скачать книгу бесплатно
Здоровались мы кивком, экономя слова на длинную ночную смену.
– Слушай историю про пироманшу-девочку, – обычно так она начинала рассказ, делая огромные глотки и гоняя кадык вверх-вниз. Вот и сейчас. Смакуя горячий чай, она произносит на выдохе: «Хорошо!» – и продолжает начатое. – Она знала, когда нужно подняться на свою крышу, чтобы слушать тишину и наблюдать над поселком мировую гармонию, – Антон обладала своеобразным стилем повествования, чем каждый раз удивляла. – Смотрела девочка не абы куда, а туда, где из слабенького дымка вот-вот родится огонь. Он быстро набирал объемы, и чем сильнее он разгорался, тем больше становилось суеты вокруг. Бегали люди, орали, истерили, страдали. Приезжали пожарные, полиция, скорая. «Их нужно поджарить, чтобы они захотели жить!» – говорила пироманша. В этих домах проживали алкоголики. Она поджигала их последовательно. А они переходили из одного сгоревшего дома в другой. С ее крыши было видно всех. Кто-то из алкоголиков после пожара завязывал с алкоголической жизнью. Для них сгорал не только их дом с вещами, в нем сгорало и прошлое, к которому не вернуться.
– Скажи, у тебя есть партнер? – не отрываясь от монитора, спрашиваю я.
– А зачем он мне? – удивляется Антон.
– Чтобы любить.
– Любовь – это обязательства, – философствует Антон. – Время сейчас такое – себя бы вытянуть, а с остальным разберемся потом. У всех так – все будет завтра. Некуда торопиться. И выбора аж обосраться. Откроют Тиндер, наполучают тысячу лайков и три фото гениталий, пошлют пару ушлепков нахер и заблокируют их. И все, их жизнь полна событий, драм, кайфа. Такая ежедневная имитация вселяет ощущение стабильности. А это попахивает размеренностью. А где размеренность, там все еще впереди, а главное, выбора же до черта. Только поклонников твоего фото сегодня сто, а завтра три штуки. Потому что старость приходит внезапно. Тогда хитрят – фото корректируют, через пять фильтров прогоняют. Только обманывают себя же. И боятся с такими отретушированными фото в реалии показываться. Рожа-то давно расплылась. Щеки на плечах, жопа – плоский блин. Боятся услышать правду про сегодняшних себя. Не хотят из розовой коробочки со стразиками вылезать. А эмоций охота, вот эти старые хрычи и унижают молодых ребятишек на сайтах знакомств. А те думают, что так и нужно общаться. Унижение – норма, и тряпкой тоже можно быть. «И вы меня вообще не понимаете!». И слезы лить. И за счет баб жить. И женщину свою изводить. И любить не ее, не себя через нее, а просто призрачные тренды. И дрочить на новый айфон. Вот так и ходит унижение по кругу. И все потеряны. А искренней любви очень хочется. Только не у кого ее получить. Ведь заглатывают на первом свидании все. Нечем перекрыть. Нечем покорить. И начинают дурить, под колеса кидаться. А так, я вообще-то за анал. Распирает, знаешь ли. Люблю наперекор природе. Бунтарка я по натуре.
– Так и запишем в отчете за смену: происшествий не зафиксировано. Антон за открытые отношения с черного входа.
Мне смешно. Я откидываюсь в скрипучем расшатанном кресле.
Антон что-то ищет в телефоне.
– Если ищешь свои лучшие фото в стиле ню, то давай без меня.
– Заносчивый сопляк, – смеется Антон.– Нравится мне один автор. Такой, откровенный. Шнейдер. Вот, отрывок. Слушай: «Справедливо утверждать, что мы, вероятно, никогда не узнаем, как это после тяжелого трудового мексиканского дня, после изнуряющей жары и пары укусов черной мамбы прийти домой к кончите, обнять ее за широкие бедра, когда она поднесет тебе буррито и холодненькую текилу на серебряном подносе, доставшемся ей еще от прабабки. На подносе, в котором можно разглядеть отражения роста сепаратистских настроений в новой Испании и самого Мигеля Идальго-де-Кастилью, отжарившего всех индеек в поселении.
Поднос сверкнет красными лучами заходящего солнца и ляжет на маленький уличный столик под кипарисом. Ты опрокинешь стопочку мягкой холодной текилы и почувствуешь ее скольжение от языка до желудка. Где, упав, она взорвется ядовитым теплом, поднимаясь обратно в голову. Глаза нальются усталостью, тело спокойствием. И окраина Мехико станет центром мира. Ты улетишь в прошлое, забываясь во сне, а кипарис будет шелестеть под вечерним ветром, отгоняя пустоту…»
Когда Антон замолкает, я одобрительно киваю.
– Мне нравятся хорошие авторы. Молодые авторы. Мне, в принципе, молодые и активные нравятся. Как ты, – заявляет Антон и смотрит на меня.
– Это был самый длинный подкат, который я знаю. Еще было бы круче, если бы ты это сказала, потом ушла на войну, пришла лет через шесть и сказала все то же самое, но с более глубоким чувством, – говорю я.
