скачать книгу бесплатно
Резким движением взял парня за шею, ударил головой об нос – тот замычал. Схватил за волосы, поднял повыше, отдернул назад, ударил в челюсть. Раз. Два. Три. Пока не услышит хруст. Четыре. Вмазал его голову в землю.
Лежит. Дышит. Живой еще. Кровь течет с носа, заполнила все пространство вокруг тела. Челюсть неестественно отодвинута вбок.
Аня начала плакать.
Не так она себе представляла их расставание.
– Лешка… Парень сломал дракону челюсть. Вот, что он сделал с ним. Конец.
Вова подошел к зонту, взял его, улыбнулся.
Аня подбежала к любовнику, села рядом с ним. Рыдала.
– Живой он. Я всего-то ему хирургическую операцию провел на рот. Зато базарить теперь не будет. Тебе ведь это нужно было, Ань? Чтобы он заткнулся? Ну вот, я выполнил твое желание. Люблю тебя, Ань. Зови на такие операции, если что. Буду ждать звонка, ну или сообщения. Как тебе проще, так и связывайся со мной. Твой единственный и неповторимый ангел, блядь, хранитель, Владимир. Ты пока займись им, помоги, он ведь важнее, чем я. Пока.
Раскрыл зонт. Ушел.
* * *
Кровь, алая такая, купаться хочется. Алые паруса не сравнятся с кровью таким ярким цветом. А нос покраснел от этой крови. Нос – показатель кровотечения, «потри нос», как мама в детстве говорила, «пройдет все», но не проходило. Жаль, что не проходило. Продолжал кровоточить. В детстве еще говорили, что сосуды слабые, но что-то не верится. Хоть в армию не берут с такими сосудами, это плюс. Конечно, когда он резко вставал, она сразу начинала пускать свою течку, но не в таких количествах, как сейчас. За последние два месяца кровь из носа уже достала его. Но сначала кружилась голова, он даже мог упасть в обморок. После головокружения пошла боль в голове. А после боли пошла кровь. О тошноте и смысла говорить нет, и так все ясно. Головокружение, тошнота, боль, кровь. Все это за несколько месяцев, всего-то ничего, а такие последствия.
От боли мучается, кривит лицо. Кричит в себя, никто не слышит. В туалете лежит, дверь закрыта, никто и не войдет, и не увидит. «Пусть мама услышит…», а мама не услышит, он никому не говорил про свои боли. Ни один человек не знает ни про головокружение, ни про тошноту, ни про кровотечение из носа. Лучше так, если сказать, то все будут волноваться, собирать деньги на лечение, поддерживать. А ему это не надо. Молчать. Только молчать. Мать с отцом не должны знать. Ни в коем случае. Но узнать надо одно: в какой области мозга находится опухоль?
Случайно пискнул от боли. Не услышали, хорошо. Если услышат, то спросят. Нельзя чтобы знал хоть кто-то из родственников. Нельзя.
Нужно пойти на обследование, – шептал в себе он, – но как? Одному не хочется, страшно. Нужно с кем-то, с тем, кто достоин правды. Кто не осудит, не обидит, кто поймет, услышит. «Пусть мама услышит…», блевать хочется. Мама, зачем ты меня такого родила? Я не хотел болеть, я не хотел страдать, я не хотел жить здесь. Хочу уйти с достоинством, по-своему. Не так, как хотите вы – до старости жить надо, я это понимаю. Я хочу до старости, мне жизнь не дает. Как сделать себе легче? Как легче жить? Я всегда считал, что мелкие проблемы для идиотов, я согласен с собой, я готов всем рассказывать и внушать это. Но у меня не маленькая проблема, я умереть могу. Мне ничего не остается делать, только ждать своей смерти. А она будет простой: я усну и никогда не проснусь, я просто умру во сне от боли. Никто даже знать не будет.
Взял телефон. Кровавыми пальцами разблокировал, нашел контакт, написал:
«Помощь нужна, Вов».
Не ответил сразу. Занят. Ну ничего, подождет.
Перевернулся с бока на спину. Посмотрел на лужу крови. Все залито. Туалетной бумагой убрать можно, впитает в себя алую жидкость и можно смыть в унитаз. Может, девушки так же делают? Так же подтираются и смывают. Не его проблема.
