скачать книгу бесплатно
Покинутые. Правдивые истории о трагических судьбах и поиске счастья
Надежда Андреевна Шоркина
Записки российских блогеров
«Историй, из которых состоит эта книга, много в нашей стране. Таких разных и в то же время похожих друг на друга. У каждого – свой кризис. Когда я пишу эти истории в своем блоге, их часто комментируют так: «это про меня» или «в моем дворе тоже жил такой парень», «а у моей бабушки так произошло». Потому что у каждого в жизни был свой личный кризис.
Когда такой кризис был у меня, я плакала, а маленькая дочка гладила меня по голове и говорила: «Мамочка, не пааачь, все будет каласё!»
Что помогает выживать мне и всем этим людям? Вера, что скоро настанет “каласё”».
Надежда Шоркина
Покинутые. Правдивые истории о трагических судьбах и поиске счастья
© Надежда Шоркина, 2023
© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2023
Предисловие
В детстве я любила добавлять в школьные сочинения цитату из Тютчева:
«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить».
Улавливала ли я тогда всю ее глубокую суть – не знаю. Но прочувствовала до мурашек ее сейчас, в очень непростой для нашей страны период, когда все со стремительной скоростью летит… а черт его знает, куда. Может, в пропасть, – а может, это очередной этап возрождения государства из пепла. Уж слишком много в нашей стране было кризисов, затронувших поколение наших бабушек, родителей или вот наше – тридцати-сорокалетних людей, на чей век пришлись несколько финансовых кризисов, пандемия и СВО[1 - СВО – специальная военная операция, начавшаяся 24 февраля 2022 года. (Прим. ред.)].
Я часто пишу о людях, которые переживали свой собственный кризис, – будь то финансовый, кризис отношений, кризис непонимания, кризис отчуждения, кризис потери. В этом состоянии они оказывались никому не нужными, одинокими и отверженными. Просто потому, что помочь себе выбраться из этого состояния могли только они сами. И вырваться из замкнутого круга отверженности смогли лишь те, кто осознал это.
Какого-то известного финансиста спросили: что было бы с человеком на Западе, столкнись он с кризисом, подобным произошедшему в нашей стране в 90-е годы? Ответ был: «Он бы вышел в окно».
В России – паттерн выживаемости. Мама в моем детстве часто повторяла фразу «голь на выдумки хитра». Найти выход из любой, казалось бы, безвыходной ситуации – это про нас: выживать там, где другие не выжили бы, быть счастливым, даже если это счастье не вписывается ни в один из общеизвестных стандартов.
Мне было девятнадцать лет, когда я вышла замуж. Спустя полтора года мы с мужем и грудной дочкой были вынуждены переехать в огородный массив, в домик, где не было окон, двери и потолка. Думали, что это временно, но прожили там почти пять лет.
В годы жизни там, особенно зимой, я не чувствовала себя дома. Мне было очень холодно, неуютно, я украдкой плакала, а маленькая Стася гладила меня по голове и говорила: «Мамочка, не пааачь, все будет каласе!» Но мне казалось, что «каласе» никогда не настанет. Я заходила в банки и узнавала, как можно взять ипотеку. Но уходила в отчаянии, потому что понимала, что никак. Нам – никак. Мы со своими мизерными зарплатами не сможем закрыть ее, даже если растянем на пятьдесят лет! А еще у нас не было денег на первоначальный взнос. Я мысленно возвращалась к садовому домику, а в ушах звенело от осознания безысходности.
Ненавижу холод! Как-то я написала об этом в своем блоге и нарвалась на критику. Мол, «у природы нет плохой погоды» и нечего жаловаться. Но любовь или нелюбовь к чему-то у каждого из нас складывается из жизненного опыта. Мой был такой.
Зимнее утро. На улице совсем еще темно. Я осторожно высовываю из-под одеяла ступню и тут же засовываю ее обратно. Брр! Как холодно. Но надо вылезать из своего теплого кокона наружу.
– Так! Собралась, тряпка, – подбадриваю я себя и рывком скидываю одеяло.
Кожа покрывается мелкими пупырышками. Я на цыпочках бегу к раковине, чтобы умыться ледяной водой, и немного прихожу в себя.
