Полная версия:
Пыль над Садовым
Шокун Алексей
Пыль над Садовым
Пролог
Москва. Город, где прошлое не уходит, а лишь меняет форму.
Здесь призраки не стонут, а смотрят из окон сталинских домов, отражаясь в экранах смартфонов. Здесь судьбы не разрушаются – они врастaют в камень, растворяются в тени и возвращаются, когда забытые двери снова открываются.
В тот день, когда Арине Соловой вручили ключ от квартиры, о которой она ничего не знала, город будто затаился. Слишком тихие улицы. Слишком знакомые лица. Слишком много совпадений.
Кто-то умер. Кто-то оставил завещание. Кто-то знал, что именно она должна вернуться.
И пока она шаг за шагом распутывала чужие истории, дом, в котором она поселилась, раскрывал собственную волю. Он не был просто недвижимостью. Он был организмом – дышащим, наблюдающим, хранящим. В его трещинах – шепот. В зеркалах – отражения, которым не место в настоящем. На страницах старых писем – намёки на чужую боль и собственную вину.
Каждая глава этой истории – как слой пыли на мебельной лакировке: смахни – и станет видно больше, чем хотелось бы.
Это не история о призраках.
Это история о том, как город помнит.
И как ты сам, однажды ступив на его пыльную мостовую, становишься его частью – навсегда.
Глава 1. Наследство
Москва пахла выдохшейся пылью и дорогим кофе, когда Арина Соловьёва шла по Покровке к нотариальной конторе. День был необычно тёплым для конца сентября – город обманчиво прикидывался южным, греясь в мягком солнце, которое через неделю обязательно станет серым и невидимым.
Она была в идеально отглаженном плаще цвета шампанского, в руках держала кожаную папку с документами и внутренний вопрос, на который не могла найти ответа уже три дня: кто она такая – Анна Сергеевна Новикова, – и почему оставила квартиру ей?
– Соловьёва Арина Сергеевна? – Нотариус посмотрела на неё поверх очков. – Проходите. У нас всё готово.
Словно это «всё» не означало 112 квадратных метров на Садовом кольце, в доме, куда даже таксисты не смотрели без благоговения.
– Вы знали покойную? – спросила нотариус, заполняя какие-то формы. – Нет, – честно сказала Арина. – Странно, – пробормотала женщина. – Обычно такие завещания не бывают случайными.
На столе лежал ключ – старомодный, бронзовый, тяжелый. Арина взяла его. В тот же момент, как металл коснулся её ладони, что-то странное пронеслось в висках – будто чьё-то имя хотело прозвучать, но застряло на пороге сознания.
Когда она вошла в подъезд старого дома на Садовом, всё вокруг словно притихло. Пыль, облупленная лепнина, чёрно-белая плитка под ногами. В лифте пахло деревом и временем. На третьем этаже она вставила ключ в замок – и дверь поддалась с лёгким щелчком, будто ждала именно её.
Квартира была… живой.
Не в привычном смысле. В ней не было людей. Но ощущение взгляда, присутствия – оно пронзило Арину мгновенно. Она поставила сумку, огляделась. Высокие потолки, книжные шкафы, тяжёлые портьеры. Всё напоминало музей, забытый кем-то, кто однажды ушёл – но не до конца.
В гостиной на журнальном столике лежал конверт. На нём – имя. Её имя. Почерк тонкий, уверенный. Внутри – письмо.
«Ты вернулась. Не бойся. Дом всё помнит. Особенно тебя.»
Арина выронила конверт. Снаружи стемнело.
И в этот момент в коридоре щёлкнул выключатель. Свет включился сам.
Первые часы в новой квартире прошли в тревожной тишине. Арина ходила от комнаты к комнате, касаясь поверхностей, словно пытаясь прочитать на ощупь прошлое. В кухне пахло сушёными травами, хотя нигде не было ни пакетиков, ни банок. В ванной зеркало было покрыто лёгким налётом – как после пара, хотя воды никто не включал.
На подоконнике она нашла старый альбом. В нём – фотографии в сепии: мужчины в военной форме, женщины в платьях с воротниками. На обороте одного снимка – подпись: «А.С.Н., 1956». Арина провела пальцем по буквам. Они были знакомы. Слишком знакомы. Как будто она их уже писала, в другой жизни.
Телефон разрядился. Интернет не ловился. Город за окном словно стал дальше, глуше. Как если бы квартира встала на якорь во времени и оторвалась от Москвы. Всё внутри неё говорило: это не просто жильё. Это – механизм. Памятник. Место, где что-то должно повториться.
