скачать книгу бесплатно
– С десятью миллионами, – внезапно признался вождь. – Всё это было очень скверно и трудно, но необ-
ходимо. Основная их часть была уничтожена своими батраками.
В 30-е годы жизнь в Осташкове, как и повсюду на широких просторах необъятной страны, становилась всё лучше и веселее. Советские люди не знали другой такой страны на свете, где человек дышал так вольно и счастливо.
Вместе с народом праздновала новые победы и величественные достижения семья Емельяна Игнатьевича. Не могли не нарадоваться родители на успехи подрастающих детишек – Максима и Дины. Оба на пятёрки с редкими четвёрками учились в школе, с лучшими показателями среди комсомольцев готовились к труду и обороне. По мере возможности отец прививал сыну любовь к семейному хобби – искусству работы с деревом.
На политинформациях в их классах дети могли чётко и без запинок доложить, каким образом великому Сталину удалось разгромить левую и правую оппозицию, отстояв единственно верное ленинское учение от нападок идейных противников. Комсомол утвердился в роли боевого подспорья большевиков. Вместе с партией во главе с ленинско-сталинским ЦК колебалась и молодёжь, и весь советский народ.
По оппортунистам всех мастей вёлся беспощадный огонь. ВКП(б) во главе с великим Сталиным последовательно избавляла советский народ от иностранных агентов, затесавшихся в ряды строителей коммунизма. Этих вредителей вдохновлял и финансировал империалистический Запад.
Ближе к апогею благословенной жизни, который знаменовал 1937 год, в городе появилась «эмка» с чёрным кузовом. Вскоре компанию ей составили две полуторки, переделанные в крытые повозки того же устрашающего смоляного цвета. Только спустя годы разоблачителям врагов народа придёт в голову замаскировать свой фирменный автотранспорт в благородные фургоны «Хлеб», «Мясо» и «Мороженое». А тогда автомобили для перевозки арестованных, прозванные «чёрными воронами» или, проще, «воронками», разъезжали по ухабам отечества открыто,
не стесняясь и, разумеется, на привилегированных условиях, какие впоследствии достанутся их наследникам – транспорту со спецсигналами.
Расступались перед ними и обеспечивали проезд все остальные единицы моторизованной техники социализма. На необустроенных улицах её становилось всё больше. В Москве, Твери, переименованной в Калинин, как и сотнях других больших и малых городах Советского Союза, тысячи семей, ложась спать, тревожились, не окажется ли сегодняшняя ночь в мягкой постели последней в их жизни, не подъедет ли после полуночи к подъезду машина с чёрным кузовом.
А ну-ка, парень, подними повыше ворот,
Подними повыше ворот и держись!
Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон
Переехал мою маленькую жизнь.
Песенку эту незамысловатую будут распевать ещё много поколений – наследников советских людей 30-
х годов.
После упразднения ОГПУ его полномочия передали Главному управлению государственной безопасности наркомата внутренних дел, где с глубоко почитаемыми погонами капитана на плечах продолжал службу Емельян Игнатьевич Селижаров. В то памятное время пришлось осташковским гэбистам потрудиться что есть мочи.
Наступил решающий час, кульминация многолетнего боя с врагами народа. Партия требовала видимых результатов. И осташковцы не опозорились. Свыше половины арестованных в районе составили жители деревни. Недобитыми кулаками, замаскировавшимися эсерами и кадетами занимались с особой тщательностью.
Из Калинина поступали достаточно расплывчатые инструкции, поэтому пришлось проявить революционное чутьё, чтобы с точностью до запятой исполнить указания по установленному партией и правительством лимиту арестов. Труднее было расслоить врагов народа на
категории – первую, расстрельную, и вторую, либеральную, на отправку в лагеря. В конечном итоге и здесь всё устроилось.
Тройка новообразованной Калининской области в составе начальника УНКВД Домбровского Вячеслава Ромуалдовича, первого секретаря обкома ВКП(б) Рабова Петра Гавриловича и прокурора области Назарова Лазаря Яковлевича в 1937-38 годах в соответствии с разнарядкой рассмотрела дела 17 тысяч арестованных и приговорила 5 тысяч к высшей мере наказания – расстрелу. Всех остальных, за единичными исключениями, тройка отправила на длительные сроки заключения в ГУЛАГ. Приговоры на казнь приводились в исполнение прямо в здании областного УНКВД.