Мы ржем. Точнее, ржет она. А я так, ухмыляюсь. Невозможно понять, где она серьезная, а где просто несет смешной бред. И сидишь в ожидании того, чтобы взорваться. Она – хороший человек.
– Хочу в стриптиз-бар! – заявляет после обхода Антон. – Есть такой, «Красная Шапочка». В столице. Накоплю еще сотку и рвану на неделю. Буду платить шлюховатым мальчикам, чтобы теребонькали мамочку и делали мне непристойный маcсаж. А потом устроюсь в этот клуб и буду их домогаться бесплатно.
– Ух, как гадко, – я смеюсь.
Коллега сидит абсолютно серьезная, вытянув ноги, которые у нее затекли.
А я хочу на дикий пляж. Хочу к толстым и сморщенным нудистам с обугленными лицами и обветренными губами. Хочу к съедающему молодость солнцу и к растворяющим своей монотонностью мозг волнам. Просто хочу к безмятежности. Но этого я никому не скажу.
И тут мне приходит сообщение.
«И че ты молчишь весь день?»
Я отвечаю на него: «Привет. Я сначала работал продавцом, теперь ночью охранником…»
И у нас завязывается переписка:
«Че ты гонишь?! А если я сейчас приеду?»
«То увидишь меня через стеклянную дверь»
«Выезжаю»
«Лен»
«Че?»
«Я люблю тебя»
«Хорошо»
«А ты ко мне как относишься?»
«Короче, я спать»
«Приезжай завтра, в смысле, сегодня вечером»
«Какой сегодня вечером? Уже ночь! Ку-ку! Ты пьян?»
«Я на работе. Время уже два ночи. Так что сегодня»
«Какой ты занудный»
«Так приедешь?»
Она не ответила. Уснула или проигнорировала.
Пишу отцу: «Пап, как ты»
Он отвечает: «Все хорошо, сынок»
«У тебя все есть?»
«Хватает. Не переживай. С утра придешь – на плите завтрак»
«Пап, хотел тебя спросить»
«Спрашивай, сына»
«Ты маму любил?»
Прошло минут десять, прежде, чем отец позвонил:
– Очень любил, – раздался в трубке его хриплый голос. – В компанию пришла новая девчонка. Нам тогда было лет по семнадцать. Ее все добивались. Перья распустят и ходят возле нее кругами. Пригласят туда, позовут сюда. Она всем говорила: нет. А я подошел к ней и сказал: «Говорят, нельзя трогать произведения искусства». И коснулся ее руки. С тех пор мы не отлеплялись друг от друга никогда. Из постели не вылезали сутками. Иногда вставал с кровати, а ноги не держали, – отец ухмыльнулся причудливости минувших дней. – Когда на работу уходил, она вставала на подоконник и махала мне. Смешная хрупкая девочка с огромным пузом. Она с тобой уже ходила. Так и отдавали друг другу все без остатка. До последних дней.
– Пап, мы тебя вытянем. Рано тебе еще к ней.
– Никуда я не собираюсь. Давай, не лезь под пули, – кашель прерывает смех моего старика. Отец бросает трубку.
Иду домой. Утро. Навстречу семенят люди с отекшими лицами. На некоторых можно разглядеть привычку спать на животе и узор дивана. Но чаще считывается злоба.
В подъезде как всегда темно. Ключ застрял в кармане – ищу. Лестница сотрясается от топота спускающегося соседа.
– Не сдох еще? – пьяная рожа смотрит сквозь меня.
– Иди уже, – собутыльник толкает его в спину.
Алкаши выкатились на улицу. У меня нет сил ни на эмоции, ни на достойную реакцию. Что-то безысходно-нехорошее сверлит в груди.
Скрипнув, открывается соседняя дверь.
– Не обращай на него внимания, – звучит голос пожилой женщины. – Он считает, что пока не обосрет человека, не имеет права с ним общаться. Потому что сам обосран. Скажи, как папа? Держится?
Я киваю.
Вхожу в квартиру. Дома тихо. На плите завтрак. Отец спит. Или просто замер до тех пор, пока боль снова не обнаружит его.
…Лежу на кровати и не могу уснуть. Возбуждение пульсирует по всему телу. Лена совсем съехала с катушек и не знает, к чему придраться. Или просто хочет внимания, которого я не оказывал столько времени. Когда она впервые пришла ко мне, еще на ту квартиру в элитном Приокском районе, где обои не отклеивались, а плинтуса не рассыпались трухой в руках, то мне приходилось сдерживать внутреннего зверька, готового наброситься на кроткую овечку. Это был показательный визит. Без интима.
Уходя тогда, Лена села на пуфик, надевая кроссовки на узенькие ступни. Из-под ее короткой юбочки сверкнули белые, как нетронутый снег, трусики. Они плотно обтягивали чуть припухший лобок, и мне показалось, что вся нежность мира заключена именно там.
