скачать книгу бесплатно
Мама тогда служила в той же 1-й мужской школе в должности преподавателя немецкого языка. И тоже есть фотография. Маме – двадцать четыре. Молодая женщина с удивительно весёлыми и беззаботными глазами. И чертами лица словно у ожившей античной статуи. И редкими по красоте волосами – густыми, тёмными, вьющимися крупными кольцами.
Познакомились родители так.
До войны отец закончил филфак педагогического.
Был женат на однокурснице.
Имел сына Фёдора и дочерей – Ольгу и Лиду.
Работал заведующим роно.
Считался принципиальным, верным и до конца преданным делу партии членом.
Когда началась война, получил бронь.
Осенью сорок первого ушёл на фронт добровольцем. «Я так боялся, что война скоро закончится… – рассказывал отец. – Всё думал и беспокоился – и как это буду смотреть в глаза близким, друзьям, знакомым и незнакомым людям? Будучи коммунистом…»
Окончил ускоренные офицерские курсы.
Попал в Заполярье.
Начал боевую карьеру с заместителя командира миномётной роты. Закончил – в политотделе армии, занимаясь поручениями командарма по связям с населением оккупированных СА территорий.
Прошёл Польшу, Германию, Австрию.
Встретил девятое мая сорок пятого в Дании, на острове Борнхольм. Там, где некогда мучился вечными вопросами самый знаменитый из принцев – Гамлет.
В конце лета сорок пятого отцу дали отпуск.
– У меня был выбор, – рассказывал отец. – Либо идти теплоходом через Балтику до Ленинграда, либо самолётом – сразу в Москву.
Отец выбрал самолёт, хотя друзья-офицеры уговаривали идти морем. Мол, спешить некуда, слава богу, живые остались! После такой бойни. И врага победили! Теперь нужен праздник. Душе. Телу. И чтобы этот праздник длился как можно дольше. Идеально – всю оставшуюся жизнь.
Отец был русским человеком на все сто процентов. Во всех пяти с лишком литрах крови, циркулировавших в его жилах, не было ни одной капли примеси. Чем отец, Макс это знает точно, очень и очень гордился. Хотя как истинный коммунист-интернационалист никогда не показывал виду.
Но при этом отец обладал исключительной для русского человека особенностью – терпеть не мог спиртного. С молодых лет и до восьмидесятилетней старости. Ни в каком виде. За редким-редким исключениям, когда позволял себе рюмку хорошего коньяка или бокал шампанского, и непременно за праздничным столом.
– Я выбрал самолёт потому, что был уверен – путешествие на теплоходе будет сопровождаться пьянкой. А я буду, как всегда, выглядеть белой вороной.
Когда отец прилетел в Москву, то вскоре получил известие, что теплоход с его боевыми друзьями-офицерами угодил на мину и затонул в Балтике. Как потом выяснилось, отпускники перепились вместе с командой. Всё случилось так неожиданно и быстро, что никому из этой пошлой истории выплыть живым не повезло…
В Москве отец разыскал студенческого друга Георгия Шаповалова. Друг к тому времени уже опубликовал в толстом московском журнале свой первый роман «Фабрика», слыл одним из талантливейших молодых советских писателей.
Шаповалов снимал большую комнату на Петровке и обретался там с молодой женой-красавицей и пятилетней дочуркой.
Вот в этой большой комнате на Петровке отец и познакомился с будущей супругой – та доводилась жене Шаповалова родной младшей сестрой, училась в «Гнесинке» на оперную певицу.
– Мне тогда было двадцать один, – вспоминала мать. – Ни о чём, кроме будущей сценической карьеры, не думала и думать не хотела. Как и все девчонки в училище, загадывала для себя тернистый путь к вершинам оперного искусства. Где её, конечно же, ожидают розы охапками, восторженные аплодисменты и всенародный успех. И ничего страшного, если за всё это придется заплатить простым женским счастьем.
Так получилось, но едва ли не с первой минуты знакомства будущую оперную звезду точно подменили.
Со слов матери, она вошла в комнату сестры и даже не сразу поняла, что изменилось. Комната показалась светлее, краше, просторнее, чем обычно. Когда огляделась, то сообразила, что вокруг по сути – ничего такого особенного. Кроме молодого, широкоплечего, перетянутого скрипучей портупеей офицера, восседавшего за накрытым столом. И офицер тот заливался необыкновенно жизнерадостным смехом. И при этом обнаруживал изумительно белые и ровные зубы с небольшой щёлкой посередке верхнего ряда.
Дальше всё происходило естественно и логично. После ужина, уже за полночь, офицер вызвался проводить новую знакомую до общежития.