В ликвидационные списки попали и некоторые из бывших коллег Емельяна. Арестованного и подлежавшего расстрелу Якова Лазаревича Герцина Емельян благословил на проводы в калининскую тюрьму его же словами: «Назвался, Яша, груздем – полезай в кузов». Боголюбова-Огорева приговаривали к 10 годам заключения. Именно это решение Емельян воспринял как самое справедливое, хоть чуточку компенсирующее сфабрикованное дело отца.
Незавидная участь ожидала вскоре и самих палачей области. Ещё на пике поисков и разоблачений вредителей расстреляли главного чекиста Домбровского и главного партийца Рабова. Выжил и переродился в адвокаты только областной прокурор Лазарь Назаров, хотя и ему довелось испытать на себе переменчивое настроение родной партии. На всю оставшуюся жизнь зазубрил капитан ГБ Селижаров ставшую крылатой истину француза Жоржа Дантона: «Любая революция пожирает своих детей». В справедливости этой формулы на опыте родного отечества он убедится ещё не раз.
В феврале 37-го, в самом начале периода, который впоследствии назовут «большой террор», Емельян вместе с группой других «передовиков производства» из Осташкова удостоился чести отправиться в Калинин на встре-
чу с маститым германским писателем Лионом Фойхтвангером. Тот как раз завершал свою историческую поездку в Советский Союз и получил аудиенцию у самого Сталина. Всесоюзный староста Калинин уговорил его выступить перед активом области его имени. Кто такой этот писатель с тяжёлой для произношения фамилией и чем он известен, Емельян, как, впрочем, и другие, не знал. Но уже по ходу речи знаменитости, которая едва ли не после каждой фразы прерывалась бурными, продолжительными аплодисментами, всё стало ясно.
Простыми и трогательными словами писатель рассказывал, как десятки, сотни миллионов простых людей во всём мире, а прежде всего на загнивающем Западе, восторгаются необычайно высокими достижениями социалистического строительства и завидуют блаженной жизни советского народа, которая из года в год становится всё краше и краше. И что самое удивительное – больше всех разницу между беспросветным прошлым и счастливым настоящим ощущают не где-нибудь, а как раз в чуде из чудес, уникальном творении нового общественного строя – советских колхозах, которые, по неусыпным наблюдениям немца, ведут сельское хозяйство разумно и с возрастающим успехом.
Весь зал затаил дыхание, когда из уст гостя прозвучало, наконец, любимое имя. Имя того, чей огромный портрет занимал половину задника сцены. Ни в одном государстве на планете Земля нет, по словам писателя, такого выдающегося руководителя, как товарищ Сталин.
– Гордитесь ли вы, калининцы, своим отцом нации? – риторически вопрошал оратор.
Зал ответил всеобщим вставанием и громом рукоплесканий.
– Я, – продолжал Фойхтвангер, – был поражён удивительной простотой и скромностью вашего величайшего из всех великих вождя, непревзойдённого математика и грандиозного психолога, его деликатным, нежным обхождением даже с озлобленными противниками. Я с удовольствием присутствовал на одном из заседаний про-
цесса против антисоветского троцкистского центра. И у меня не возникло ни малейших сомнений в виновности осуждённых. Если это вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда правда.
Когда из гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуманности попадаешь в чистый курортный воздух Советского Союза, дышать становится легко, – проникновенно констатировал гость с тлетворного Запада. – Как приятно после кощунственного несовершенства западного устройства лицезреть такое гениальное произведение высшего человеческого разума, которому от всей души хочется сказать: да, да, да!
И я считаю глубоко непорядочным, – торжественно провозгласил писатель, – прятать это «да» в своей груди. По возвращении я обязательно напишу чистосердечную книгу правды о нерушимом союзе свободных республик, которых навеки сплотила великая Русь.