В ту ночь я только и мог, что представлять белый холст, на котором я рисую безупречность. Уснуть было невозможно. Под утро, в полубреду, то проваливаясь в забытьи, то просыпаясь, я представлял кисти ее рук с тонкими жилистыми пальцами, которые могли нежно трогать и жестко брать. Если однажды спросят, был ли я болен психически, отвечу – да, вот тогда и был. Представить себя без нее я не мог. Став рабом своих мыслей, впервые ощутил женскую власть над собой. Сказала бы: прыгай – прыгнул бы не раздумывая. Эта патология разрушала и созидала, унижала и возвышала, гробила и восхищала. Но за два года многое стало тусклым. И виной тому оказался истеричный и, как оказалось, гадкий характер Лены.
Ее внимание ко мне на исходе. Но сейчас его хочется вдвойне. Я сжал в кулаке ноющие яйца.
Думаю, счастье – это неопределившаяся девка. Счастье ведь ОНО. Вот и попадает это близорукое недоразумение где-то между: или в липкие руки ботаников, что так усердно готовились к встрече с ним, или в косяк, который упорно ждал его. Нужно поступить проще: надо найти пристанище счастья, где оно спит, ест и стирает грязные трусики после смены. Приду туда и высокомерно так скажу, не моргая глядя прямо в глаза: ты мне теперь не нужно! Было время, нуждался, искал, мучился. А сейчас твое место на полке трофеев. Вот так, счастье…
… – Бе-ерг, откуда-то издалека слышится такой знакомый голос. – Бе-ерг, наглый хряк! Вставай, – в трясущем меня объекте не сразу, но все-таки опознаю Лену. – Просыпайся. Кто вообще спит днем?
Лена садится за стол возле дивана, закидывая ногу за ногу, и включает настольную лампу. От Лены пахнет чем-то цитрусовым. Она любит все энергичное, живое, будоражащее.
– И как это понимать? – она открывает томик Маркеса.
– Что именно? – продирая глаза, спрашиваю я.
– Где «привет, любимая, так соскучился»?
– Привет, любимая, – бесцветным голосом я повторяю ее слова.
– Понятно, – кивает она – и быстро перелистывает страницы «Воспоминания моих несчастных шлюшек», выискивая там, по всей видимости, что-то свое.
– Смена закончилась в десять утра…
– Ты реально устроился на еще одну работу? – с удивлением спрашивает Лена. – Не проще было что-нибудь продать?
– Лен, продавать нечего. Отцу нужны лекарства. Вот я и работаю. И иначе не могу.
– Ну, да, ну, да, – она машет рукой и снова берется за книгу. – Слышала эту песню: «Лен, потерпи. Лен, нужно время. Я не могу иначе». А я могу? Мне че, паранджу одеть?
– Надеть, – тихо поправляю я.
– Что? – большие голубые глаза в полумраке комнаты уставились куда-то мимо меня. Зло, раздраженно. Когда этот взгляд направлен не на меня, то выглядит это не так устрашающе, словно обращаются не ко мне вовсе, а значит, порция гнева достается другому.
– Говорю, что не стоит так бурно реагировать.
– На кой мне в ваши трущобы мотаться? Мне внимание нужно, Берг. Мне что, в монахини подстричься? – Лена ставит ноги шире, раскачиваясь в кресле вправо-влево. Лампа освещает гневное лицо и беленький треугольник под короткой юбкой – то, что мне сейчас нужно больше денег, больше воздуха и еды.
– Постричься, – автоматически поправляю, – Лен.
– Да заколебал ты ленкать! Отцу твоему хана.
– Не говори так.
– Ему осталось от силы месяцок.
– Тебе пора, – я встаю.
– Не надо так со мной. Я сама определю, когда пора, а когда нет! – голубые шары вылезли из орбит и транслируют высший накал агрессии.
– Просто встань и уйди.
– Ты охерел?! Ты забыл кто я?! – жилки на нежной шее Лены напрягаются, злость искажает личико, из алых губ брызгают слюни.
– Лена, нам не о чем больше разговаривать.
– Это мне с тобой не о чем говорить! Челядь! – она взяла со стола сумочку и идет к выходу, с силой толкнув меня.
– Лена.
– Что?!
– Книгу оставь.
Томик Маркеса не отлеплялся от руки. Осознав машинальность действия, клиптоманка заявляет:
– Херня, – и бросает на диван Маркеса с его шлюшками.
Дверь с шумом захлопывается за Леной.
Я сажусь на диван. Читаю первое, что попало на глаза в открытом томике колумбийца: «Но точно отравленное питье: там каждое слово было ею».
Папа точно все слышал. Иду к нему в комнату. Сажусь рядом. Включаю прикроватную лампу.
– Ты же не думаешь, что она права? – спрашиваю я и смотрю на свои ладони.
– Женщины, бывает, пахнут так приятно, как цветы. И выглядят красиво. Но на вкус – горечь. Нужно искать тех, что пахнут хлебушком. С ними тепло, – говорит старик и смеется.
– Не нужно было ее впускать.