Намотал на руку бумагу. Протер сначала нос, потом пол, стену, которую заляпал, экран телефона. Выбросил, смыл. Чисто.
Открыл на телефоне карты, посмотрел месторасположение клиники: около Обводного канала, четыреста метров от станции. Близко, хорошо.
Записался еще вчера на МРТ головного мозга. Стрясут за это две с половиной тысячи, взял из копилки.
Высветилось сообщение:
«Я к вашим услугам!» – печатал ему Вова.
Дима обрадовался.
«Сходим в частную клинику, рядом с „Обводным“? Сегодня».
«О, я сегодня уже одну хирургическую операцию провел, а тебе зачем?» – его смех просачивался через экран и расходился по стенам всего дома.
«По дороге расскажу. Пойдешь?»
«Конечно! Как мне другу не помочь-то? Где встретимся, больной?»
«Прямо у метро Обводного. Я буду через час где-то».
«Давай, буду ждать».
Собираться нужно. Через боль.
Сил не было встать, но получилось. Открыл дверь, прошел, спеша в свою комнату. Набросал нужного в сумку. Ноги подкосило, приземлился на одно колено. Встал.
– Ты чего там? – крикнула с соседней комнаты мама, услышала.
– Поскользнулся просто, нормально все! – хрипло ответил Дима.
– Осторожней! – присоединился отец из той же комнаты, где была мама.
Не узнают, не услышат, не поймут. А если и поймут, то только в самом конце, когда я уже буду собираться умирать. А умру я красиво. С честью, блин.
Переоделся, взял зонт, захватил сумку. Вышел из комнаты, заглянул в комнату с родителями – вино пьют, смотрят что-то по телевизору.
Приятного, блядь, просмотра.
– А ты куда? Там же дождь, – проговорила быстро мама.
– Погулять, с другом. Осень, гулять надо, мам.
– Ну ты там недолго!
Не узнаешь, не услышишь, не поймешь, мам. Никогда… Не хочу, чтобы вы знали.
Быстро накинул пальто, вышел из квартиры, закрыл на один замок. Родители и так дома.
А если это не опухоль? Что же, зря обследовался? Только зря деньги потратил, еще и много так. А если все же опухоль? Может, рассказать остальным? Нет, нельзя. Никто не должен знать. Если только Вова. К нему только и есть доверие о неразглашении. Он-то не расскажет всем о моей возможной болезни.
Открыл дверь на улицу, ветер с грохотом помог ее закрыть. В лицо хлынул ливень. Отстегнул зонт, нажал на кнопку. Взмахнул рукой, чуть не вылетел. Нужно было идти против ветра. Практически бессмысленно люди шли с зонтами – и так накроет. Трудно идти, сдувает назад. Зонт выскользнул пару раз и оказался на расстоянии вытянутой руки. Ноги через несколько минут уже были полностью мокрыми, а пальто только-только начинало просачиваться влагой.
Вот какая погода бывает в Петербурге. А причем она тут частенько. Зачем вы сюда переехать хотите? Чтобы вас потом сдувал маленький и нежный ветерок? Непривыкший человек сразу сломается, разложится, упадет на асфальт, а настоящий петербуржец – ни хуя. Настоящий петербуржец будет стоять на своем, идти до конца, до его цели. До финала комедии! Пока ноги не отсохнут, пока руки с ногами не задубеют от холода. Мы те еще дебилы, ходим по льду Невы зимой, кто-то умудряется провалиться, и их тела находят уже весной, когда лед растает. А вы, возможно, еще не видели тела утопленников. А тут они не простые, а золотые. Замерзшие утопленники, как вам такое? В Москве тоже есть речка, тоже замерзает, тоже утонуть могут. Но она не такая большая, область поисков мала. В Ростове есть речушка, но там тепло. Хер знает, как там вообще люди тонут.
Ветер надувал, становилось все холоднее. Осеннее время года давало о себе знать.
Решил идти дворами. Вспомнил сон, мурашки прошли по телу.