Путь оказался неблизким. Мимо Большого театра, через Манежную площадь, затем к «Ленинке», и там ещё минут двадцать неспешной ходьбы.
Мать не помнит, как и зачем они свернули в какой-то небольшой и уютный скверик. Не помнит и то, как она, воспитанная старшей сестрой в строгих правилах, в этом скверике ни с того ни с сего начала целоваться с едва знакомым мужчиной, резко пахнущим «Беломором», одеколоном «Шипр», войной и… другой женщиной.
Именно в те мгновения, уверена мать, когда её губы касались губ бравого офицера, она точно освободилась от сна. Пускай сладкого, радужного, привычного, но всё-таки сна. И как-то ясно и глубоко осознала собственное предназначение.
Что никакая сцена…
Никакие охапки роз…
Никакие аплодисменты…
Никакое признание…
Никогда не заменят ей то, что назначено женщине природой.
А она женщина. И она это чувствует. И понимает. И не пойдет этой сути наперекор. И похоже, нет на свете ничего такого, ради чего можно этой сутью пожертвовать.
«Господи! – иногда думает Макс, поднимая взгляд к небу, – как это Ты всё в этом мире удивительным образом устроил. Пол-Европы лежало в руинах. Не счесть новых кладбищ и свежих могил. Кажется, всё население разделилось на тех, кто лёг в эти могилы, и тех, кто эти могилы оплакивает.»
А в это время из тысяч и тысяч молодых бравых офицеров Ты выбрал капитана Зубкова, дал ему ясно понять: ты и есть избранный. Ты не безразличен. Хотя ты, как и все «настоящие» коммунисты, не веришь в Меня. Я уберег тебя в поле брани. И не раз. И не два. И даже не три… Отвёл от путешествия на теплоходе-смертнике. И вот – познакомил с той, что может и должна стать единственной…
…Отец умер, когда Максу было сорок шесть. Он, конечно же, не берётся утверждать, что понял отца, как никто, но именно его собственное понимание даёт право сказать уверенно: за всю свою долгую жизнь отец ни разу не ошибся, когда судьба ставила его перед серьёзным выбором. И только один раз…
Когда ему уже было за восемьдесят. Когда он отважился лечь под хирургический нож. И этот нож в руках опытного хирурга дрогнул. И случилось то, что случилось…
На следующий после знакомства день бравый офицер отправился поездом на Урал. Там у него состоялся разговор с собственным отцом, Корнеем Ивановичем, и содержание этого разговора – глубочайшая семейная тайна.
Макс не однажды пытался в эту тайну проникнуть, но не очень успешно. Из обрывков случайно брошенных фраз, намёков, догадок и прочей информации он сделал вывод: тот памятный разговор деда со старшим сыном затрагивал вопросы чести семьи. Похоже, была драма из трёх участников, причём все трое – свои, родные и очень близкие люди.
И теперь Макс почти уверен, что в каждой семье должна быть хотя бы одна тайна и в эту тайну лучше не посвящать будущие поколения.
В итоге получилось вот что. Макс с братом Антоном – родные братья и по отцу, и по матери. С братом Фёдором и сёстрами – только по отцу. Но первая жена отца тоже вышла замуж, родила двух дочерей. Максу с Антоном они никто. Точнее, никто по крови. А по всему остальному – очень даже близкие люди.
Из отпуска бравый офицер вернулся в Москву человеком, свободным от брачных уз. Легко уговорил несостоявшуюся оперную приму бросить учёбу и отправиться с ним в поверженную Германию.
Там в начале зимы сорок седьмого, в Богом забытом немецком городке Эйхенау, появился на свет брат Антон.
А летом сорок восьмого бравый офицер был демобилизован. И с молодой женой, грудным мальчиком, двумя пудами муки, крупы, сала, картиной в золочёной раме «Осень в Померании» и трофейными настенными часами с римскими цифрами вернулся на родину.
Так вышло, что восьмилетний Фёдор и шестилетняя Лида жили тогда в семье отца. Семья занимала в старой гимназии один из классов, перестроенный под квартиру директора. Фёдор и Лида спали в большой комнате, а кроватка с грудным Антоном стояла между огромным супружеским диваном и круглой голландской печью.
Однажды – была ранняя весна сорок девятого – мать собиралась на школьное торжество. Надела выходной костюмчик.