Творение Лиона Фойхтвангера под названием «Москва, 1937» в Союзе напечатали тиражом в сотни тысяч экземпляров. Оду во славу социализма обязывали покупать, читать и конспектировать для обсуждения на политинформациях, семинарах и конференциях. Но в разгар послевоенной борьбы против «безродных космополитов» к таковым причислят и автора – еврея. Для пущей полноты его объявят заодно ещё и агентом англо-американского империализма. Диверсионный фолиант изымут из книгохранилищ и уничтожат. Зато коллекция бесценных исторических изданий из советских библиотек, преподнесённая Сталиным в дар великому немецкому писателю и знатному библиофилу, навсегда осталась в его личном собрании.
Жена Зина, с которой супруг время от времени делился сокровенным, как-то подпустила крамольную мысль:
– А не пришла ль тебе, Мелюшка, пора постепенно отходить от этой напряжённой оперативной работы? По лезвию ножа ведь иногда пробираться приходится. О семье подумай. Пока тебя и нас судьба уберегала. А то она, злодейка, и к нам спиной поворотится. Яшу Герцина ведь
вон как зацепила. Погляди, наркомат-то твой какой большой, аж с полстраны! Сколько там всяких отделов и отдельчиков! Может, стоит тебе перебраться на менее хлопотную и более спокойную работу?
Дума о возможности перевода в другие подразделения НКВД возникала и у него самого. Подустал он метаться с операми по району. Да и борьба с контрреволюцией после героического 37-го года вроде как на спад пошла. Стал он прикидывать, как лучше начать прорабатывать тему передислокации. А тут решение само как будто на блюдечке подоспело.
18 сентября 1939 года в осташковское отделение госбезопасности позвонили из областного управления. Местным чекистам предлагалось в течение часа определиться с местонахождением исправительно-трудового лагеря, который предполагалось открыть поблизости от районного центра в самое ближайшее время. Вопрос крайне срочный и совершенно секретный. Со всех посвящённых требовалось взять особую расписку о неразглашении.
Начальство немедленно собрало на совещание ответственных сотрудников. Выяснилось, что подходящих мест в районе более чем достаточно. Но больше всего приглянулось предложение Емельяна:
– Самым, пожалуй, пригодным местечком для этих целей был бы один из островов на Селигере. И скажу даже, какой. Столбный, где Нилова пустынь располагается. Там православный мужской монастырь, нами расчихвощенный, имеется, забор каменный сохранился. Маненько средств, правда, для переустройства понадобится. Но всё ж не в чистом поле. Коли срочно, так лучше не придумаешь, как ни посмотри. Удобно доставлять заключённых. В километрах десяти – железнодорожная станция. А потом баржами на остров, где архиерейская пристань имеется. Со всех сторон вода. Сбежать не получится. Нам же легче.
Тщательно продуманное и основательно аргументированное предложение тут же передали в Тверь, откуда оно молнией добралось до высоких кабинетов в Москве.
На следующий день при НКВД СССР было образовано Управление по делам военнопленных и интернированных (УПВИ), в состав которого вошли 8 лагерей, включая Осташковский. На территории бывшего монастыря стремглав начались созидательные работы, к которым под руководством опытных чекистов из центра привлекались не только местные их коллеги, но и пара сотен надёжных, с партбилетом в кармане, рабочих Осташкова.
Там, где отсутствовала каменная монастырская ограда, возвели почти трёхметровый забор. По всему периметру установили двухрядное проволочное заграждение. Построили несколько бараков в стиле крестьянских сараев. Поставили десяток больших прожекторов, просвечивавших всю территорию. Наладили телефонную связь. Создали, как полагается, «базы содействия» из местного населения. На мебельной фабрике в срочном порядке изготавливались трехъярусные нары.
Емельян в качестве инициатора месторасположения лагеря принимал деятельное участие во всех подготовительных работах. Поэтому предложение стать заместителем начальника лагеря воспринял как естественное и само собой разумеющееся. Тем более что оно в полной степени отвечало давно вынашивавшимся личным жизненным планам.
Через неделю по железной дороге начал поступать «спецконтингент», а уже к концу сентября лагерь был переполнен – в Осташков доставили почти 9 тысяч человек. Начальник лагеря, который ежедневно докладывал обстановку в Москву, слёзно просил центр прекратить дальнейшие поступления – мест нет, заключённые спят на земле, под открытым небом, холода на носу, еды не хватает, ввиду нехватки персонала даже организовать подобающий учёт не представляется возможным.
