скачать книгу бесплатно
Вниз по лестнице
Роман Шмыков
RED. Мистика
Сборник леденящих душу историй, которые можно рассказать только по секрету, на ушко, когда в комнате уже выключен свет и вокруг нет чужаков.
В истории «Его мама» читатель столкнётся с глубинным страхом перед сошедшим с ума родителем. Грань между любовью и ненавистью беспощадно сотрется в труху.
«Шифр» постарается напомнить людям, что зависимость от технологий ни к чему хорошему не приводит. Но глубинный вопрос куда серьёзнее, и человеческая натура показана не с самой приятной стороны.
«Наследие» породит мрачные мысли по отношению к самым близким людям у каждого, кто возьмется вникнуть между строк. Отчаянный убийца чудовищ тоже способен переживать и бояться за свою жизнь, повисшую на волоске без авторитета в виде отца.
Когда привычный мир трещит по швам, ничего не остаётся, кроме как спуститься в свой личный душевный подвал… Какие монстры там прячутся?
Комментарий Редакции: До предела жуткие рассказы, объединенные единой атмосферой скользкого ужаса – пугающе написаны и легко читаются. Где-то – чуть абсурдны и специфичны, иногда – просто абстрактны, а порой встречаются и такие, что вызывают неподдельную панику, которую будет не так-то просто усмирить.
Содержит нецензурную брань.
Роман Шмыков
Вниз по лестнице
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В оформлении использованы иллюстрации:
© koyu, ChrisGorgio / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru
Его мама
17 октября 1998
Сегодня мама опять попросила купить много гречки. Я так давно не ел мяса, что уже тошнит от одного только вида этой крупы, постоянно застревающей в зубах. Мама в последнее время готовит только её и в кастрюле литров на пятнадцать, занимающей все четыре конфорки нашей маленькой газовой плиты. Вчера мама сильно разозлилась, когда я спросил про котлеты. Она кинула в меня книжкой, которую читала, сидя в своём любимом кресле. Я давно стал замечать, что это кресло становится мало маме. Её бока свешиваются с подлокотников как тесто, а руки она кладёт на свой живот как на опору, держа в толстых пальцах маленькую книжку. Она всегда что-то читает, если не готовит, и всегда что-то готовит, если не читает.
Я отправился в магазин со старой сумкой, с которой мама, когда была молодой, ездила на курорт. В детстве она там часто бывала с моей, уже умершей, бабушкой, но со мной не ездила ни разу. Она говорила, что это просто море, много воды и не видно горизонта, не на что смотреть. Я мог только представлять, как очутился бы у бескрайних морских просторов.
Продавщица сначала смеялась надо мной, когда я набивал гречкой дорожную сумку. Она думала, что это такая шутка. Потом решила, что я запасаюсь перед трудным временем, о котором говорили, возможно, в новостях по телевизору, а она проморгала. Она перестала гадать, когда узнала, чей я сын. Они были подругами когда-то, продавщица тётя Алина и мама, пока вторая не вышла замуж за моего папу. Я его не знал. Мама говорила, что он тот ещё уёбок.
Я вернулся домой с пятнадцатью упаковками самой дешёвой гречи, точно зная, что мой вечер будет занят её перебиранием. На кончиках пальцев обеих рук уже твёрдые мозоли, которые перестали кровоточить только на прошлой неделе. Я перебирал гречу и во рту ощущал её приевшийся вкус. Словно ешь ничто, камнем падающее в желудок. У меня часто изжога от гречи, но мама меня не слушает и советует запивать водой. Но от этого только хуже, и по ночам меня мучают особенно сильные приступы. Выделяется столько горькой слюны, что набирается почти полный рот, от чего приходится часто ходить в туалет. Мама сказала, чтобы я перестал так много мастурбировать, и мне было неловко не только убеждать её в обратном, но и вообще вступать в этот разговор. Обычно я опускаю глаза и ухожу в свою комнату, где пахнет гречей не так сильно, как в остальной части дома.
