джибсон и Вергоев были посланы на расстояние 7–8 километров от дома с заданием построить снежный дом – иглу – для наблюдения за первым после полярной ночи восходом солнца. Они вернулись, «сообщив, что стены иглу окончены, но им не удалось, хотя они и принимались за дело несколько раз, построить кровлю». Высоту места они определили в 2050 футов.

Как строится иглу? Снежные блоки, которые вырезаются или выпиливаются из достаточно твердого снега, укладываются по окружности, и это служит фундаментом. Сверху мастерится второй ряд, меньшего диаметра. И так далее. Идея состоит в том, чтобы возвести купол, поэтому снежные заготовки – это не ровные кирпичи-параллелепипеды, а несколько скошенные, и скошенные именно в той части, которая смотрит внутрь дома. Как быстро должно происходить сужение дома? Хороший вопрос. Наверное, между диаметром пола и высотой иглу существует некоторое наилучшее соотношение, однако искушенный строитель полагается, конечно, не на математику, а на свои опыт и интуицию. Ведь значение имеют и ширина блоков, и их высота, и то, насколько крепко спрессован снег. Изобрели иглу инуиты. Научиться возводить эти удобные дома несложно. Самое трудное, как догадывается читатель, положить последний блок – замкнуть крышу. Вход в иглу вырубается в стене с подветренной стороны, собственно, это не вход, а лаз.

По словам Пири, Джибсон и Вергоев возвели стены высотой 4,5 фута, длиной 9 футов и шириной 6 футов. Пири упоминает об углах, а это значит, что снежные блоки в основании дома образовывали прямоугольник. То есть построена была четырехстенная избушка, которую Пири называет иглу. Снег – великолепный строительный материал, но дом с углами не будет ветроустойчивым.

На следующий день к недострою прибыли Пири, Кук и Аструп. Из лыж и снегоступов они соорудили настил, на который «положили снежные глыбы»: так образовалась крыша.

Путешественники заползли внутрь, на спиртовке приготовили ужин и, оставив на себе только нижнее белье, уютно устроились в спальных мешках. Меховые штаны были положены под головы, меховые куртки использовались как подстилки. Порывы ветра усилились, но в доме было тепло, в 21 час температура равнялась +22°[26 - По шкале Фаренгейта. Соотношение температурных шкал Фаренгейта и Цельсия см. в приложении.].

Пири рассказывает:

Я проснулся от покалывания мелкого снега, летевшего мне в лицо. Я зажег свечу и увидел, что было 4 часа утра. Вход в иглу уже был полностью занесен снегом, а ветер проделал небольшое отверстие в стене. Через эту дыру и влетал снег, покрывший уже на несколько дюймов нижнюю часть моего спального мешка и плечи и голову доктора, лежавшего в противоположном направлении. Доктор поспешно вскочил, заткнул дыру снегом, перевернул свой спальный мешок и лег в одном направлении со мной и Аструпом.

Я заснул, с тем чтобы снова проснуться от шума бури и от снега, летящего мне в лицо. Посмотрев в ноги, я увидел при слабом свете дня, что ветер снес угол иглу, совершенно занес снегом часть нашего жилища и быстро засыпал нас. На моих глазах кровля и стена исчезали, словно мелкий песок, когда на него плеснули водой. Я с трудом выбрался из засыпавшего нас сугроба… и разбудил доктора Кука. Он также успел вылезти, но Аструп, лежавший с другой стороны иглу, не мог выбраться из сугроба.

Кук приоткрыл отверстие спальника, чтобы Аструп не задохнулся, Пири же принялся его откапывать. Лишенные крыши над головой Пири и его спутники расположились полусидя, спиной к натиску бури. Кука и Аструпа снова быстро занесло снегом, потребовались новые раскопки, которые, к большой радости неудачников, принесли побочные результаты: попалось съестное – пеммикан и галеты. Им удалось перекусить, а тем временем наступила вторая ночь.