И в этой тишине вдруг зазвучала музыка. Пластинка. Старая, с лёгкими шорохами. Вальс. Где-то в глубине квартиры играл граммофон, сам по себе. Без электричества. Без смысла.
Арина пошла на звук.
Коридор, в который она свернула, был неожиданно узким, с чуть накренившимися полками, полными книг. В воздухе висел запах табака и сухих роз. Музыка становилась всё громче, будто приглашала. Она чувствовала, как вибрация нот отдаётся в груди.
Комната, откуда шёл звук, оказалась кабинетом. На массивном дубовом столе стоял граммофон, вращающий пластинку. Игла дрожала в борозде, но рядом никого не было. Только кресло, повернутое к окну, и на подлокотнике – вязаная шаль.
Арина подошла ближе и остановилась. На спинке кресла висела фотография. Та же, что в альбоме. Женщина в форме, строгая и печальная. На обороте – надпись другим почерком: «Пока она спит, я могу дышать».
В это мгновение игла граммофона заскрипела и остановилась. Словно поняв, что её заметили.
Тишина вернулась. Но теперь в ней что-то изменилось. Будто кто-то проснулся в этом доме. Или вспомнил.
Арина отступила назад и спиной упёрлась в стену. Сердце колотилось. На секунду ей показалось, что в зеркале над буфетом мелькнуло лицо. Не её. Женское, бледное, чужое. Но оно исчезло, оставив после себя только отражение её собственной испуганной фигуры.
Она больше не чувствовала себя хозяйкой. Она чувствовала себя гостьей. И, возможно, незваной.
Глава 2. Звонок из прошлого
Проснувшись утром, Арина почувствовала тишину не как фон, а как плотное, липкое состояние, обволакивающее квартиру. Будильник на телефоне не сработал. Экран был чёрным. Она оставила его на зарядке, но розетка не давала ток. Ни свет, ни Wi-Fi, ни мобильная сеть – будто дом был отрезан от всего, кроме себя.
Она направилась в коридор – и только тогда заметила его. Телефон. Настоящий, дисковый, тяжёлый, чёрный. Он стоял на резном столике, которого вчера не было. Его блестящий корпус отбрасывал утренний свет, как кусок угля, только живой. Почему она его не заметила раньше?
Аппарат неожиданно ожил. Раздался звон. Резкий, старый, будто из другого времени. Арина замерла. Это был не просто звонок. Это было вторжение. В её утро, в её новую жизнь, в её прошлое. Она медленно подошла, задержала дыхание и сняла трубку.
– Арина, – голос был женский, глухой и будто бы далёкий. Но он знал её имя. – Не выходи сегодня. Дом начнёт вспоминать.
– Кто это? – почти прошептала она.
Но в ответ – только гудки. И странный треск, как будто в трубке кто-то листал бумагу или шелестел одеждой. Ещё до того, как она успела повесить трубку, в другом конце дома что-то щёлкнуло. Будто заскрипел дверной замок.
Она повесила трубку и осталась стоять в прихожей. Линия замолчала. Через секунду – снова звонок. Но теперь звук был другим: не металлическим, а почти человеческим, как будто кто-то стонал, низко и жалобно. Она не осмелилась взять трубку во второй раз. Сердце застучало так, что пульсация ушла в уши.
Вернувшись на кухню, она обнаружила ещё один конверт. Он лежал на столе, на месте, где накануне был только пыльный подоконник. Имя её было выведено тем же почерком. Внутри – обрывок газеты: «Пожар в доме на Садовом. 1973 год. Погибли две женщины. Причина – замыкание. Жильцы утверждают, что за мгновение до возгорания слышали пение».
Пение. Почему именно пение? И почему замыкание звучит так знакомо? Арина перечитала заметку несколько раз. Ни фотографий, ни имён. Только место, дата, и эта пугающая деталь. Газета была пожелтевшая, с резаным краем, как будто вырвана из архива.
На полу был след – как будто босая нога ступила в пыль и пошла в сторону гостиной. Арина встала. След исчезал за углом. В голове зашумело, как перед обмороком. Она медленно пошла за следом, ощущая, как кожа покрывается мурашками. Всё её тело знало: она не одна.
В гостиной пахло гарью. Не свежей, а той, что въелась в обои десятилетия назад. Она присела на корточки – пыль на паркете была нарушена. Кто-то точно прошёл. Но когда? Ночью? Пока она спала?