Мама сидела в кресле и читала новый детективный роман. Она тратила на книги много денег. Относительно много из тех, что у нас вообще были. Я ещё не работал, так как мне всего четырнадцать, и даже в разносчики газет меня не взяли, сказав, что из-за худобы просто не хватит сил. А в других местах разворачивали на самом пороге, увидев, что на моём лице буквально написано – несовершеннолетний. Меня это обижало, я готов был работать, но ничего поделать с этим не мог. Мы живём на мамино пособие по инвалидности. Мама никогда не говорила, что у неё за инвалидность, и мне оставалось только гадать.
Я накрываюсь одеялом и пытаюсь понять, почему мы живём именно так, как живём? В нашем старом деревянном доме за чертой города. Все наши соседи уже разъехались кто куда, и на всей улице остались дядя Вова с тётей Викой да мы с мамой. Мы к ним не ходим, и они к нам тоже. Их сын закончил школу и уехал в большой город учиться на инженера. Мама запретила мне ходить в школу после пятого класса, сказав, что ей нужна моя забота. И я стал её опекать. Кто, кроме меня? Тем более в последнее время у мамы сильно болят ноги и ступни. Я делаю ей припарки, но это не сильно помогает.
Весь вечер я перебирал гречу и решался попросить у мамы сменить хотя бы одну крупу на другую. Мама стояла ко мне спиной и варила в огромной кастрюле коричневую кашу. Она всегда по дому ходила в жёлтой ночнушке, достающей ей до колен. А из-за того, что на улицу она не выходит уже полгода, эта ночнушка стала её единственной и постоянной одеждой. Мама сильно набрала вес. Её живот раздулся и грудь обвисла. Ночнушка становится мала и закрывает всё меньше. Она поднимается над коленями, и я вижу больше…
1
– Блять, ну и кринж! – Федя читал вслух дневник, найденный в старом заброшенном доме. Мы пошли туда, чтобы увидеть приведение, о котором говорил Дима, думая, что сможет нас напугать. Дважды. Да, в первый раз мы повелись и вздрогнули от своих же отражений в зеркале, стоявшем в подвале на стройке. Но не в этот раз, придурок.
Дневник был пыльным, а страницы жёлтыми как внутренности яйца. Федя держал его кончиками пальцев, боясь полностью взять книгу за её липкую и грязную обложку. Коричневая, словно слепленная из глины, она походила на кожаную, но это явно не по зубам владельцу.
– Как думаешь, снова Дима? – спросила Вера, ожидая оба ответа одновременно.
– Хер его знает, – Максим не верил, что нам всё-таки удалось найти что-то интересное, хотя каждый из нас желал именно этого. – Я не верю. Дневник? Пффф. Страшилки для детей.
Федя закрыл дневник, издавший недовольный треск, и протянул его Максиму. Тот не сразу, но убрал его в свой портфель с таким лицом, словно помещал туда кусок собачьего говна в целлофановом пакете. Вроде не воняет, а всё равно не прикасался бы ни за что на свете.
– Уже темно, – Вера старалась скрыть свой внезапно подступивший страх. На всех нас накатила волна беспокойства при чтении этого отрывка. Абсолютно мерзко, и Веру, кажется, это задело сильнее всех. – Папа просил вернуться сегодня пораньше, и…
– Спокойной ночи малыши боишься пропустить? – Федя выдавил улыбку, но за ней всё равно прятался наш общий страх.
Мы стояли посреди пустого деревянного дома. Солнце уже пряталось за горизонт, покрывая оранжевым маревом стены пятиэтажек на окраине города. Потерявшие листву деревья колыхались на промозглом ветру. Было холодно. Я поднял воротник и опустил подбородок в свитер.
– Костя, а ты как считаешь? – Максим спрашивал, стараясь уложить дневник в свой портфель так, чтобы он не касался стенок. Глупо, но все понимали его желание.
– Думаю, стоит хотя бы дочитать до конца, – ответил я, кивком предложив выйти наружу. – Может, в конце что-то будет?
– Ага, отвечаю, там Дима фотку своего члена прилепил. – Выпалил Федя, расталкивая нас, чтобы выбраться первым. А ведь так хорохорился, делая вид, что отрицает подлинность этого дневника.
Мы хором вздрогнули, когда сквозь разбитые окна этого домика услышали шум на участке по соседству. Наверное, бродячие собаки. Мы разом оглянулись, встав в ряд. Четверо детей. Самому старшему из нас, Максиму, на прошлой неделе исполнилось пятнадцать. Мы сложились и подарили ему надувную куклу из магазина, что открылся в прошлом году. Он, узнав коробку по торчащему из чёрного пакета уголку, сразу замял его и кинул под кровать в своей комнате, чтобы его мама не увидела, что мы с такими дебильными улыбками вручили Максиму.