Мы лежали на ледяном покрове без меховой одежды, на высоте 2000 футов над уровнем моря, на вершине сугроба, под которым была погребена наша снежная хижина. Снег пролетал над нами с таким ревом, что я был вынужден кричать изо всех сил, чтобы меня услышал Аструп, лежавший буквально рядом. Прошло около часа, давившая на меня тяжесть тела Аструпа и снега стали просто невыносимыми. Я выбрался из снега, отполз немного в сторону по направлению ветра и лег в углубление сбоку громадного сугроба, наметенного на дом. Здесь я провел ночь, сидя спиной к ветру и боком к сугробу. Прижимая подбородок к груди, я сметал снег с лица, а поднимая голову, я скорее чувствовал, чем видел 2 темных распростертых предмета, в сторону которых я кричал, спрашивая, тепло ли им.

Несколько раз я начинал дремать, но большую часть времени размышлял о том, как выбраться из сложившейся ситуации, особенно если буря продолжится еще несколько дней. Больше всего меня беспокоило то, что наша верхняя одежда и обувь остались глубоко под снегом; мне удалось спасти только мои собачьи штаны. Их и лопату я держал около себя…

Я снова задремал, но внезапно проснулся, услышав шум, как будто падал град, и, выставив руку из мешка, почувствовал крупные капли дождя, замерзавшие прямо на лету. Подвигавшись в мешке, я почувствовал, что он сильно задубел, но, к счастью, еще не примерз. Посоветовав моим спутникам раскачиваться из стороны в сторону вместе с мешками, чтобы не примерзнуть к снегу, я с беспокойством ожидал развития событий…

К моему безграничному облегчению, дождь длился не более часа, а затем снова начал падать снег. Ветер также вскоре прекратил свои постоянные и однообразные завывания и налетал перемежающимися порывами… Я снова заснул. Проснувшись, я увидел, что отверстие моего капюшона затянуто льдом, но ветер был много слабее, и промежутки между его порывами продолжительнее. Выставив руку и счистив наледь, я с удовлетворением отметил, что внутренний лед был залит лунным светом; луна только что выглянула из-за черных туч…

Я немедленно сообщил приятную новость своим спутникам и узнал от доктора, что ему было холодно. Я пополз к нему, не вылезая из мешка, и лег у изголовья, с наветренной стороны. Но так как ему не стало теплее, а температура быстро понижалась, я вернулся назад, взял лопату и вырыл яму в снегу. Затем я распустил завязки мешка доктора, снял с рукавов наледь, поправил капюшон и помог ему доползти до ямы, в которой он и устроился. Для защиты от снега я положил ему на голову свои штаны, а сам лег у наветренного края ямы над ним. Я с радостью отметил, что полная защита от ветра вкупе с движением восстановили его температуру и ему стало совсем тепло.

Мы лежали таким образом в течение нескольких часов; ветер постепенно утихал, день становился светлее. Я попросил Аструпа, одетого теплее всех, попытаться откопать нашу одежду. Но прежде мне нужно было помочь ему: развязать мешок, очистить наледь с отверстия капюшона и помочь ему сесть. К несчастью, один из рукавов его мешка оторвался, и его рука замерзла до такой степени, что он не мог больше работать, поэтому я велел ему лечь, а сам взял лопату… С большим трудом, из-за очень твердого снега, замерзших рук и неудобства работы в спальном мешке, я откопал меховую куртку, пару штанов и пару комаг. Аструп переоделся в них и, быстро пробежавшись, чтобы размяться, взял лопату и продолжил отбрасывать снег. Температура была +3°…

Как только Аструп откопал вторую куртку, пару штанов и пару комаг, я отправил его помочь доктору Куку надеть их. Доктор снова совершенно окоченел и хотел вылезти из мешка, чтобы подвигаться и согреться.

Пока они занимались всем этим, я отрыл в своем углу иглу спиртовку, чай, сахар и молоко и вскипятил воду. Было 11:45 утра.

До появления солнца (местный полдень) оставалось 15 минут. Приближался прекрасный момент – победители невзгод должны были увидеть долгожданное божественное светило.