Пока она рассматривала пол, из дальнего коридора снова зазвучала музыка. Пластинка. Вальс. Тот же, что играла ночью, только теперь на пониженной скорости. Как будто проигрыватель устал или кто-то намеренно исказил звук.
Арина встала. Ступила в след. Пошла за музыкой.
Коридор тянулся дольше, чем казалось раньше. Полки с книгами теперь были полны, хотя вчера казались пыльными и пустыми. Из одной книги торчал бумажный уголок. Она вытащила его – страница из дневника. Почерк тот же. "Сегодня она снова пришла. Молчит. Но слушает. Я знаю: если она останется, я исчезну."
Что за «она»? Арина скомкала бумагу, но не выбросила.
В конце коридора была дверь, которую она не открывала раньше. Музыка шла оттуда. Она положила ладонь на ручку. Лёд. Ручка была холоднее металла. При прикосновении вибрация музыки остановилась. Словно её ждала.
Она открыла.
Комната оказалась обставлена, как музыкальный салон из прошлого века: тяжёлые шторы, резное пианино, граммофон. На подоконнике – ноты. И свеча. Погасшая, но с дымком. Кто-то здесь был.
На нотах – вензель «А.Н.» и пометка: "Для себя". Арина села на край дивана, на котором лежал плед. Он пах лавандой и старостью. Из-под дивана что-то выглядывало – кожаная перчатка. Женская. Левый мизинец аккуратно зашит тёмными нитками.
Она подняла перчатку, и тут же в комнате щёлкнул выключатель – свет мигнул и погас. Только окно и свеча. Но свеча горела.
Как? Она не зажигала её. Она подошла к подоконнику – воск был ещё только начал стекать.
Арина посмотрела в окно. И вздрогнула. На противоположной стороне улицы, в окне дома, точно напротив, стояла женщина. Белая блузка, волосы в пучке. И она смотрела прямо на неё. Без движения. Как фотография. И тут она подняла руку и написала пальцем на стекле изнутри:
"Ты уже внутри."
Арина отпрянула от окна. Свет снова включился. Пластинка остановилась. В гостиной прозвучал щелчок – как будто выключился свет, но наоборот. Всё замерло. Квартира вновь стала привычной. Но что-то в ней изменилось навсегда.
Дом говорил с ней. Но чужими голосами.
И если он начал вспоминать – значит, скоро начнёт вспоминать и она.
Глава 3. Старик у подъезда
На следующее утро Арина решилась выйти. Дом был затихшим, но не спящим. Она чувствовала это кожей. Он дышал под стенами, слушал её шаги, провожал взглядом невидимых глаз. Всё казалось прежним: ковёр в коридоре, кружка на кухне, но воздух стал плотнее. И свет казался другим – не дневным, а изнутри.
Когда она спустилась по лестнице, лифт не работал. Ни кнопка, ни лампочка. На третьем пролёте она остановилась. На перилах лежал слепленный из глины человечек. Маленький, кривой. Его лицо было смазанным, как если бы кто-то специально стёр черты пальцем. Он лежал там, будто кто-то хотел сказать: "Я был здесь. Я слежу."
Возле подъезда, в глубокой тени каштана, на старой скамье сидел мужчина. Старик. В длинном пальто, с газетой. Он не читал. Он смотрел. Прямо на неё. Будто знал, что она выйдет именно в эту минуту. Будто ждал.
– Вернулась, значит, – сказал он.
Арина замерла. Его голос был сухой, но в нём звучала усталость, не гнев. И… печаль.
– Простите?
– Ты в сорок шестом так же вышла. С тем же лицом. Только волосы были короче.
– Я… Это ошибка. Мне двадцать девять.
Он хмыкнул и развернул газету, на обороте которой был не текст, а чёрно-белая фотография улицы. Той самой, на которую выходил её дом. Только машины были послевоенными. И люди – в фуражках, шинелях, платках. И на переднем плане – она. Или кто-то, невероятно на неё похожий.
– Память здесь не как у людей. У дома своя. Он не забывает. Он ждёт, когда вернутся те, кто не ушёл до конца.
– Вы кто?
Он не ответил. Только медленно сложил газету и положил рядом. Встал, тяжело опираясь на трость.
– Береги свет, – бросил он на прощание и исчез в переулке, словно в тумане. Хотя утро было ясное.
Арина подошла к газете. На ней уже не было фотографии. Только пустая сероватая бумага. И на ней кто-то ногтем выцарапал: «КОНЧИНА ЧЕРЕЗ СЕМЬ».