– Чисто теоретически я знаю, как собирается печь, – сказал мой папа.
Он долгое время был преподавателем в сельскохозяйственном училище. Как-то раз ему поручили вести дисциплину «Печное дело» – не могли найти учителя на этот предмет. Ему пришлось разбираться в этом искусстве.
И вот знания пригодились. Он не очень умело собирал по кирпичикам печь в подвале нашего дома. Эстетически она выглядела не очень, зато выполняла свою главную функцию – обогревала наше жилье.
От нее в дом шла огромная в диаметре металлическая труба, по которой дым выходил наружу. Именно она и являлась главным нагревательным элементом, отдающим свое тепло.
Через какое-то время муж сварил тепловую систему. По всему дому проходили трубки, по которым бежала нагретая от печи вода. А дымовую трубу я покрасила в розовый цвет и нарисовала на ней крупные розы. В те времена я еще умела рисовать. Я пыталась сделать наш загородный домик уютным.
Первые два года мы топили дровами. А потом муж переделал печку под угольную, и мы стали топить углем. Мелкая черная пыль летела через щели в подвале и заполняла весь дом. Потом она оседала на полу, на коврах, на стенах. Если провести по ним рукой, то оставался след. На кухне (это был старый дом из пеноблоков, оставшийся от старых хозяев) на стенах образовывался конденсат. Книги, посуда, бытовые приборы от влаги портились, покрывались плесенью. Дочка часто болела простудными заболеваниями. И немудрено: резкие перепады температуры зимой (вечером минус 30, утром всего плюс 10), угольная пыль, повышенная влажность. Когда она болела и лежала с высокой температурой, я ложилась рядом, укутывала нас одеялами и очень чутко спала, прислушиваясь к ее дыханию. И… молилась. Чтобы все было «каласе». А потом у дочки обнаружили туберкулезную палочку в крови и затаскали нас по больницам, пичкая агрессивными препаратами и просвечивая легкие рентгеном (теперь все в порядке).
Спустя четыре года муж скопил сумму на первоначальный взнос, а я пошла искать работу с «белой» зарплатой, чтобы нам дали ипотеку. И через полгода работы в пресс-службе я начала собирать документы. Тогда нам одобрили нашу первую ипотеку.
В купленной квартире не было ремонта, все было старенькое, а сама она оказалась совсем небольшой. Но зато там тепло, не было нужды топить печь, а из-под крана лилась горячая вода. Мы были счастливы!
И таких обыкновенных историй много в нашей стране. Таких разных и в то же время похожих друг на друга. У каждого – свой кризис. Когда я пишу эти истории в своем блоге, их часто комментируют так: «это про меня» или «в моем дворе тоже жил такой парень, а у моей бабушки так произошло»… знаю, это трогает читателей и не оставляет их равнодушными. Потому что у каждого в жизни был свой личный кризис.
Что помогает выживать этим людям? Вера, что скоро настанет «каласе».
Эта книга – моя попытка нарисовать паттерн выживаемости обыкновенного русского человека и усилить веру в то самое «каласе».
Икона
На дворе 50-е. Приказ по всему СССР: уничтожать церкви. Баба Лида и дед Миша были советскими людьми. Советскими, но верующими. Жили в Селтинском районе[2 - Находится в Удмуртской Республике на территории Российской Федерации. (Прим. ред.)]. Там в райцентре стояла красивая деревянная церковь. И вот поступил приказ сверху: сжечь.
Народ после войны обездоленный, нищий. Тащили из попавшей под удар церкви все, что в хозяйстве пригодится.
Мой дедушка родом из обеспеченной, но раскулаченной семьи. Родителей его сослали, а он все детство прожил с теткой. Я дедушку совсем не знала (он умер еще до моего рождения), но предполагаю, что его корни – одна из причин того, почему он один из немногих увидел ценность в иконах. Взял из церкви две. Все равно их участь – пылать в огне.
Одна была большая. Он завернул ее в газетные листы и понес домой. Другую, что поменьше, спрятал там же неподалеку (спустя время на месте ее уже не оказалось).