Вов, ты только не подведи, будь на станции. Один не пойду в эту клинику, оно мне не сдалось. Благо ты свободен в это время. Трачу я его у тебя. Надеюсь, простишь как-нибудь за это, хотя, сегодня ты узнаешь, что это не просто так, не просто так я потратил твои несколько часов.
Вышел из дворов. Станция уже близко. Еще немного дойти.
На дороге раскинулась огромная лужа. Скорее даже озеро. В такое наступишь разок, и простуда охватит сразу, а до дома не успеешь, процесс-то уже начался, стартовал.
Около станции столпились люди: ждут, пока ливень закончится. Кто-то такси вызвал, кто-то просто наблюдает. Ну а Диме нужно было протиснуться сквозь эту живую стену. Выход перегородили, твари.
Свернул зонт.
Как учили в такую толпу заходить? С силой? Конечно, с силой. Лучшая защита – нападение!
Влетел с разбегу в неизвестных ему людей, сам чуть не упал, ощупал рукой чьи-то тела. Прошел через один круг Ада. Сзади послышался крик в его сторону, грозно. Уже не важно.
Внутри народу было еще больше. Откуда на отдаленной станции метро столько людей? Почему их тут так много? Время рабочее, откуда вы здесь?
С трудом прошел к турникетам, приложил карту. Все. Теперь только на «Обводный канал».
В туннелях отключался интернет. Скучно без него. Как люди вообще жили до создания сети? В военное время интернета не хватало, да и простой связи тоже не хватало. Так бы все военные действия длились быстрее, а если в году так тридцатом создали ядерное оружие – скорость любой войны равнялась бы скорости обычного пулевого выстрела из пистолета тогдашних времен.
Голова опять начала раскалываться. Сколько можно? До смерти можно.
В вагоне метро сидело мало человек, обойдется. Кровь не льется, только покалывает мозг. Нейроны дергает, сука. Дергает за ниточки, как марионетку: один раз кольнет, и ты захочешь руку отдернуть в сторону, а может и голову по выработанному уже рефлексу, в стенку ударить, чтобы больше не болела. Он ни разу не ходил к врачу, только и ждал, пока само пройдет. Само не проходит уже долго, а может, все-таки пройдет? Через месяц, два, три, а может, год? Хорошо, пройдет. Все будут только и вспоминать о нем, как все у него было хорошо, как у него все прошло. Так хорошо прошло, что он лежит в гробу, на глубине двух метров, наслаждаясь обезболивающим – червями в его глазах.
Представил себя мертвым. Не так уж и плохо для него. Гроб красивый нужен, дорогой, из самого дорогого дерева. Внутри пусть будет золотое покрытие, настоящий мех, который будет привлекать всех насекомых, но они не смогут пробиться сквозь слой дерева с золотом, все продумано. Но похоронят его только в гробу из дерева, срубленного во дворе около его дома. Мертвые все-равно не дышат, не видят того, как их хоронят. Им плевать на эту эстетику и красоту. Но хочется ведь умереть так же красиво, чтоб все видели твой дорогой гроб, чтоб все понимали, какой ты был классный человек, позвать на похороны весь город, на крышке гроба пусть будет написано что-то в роде «он умер молодым, но самым пиздатым», не это ли прелесть? Не рано ли только ему умирать?
Рано. Доехал до «Сенной», решил не тратить время на пересадку в двух местах: на «Технологическом» и на «Пушкинской». Лучше подождать, пересесть один раз и доехать сразу до места.
На знакомой ему «Садовой» было все так же, ничего не изменилось за несколько дней. Только теперь он едет не на «Адмиралтейскую», а в другую сторону, на «Обводный канал». Единственное отличие было в людях: на синей ветке они более расслаблены, а здесь все в работе, в телефонах сидят, печатают что-то кому-то. У всех своя личная жизнь, все чем-то заняты, никто из них не обратит внимание на проходящих мимо людей.
Вот, какая-то мать с ребенком сидит, наверняка едут домой: одежда слегка мокрая, быть может, они еще не знают о том, что на улице дождь стал сильнее, стал убийственней, готов снести все на своем пути.
Малыш чихнул, и тут мама сразу повернулась к нему, ткнула своим носом в его нос. Не гигиенично, но главное, что выглядит мило. Заботливая мать, у многих такой заботы и в мыслях не было, а тут прямо на глазах история пишется.