Её сердце замерло. Через семь? Что? Дней? Часов? Кто?
Сзади донёсся щелчок – почтовый ящик. Она обернулась и увидела, как створка одного из ящиков медленно закрывается. Это был её ящик. В нём – свёрнутый листок бумаги. Пожелтевший, но свежий. В нём не было текста. Только ноты. Короткий фрагмент, словно музыкальный шифр. И внизу надпись: "Повторение – мать возвращения".
Арина спрятала ноты в сумку и пошла обратно. Она чувствовала, как весь мир за её спиной сжался. Как будто улица не хотела отпускать. Шаг за шагом, дыхание учащалось. Под ногами скрипели ступени, как будто кто-то подражал её шагам чуть сзади. Обернулась – никого.
На лестнице ей показалось, что в окне на площадке кто-то мелькнул. Женский силуэт. И голос. Едва уловимый:
– Ты ведь всё равно не уйдёшь. Ты уже часть этого места.
На площадке перед её дверью лежал ещё один предмет. Маленькая кукла из тряпок. Вся серая, без лица. Только чёрные нитки вместо глаз. На груди – пуговица. Когда Арина подняла её, та показалась неожиданно тёплой.
Она не стала брать куклу внутрь. Оставила у входа и закрыла за собой дверь. Но ощущение, что кукла смотрит ей в спину, не уходило.
В квартире свет включился сам. На кухне зашумела вода в трубах. А из гостиной – снова музыка. Тот же вальс. Только теперь он звучал в два раза медленнее. И голос в записи – кто-то пел.
Она пошла на звук, но граммофона там не было. Только зеркало, в котором отражалась не она, а лестница, ведущая вниз. Как будто зеркало решило показать не комнату, а то, что она оставила снаружи.
Арина села на диван и вытащила ноты. Мотив казался знакомым. Где-то она уже слышала эти семь тактов. Или играла? Пальцы сами начали стучать по колену в нужном ритме.
Она поняла: это было не предупреждение. Это было приглашение. Путь не наружу. Путь – глубже.
Она встала, будто ведомая мелодией, и подошла к зеркалу. На секунду ей показалось, что отражение задерживается на долю секунды, двигается чуть позже неё. Она подняла руку – отражение не сразу откликнулось. Оно как будто колебалось между послушанием и самостоятельностью.
И вдруг – вместо своего отражения она увидела девушку. Молодую, в тёмной юбке и белой блузке, с косой. Она стояла в том же коридоре, но мебель была другой, свет – тусклее, а за окном – снег. Девушка смотрела в зеркало, прямо в Арину. И что-то шептала губами, без звука.
Арина потянулась к стеклу, но в ту же секунду отражение исчезло. Осталась только она, бледная и растерянная, с рукой, прижатой к зеркальной поверхности.
На стекле остался тёплый отпечаток – не от её руки. Чуть выше. Чуть старше. Чужой.
Она отпрянула и закрыла глаза. Сердце стучало так, что вибрация отдавалась в ладонях.
Дом показывал ей свои тайники. Но ещё не говорил, что хочет взамен.
Глава 4. Письма без адреса
Утро было неуютным. Свет в окне будто ломался, проходя сквозь стекло, расслаивался на нити, как луч сквозь пыль. Арина проснулась внезапно, с ощущением, что кто-то только что стоял у её кровати. Но в комнате – никого. Только еле слышный шорох в стенах. Он напоминал ей детские страхи, когда шорох за шкафом мог означать, что кто-то живёт внутри.
Кофе на кухне оказался холодным, хотя она была уверена, что только что его заварила. Вода в чайнике едва тёплая. Всё в квартире начинало работать по своим правилам – вне времени, вне логики. Внезапно часы на стене начали тикать быстрее, чем следовало – стрелка секундомера будто спешила убежать от настоящего.
Она решила не бороться.
На письменном столе, в старинном ящике, которого раньше не было, Арина нашла связку писем. Бумага – хрупкая, пожелтевшая, но чернила не выцвели. Почерк изящный, женский. Первое письмо начиналось с имени: «Милая Ася». Обращение повторялось во всех последующих.
Письма были личными. Любовными. Иногда резкими, тревожными. Автор – мужчина, явно старше, подписывавшийся инициалами «К.». В письмах он словно вел диалог не только с женщиной, но и с чем-то большим – с домом, с тенью прошлого, с самой памятью. Он упоминал о сеансах, снах, страхе зеркал. Он просил её уехать, а потом – возвращаться снова и снова, как будто против собственной воли.