И золотой диск выплыл. Пири с восторгом пишет:

Ни богатство, ни слава никогда не затмят в моей памяти воспоминания о том торжественном моменте, когда я, ликуя вместе со сверкающими волнами великого белого моря, радовался возвращению солнца на ледяном покрове…

Пири, Кук и Аструп провели двое суток в борьбе со смертью. Они уцелели, помогая друг другу, придерживаясь некой коллективной стратегии. Пири, наделенный большой физической силой и выносливостью, ощутил, я думаю, огромное счастье от того, что сумел помочь своим спутникам. Именно после таких испытаний люди сближаются и начинают верить друг другу.

Несмотря на два дня удивительного сближения со своими товарищами, Пири не может написать: «Мы, ликуя… радовались…» Даже теперь слово «мы» не дается лейтенанту.

И третья история. Через три дня после благополучного возвращения Кук и Аструп в сопровождении собаки по кличке Джек направились к вершине утеса в 3–4 километрах от дома, чтобы воздвигнуть там пирамиду из камней для топографических наблюдений. По крутой и скользкой поверхности, выбивая ступени задником снегоступа, Кук и Аструп карабкались вверх. Стало темнеть, и разумно было бы повернуть назад, но, как часто бывает, спуск казался более опасным, чем движение вверх. Джек, пока мог, верно сопровождал людей, но в какой-то момент его собачьей сноровки стало не хватать, и он остался один. Идти вниз пес боялся, и с этого момента над округой в воздухе повис его жалобный вой.

Вечером знакомый нам Иква, вернувшийся в Дом Красной Скалы с той стороны, куда ушли Кук и Аструп, рассказал, что обратил внимание на шум сошедшей лавины. Другие инуиты сообщили, что в том же районе слышали крик доктора Кука и лай собаки. Лейтенант встревожился и тотчас отправился с Джибсоном на поиски.

Пири:

…мы нашли следы наших товарищей, которые вели прямо по отвесному снежному склону… Идя по следам, насколько это было возможно во мраке, мы нашли 2 или 3 места, где путники оступались и скользили, затем, в момент особенно жалобного завывания Джека, я увидел на снегу лыжу доктора Кука, упавшую сюда сверху. Немного выше нее в нескольких местах в снегу были выбоины, оставленные, по-видимому, падающими обломками лавины…

Командир предположил, что Кук и Аструп сбиты снежной лавиной и что Кук, будучи еще в сознании, сумел окликнуть проходящих мимо инуитов.

Джек, со своим собачьим инстинктом несчастья, выл рядом с двумя своими друзьями, бывшими, вероятно, без чувств. Я гнал от себя мысль, что ситуация могла быть еще хуже.

Пройдя несколько шагов вперед, я убедился в совершенной бесполезности попытки взойти наверх в темноте, без веревок или топоров…

Лучше всего было поспешить домой и вернуться назад с тремя туземцами, Вергоевым, санями, спальными мешками, фонарями и всем необходимым для немедленного спасения несчастных, как только мы доберемся до них. Я бегом вернулся домой и по дороге уже решил, что именно каждый должен делать, чтобы мы могли отправиться назад менее чем через 10 минут. Я толкнул дверь, с моих губ уже было готово сорваться первое приказание, но представшая перед моими глазами картина заставила меня замолчать.

За столом сидели наши два путника и с аппетитом поглощали ужин. Часы в столовой показывали 11:45 вечера. Только те, кому довелось побывать в подобной ситуации, поймут охватившее меня чувство облегчения.

Разгадка была чрезвычайно проста. Добравшись до вершины утеса, Кук и Аструп нашли плато, которое вывело их к легкому спуску.

Пири:

Этот случай может показаться смешным. Возможно, что мрак большой ночи сделал меня слишком чувствительным, однако ко мне, словно кошмарный сон, возвращается воспоминание о том моменте, когда из темноты беззвездной ночи до меня донесся жалобный вой Джека и я, представив своих товарищей, лежащих мертвыми или искалеченными, размышлял о вероятности катастрофы. И мои страхи были небезосновательными. Шесть месяцев спустя другой член моей партии, молодой Вергоев, исчез бесследно при полном свете длинного летнего дня; это несчастье произошло в ситуации, которая казалась гораздо менее опасной, чем только что описанная.

