скачать книгу бесплатно
– Потому что я здесь, а могла бы быть совсем в другом месте.
– Вы должны чаще пить, – заметил Бойлен, похлопав ее по руке своей твердой сухой ладонью. – Вам это идет. Вы такая красивая, детка, красивая, красивая.
– Мне тоже так кажется, – сказала Гретхен, и теперь уже рассмеялся Бойлен. – Но только сегодня, – смущенно поправилась она.
Когда официант подал кофе, Гретхен была совсем пьяна. Поскольку с ней никогда раньше такого не случалось, она не понимала, в чем дело, и сознавала лишь, что все краски стали ярче, река внизу окрасилась кобальтом, а заходившее над далекими утесами солнце отливало ослепительным золотом. Все, что попадало ей в рот, отдавало летом, а мужчина, сидевший напротив, из незнакомца и ее хозяина превратился в самого лучшего, близкого друга. Его симпатичное загорелое лицо было добрым и светилось искренним вниманием, прикосновения его рук несли доброжелательность, его смех был заслуженной наградой ее остроумию. И она могла поделиться с ним всеми своими секретами, рассказать о самом сокровенном.
Она рассказывала ему разные забавные истории из жизни госпиталя: про солдата, которому восторженная француженка, приветствуя войска союзников, вступавшие в Париж, попала в глаз бутылкой, и его наградили «Багряным сердцем» за то, что у него появилось двойное видение при исполнении служебных обязанностей; и про медсестру и молодого солдатика, которые каждую ночь занимались любовью в машине скорой помощи, пока однажды ночью машину не вызвали к больному и их увезли совсем голыми в Поукипси.
Рассказывая об этом, она все больше преисполнялась сознания своей уникальности – такая интересная особа, которая ведет такую разнообразную, полноценную жизнь. Она рассказала о том, с какими столкнулась проблемами, когда в последнем классе школы играла Розалинду в «Как вам это понравится». Мистер Поллак, режиссер, ставивший спектакль и видевший с десяток Розалинд на Бродвее, сказал, что она будет преступницей, если загубит свой талант. А за год до этого она играла Порцию и какое-то время думала, не получится ли из нее блестящего адвоката. Она считала, что женщины в наше время должны заниматься чем-то серьезным, а не выходить замуж и сидеть дома с детьми.
Она была намерена посвятить Тедди (когда принесли десерт, мистер Бойлен был для нее уже просто Тедди) в свою величайшую тайну, не известную ни одной живой душе: как только кончится война, она уедет в Нью-Йорк и станет актрисой. Она прочитала ему монолог из «Как вам это понравится». Язык у нее слегка заплетался от двух бокалов «Дайкири», вина и двух рюмочек «Бенедиктина». Тедди почтительно поцеловал ей руку, и она приняла это как должное, радуясь изяществу игривой цитаты.
Согретая неослабевающим вниманием своего кавалера, она чувствовала себя блистательной, яркой, неотразимой. Она расстегнула две верхние пуговицы платья. Пусть видят, как она прекрасна. Впрочем, в ресторане действительно было безумно жарко. Она говорила о вещах, о которых не принято говорить, произносила вслух слова, которые до этого видела только написанными на заборах. Она достигла полной раскованности – привилегии аристократов.
– Я вообще не обращаю на них внимания, – ответила она на вопрос Бойлена о мужчинах, работающих с ней в конторе. – Суетятся, как щенки. Провинциальные донжуаны. Сводят тебя в кино, угостят мороженым, а потом в машине лезут целоваться, лапают, сопят, как подыхающий олень, пытаются просунуть язык тебе в рот. Нет, это не для меня. У меня другие планы, я не спешу! – Она резко поднялась из-за стола. – Спасибо за восхитительный обед. – И после паузы добавила: – Мне нужно в туалет. – Никогда раньше она не осмелилась бы сказать такое ни одному мужчине. Хотя иной раз в кино или на вечеринках у нее чуть не лопался пузырь.
Тедди тоже встал.
– В холле первая дверь налево, – подсказал он. О, Тедди всегда все знает, он везде как дома.
Она пошла через зал, удивляясь тому, что он, оказывается, опустел. Она ощущала на себе взгляд светлых умных глаз Бойлена и шла намеренно медленно. У нее хорошая осанка – она знала это. У нее длинная белая шея и пышные волосы. И она знала это. У нее тонкая талия, округлые бедра и красивые ноги. Она все это знала и потому шла медленно – пусть Тедди все видит и запоминает.