«…не забывай себя. Дом этот не твой. Он ждёт её. Ты лишь тень, Ася. Но если останешься – станешь ею навсегда.»
Арина перечитала строчку трижды. Ася. Это имя всё чаще всплывало в её голове. Как будто внутри неё самой кто-то шептал: "Это тоже ты."
Некоторые письма были датированы: 1952, 1961, 1973. Иные не имели даты вовсе, как будто были вырваны из времени. В одном из писем – рисунок: этажи дома в разрезе. Отмечен один – «-1». Ниже подвала. Подписано: "Там начинается возвращение".
На обратной стороне – формула. Строки, зачёркнутые цифры, и фраза: «Чтобы войти, нужно знать себя. Чтобы выйти – забыть её.»
Её ладони стали влажными. Внутри поднимался холод. Как будто воспоминание, давно забытое, ломилось в сознание. Письма шептали ей – не голосом, а напряжением между строк. И самое тревожное – в них она узнавала себя.
Сквозь открытую дверь в коридоре она заметила движение. Мягкое, почти призрачное. Тень. Она встала. Подошла. Никого. Только дверь в кладовку была приоткрыта.
За ней – пустота. И всё же, когда она включила фонарик на телефоне, в пыли заметила след. Маленький, как от женской туфельки. Рядом – засохшая роза и клочок бумаги. На нём – всего две строчки:
«Ты читала письма. Значит, путь открыт.»
Арина обернулась на звук – будто позади раздался вздох. Но никого не было. Только полки, книги, коробки. И ощущение, что кто-то прячется за ней, на расстоянии дыхания. Она резко оглянулась, вслушалась в гул квартиры. Тишина.
Словно кто-то давно уже живёт в этих стенах. И только теперь начинает говорить. Или вспоминать.
Она вернулась в комнату, неся с собой розу, как доказательство, что не всё ей кажется. Цветок был высушен, но не мёртв. Лепестки – гладкие, не крошились. Стебель тёмно-зелёный, будто растение ждало, когда его снова поставят в воду.
Она разложила письма на полу. Семь. Ровно семь. В каждом – обрывки прошлого. Признания. Страх. Мольбы. Угрозы. Последнее письмо отличалось – оно не было подписано. Но бумага была новой, а чернила ещё пахли.
«Ты проснулась. Мы с тобой менялись местами. Теперь очередь за тобой. Я рядом.»
В комнате стало холоднее. В углу поскрипывал шкаф. Арина взглянула на часы – они стояли. 3:33. Всё чаще это время появлялось, как маяк. Она решила записать его – на всякий случай.
Она вновь посмотрела на схему из письма. Этаж "-1". Под домом. Под всем. Не обозначенный ни в одном плане БТИ. Ни в кадастре. И всё же он был нарисован точно: лестница, узкий коридор, помещение, обозначенное всего одним словом: "ПАМЯТЬ".
Внизу схемы – крошечная стрелка. Указывала вверх. Словно чтобы выбраться, нужно было спуститься.
На обратной стороне письма, в уголке, была надпись карандашом: «Лестница за лифтом. Не открывай, пока не вспомнишь её имя.»
Имя. Её имя? Или той, чьё место она заняла?
Она вновь посмотрела на розу, потом – на письма. Что, если каждое из них – этап? Что, если путь в «память» уже начался? Сны, звонки, отражения – не просто совпадения.
Арина села на пол, обняла колени. Шёпот вернулся. Тот, что был в зеркале. Тот, что повторял одно и то же:
– Прими. Прими. Прими.
Она закрыла глаза. И почувствовала, как стены рядом с ней дышат в такт её сердцу. Из глубины дома будто донёсся тихий звон – не от телефона, а от чего-то древнего. От памяти, звавшей её вниз.
Письма лежали молча. Но они уже говорили. Через строки, между ними. Через имя, которое снова стало её.
И Арина – или Ася – впервые не захотела, чтобы это исчезло. Что-то в ней уже приняло приглашение. Что-то в ней уже начинало отвечать.
Глава 5. Комната за шкафом
Арина проснулась от ощущения, будто в квартире кто-то ходил. Звук был лёгкий, как скрип паркета под тапочками – почти уютный, если бы не происходил в три часа ночи. Было в нём что-то размеренное, будто шаги знали, куда идут, и кто там ждёт.
Она сидела на диване, не включая свет. Только экран телефона, слабое свечение, будто защита. Но когда она открыла галерею, чтобы проверить, не сделала ли случайно фото, она увидела там новое изображение. Оно было размыто, тёмное, но на нём явно была её гостиная. Только вместо кресла – фигура. Женская. Стоящая спиной.