Дошла очередь до спасения Джека. Назавтра отряд из супругов Пири и Аструпа попытался вызволить пса, но безуспешно. На следующий день к рискованной операции приступили Пири и Кук. Лейтенант рассказывает:

Бурные снежные шквалы ослепляли, не давали дышать и почти срывали нас, когда мы, прижимаясь к скале, цеплялись за узкие ступени, которые мы вырубали топорами в снегу и во льду. С чувством облегчения я, прижимая к себе воющее и дрожащее животное, наконец достиг подножия утесов: мое лицо было исколото снегом почти до крови, ноги и руки болели от постоянного напряжения при спуске.

В эту историю встраивается размолвка Пири с Вергоевым, о которой стоит упомянуть.

После очередных метеорологических наблюдений Вергоев отправился к скалам, до которых было 2 мили, чтобы увидеть солнце. Услышав лай Джека, Джон вскарабкался к псу и готов был сойти вниз вместе с собакой, но у подножия скал появилась группа спасения во главе с Пири. Взволнованный всем случившимся начальник запретил Вергоеву спускаться, что, видимо, было в самом деле не просто, и парню ничего не оставалось, как, оставив собаку на старом месте, продолжить подъем и окружным путем через 3,5 часа вернуться к дому.

Из дневниковой записи Вергоева мы узнаем о разборе происшествия: «Он сказал мне при всех, что я совершил безрассудную глупость, нарушив приказ не отходить более чем на 500 ярдов от дома; он говорил об этом около 5 минут, что было излишне. Заканчивая, мистер Пири немного сменил тон и любезно спросил меня о том, когда я вернулся. Я ответил ему, и он сказал, что я очень быстро преодолел расстояние. Вероятно, мистер Пири решил, что его выговор эффективно подействует на меня и можно прекращать, поэтому, не желая расстраивать меня, он сменил тему. Так или иначе, не было необходимости устраивать мне выволочку при всех, тем более что у меня не было злого умысла. Тем не менее я считаю, что правило о 500 ярдах призвано лишь нагонять страх».

Очевидно, Вергоев неправ. Пири трудно сдержаться, и, кроме того, у него появился отличный повод донести до ушей всех участников экспедиции постулаты безопасности. В дневнике лейтенант пометил:

Шальная выходка Вергоева, лекция, прочитанная ему мной.

Однако публичный выговор, уязвивший Вергоева, имел пагубные последствия. Брайс пишет: «Однажды вечером Вергоев признался Куку, что не хочет возвращаться назад с остальными членами экспедиции. Вергоева угнетало и раздражало отношение к нему четы Пири. Молодой человек считал, что, судя по публичному выговору, лейтенант не верит в него. Он [Вергоев] сказал, что вполне мог бы жить как эскимосы, и намекнул также, что ему по силам совершить путешествие к самой северной, недостигнутой точке Гренландии или даже попробовать достичь Северного полюса».

Пири, пытаясь загладить свою вину, подарил молодому человеку пару штанов из медвежьей шкуры и рукавицы. 30 марта Вергоев в дневнике словно пожаловался: «Я совсем не хотел [брать рукавицы], так как он [Пири] мне был неприятен, [но] я едва ли мог отказаться и взял их».

30 апреля должен был начаться поход через Гренландию, ради которого люди приплыли сюда и вынесли столько мучений.

Дневник Вергоева, 26 апреля: «Вечером, когда я один вышел на улицу, чтобы принести лед, ко мне подошел Пири и сказал, что, ввиду того что я проявил большой интерес к метеорологическим и приливным наблюдениям, он решил не отправлять меня в долгое путешествие на ледник, а дать мне возможность спокойно вести эти наблюдения. Миссис Пири и я останемся в доме вдвоем, пока через неделю или 10 дней не вернется отряд поддержки. Я поговорил с ним откровенно. Я спросил его, будут ли ограничения по дальности прогулок, он сказал, что нет. Также мы упомянули о выговоре, который я получил 20 февраля. Он извинился и сказал, что если обидел меня, то очень сожалеет и все в таком роде, что сломанная нога сделала его раздражительным. Он сказал, что результаты моих наблюдений должны быть одними из важнейших материалов путешествия».