– Чувствую, – вспоминает мать, – что-то не так… Подошла к отцу, а он мне: «Дорогая, а ты никак понесла…»
Мать тогда кинулась к районному гинекологу и со слезами: мол, делайте что хотите, но рожать не могу. Уже трое на руках. Младшенький ещё от груди не отстал. Тут надо помнить, что аборты в те времена были под строжайшим запретом. К ним прибегали лишь в строго оговорённых ситуациях. Но, как это водится на Руси, закон был что дышло. Кому очень надо было, находили к врачам подходы…
Гинеколог, со слов матери, была женщина редкая. В маленьком городке её любили, уважали и ценили одновременно. Поговаривали, что она из семьи репрессированного царского генерала. А генерал был женат на сестре одного из князей Оболенских.
…Это невероятно, но в начале семидесятых Макс работал на Свердловской киностудии и частенько сталкивался в буфете с известным киноактёром и режиссёром документальных фильмов Леонидом Оболенским. Это был удивительный старик с типичной внешностью русского аристократа – не очень высокий, но очень стройный и элегантный. С лицом точно из мрамора – чистым, спокойным и благородным. И взглядом – живым, глубоким и слегка ироничным. Недаром Леонид Оболенский переиграл в советском кино самых ярких и запоминающихся аристократов.
А как Оболенский, сидя за обеденным столом, орудовал ножом и вилкой! Это было искусство. Нечто подобное Максу доводилось наблюдать лишь на королевских приемах в Уимблдоне спустя много-много лет.
Врач-гинеколог выслушала мать очень внимательно. Помогла справиться со слезами. Напоила чаем с брусничным вареньем. Усадила в гинекологическое кресло. Долго что-то высматривала и щупала. И в итоге убедила мать не делать аборт. Мол, вы такая молодая и красивая. У вас муж – такой уважаемый и надёжный во всех отношениях глава семейства. И такой удивительный первенец. И поверьте старой опытной повитухе, у вас будет замечательная девочка. И вы никогда не пожалеете, что дали ей появиться на свет.
Так рассказывает мать.
У отца была своя версия рождения младшего сына. Он тоже разговаривал с врачом и был предупрежден, что наверняка появится ещё один мальчик. И он как будущий отец должен сделать всё, чтобы этот мальчик был благополучно доношен. Потому что этот мальчик родится крепеньким и здоровеньким и непременно вырастет хорошим или очень хорошим советским человеком.
С той поры минуло пять десятков лет. Макс давно осознаёт себя человеком, до определённой степени одарённым к творчеству и постоянным размышлениям. Во взрослой жизни именно эти занятия доставляют ему наибольшее удовольствие.
Так вот, очень часто он размышляет, может быть, об одной из самых поразительных философских категорий – случайности. И обычно суть его размышлений сводится к тому, что судьба – это есть безусловная цепочка самых разных случайностей. И «некто» расставляет эти случайности на пути человека, точно капканы.
И отсюда главное качество, в частности, его, Макса, жизни – постоянное любопытство. И это любопытство, уверен, будет преследовать его вечно.
И самый любопытный «капкан» – это, конечно же, мгновения смерти, когда всякий человек познаёт то, после чего с ним уже будет только то, что будет…
Воскресенье, 29 августа 1999 года. Нью-Йорк
Комната и постель Макса были по-домашнему уютными и тёплыми. Но отчего-то вторую ночь в Америке он спал неважно. Беспокойно спал. И сон приснился какой-то американский. Во сне Макс что-то активно предпринимал, суетился, хлопотал, то и дело хотел купить или продать какие-то акции. Хотя в действительности о тех же акциях имел весьма смутное представление и, что важнее – иметь не хотел другого представления. Принципиально.
Окончательно проснулся рано, без четверти пять.
Встал. Спустился в кухню. Включил чайник. Нашел банку растворимого кофе. Заварил в кружке. После чего забелил кофе сливками из холодильника. Вновь поднялся к себе.
Устроился за письменным столом. Включил компьютер. Уставился в дисплей, точно кролик на удава. И вдруг, прихлёбывая кофе, начал импровизировать на клавишах музыку из слов и предложений – она рвалась наружу, точно пена из бутылки с шампанским. И эта музыка возникала не совсем понятно, как и откуда. Словно кто-то вливал эту музыку в уши. Как яд. И поражал внутренности отравой. Именно отравой, потому что в такие минуты со стороны Макс выглядел точно не в себе. Чему-то всё время улыбался. Корчил лицо гримасами. Бурчал под нос. Жестикулировал. А иногда, случалось, мог и всплакнуть. А иногда – чуть ли не оргазм испытывал.
Не говоря уж об отчаянии. Когда за утро из-под пальцев не возникало ни единой ладной строчки. А возникало сначала беспокойство, а потом страх. Вдруг – уже никогда. Это как мужчина – рано или поздно вскарабкается на женщину и… не сможет.