В туалете, взглянув на себя в зеркало, она стерла с губ остатки помады. «У меня большой красивый рот, – сказала она своему отражению. – Почему же я, дура, крашусь, как старая галоша?!»
Когда она вышла, Бойлен уже расплатился и стоял у входа в бар, дожидаясь ее. Натягивая перчатку на левую руку, он меланхолично смотрел на Гретхен.
– Я куплю тебе красное платье, – неожиданно сказал он. – Пронзительно-красное. Чтобы подчеркнуть поразительный цвет твоего лица и смоль твоих волос. Когда ты будешь входить в ресторан, все мужчины будут падать перед тобой на колени.
Она рассмеялась: красное – ее цвет. Именно так должен вести себя с женщиной настоящий мужчина!
Она взяла его под руку, и они пошли к машине.
На улице похолодало, и Бойлен поднял верх машины. Внутри было тепло и уютно. Они ехали медленно, с открытыми окнами, рука Бойлена, с которой он предусмотрительно снял перчатку, лежала на ее руке на сиденье машины. К сладковатому аромату выпитого ими примешивался запах кожи.
– А теперь скажи правду: что ты делала на автобусной остановке у пристани? – спросил он.
Гретхен хихикнула.
– Ты как-то нехорошо смеешься.
– А я была там с нехорошей целью, – игриво ответила она.
Какое-то время они ехали молча. На дороге никого не было, и они ехали меж окаймлявших дорогу деревьев, попадая то в длинную полосу тени, то в полосу бледной луны.
– Я жду, – сказал Тедди.
«А почему бы и нет?» – подумала Гретхен. В этот замечательный день можно говорить обо всем. Они с Тедди выше банальной ханжеской стыдливости. И она начала рассказывать о том, что случилось в госпитале. Сначала неуверенно, запинаясь, затем все свободнее.
Она описала двух негров, одиноких, увечных, единственных цветных во всем отделении, и как скромно, по-джентльменски держался Арнольд – он никогда не называл ее по имени, как другие солдаты, читал книжки, которые она ему приносила, выглядел таким неглупым, печальным: он ведь был ранен, и девушка, которую он оставил в Корнуолле, ни разу не написала ему. Потом Гретхен рассказала про ту ночь, когда он застал ее одну, в то время как все больные уже спали, и как сделал ей предложение от имени двух мужчин и пообещал восемьсот долларов.
– Будь они белыми, я пожаловалась бы полковнику. Но тут… – Тедди понимающе кивнул, но промолчал и только чуть прибавил скорости. – С того дня я ни разу не была в госпитале, – продолжала Гретхен. – Просто не могла. Я умоляла отца отпустить меня в Нью-Йорк. Мне было невыносимо оставаться в одном городе с человеком, который предлагал мне такие вещи. Но отец… С ним невозможно спорить. К тому же я не могла объяснить ему истинную причину: он поехал бы в госпиталь и задушил бы этих ребят голыми руками. А сегодня… Я вовсе не хотела идти на автостанцию. Ноги сами понесли меня туда помимо воли. Я, конечно, и не думала заходить в тот дом. Наверное, мне просто хотелось выяснить, там ли они и действительно ли есть мужчины, которые способны на такое. В общем, вышла я из автобуса и остановилась на дороге. Купила кока-колы в лавке, сидела и загорала… Конечно, может, я и прошла бы немного через лес. Возможно, даже дошла бы до самого дома. Просто так, из любопытства. Я ведь ничем не рисковала. Если бы они и заметили меня, мне ничего не стоило убежать от них. Они на своих искалеченных ногах едва ходят… – Увлеченная своим рассказом, Гретхен сидела, тупо глядя на свои туфли, и, только когда машина затормозила, с удивлением увидела, что они находятся возле автобусной остановки. Бензоколонка. Мелочная лавка. И ни души.
Машина остановилась возле той самой гравийной дорожки, что вела к реке.
– Это была просто игра, глупая женская игра, – закончила она.
– Ты лжешь, – сказал Бойлен.
– Что? – ошеломленно переспросила она. В машине было ужасно душно.
– Ты меня слышала, детка. Ты лжешь, – повторил Бойлен. – Это не было игрой. Ты хотела пойти туда и лечь с ними в постель.
– Тедди, – задыхаясь, прошептала Гретхен, – пожалуйста, откройте окно. Мне нечем дышать.
Бойлен перегнулся через нее и открыл ей дверь.