– Я дома почитаю сам, – сказал Максим, снова состроив такую мину, что и нам стало неприятно, – может, нарою что-нибудь.
– В дом больше не вернёмся? – Вера озвучила вопрос, который каждый из нас хотел задать и услышать утвердительный ответ. Мы переглянулись и почти одновременно кивнули. Смотря на дом, мы все ощущали нечто чуждое. Нам казалось, что мы не должны были приходить сюда. Да, тут бродили собаки, давно забывшие, что они должны быть лучшими друзьями человека, но люди в городе говорят, что здесь есть вещи куда страшнее бродячих псов.
Мы отправились по домам, первым проводив Максима как хранителя нашей общей тайны. Его дом стоял чуть дальше наших, но мы не договариваясь решили, что так будет правильно. Если это чья-то шутка, то ничего страшного, переживём, но если мы столкнулись с чем-то особенным, пусть даже немного пугающим, то нам стоит сохранить это только между нами.
– Не листай один, – сказал Федя, на короткий миг обретя серьёзность. Его глаза округлились, а торчащие из-под рыжих волос уши покраснели, – завтра после школы соберёмся и почитаем ещё.
Максим кивнул и спустил портфель с плеч, взявшись за лямки обеими руками. Мы попрощались с ним и проследили, чтобы Максим зашёл в подъезд и закрыл за собой двери, после чего проводили Веру. Она жила в частном секторе недалеко от супермаркета «Посейдон», который ещё до нашего рождения являлся самым большим рынком в радиусе двухсот километров. Мы остались с Федей вдвоём. Солнце совсем пропало, забрав с собой свет. Луна, как надкусанное круглое печенье, светилась в чёрном небе. В лучах фонаря мелькали капли моросящего дождя. Пришлось ускорить шаг, чтобы быстрее добраться домой. Мы с Федей жили в одном дворе и познакомились ещё до школы. Он был моим лучшим другом и одновременно той ещё занозой в заднице.
– До завтра. – Крикнул Федя, махнув мне рукой и резко свернув к своему подъезду. Я кивнул ему и перебежал двор, укутавшись потеплее от ветра. Я чуть не запнулся об кусты у дороги. Чёрт бы побрал тех, кто уже которую сотню лет знает о таком изобретении, как уличный фонарь, но ему что-то очень мешает установить хотя бы один в наш двор.
Я на одном дыхании домчался до пятого этажа и открыл двери, стараясь не издать ни единого скрипа. Как и ожидал, дома уже все спали. Бренчал папин храп в родительской комнате, а рядом витал запах маминых духов, которая, судя по всему, не так давно вернулась со смены. Опять на станции скорой помощи не отпустили вовремя.
Я тихо снял обувь и повесил куртку. Не попытавшись играть с благоволившей мне судьбой, я, миновав ванную и вечернее умывание, проскользнул по тёмному коридору в свою комнату и включил светильник. Я всё время думал об этом дневнике. От его содержания у меня мурашки бегали по спине, потому что я буквально видел, как она… нет, фу. Спать с такими мыслями не хочется. Я включил телевизор, заранее убрав звук, и поставил фильм, под который мне всегда легко спалось, – Эйс Вентура, – и улёгся на кровать. Утром точно получу за то, что так поздно вернулся и не предупредил, хотя об этом я думал во вторую очередь. Мысли всё время возвращались к ней, к его маме…
23 декабря 1999 года
Маме стало хуже. Сегодня она в последний раз поднялась с постели, чтобы самолично сварить свою заключительную кастрюлю гречи. Откуда я это знаю? Она сама мне сказала, указав толстыми пальцами руки на толстые пальцы ног, ногти на которых были похожи на когти орла, а кожа стоп превратилась в слоновью шкуру, такую же серую и толстую.