Уимс считает, что «это, вероятно, было чем-то вроде дипломатического триумфа для Пири: ненадежный, непредсказуемый Вергоев был устранен от какой-либо роли в экспедиции, но сам он не осознавал этого и не возмущался».

Не совсем так. Согласен, Пири сделал то, что мог: одарил, приободрил, извинился. Но, сняв ограничение на дальность маршрутов, в своей деланой лояльности он зашел слишком далеко. Для Вергоева именно это разрешение Пири стало моральной компенсацией, потому он и успокоился. Полярная ночь сменилась полярным днем, но путешествия в одиночку по ледникам и при дневном свете крайне опасны. Вергоев, прося разрешение, не осознавал риска. Пири опасность, скорее всего, оценивал правильно, но отказать не решился, боясь усугубить и без того непростую ситуацию.

Наконец долгожданное путешествие началось. Кук, Джибсон, Аструп и пять инуитов подняли снаряжение по скалам на ледяное плато. Выше местные идти отказались – по их убеждению, ледяной купол был населен душами умерших.

Когда 3 мая Пири и Хенсон присоединились к передовому отряду, стряслись три беды: Кук на собачьей упряжке проехал по лыжам Пири, сломав их, из нескольких бутылей вылилось горючее, а Хенсон отморозил пятку. Пири в дневнике отметил:

Я был рад, что он сказал нам о своей проблеме сейчас, а не позже, ни в коем случае я не жалел, что ему приходится вернуться. Это будет лучше для Джо.

Джибсон проводил Хенсона до дома и 10 мая вновь присоединился к отряду, доставив новые лыжи и спирт. Движение возобновилось, но налетела невероятная буря, разметавшая лагерь и унесшая часть снаряжения вниз по склону. Вырвавшиеся собаки уничтожили изрядную долю продуктов, но самое ужасное – псы заболели пиблокто[27 - Piblockto на местном языке – бешенство.], что поставило все предприятие на грань срыва. Четыре собаки умерли. Ловя разбежавшихся животных, люди буквально сражались с ними. Одна из собак сильно покусала Пири.

Снаряжение для похода по леднику

Инуит-каюр и собаки

14 мая буря утихла, и потянулись монотонные дни.

На расстоянии 130 миль от бухты Мак-Кормик Пири обратился к спутникам с сакраментальным вопросом, кто готов идти с ним в белую неизвестность:

…Я напомнил им о том, что говорил ранней весной: …я выберу из них спутника, с которым продолжу путешествие. Они пробыли довольно долго на ледяном покрове и понимают, что это предприятие – не детская игра, что для вызвавшегося нет пути назад. Я добавил также, что многим покажется опасным, даже безумным, что два человека отправляются в эти неизвестные области, не имея другой надежды на безопасное возвращение, кроме как на свои ресурсы и здоровье. Лично я не считал это предприятие опасным, но каждый должен решить за себя. Доктор первым вызвался идти, за ним Джибсон и Аструп. В итоге я принял решение: Аструп пойдет со мной… доктор Кук по прибытии к Красной скале примет на себя обязанности начальника до моего возвращения…

В Доме Красной Скалы от руководителя зависели безопасность миссис Пири и остальных членов команды, сохранность имущества и результатов научных исследований. К тому же Пири мог и не вернуться из своего рискованного путешествия. В этом случае попытка организовать спасательные работы и возвращение экспедиции домой полностью ложились на плечи нового командира.

Если бы Хенсон не отморозил пятку, то, возможно, он был бы включен в маршрутную группу, но ясно, что ни он, ни Аструп на роль заместителя Пири во время его отсутствия не годились. Эндрю Фримен рассказывает, что накануне разговора о том, кто станет спутником Пири в санном маршруте, лейтенант конфиденциально сообщил Куку, что именно он будет главным в Доме Красной Скалы, в поход же Пири пригласит либо Джибсона, либо Аструпа. Назначение Кука, несомненно, правильное решение. На следующий день отряд разделился: Пири и Аструп с 14 собаками и двумя санями, нагруженными до предела, пошли дальше, Кук и Джибсон с двумя псами и рационами на 10 дней повернули назад.