Пока шел с большой иконой, его спрашивали:
– Чего несешь?
– Зеркало домой купил!
Когда принес домой, бабушка ахнула: страшно такую дома держать. Загребут всех! Спрятали надежно на чердаке.
А когда волнения спали, спустили икону в избу. Мама говорит, что бабушка ей призналась, что постоянно слышала стук с чердака. Я не знаю, правда это или нет, – бабушка была очень мнительная. Но икону поставили в доме на самое видное место.
Я хорошо помню эту икону лет с пяти. Большая. По размеру, наверное, метр на полтора. Очень красивая, искусно написанная неизвестным художником. Сочные, насыщенные цвета, несмотря на ее возраст, не поблекли. На иконе был изображен образ мужчины (бабушка думала, что это Николай Угодник, мама позже сказала, что она ошибалась – это был Иисус Христос). Конечно, тогда я не знала, кто это. Красивый. Особенно цепляли глаза. Бабушка мне говорила:
– Отойди в один угол. Видишь, он смотрит на тебя. Отойди в другой – он опять смотрит на тебя.
Бабушка думала, что это волшебство. Я в свои пять – тоже. Это потом, когда я училась в художественной школе, я узнала, что у иконописцев был особый секрет: глаза на иконах должны быть расположены под определенным углом. Тогда складывается ощущение, что святой постоянно смотрит на тебя, куда бы ты ни встал.
И вот как-то я приехала к бабушке в гости в деревню, а у нее чего-то не хватает. Вижу, иконы в углу нет. Я удивленно смотрю на бабушку, а она в ответ:
– Украли…
Ничего больше мне не сказала. Она была расстроена, а еще ей, видно, было стыдно, что позволила украсть семейную ценность.
Потом мы узнали от тети Тани, сестры моей мамы, что приезжали два «гастролера». В деревне подтвердили, что мужчина и женщина были неместные. Пришли, втерлись в доверие, угостили пожилую вдову. А бабушка жила одна и временами любила выпить. В итоге гости что-то подмешали ей в вино (или в водочку, кто ж теперь знает). Проспала двое суток. Проснулась – нет иконы, а их и след простыл. Никто не видел, откуда приехали и куда уехали.
Так и не стало в доме иконы, которая, по вере бабушки, оберегала ее дом. Бабушка стала хворать. А в начале 2000-х у нее произошел инсульт, после которого она прожила года два-три.
На самом деле это всего лишь картина. Да, ценная, да, красивая и дорогая. Но настоящая ценность – всегда в близких нам людях. Берегите их!
Воришка
Когда началась война, Митьке было всего четыре года. Отца забрали на фронт в первые месяцы войны. Митька смутно помнит, как его провожали.
Его отец и еще несколько деревенских мужиков сели в телегу, погрузили туда же вещмешки. Бабы выли. Митька наблюдал за этим и не понимал почему. Ну, уезжают и уезжают, чего ж такого. Мамка ж рядом.
Мама Мити не так давно родила. Сестренка была смешная, пахла молочком. Присосется к мамкиной титьке и смешно посапывает. Митька то и дело с завистью поглядывал на Катюшку. Сладкое, небось, молочко-то? Но он уже большой, взрослый мужик. Когда его спрашивали, сколько годочков исполнилось, важно отгибал четыре пальца.
– Теперь ты за старшего остаешься, – как-то сказала ему мама. – Я работать в колхоз пойду. Ты за Катюшкой приглядывай, у коровы в хлеву почисти, картошки свари к вечеру.
Митька забылся, заигрался, про картошку вспомнил, когда проголодался. А хлев и вовсе не почистил. Мама вернулась к вечеру, вичкой[3 - Вичка – тонкая, гибкая ветка. (Прим. ред.)] с досады отхлестала, чтоб неповадно было от работы отлынивать.