Она говорила, что я должен массировать её ступни, чтобы они не атрофировались, но я не мог даже смотреть на них, и мама сильно обиделась за отказ. Она заставила снова перебирать гречку, которая со вчерашнего дня занимала весь подоконник и ждала, когда ею кто-нибудь займётся. Я возился до глубокой ночи, пока подушечки пальцев не стали гореть, и я ронял одну крупинку за другой, совершенно перестав справляться с заданием. Мама всё это время лежала на кровати и смотрела телевизор. Его я на старой металлической подставке с тремя рабочими колёсиками из четырёх выволок из комнаты, где раньше жила бабушка. Она умерла очень давно, но я всё ещё помню, как громко орали динамики в её комнате, когда я был совсем маленьким. В тени своей комнаты, когда мама думала, что её сын давно спит, я смотрел, как на стене коридора мелькают разноцветные блики.
Сейчас мама смотрела телевизор так громко, что его шум заглушал иной раз мои мысли, и я терял счёт времени, перебирая эту сраную гречу. Я закончил около двенадцати ночи и отправился в свою комнату, хотел уже написать об этом в дневник, но мама попросила сесть к ней на кровать, что сильно прогнулась, и ответить честно на один вопрос, который был еле различим посреди взрывов с той стороны экрана.
– Ты ведь меня не бросишь? Никогда не оставишь свою маму одну?
– Конечно, нет. Я всегда буду с тобой.
Мама умилилась, когда это услышала, и на секунду я подумал, что это была искренняя улыбка, но потом мамины губы изогнулись в абсолютно другую сторону.
– Вы все так говорите, а потом мне приходится самой убираться, самой готовить, самой воспитывать!
– Мам, я…
– Уёбывай в свою комнату! Чтоб до завтра я тебя не видела!
У меня на глазах выступили слёзы. Мне стало стыдно, и я поспешил уйти к себе, чтобы не показывать своих слабостей. Я упал лицом в подушку и чуть не задохнулся от своего же всхлипа. Ещё с детства, как бы это сказать, не умел плакать. Слёзы текли, но я начинал задыхаться и почти переставал дышать, а лицо синело. Мама раньше успокаивала меня, и на это уходило от силы пара минут. Я скучаю по тому времени.
Я попытался уснуть, уже совсем поздно, а с утра намечена куча дел. Я мысленно прикидывал, чем займусь и в какой последовательности, медленно засыпая под ужасный смех мамы, звучавший громче того, что шло по телевизору. Уверен, что она смеётся не потому, что её на самом деле смешно, а потому что на экране люди тоже хохочут, и ей стыдно даже допускать мысль, что она глупее какого-то дурачка с экрана и не понимает его глупых шуток.
Я это всё записал лишь утром, когда только-только открыл глаза и попытался вспомнить, что случилось этой холодной ночью, когда батареи стали работать хуже. Где-то около пяти, когда солнце и близко не собиралось подниматься, я проснулся от странного звука у порога комнаты. Я всегда закрываю дверь, но не запираю, тем более сейчас мама вряд ли решила бы проверить это. И я ошибся.
Я не повернулся полностью в сторону выхода, но мамин силуэт в проёме был отлично виден в мрачной тени. Она будто стала больше всего за один день. Она громко дышала, ей было тяжело, словно у неё астма. Я делал вид, что сплю, но буквально молился о том, чтобы мама ушла. Дыхание её становилось только громче, а по полу разливались тяжёлые шаги тучного человека. Я подпрыгнул на кровати и посмотрел, но там не было никого. Я укутался в одеяло и встал, прошёл в мамину комнату, где до сих пор горел телевизор, но звука не было. Тишину разрезал только истошный мамин храп. Мне удалось бы выключить телевизор, но мама сильно всхрапнула и начала что-то шептать. Слов было не разобрать, но мне стало страшно, потому что ей, наверное, виделось, что она кого-то сильно ругает, и я наделся, что не меня, пусть и во сне. Я, двигаясь спиной вперёд, вернулся в свою комнату и попытался уснуть, но не получалось ещё долго. Я всё равно слышал эти шаги и дыхание.
2
– Не думаю, что это Дима мог написать, – сказал Максим, закрывая дневник на очередной прочитанной главе.
– У него не хватило бы ума и на первые пару предложений, – Федя язвил, но был абсолютно прав. – Так что мы нашли, что искали.
– Пойдём туда? – Вера всегда виртуозно делала вид, что ей не ведом страх в принципе, но все мы знали, что это далеко от правды.