Тем временем отношения Вергоева и миссис Пири накалились до предела. Причиной могло быть нервное истощение Джозефины, которую изводили суеверные разговоры инуитов о том, что ее муж не вернется с купола. Во время полярной ночи вся компания разделилась: семья Пири плюс Хенсон – с одной стороны, остальные – с другой. Но если Кук, Аструп и Джибсон договорились не падать духом и извлекать для себя пользу из арктической жизни, то у Вергоева неприязнь к семье Пири росла и в какой-то момент, по-видимому, затмила все остальные чувства. Попытки компаньонов отвлечь его от обид не помогали. Чтобы ослабить напряжение, по возвращении Кук и Джибсон позвали Вергоева в недельное плавание по заливу Инглфилд и бухте Боуден. Молодой человек радовался путешествию, но в верхней части бухты удивил спутников, объявив, что с этого места пойдет к Дому Красной Скалы по суше. Кук отговаривал Вергоева, ссылаясь на опасные ледниковые трещины на пути и строгое правило: длительные маршруты в одиночку запрещены. Вергоев настоял на своем и через отведенное время появился дома.

В санном походе все сложилось благополучно, можно сказать – стандартно. На ровном леднике скорость возросла до 20 миль в день. Путники страдали от нестерпимого солнца, поэтому сменили режим работы и отдыха: ночью, когда солнце било в спину, шли, а днем стояли лагерем. Они не строили иглу, ограничиваясь стенкой из снежных блоков, предохранявшей от ветра. Спальные мешки не распаковывали – меховой одежды для сна было вполне достаточно. Опасные трещины встречались, но были локализованы. Уже на восточном берегу Пири и Аструп убили несколько овцебыков – свежее мясо отлично восстановило силы людей и собак.

Оба мечтали о севере, но возникающая перед ними земля заставляла их уходить вправо, идти на восток и даже отклоняться к югу. Пири:

30 июня 1892 г. Еще меньше расположен писать, чем в предыдущие 3 или 4 дня. Не покидает чувство, что моя многолетняя мечта оборвалась… Я еще не был на 82-м меридиане. Но я сделаю все, что может сделать человек.

Аструп: «Во время нашего движения по материковому льду мы перекинулись всего несколькими словами. Обычно мы довольствовались тем, что думали, и, признаюсь, перед тем как в эти дни ложиться спать, я давал волю своим мыслям. Они летели к северу за ближайшую широту, пока не достигали 85-й параллели, где в своем воображении я представлял себе самую северную точку Гренландии. Еще неделя, и мы, похоже, будем там. “Мы должны быть там. Если только не подведет материковый лед… не остановит… Но тогда почему мы с такой скоростью устремились сегодня вниз? Не потому ли, что ‘царственная тропа’, как мистер Пири называет ее, приближается к концу?.. Действительно ли смысл нашей жизни состоит в том, чтобы проникнуть как можно дальше на север, чего никогда не делал ни один смертный?.. Приблизиться к самому Северному полюсу?.. И с таким нехитрым снаряжением… У нас хватает сил и энтузиазма… Если только проклятый ледник не сыграет с нами злую шутку!..”

Звезды и полосы на скале Флота. 4 июля 1892 года (вверху). Скала Флота. Подписи из книги Р. Пири

Но жизнь полна горьких разочарований. В тот вечер, едва мы отправились, как уже в третий раз в поле зрения появилась земля, которая преградила нам путь».

4 июля они забрались на гигантский утес, с которого осмотрели окрестности. Пири назовет это место скалой Флота[28 - Navy Cliff.].

Канал Пири

Дневник Пири:

…мое скромное открытие – лишь фьорд Гренландии, вместо моей цели многих лет – Северного мыса.