Около восьми, когда солнце уже приподнялось над крышей соседней виллы, Макс вылез из кресла. Ежедневная писательская «норма» была выдана на гора. С чувством почти сексуального удовлетворения он отправился на берег залива. Полюбовался видом Manhatten. Частокол из небоскрёбов на всякий взгляд отвечал всё новыми оттенками впечатлений.
К нему обернулся одинокий рыбак и кивнул: «Morning». Макс тоже кивнул и ответил тем же morning. Сделал привычную зарядку. Вернулся. И к назначенным восьми тридцати был готов завтракать.
В то утро Наташа потчевала их овсяной кашей на молоке.
Игорь после завтрака должен был отправиться в Brooklyn. Макс не удержался и напросился в попутчики.
Минут через двадцать их Pontiac вырулил на стоянку перед обширным сквером. Максу это место напомнило лондонский Regent's park, где в спортивном клубе работал тренером по теннису его давний питерский знакомый.
Вокруг было полным-полно разновозрастных и разноцветных американцев. Все – в тренировочных брюках, шортах, футболках. Одни играли в баскетбол, другие – в футбол, третьи – в бейсбол. И в теннис тоже играли. Как выяснил Макс, все до одной спортплощадки – бесплатные. И игроки выглядели очень даже прилично. Чувствовалась хорошая школа. Уровень наших перворазрядников. А вот в теннис играли так себе, по-любительски. Но в общем-то тоже очень даже вполне прилично играли.
Они гуляли по скверу, и тут Макс поделился с Игорем тайным желанием. Суть желания в том, что было бы то, что надо, если бы удалось дописать новый романчик, над которым он бьётся уже два года, – в Америке. У Макса чутьё, как у собаки. Почти уверен – с вдохновением здесь проблемы не будет. Написание романа напоминает Максу труд садовника. Чтобы выросло что-нибудь путное, нужны хорошие семена. И почва. И место. И климат. И каждодневные руки мастера.
Игорь заметил, что организовать это дело лично для него – раз плюнуть. Подыскать жилье на пять-шесть месяцев хотя бы здесь, в Brooklyn, можно очень даже недорогое. Затем в русских газетах дать объявление о мастер-классе «известного питерского тренера, автора популярных в России теннисных книжек». Игорь больше чем уверен: на такую рекламу клюнет минимум пять-шесть учеников. Заработок составит доллары, необходимые для проживания в Нью-Йорке, к тому же припеваючи.
В машине Игорь предложил заехать в дом, где они жили первое время. Минут через пять машина притормозила у двухэтажного особняка, закрытого строительными лесами. Парадная дверь была нараспашку. Поднялись на второй этаж. Там парочка молодых людей в спецовках вставляла новые окна. Руководила ими моложавая курносая дамочка, пухлая и аппетитная, в серой футболке и с большими тёмными пятнами под мышками.
– Какие люди! – радостно всплеснула руками дамочка, вытягивая пухлые губы навстречу Игорю.
Игорь слегка приобнял хозяйку и скороговоркой заметил, что мы очень спешим. Что ничем угощаться не будем. Что тоже очень рады видеть дамочку в добром здравии, всю в делах и заботах.
Было жарко. И Роза Самуиловна, так звали хозяйку, все же сунула Игорю в руки банку с Coke, а Максу – с пивом. Пока они попивали ледяные напитки, Розе Самуиловне таки удалось поведать некоторые подробности истории семьи Слипченко. Это им в своё время продал дом Игорь, и они проживали здесь до последнего времени. Довольно банальная оказалась история. Но весьма характерная, как потом, уже в машине, заметил Игорь.
Так вот, жили здесь Эдик, Вика и их крошечная дочурка Манюся. Выходцы из Белоруссии. Еврейкой была Вика, а Эдик – чистопородный белорус. Оба молодые, красивые, образованные. И удачливые. Их отношения со стороны выглядели на зависть. Нежные были отношения. Трогательные. И «мечтательные», как заметила Роза Самуиловна. Залюбуешься, короче. А как оба любили, холили и баловали златокудрую Манюсечку!
В Америке всё у этой семьи выходило и складывалось, точно по писаному. Эдик, компьютерщик по профессии, со свободным английским, имел работу в солидной компании, с достойным окладом. Вика, стоматолог, тоже со свободным английским, служила в частной клинике и тоже не жаловалась на деньги, что зарабатывала у хозяина-американца.