Она не делала этого снимка.
Сердце стучало гулко, как будто в груди поселился метроном. Она закрыла фото, но телефон стал вести себя странно: экран мигал, и в левом верхнем углу появлялось уведомление на неизвестном языке – закорючки, символы, нечто, что выглядело как язык сновидений.
Экран начал сам открывать приложения – почту, музыку, камеру. И в один момент включился диктофон. Запись началась без её участия. Через несколько секунд из динамика раздался тихий женский голос:
– Я помню тебя.
Арина выронила телефон. Он тут же погас. Только слабый свет от улицы пробивался сквозь шторы. Но даже он казался чужим, как будто не светил, а смотрел. Стена напротив как будто дрожала от напряжения – будто внутри неё собиралось нечто, готовое выйти наружу.
Спустя полчаса Арина решилась проверить спальню. За шкафом она чувствовала сквозняк. Он исходил с той стороны, где была глухая стена. Или казалась глухой.
Шкаф тяжёлый, старинный. Под ним скрипел паркет, и когда она потянула его – неожиданно легко сдвинулся. Под ним – не обои, а дверца. Узкая, с латунной ручкой. Без ключа. Но открывалась. Холод ударил сразу.
За дверцей – проход. Узкий, как щель между страницами. Он вёл вниз. Каменная лестница, ступени стерты. Запах – сырость, пыль, и чуть-чуть – лаванда. Та самая, что была в шале, висевшей на спинке кресла в первый день её приезда. На ступенях лежала перчатка. Женская. Кожа старая, потрескавшаяся, но внутри – тепло, как будто её только что сняли.
Арина взяла фонарик и начала спуск. С каждым шагом вниз шум сверху становился всё тише. Как будто дом намеренно отрезал её от того, что она считала реальностью. Стены были обиты тканью – не камень, не дерево, а ткань, сшитая в узоры. Она провела рукой и ощутила вышивку: буквы, символы, имена. Все – женские. Некоторые знакомые: «Ася», «Анна С.», «Елена В.». Один из узоров был вырезан, оставляя лишь фрагмент – «А. С. Соло…"
На каждом шаге, в глубине коридора, мерцал свет. Не электрический, а как отблеск свечи, стоящей слишком далеко. Внезапно она услышала голос – еле слышный:
– Я ждала. Я устала одна. Ты знала, что придёшь.
Арина остановилась. Тело дрожало, но она шла дальше. Лестница казалась бесконечной, и на каждом повороте становилась всё уже. Ей пришлось идти боком, царапая плечи о стены. Ощущение клаустрофобии усиливалось с каждым метром.
В самом конце лестницы – комната. Маленькая, квадратная. Там не было мебели, только зеркало. Но не обычное. Оно не отражало её. Вместо её фигуры – девушка. Сначала она стояла неподвижно, потом подняла голову. И улыбнулась.
Это была она. Или та, кто была до неё. Или та, кем она станет. Платье, в котором была фигура, Арина видела раньше – на фотографии из альбома, который она нашла в первый день. Это была санитарка времён войны. И она улыбалась. Улыбалась слишком долго.
На полу – пыль. В центре – круг. В нём – записка: "Если ты здесь, значит, время пришло. Повернись."
Она медленно развернулась. И поняла, что обратно выхода не видно.
Стена, где была лестница, исчезла. Вместо неё – чёрная ткань, стянутая, как в театре перед началом трагедии. В ней двигалось что-то – не люди, а сами тени. Зашуршали стены. Зеркало мигнуло, как экран. А её отражение шагнуло вперёд.
Комната за шкафом исчезла. А внутри – только она и её отражение, которое уже не хотело быть просто отражением. Оно сделало шаг, а она – нет. Теперь зеркало больше не повторяло её. Оно жило. И оно что-то хотело.
Оно заговорило. Голос был её. Но с интонациями, которых она никогда не слышала от себя:
– Ты долго спала. Ты носила моё имя. Ты взяла мои сны. Верни их.
На потолке проявился текст, будто выгравированный в дымке: «Каждое имя – это ключ. Каждое молчание – дверь.»
А затем зеркало снова мигнуло – и отражение стало медленно тянуть к ней руку, как бы приглашая. Рука была её. Но движения – нет. Это была рука женщины, которая помнила всё. Все смерти. Все возвращения. Всех, кто пришёл и не ушёл.