Однако это нытьё, конечно, решительно отметалось. Через месяц население лагеря, рассчитанного максимум на 8 тысяч, превысило 12 тысяч. Намерения Емельяна пожить более умиротворённой, чем на оперативке, жизнью
рассеялись в один миг. Удивляло его только одно. Почти все заключённые лагеря оказались поляками.
Емельян Игнатьич, как и все советские граждане, не подозревал о существовании Секретного дополнительного протокола к подписанному 23 августа 1939 года Договору о ненападении между СССР и Германией или «пакту Молотова-Риббентропа», как его назовут в будущем. В школе вроде что-то упоминали о трёх разделах Речи Посполитой, которую, мол, делили-делили между собой и никак не могли успокоиться три окружавшие её империи – Германия, Австрия и Россия. Но кто ж мог предвидеть, что в XX веке произойдёт и четвёртый раздел, на сей раз на двоих?
В Советском Союзе наберутся смелости признать его наличие только в годы горбачёвской перестройки, на финише существования великой страны. Да и после того, как на самом высоком уровне, пряча глаза, произнесут: «Правда это, к сожалению, горькая правда», многие патриоты-соотечественники, включая советских дипломатов, не успокоятся. Враки, скажут, не верим, наглая ложь! Не мог наш замечательный вождь снюхаться с омерзительным подонком фюрером, не было никаких секретных протоколов! Население Восточной Польши, а правильнее сказать – Западной Белоруссии и Западной Украины, само попросило о добровольном присоединении к СССР, а мы только пошли навстречу благородному порыву и восстановили историческую справедливость. Ведь часть этих территорий когда-то входила в Российскую империю. Всё остальное – злобная клевета, беззастенчивая подтасовка фактов западными спецслужбами и очередное вредительство собственной «пятой колонны», которые общими усилиями вознамерились фальсифицировать историю.
Не знал Емельян Селижаров, что судьбой ему было уготовано оказаться внутри самой законспирированной и самой позорной операции отечества всех времён. И при царях, бывало, попадали тайные службы родного государства в изощрённые ловушки антироссийского закулисья. В силу невысокого их профессионализма или постановки
перед ними заведомо невыполнимых задач частенько раскрывали противники всевозможные манипуляции и махинации тайных приказов и секретных канцелярий Российской империи, что международной репутации отечества явно не способствовало. Но тогда эти дурно пахнувшие деяния касались «мелочей» вроде похищения или умерщвления за рубежами родины отдельных малосимпатичных и опасных подданных да устроительства мелкотравчатых провокаций с целью возложить ответственность на других.
Тут же следовали «чистосердечные» заявления. «Мы, Божьей милостию, Анна Иоанновна…», «Мы, Божьей милостию, Николай Павлович, напрочь отвергаем все приписываемые нам измышления и даём слово Наше царское…». И хотя заверениям тем никто в Европе не верил, предпочитали преимущественно закрывать глаза, прощать, не накалять обстановку, ибо и сами жили в грехах. Польскому делу XX века суждено было стать абсолютным апогеем этих бесславных традиций.
17 сентября 1939 года рабоче-крестьянская Красная армия, выполняя свою толику договорённостей с Германией, пересекла границу Польши и вскоре заняла часть её территории. В плен были взяты, по оценкам, до полумиллиона польских граждан. Большинство быстро отпустили на свободу или передали германским союзникам. В лагерях НКВД очутились 130 тысяч. После неоднократных чисток там осталось 42 тысячи поляков – цвет молодого польского государства. Основную массу составляли военные: старшие и младшие офицеры, мобилизованные в армию после гитлеровского нападения солдаты – бывшие учителя, врачи, инженеры, учёные, студенты.
В Осташковском лагере собрали полицейских, жандармов, пограничников, таможенников, судей, адвокатов и другие категории работников правоохранительных органов, а также священнослужителей. Среди заключённых находились и, по их утверждениям, несколько советских разведчиков, засланных советской госбезопасностью в Польшу накануне операции. Они наперебой писали пись-
ма Сталину и Берии, в которых подробнейшим образом излагали свои биографии, обстоятельства службы и засылки в стан врага. Эти обращения, как и многочисленные жалобы поляков, в том числе работавших на СССР польских коммунистов, педантично направлялись в центр. Однако ни на одно письмо ответа из Москвы не поступило.