Так и закрепились за ним эти обязанности, пока Катюшка не подросла. Вставал ранехонько. Мать в четыре утра уходила на работу. Он тут же в хлев бежал. Хлев был общий на несколько домов, так что бежать приходилось дальше своего двора. Валенки отцовские большущие еще для него, Митька постоянно вываливался из них, поэтому до хлева добегал босыми ногами. А потом прыгал в теплую вонючую жижу в хлеву по самую щиколотку. Тепло…
Шел третий год войны. От отца никаких вестей. Мама работала на благо фронта в колхозе. Корову к тому времени у них давно забрали. Раньше хоть молоко прямо из-под коровы попить можно было. А теперь – лепешки из лебеды и сухого мха да гнилая картошка, та, что забыли при сборе урожая в земле. Летом можно было ягодами, грибами полакомиться. Всю рожь да пшеницу отправляли на фронт. Самое острое чувство, которое испытывал в те годы Митька, – голод: засыпал с мыслью о еде, просыпался с такой же мыслью.
К тому времени его определили помощником на кухню. Мать подсуетилась. Может, где чего и перехватит. Хоть не такой голодный будет. И правда – то и дело что-нибудь перепадало. Но каждый раз его начинала грызть совесть. Катюшка-то дома голоднючая.
В октябре женщины убирали картофель в поле. Обедали там же. Разожгли костер, а картофель в углях запекли. Когда все ушли обратно на поле, Митька разворошил золу и нашел пять-шесть картофелин. Оглянулся по сторонам – никого нет. Схватил картошку и за пазуху напихал, чтоб никто не видел. Иначе страшное дело: одну женщину в деревне под суд отдали за то, что горсть зерна взяла своим детям.
А картошка горячая, жжет кожу под рубахой. Невыносимо так жжет. Митька со всей дури припустил домой. Пока перебегал через мост небольшой речушки, выронил. Не было мочи терпеть, на коже волдыри появились. Картошка рассыпалась по берегу. Митька спустился, немного остудил ее в воде, все так же озираясь по сторонам, и обратно за пазуху положил.
Домой прибежал и вывалил перед Катюшкой добычу. Довольный. Сам пару картошек вместе с горелой корочкой съел. Остальное – сестренке.
После голода от неожиданной порции пищи живот к вечеру невыносимо закрутило. Но юный организм справился.
Всю войну так и прожили. Голодно, холодно. Отец с фронта так и не вернулся. Остались Митька с Катькой сиротами. Но мама вырастила и подняла их сама.
Митька пошел служить в милицию. На пенсию вышел уже совсем в другой стране сотрудником МВД.
Когда появляются свои дети, начинаешь остро ощущать их возраст. Вот четыре года… ну что он может? Малыш же совсем. А Митька готовил, за сестренкой ухаживал, скот кормил. Чем не герой? И подвиги – они даже в таких простых вещах, как тот случай с картошкой.
Толик
Странная мрачная процессия шла по улицам деревни. Во главе – женщина, сорок с хвостиком, в синей выцветшей фуфайке и в платье чуть ниже колена в мелкий цветочек. Она держала в руках деревянный ящик. Это был маленький гробик…
Лида влюбилась в Мишу без памяти. Красивый коренастый парень с густыми черными вьющимися волосами и серо-голубыми глазами. По слухам, в жилах его текла казачья кровь.
Как-то пришла Лида с сестрами в соседнюю деревню к родне, а там он. Время было послевоенное, мужчин не хватало, женихов надо было рвать сразу, с руками и ногами. Лидка и отхватила парня чуть младше себя.
Характер у Михаила оказался не сахар, кулак крепкий, голос грозный. Но Лида, привыкшая к авторитарности отца, с мужем не спорила никогда. Слушалась беспрекословно. Что сказал, то и делала. Вырабатывала покорность, как и было положено женщине в те времена. Поэтому и скандалов в семье не было: нечего делить было. Мужик в семье – главный авторитет. Сомневаться в этом у Лиды не было причин.
Жили они небогато, хотя работали много. После войны тяжело было поднимать быт. Потом дети пошли. Родились шестеро детей с разницей в два года – пятеро девок и один пацан.