– Думаю, стоит повременить, – я хотел предложить, но запнулся на полуслове, – нам ещё надо…
– Зубы почистить? Что ещё, Костя?
– Федя! – Максим быстро осёк нашего друга, – он прав. Мы даже не знаем, где именно искать.
– В смысле? Где нашли дневник, там и искать!
– Мы всё перерыли, осталось только доски от пола отбить и залезть в подвал, если он вообще есть.
– И верно, Макс, – я отплатил другу той же монетой, – мы нашли карту, но кто сказал, что она лежала прямо на сундуке с сокровищами?
– Ты, бля, писатель что ли? – Федя сидел на стуле, подогнув правую ногу и постоянно надувая щёки в приступе бешеной скуки.
– О чём ты?
– Да ни о чём? Так что думаете?
– Дочитаем до конца, – почти шёпотом ответила Вера и уставилась в окно, где снег уже закрыл обзор, навалившись белой стеной на стекло. – Но сегодня уже поздно, я хочу домой. Папа как назло сделал гречу с котлетами, пока мама в больнице.
Мы, трое парней, прыснули смешками, но быстро поняли, что реакция была немного не та, какой следовало быть.
– Как она, кстати? – спросил Федя, ткнув Веру легонько в плечо. Максим отнёс дневник в свой тайник, который организовал в комнате сразу после переезда. Там он хранил в основном всякое барахло, но однажды мы спрятали там сигареты, надеясь, что его родители никогда не решатся залазить под доски старого шкафа в комнате сына.
– Что? А… но вообще, если честно, она идёт на поправку, только очень медленно. – Вера говорила спокойно, и голос не выдавал её ни коим образом, но в глаза Вера никому не смотрела. – Папа сегодня весь день просидел с ней, но мне запретил приходить. Пару часов назад написал СМС. Говорит, маме лучше, и она уже может разговаривать и видеть правым глазом.
Федя громко выдохнул через нос и потёр переносицу пальцами.
– Давайте пойдём домой, – начал он, – завтра дочитаем. Опять у Макса?
– Нет, у меня родители целый день дома будут, а вечером ещё и бабушка придёт. Пирогами накормит, но вот почитать не даст.
– Давайте у меня? – предложила Вера.
– Можно, завтра посмотрим. Тебя проводить? – спросил я Веру.
– Конечно проводить, тупица, или ты мечтал, как бы быстрее дома в душе передёрнуть?
Я с улыбкой, сильно сжав губы, пнул Федю по голени, от чего он опустил обе ноги и матюгнулся на всю комнату Максима.
– Тише, мудила, – Максим шептал, указав пальцем вверх, – там живут старики, а стены тонкие просто жесть. Чуть что услышат, сразу жаловаться прибегут. Я однажды каэску[1 - Компьютерная игра Counter-Strike (CS)] запустил, так они от первой мелодии сразу сверху затопали, а через пару минут уже долбили к нам в дверь. Я такой втык получил, и папа сетевой провод забрал на неделю.
– Ну ты и лох. – Фыркнув снова, сказал Федя.
– Пошёл ты, чел.
Мы с Верой переглянулись и улыбнулись. Максима мы оставили уже через десять минут и, одевшись, выбрались на улицу. Было очень холодно, и Федины пушковые волосы под носом тут же заиндевели. Мы почти бегом достигли Вериного подъезда и проследили, чтобы её силуэт мелькнул в окнах лестничных пролётов до третьего этажа. После этого мы пошли домой.
Я видел, как Федина походка становилась всё сбивчивее. Он с остервенением кусал губы до крови, а потом делал вид, что вытирает влажность под носом, но я видел красные подтёки на костяшках пальцев, и когда мы добрели до его дома, он не протянул мне руку и лишь бросил: «До завтра». Я ответил тем же и ускорил шаг.
Времени было не так много, но ночь стала совсем тёмной. Лишь внезапно выпавший снег отражает что-то светящееся вдалеке. Это был ларёк с жёлтыми, еле горящими буквами «Продукты». Я прошёл мимо, мой дом уже за поворотом. Я добежал до подъезда, хрустя свежевыпавшим снегом под ногами. Одним ботинком провалился в глубокий сугроб и начерпал так, что до дома уже прыгал на одной ноге, попутно высматривая свет в окнах своей квартиры. На кухне точно кто-то есть.