– Иди, – сказал он. – Иди, детка. Они еще там. Я уверен, тебе понравится и ты запомнишь это на всю жизнь.
– Тедди, прошу вас. – Все поплыло у нее перед глазами, а его голос то удалялся, то приближался.
– Насчет того, как потом добраться домой, не волнуйся. Я подожду тебя здесь. Мне все равно нечего делать: по субботам все мои друзья уезжают из города. Ну, иди. Потом все расскажешь. Это будет очень интересно.
– Мне надо выйти, – выдохнула Гретхен. Ей казалось, она вот-вот задохнется. Голова была тяжелой и словно распухла. С трудом выйдя из машины, она отошла к обочине и согнулась, сотрясаясь в приступе рвоты.
Бойлен неподвижно сидел в машине, глядя прямо перед собой. Когда она наконец выпрямилась, он отрывисто сказал:
– Ладно, садись обратно.
Изнуренная и подавленная, Гретхен влезла в машину и прикрыла рот рукой, чтобы не было запаха. На лбу у нее выступил холодный пот.
– На, возьми, детка, – уже без враждебности сказал Бойлен, протягивая ей пестрый шелковый носовой платок из верхнего кармана своего пиджака.
– Спасибо, – прошептала она, вытирая лицо и рот.
– Что все-таки ты хочешь, детка?
– Хочу домой, – захныкала она.
– В таком состоянии тебе едва ли можно домой, – сказал он и включил зажигание.
– Куда же вы меня везете?
– К себе, – сказал он.
Гретхен была так измучена, что не стала спорить. Она откинулась на сиденье, закрыла глаза. Они быстро помчались по шоссе.
У него дома она долго полоскала рот зубным эликсиром, и они предались любви, после чего она два часа проспала как убитая на его кровати. Затем он без звука отвез ее к дому.
В понедельник утром, придя на работу, она увидела на своем столе длинный белый конверт. Ее имя и фамилия были отпечатаны на машинке, а в углу было написано от руки: «Лично». В конверте лежало восемь стодолларовых банкнот.
Должно быть, он встал на заре, чтобы приехать в город и пройти на завод, пока никто еще не вышел на работу.
Глава 3
В классе стояла тишина. Слышалось только поскрипывание перьев. Мисс Лено сидела за столом и читала, изредка поднимая глаза и прощупывая взглядом ряды парт. Она дала ученикам полчаса на сочинение «Франко-американская дружба». Склонившись над партой в глубине класса, Рудольф подумал, что мисс Лено, возможно, и красивая, и француженка, но воображения у нее ни на грош.
Полбалла будет снято за ошибку в написании и целый балл за погрешность в грамматике. Сочинение надо было написать на три странички.
Рудольф быстро написал эти три страницы. Он единственный во всем классе за сочинения и диктанты на французском получал отличные оценки. Он так хорошо владел языком, что мисс Лено заподозрила, не говорят ли его родители по-французски.
– Джордах – это же не американская фамилия, – сказала она.
Намек чувствительно задел Рудольфа. Он хотел выделяться среди окружающих, но не тем, что он – неамериканец. Его отец – немец, сказал он мисс Лено, но дома они говорят по-английски, разве что иногда проскакивает какое-нибудь немецкое слово.
– Ты уверен, что твой отец не из Эльзас-Лотарингии? – не отступалась мисс Лено.
– Он из Кельна, – возразил Рудольф, – а вот дедушка был из Эльзас-Лотарингии.
– Я так и подозревала, – сказала мисс Лено.
Рудольфа огорчало, что мисс Лено, олицетворение женской красоты и очарования, предмет его лихорадочного поклонения, может хоть на миг поверить, что он лжет ей или втихую обманывает. Ему хотелось признаться ей в своих чувствах, и он представлял себе, как через несколько лет после окончания школы, учась в колледже и став уже вполне светским молодым человеком, он дождется ее у школы и с легким смешком расскажет по-французски – а к тому времени он уже будет совсем свободно владеть языком, – как он, застенчивый мальчик, обожал ее в старших классах. Кто знает, что после этого может произойти? В литературе полно рассказов о зрелых женщинах и талантливых мальчиках, об учительницах и не по летам развитых учениках…
Хмуря брови – тема казалась ему слишком банальной, – он проверил, нет ли ошибок, поменял два-три слова, затем взглянул на часы. Оставалось еще целых пятнадцать минут.