Миша сначала работал в колхозе. На жизнь хватало, никто не голодал. Но кто-то доложил, что приемыш он в семье. Родных родителей отправили на поселение в Сибирь. Тяжелый им путь предстоял. Пожалели сопровождающие их сына, которому на тот момент было три года, и разрешили оставить у Марфы, доброй женщины, с которой родители Миши познакомились в поселке, мимо которого пролегал их маршрут. У той были свои шалопаи, но ей так приглянулся красивый голубоглазый кудрявый мальчонка, что оставила у себя. Так и вырос он в приемной семье.
…А теперь шесть своих голодных ртов. Прокормить столько детей оказалось совсем непросто. Еще и из колхоза погнали. Миша пошел работать на лесоповал.
Мужчины валили лес, женщины рубили ветки, а очищенные стволы деревьев связывали веревками в плоты, которые весной и летом сплавляли вниз по реке. А там уже другая бригада вылавливала и отправляла на пилораму.
На таком производстве год считается за три. Здоровье уходило ежеминутно. Однажды еще и зима суровая, под минус сорок, нагрянула. Простыл как-то Михаил. Лежал с высокой температурой, долго его лихорадило, то и дело заходился кашлем. На работу не смог выйти.
Лида когда-то мечтала учить детей. Старательно и аккуратно писала, каллиграфически выводила каждую буковку. Папа ее хвалил и тоже мечтал, чтобы она стала сельской учительницей. Закупил ей книжки на следующий год (за восьмой класс). Но 22 июня Германия без предупреждения начала войну. Отец ушел на фронт, и уже в первые месяцы войны семье сообщили, что он пропал без вести. Мечты рухнули, разбившись о трудный быт.
В войну пятнадцатилетней девушкой Лида пережила голод. Когда лепешки приходилось делать из протертой сухой травы, она усвоила на всю жизнь, что хлеб – это роскошь. Каждую крошку со стола собирала подушечками пальцев и клала в рот.
Спустя несколько лет после войны Лида встретила Мишу.
После того, как Михаил заболел, сама пошла за него на лесоповал. Больничных раньше не было, отпускных тоже. А вместо денег они зарабатывали трудодни. За трудодни можно было получить продуктовые карточки и отовариться в магазине. Выбыл из строя – трудодень не заработал.
Несколько месяцев муж восстанавливался. Кашлял и харкал кровью. Врачи поставили диагноз – туберкулез. На тот момент с помощью специальной терапии вылечить заболевание стало уже возможно. Вскоре Михаил пошел на поправку.
Примерно в это же время Лида узнала, что беременна. Задержка уже большая. Как-то за заботами и тяжелым трудом в лесу упустила, когда последний раз были месячные. А про контрацепцию в те времена деревенские женщины не знали ничего. Сказала Михаилу, а он рассвирепел:
– Не видишь, что ли, что я еще слабый, не могу работать. Чем думала? Что хочешь делай, а от ребенка избавляйся. Да и кто знает, чай, не мой. Нагуляла, наверное, на лесоповале, пока я тут лежал больной.
В соседнем селе жила бабка, которая подпольно делала аборты. Лидка бегом к ней.
– Не возьму грех на душу. Срок большой.
Лидка плачет, руки бабки целует, умоляет помочь. А та вскипела, схватила метлу и давай ею Лиду хлестать.
– А ну пошла отсюдова, бестия чертова, детоубийца!
…Миша встретил ее словами:
– Ну что? Сделала?
– Да, – соврала Лида.
От тяжелой работы она стала совсем тощая. Широкие кости выпирали. Живот рос медленно, так что скрывать удавалось долго. Но однажды во время работы Лиде стало дурно, она упала в обморок. Фельдшер осмотрел ее и выдал:
– Шла бы ты отсюда. Срок-то большой совсем, а труд тяжелый. Мне уборщица в медпункт нужна. Возьму к себе, пока не родишь.
Лида согласилась. Вскоре и от мужа скрывать уже не получалось. Он насупился, замкнулся, перестал с ней разговаривать. Смотрел на нее словно на пустое место.
Через месяц Лида родила. Ребенок был недоношенный и слабый. Прожил неделю от силы. Лида назвала его Толиком.
– На кладбище бы надо снести, – говорила она Михаилу.
– Обойдешься.
Миша сколотил небольшой ящик из остатков досок, положил туда крохотный трупик и пошел с ним за дровяник.