Я открыл старую деревянную дверь подъезда и зашёл внутрь. Опять свет горит только на втором этаже. Я вызвал лифт, на ощупь найдя оплавленную кнопку, и стал ждать, всё ещё держа промокающую ногу навесу.
Сзади что-то послышалось. У выхода есть лестницы, ведущие в подвал, но я никогда не видел, чтобы вход туда был открыт. Хотя, там часто слышатся глухие звуки. Мама говорила, что это гудят старые трубы, но сейчас я совершенно не был в этом уверен. Я повернулся лицом к темноте и прижался спиной к дверям лифта. Скрежет становился громче. Это было похоже на хриплое дыхание старого человека, который ноет от давно мучающей его сильной боли. Слышу, как лифт спускается, но он будто дразнится и гудит в двух этажах от меня, не доезжая нескольких метров.
Клянусь, я увидел два светящихся глаза, и хрип стал громче, когда за моей спиной створки лифта раздвинулись, и я ввалился внутрь. Там горел яркий свет, от чего тьма снаружи лифта только сильнее загустела. Я упал на липкий пол и рукой угодил в лужу сомнительного происхождения. Тут же вскочил, совсем забыв о промокшем ботинке и начал истерично жать кнопку своего этажа. Лифт закрывался медленно и со скрипом. Двери сомкнулись, и теперь я боялся, что нечто ударит по ним с той стороны, но лифт двинулся, ура. Дома была мама, она готовила суп. Я умылся и поел перед сном. Спал хорошо в эту ночь.
28 февраля 2000
Я делаю эту запись и надеюсь, что когда-нибудь её найдут. Может, мы бы могли стать друзьями, если бы всё вышло немного иначе?
Мама совсем обозлилась. Как и обещала, она с декабря ни разу не встала с дивана и целыми днями ела, просматривая телевизор, пока его не отключили за неуплату электричества. Мне пришлось работать половину января на складе строительных смесей, чтобы заработать хоть немного и оплатить счета, иначе мама с меня шкуру бы сняла, и для этого она точно не поленилась бы подняться.
Гречу я перестал есть давно и сильно похудел. Втихаря питался картошкой, которую старая мамина подруга продавала по более низкой цене. Я, оставив свет выключенным, по ночам варил чищеные старым ножом клубни и тут же уносил в свою комнату, чтобы мама не узнала, что я ем что-то кроме её любимой гречи, которую надо было готовить в промышленных масштабах. Под пламенем синего огня нашей кухонной плиты я прислушивался, чтобы никаких лишних звуков из маминой комнаты не поступало, и особенно приходилось следить за её храпом. У меня чуть сердце не остановилось, когда он прекратился. Даже не знаю, чего испугался больше – мама проснулась и сейчас словит меня с поличным или она умерла во сне. Я тайно желал второго, но потом подумал, что и первый вариант неплох. Она закончит мои страдания сразу как увидит, на что променяли её любимую гречу.
Я худел всё сильнее, и сегодня, в конце февраля, встретил в зеркале одни кости. У меня ввалились глаза, превратившись в два постоянных синяка, и я пишу сейчас трясущимися сухими руками. Кожа на кистях потрескалась от холодов в квартире, я прятался под одеялом с головой, чтобы своим же дыханием согреться. Маме было всё нипочём. Она так растолстела, что вообще перестала ощущать холод, и лишь её кожа слегка побледнела, когда за окном неотапливаемого дома стукнуло двадцать пять градусов мороза.
Помню, как зашёл в её комнату, одевшись во всё, что нашёл в шкафу. Она лежала на диване в одной ночнушке, которая задралась до середины её живота, свисающего чуть ли не до пола. Вокруг пупа, больше похожего на впадину, были рассыпаны белые точки прыщей, и я отвёл глаза. Надо спросить, ведь больше не могу терпеть.
– Мам, можно я сварю что-нибудь другое?
– Что, например? – она рычала, словно ей предложили встать и приготовить всё самой.
– Я долго копил и откладывал деньги с зарплат, – она посмотрела на меня как на главного предателя в жизни, и для этого ей пришлось оторвать от экрана лицо, утонувшее во множественных дряблых подбородках, – я могу принести немного мяса.