Он уставился на мисс Лено. Сегодня она особенно хороша, подумалось ему. У нее были длинные серьги, блестящее коричневое платье плотно облегало бедра, а глубокий вырез щедро открывал выпирающую из лифчика грудь. На губах рдела кровью яркая помада. Она подкрашивала губы перед каждым уроком. Ее родные содержали небольшой французский ресторан в театральном районе Нью-Йорка, и в мисс Лено было гораздо больше от бродвейской дивы, чем от парижанки, но, к счастью, Рудольф не разбирался в таких тонкостях.
От нечего делать он начал рисовать. На листке бумаги появилось лицо мисс Лено. Сходство было несомненным: локоны, обрамляющие с обеих сторон щеки, густые волнистые волосы, разделенные посредине пробором. Рудольф продолжал рисовать. Серьги, крепкая жилистая шея. На мгновение Рудольф заколебался. Дальше начиналась опасная территория. Он снова взглянул на мисс Лено. Она продолжала читать. На уроках мисс Лено не существовало проблемы дисциплины. Она безжалостно наказывала за малейшее нарушение. Поэтому могла спокойно сидеть и читать, лишь изредка посматривая на класс, чтобы удостовериться, что ученики не списывают и не подсказывают друг другу.
Рудольф дал себе волю и предался эротическим фантазиям на листке бумаги. Два полукружия очертили обнаженные груди мисс Лено. Пропорции вполне удовлетворили Рудольфа. На рисунке мисс Лено стояла у доски, на три четверти повернувшись к зрителю. В вытянутой руке – мел. Рудольф работал над портретом мисс Лено с увлечением, и каждый новый «опус» доказывал его растущее мастерство. Бедра дались ему без труда. Венерин холм он набросал по памяти, каким видел его в книжках по искусству, поэтому у него получилось не очень четко. А вот ноги получились неплохо. Ему хотелось нарисовать ее босиком, но ступни у него никогда как следует не выходили, и он обул мисс Лено в туфли на высоком каблуке с ремешками на щиколотках – она обычно носила именно такие. Поскольку он нарисовал ее стоящей у доски, надо было на доске что-нибудь написать. «Je suis folle d’amour» [3 - Я сгораю от любви (фр.).], – вывел он, тщательно копируя почерк мисс Лено. Рудольф стал заштриховывать груди мисс Лено, накладывая тени. Он решил, что рисунок выиграет, если слева на фигуру будет падать яркий свет. Он заштриховал внутреннюю сторону бедра мисс Лено. Жаль, он не знал в школе никого, кому мог бы показать рисунок и кто мог бы оценить его. Он не был уверен, что его лучшие друзья, мальчики из легкоатлетической команды, смогут бесстрастно это оценить.
Рудольф кончал заштриховывать ремешки туфель мисс Лено, когда почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Он медленно поднял голову. Мисс Лено пристально смотрела на рисунок. Она, должно быть, словно кошка прокралась по проходу, несмотря на высокие каблуки.
Рудольф застыл. Предпринимать что-либо в этой ситуации было бесполезно. Ее темные глаза с накрашенными ресницами горели яростью. Кусая напомаженные губы, она молча протянула руку. Рудольф также молча отдал ей листок. Свернув его в трубочку, чтобы никто из ребят не увидел, мисс Лено повернулась и направилась к своему столу. За минуту до звонка она громко позвала:
– Джордах!
– Да, мадам, – отозвался Рудольф. Он был горд, что голос его не дрогнул.
– После урока подойдете ко мне.
– Да, мадам, – отозвался он.
Прозвенел звонок. Начался обычный гвалт. Ученики бросились из класса в коридор. Рудольф не спеша сложил книги в портфель, а когда все ученики вышли, подошел к столу мисс Лено.
– Месье художник, – ледяным тоном судьи произнесла она, – в вашем шедевре отсутствует одна очень важная деталь. – Она открыла ящик стола и, вынув листок с рисунком, разложила его на бюваре. – Здесь нет подписи. Общеизвестно, что произведения искусства ценятся больше, если на них стоит подлинная подпись художника. Было бы жаль, если бы возникли сомнения по поводу авторства. – И она пододвинула листок к Рудольфу. – Я буду вам премного обязана, месье, – сказала она, – если вы любезно поставите свою фамилию. Отчетливо.
Рудольф достал авторучку и в нижнем правом углу листа нарочито медленно вывел свою фамилию, делая при этом вид, будто внимательно изучает рисунок. Он не собирался вести себя перед ней как перепуганный ребенок. У любви свои законы. Если он осмелился нарисовать ее нагой, он должен иметь мужество выдержать ее гнев. Подпись он украсил затейливой виньеткой.