А вот, мужик какой-то, лапает, по-видимому, свою жену. Непристойно, публично, но глаз не оторвать, только и смотришь в пол, а боковым зрением подглядываешь за их действиями. Как подростковая любовь у них: лапают друг друга, страстно засасывают, плевать на окружающих, не стесняются. Интересно, что у них может происходить дома, когда никто не видит?
Отвернулся в другую сторону. Там парень, торчит видимо, похож. Нос постоянно подтирает, головой крутит налево и направо, а вот и вверх потянул. Разминается просто. Поднял руку – трясется. От холода? Или от веществ?
Прозвучало: «Обводный канал». Пора выходить.
Яркая станция, новая. Все глянцевое, отражает весь свет, будто в зеркальный лабиринт попал. Это и был лабиринт – слишком много проходов. Станция маленькая, тесноватая, очень на бункер похожа.
Но настоящим бункером можно назвать только Адмиралтейскую. Она самая глубокая, слишком долго спускаешься по эскалатору, у кого-то уши закладывает. А как люди постоянно работают в метро? Как постоянно находятся под землей? Настоящие кроты нашего времени. А если они и проедают все тоннели, как черви?
Разобрался, нашел выход. Остается только подняться наверх, на воздух. А там, где-то его уже должны ждать.
Может, бросить это все? Сдохнуть как следует?! Моя голова вскоре перестанет варить, как раньше. Бороться надо, да… Так мама говорила? Именно так. А папа не хочет так говорить, только и пьет, сука. Ну, бухай, старый, будет у тебя такая же ситуация, поймешь, каково это. Говорила мама, что лучше бы я нашел новый дом. Нет, блядь, не нашел. Остался жить в старом, трухлявом дерьме.
Поднялся на эскалаторе.
Где Вова? – подумал про себя.
Кто-то тронул за плечо. Повернулся.
– Ну, привет, больной. Куда выдвигаемся? – улыбнулся на одну сторону он.
– Привет, – протянул руку Дима.
Пожали. Рука Вовы была твердая, сильно сдавливала, до боли – кости прощупывал.
– Тут, рядом, центр есть медицинский. Платный, все как надо. Туда вот надо.
– Ну пойдем. Веди, Сусанин.
Вышли из здания метро. Солнце светило, а где ливень? Дороги мокрые, ветер есть, дождя нет. Вот она, сущность Петербурга. Меняется постоянно. Любит этот город менять свой характер и настроение: то поплакать захочет, то захочет улыбаться и сиять, показывать всем свое счастье и радость.
– Направо сейчас, – сообщил Дима.
Вдали уже виднелось белое здание. Туда они направлялись.
– Я так и не понял, зачем тебе туда? – спросил наконец Вова.
– Умирать, – с усмешкой сказал Дима. – А вообще мне нужно пройти одну штуку, угадаешь как называется?
– Лоботомия?
– Не-а, пизже. Но ты был близок. Эм-эр-тэ, – прочитал он по буквам, – головного мозга.
– Че у тебя там в голове находится? Обычный мозг же, ничего интересного. Ты, кстати, видел, как выглядит мозг внутри? Он такой розовый, мясистый, ахренительный, пульсирует где-то даже.
Клиника все приближалась. Приближалось еще и сомнение в действиях и волнение. Некое переживание вызывало дрожь в ногах, совсем тело не хочет узнавать результат, который и так ясен. Но почему? Что такого? Уже все готово. За него все сделают, он только должен залезть в аппарат МРТ. И все.
Теперь можно было ее разглядеть: белые глянцевые стены, такие же и окна, даже не выдают частичку того, что находится внутри кабинета или комнаты. Как на допросе в полиции: зеркала, которые не показывают того, что располагается с другой стороны.
Страх охватывал все сильнее.
Соберись, это всего-навсего жалкая машинка с лампочками. Она тебе ничего не сделает, только сделает пару фотографий мозга, ничего больше она не сделает с тобой, никаких уколов, ничего страшного. С тобой твой друг, он тебя если что, то поддержит. Ничего не будет страшного. Ни-че-го.