Увы, как это часто бывает, наш Эдик абсолютно случайно и, разумеется, последним узнаёт, что его любимую жёнушку потрахивает хозяин клиники. И потрахивает едва ли не каждый божий день. Едва ли не с первых дней, как Вика устроилась на работу. Но самое гнусное, со слов Эдика, что хозяин этот – невысоконький, лысенький, кривоногонький и толстозаденький выходец с Кубы. Да ещё и не отличающийся крепким здоровьем. Точнее, мешок с болячками. Но богатый. По советским меркам так просто сказочно богатый. Квартира в Manhatten. Дача на берегу Long Island. Яхта. Porsche. И жена в психиатрической клинике – уже без малого пяток лет. И дети учатся в Англии…
Удар для Эдика был такой силы, что он поначалу запил. Потом вышел из запоя. Но тут его словно подменили. Внутри редкого добряка и потомственного интеллигента (сын известного белорусского академика, автора учебников по истории родной коммунистической партии) вдруг ожил самый настоящий зверь. Однажды Эдик так избил Вику, да ещё и на глазах дочери, что жёнушка аж на полтора месяца угодила в больницу. Чуя возможную расправу американского правосудия, Эдик укатил на машине в Мексику. А оттуда самолётом компании British Airways прямо в город Лондон. Из Лондона – прямо в Минск, в объятия заплаканных от радости мамы, папы и близких родственников.
Вот такая история…
Они попрощались с Розой Самуиловной и отправились дальше. Оказалось, что недалеко, тут же в Brooklyn, на одном из перекрёстков их ждала парочка – дядя Фима и тётя Маня. Типичная семья американских «русских» евреев. Оба на пенсии. Дядя Фима – бывший портной, тётя Маня – бывшая товаровед универмага в Саратове. В Америку их принесло следом за дочкой и зятем, в самом начале девяностых. Дядя Фима чем-то напоминал артиста Леонова, тётя Маня – уменьшенную копию Фаины Раневской.
Говорила в основном тётя Маня. Плюхнувшись на заднее сиденье, она заметила:
– Игорь, иногда мне кажется, что вы меня знаете лучше, чем я себя. Я же никогда не говорю то, что не думаю. Так вот, ваша новая машина – это нечто! Как я завидую Наташеньке. С таким мужем даже в аду не пропадёшь, не то что в Америке.
Заехали на овощной рынок. Вход украшала огромная вывеска с довольно необычным названием Three guys from Brooklyn, real friends of poor people.
Когда уже были в машине, Макс заметил, что больше всего ему нравится название рынка. Игорь тут же объяснил, что все эти «трое парней из Бруклина» – предприимчивые молодые евреи из Могилёва. Им удалось заарендовать этот участок с условием, что цены на продукты будут привлекательными для жителей небогатой округи.
Так оно, впрочем, и есть. Игорь купил отборный картофель, помидоры, морковь, перцы, чипсы, два литра сока. И всё это стоило меньше восьми долларов…
* * *
Дома нашли записку: «Буду вовремя. Наташа».
Игорь устроил гостей в кухне, за большим прямоугольным столом, накрытым бежевой накрахмаленной скатертью. Достал из холодильника пиво, минеральную воду, соки, фрукты. Всё было на столе, и гости неспешно что-то попивали, что-то надкусывали и что-то говорили.
Тем временем хозяин, с закатанными рукавами тельняшки и в цветастом передничке, на отдельном столике у плиты разделал крупного Salmon (по-русски – лосось) на аппетитные красные куски в светлых прожилках. Присолил. Поперчил. Затем крупно нарезал помидоры. Эти помидоры на рынке Игорь выбирал с особым пристрастием. Долго ходил вдоль прилавка – от холмика к холмику. Оценивал глазами. Щупал пальцами. Ему нужны были плоды не очень спелые, не слишком твёрдые, но обязательно красные. После чего к помидорам прибавилась морковь, перцы и лук, тоже нарезанные. Игорь мастерски разложил куски рыбы на дно глубокого противня, завалил их овощами, залил оливковым маслом и накрыл всё алюминиевой фольгой.
– Почему оливковым? – спросил Макс, тоже любитель готовить что-нибудь этакое.
– Оливковое масло не даёт запаха. Не перебивает натуральный вкус рыбы и овощей, – был ответ Игоря.
Из кухни вся компания переместилась на свежий воздух. Там в углу сада находилась беседка, увитая диким виноградом. В беседке – приличных размеров круглый стол и удобные плетёные кресла. Рядом с беседкой стояла печь для гриля, работающая на газе, и мешок с древесным углем.
– А зачем уголь? – Максу всё было интересно.
– Для запаха, – ответил Игорь.