Тяжело дыша, мисс Лено схватила рисунок.
– Месье, сегодня же вы приведете ко мне вашего отца или вашу мать после конец занятий, и быстро, – срываясь на визг, крикнула она. В минуты волнения мисс Лено не очень правильно выражалась по-английски. – Я должна сообщить им важные вещи про сына, которого они воспитали в своем доме. Я буду в школе до четырех часов. Если к этому времени вы не придете, последствия будут самые серьезные. Вы меня поняли?
– Да, мадам. Всего хорошего, – ответил Рудольф и, не торопясь, с высоко поднятой головой своей скользящей походкой вышел из класса.
Мисс Лено произнесла свою тираду так, будто только что бегом поднялась на верхний этаж.
* * *
После занятий Рудольф не зашел, как обычно, в булочную, чтобы не встречаться с матерью, а сразу же поднялся в квартиру, надеясь застать там отца. Как бы там ни было, нельзя, чтобы мать увидела этот рисунок. Отец может избить его, но это лучше, чем потом всю жизнь читать застывшее в глазах матери осуждение.
Отца дома не оказалось. Гретхен была на работе, а Том являлся домой за пять минут до ужина. Рудольф умылся и причесался – он собирался встретить свою участь, как подобает джентльмену.
Потом он спустился в булочную. Мать складывала в пакет дюжину булочек, купленных какой-то старухой, от которой пахло мокрой псиной. Когда старуха ушла, он поцеловал мать.
– Как было сегодня в школе? – спросила она, погладив его по голове.
– Нормально. А где папа?
– Наверное, на реке, – ответила Мэри и тут же настороженно спросила: – А зачем он тебе?
В семье без надобности никто никогда не интересовался, где ее муж.
– Просто так, – небрежно бросил Рудольф.
В магазин вошли двое покупателей, и, воспользовавшись этим, он помахал матери рукой, вышел из булочной и быстро зашагал к реке.
Отойдя от булочной на такое расстояние, чтобы его не было видно, Рудольф зашагал быстрее. Отец держал свою байдарку в углу старого склада на берегу и обычно два-три дня в неделю работал там, латая лодку. Рудольф молил Бога, чтобы это был один из таких дней.
Когда он подошел к складу, отец стоял на берегу возле одноместной байдарки. Лодка лежала перед ним вверх дном на козлах, и отец наждачной бумагой полировал ее. Он работал, закатав рукава, бережно колдуя над деревом. Рудольф, подходя, видел, как ритмично набухают и опадают мускулы на предплечье отца. День был теплый, и, несмотря на ветер с реки, отец вспотел.
– Привет, пап, – сказал Рудольф.
Отец поднял на него глаза, что-то буркнул и снова принялся за работу. Эту лодку, в память своей юности на Рейне, Джордах приобрел по случаю за гроши у какой-то обанкротившейся мужской школы. Она была в очень плохом состоянии, и он все время ремонтировал и смолил ее снова и снова. Сейчас она была безукоризненно чистой, а механизм, передвигавший сиденье, блестел от смазки. В Германии, выйдя из госпиталя с почти не действующей ногой, изможденный и слабый, Аксель начал с упорством фанатика заниматься гимнастикой в надежде вернуть былую силу. Позже тяжелая работа на озерных судах, а также изнурительные тренировки, которые он сам себе устраивал, проходя на гребной лодке большие расстояния, помогли ему обрести недюжинную силу. Он по-прежнему хромал и, конечно, не мог бы догнать обидчика, но, похоже, ему ничего не стоило раздавить любого своими огромными волосатыми ручищами.
– Пап… – начал Рудольф, стараясь говорить спокойно. Отец ни разу в жизни пальцем его не тронул, но он видел, как в прошлом году от одного его удара Томас упал без сознания.
– Что тебе? – спросил Аксель, проверяя широкой ладонью, насколько гладким стало днище лодки. Его руки и пальцы заросли черными волосами.
– Я насчет школы, – сказал Рудольф.
– У тебя неприятности? У тебя? – Джордах взглянул на сына с искренним удивлением.
– Неприятности, пожалуй, слишком сильно сказано, – произнес Рудольф. – Просто возникла ситуация…
– Какая еще ситуация?
– Ну, понимаешь, наша француженка… Одним словом, она хочет тебя видеть сегодня. Сейчас.