Емельян ругал себя за то, что легкомысленно согласился на работу, о которой не имел ни малейшего представления. А ещё больше за то, что высунулся с идеей размещения лагеря в Ниловой пустыни. Но кто же знал?
Страданиям поляков нельзя было не посочувствовать. Их содержали в голоде и холоде, хотя на дворе уже стояли двадцатиградусные морозы. Ни одно помещение на территории монастыря, в том числе наспех сколоченный заключёнными административный барак, не отапливалось. Гражданские тюремщики не снимали верхнюю одежду, в то время как арестанты в тюремной робе считали за благо перебраться с промёрзшего пола на нары с сеном, где можно было чуть-чуть отогреться. Большой удачей считалось попасть на работы в Осташков. На кожзаводе с его тяжелейшими условиями имелся шанс хотя бы побыть в тепле, а то и тайком получить подачку от сердобольных русских в виде тряпья или куска хлеба.
Охрана заботилась больше о моральном, чем о физическом состоянии задержанных. Для них устраивались лекции о преимуществах жизни в стране Советов. Иногда показывали даже «Весёлых ребят» и «Волгу-Волгу», которые настроения полякам почему-то не добавляли. Вследствие отсутствия должного комплекта медицинского персонала и необходимых лекарств росла смертность.
Нилов лагерь по всем статьям проходил как совершенно секретный. Но удержать тайну от широкого распространения не удалось. На улицах стали шептаться о том, что происходит на одном из селигерских островов. Пресечь всевозможные слухи удалось только выявлением и арестом двум трудяг с кожника, выболтавших соседям сведения о поляках. Одного, сознавшегося в том, что многие годы является иностранным агентом, тут же расстре-
ляли, другого на всякий случай приговорили к пяти годам заключения.
В то время, на рубеже 39-го и 40-го годов, Емельян передумал немало дум о смысле жизни и своей работе. Неожиданно начал он вспоминать общение с погибшим братом, его рассказы и страшные истории. Впервые стали терзать его сомнения, не наделал ли он в своей 35-летней жизни непоправимых ошибок. Хороводом оживились в его памяти картинки набегов на родные деревни в поисках врагов народа.
«Раскулачивание» отца, смерть Аграфены, расстрел невиновного Ваньки Звонарёва, предательство Андрея Загряжского – за это и многое другое стало ему вдруг омерзительно стыдно. Как будто какая-то неизвестная сила подняла его заплывшие веки, и глазам открылись неприглядные подвиги во имя светлого будущего. И, как ни странно, той неизвестной силой оказались поляки, попавшие в советский плен.
Переполненность лагеря и критические условия содержания арестантов навели Емельяна на мысль подготовить докладную записку на имя руководства УПВИ. В ней капитан Селижаров подробно рассмотрел социальный состав заключённых Осташковского лагеря и пришёл к выводу, что большинство происходит из семей рабочих и крестьян и симпатизирует советскому социалистическому строю. Кроме того, значительное число арестантов составляют штатские лица гражданских профессий, призванные в армию в порядке мобилизации непосредственно перед их пленением Красной армией. Никакой ненависти в отношении Советского Союза они, мол, не испытывают и против рабоче-крестьянской Красной армии никаких военных действий не вели.
Ввиду вышеизложенного заместитель начальника лагеря выдвинул предложение о дальнейшей нецелесообразности содержания в лагере упомянутой категории, частичном освобождении заключённых и их отправке по месту проживания, то есть на нынешние советские земли Западной Украины и Западной Белоруссии.
История не оставила свидетельств, дошла ли записка по назначению и была ли она прочитана. В любом случае советская власть распорядилась по-другому. 5 марта 1940 года ЦК ВКП(б) принял секретное постановление о расстреле всех интернированных поляков. Его содержание представляло строжайшую государственную тайну поэтому до поры до времени не разглашалось даже сотрудникам с высшим допуском.
Весной 40-го года по ряду косвенных признаков Емельян понял, что в отношении поляков, к которым он начал испытывать глубокие сострадания, готовится что-то крайне неблагоприятное. В лагерь прибыл сам полковник Василий Михалыч Блохин. В определённых кругах НКВД он был известен как один из главных палачей республики. Рассказывали, что из любимого «Вальтера» он лично и без единого промаха расстреливал ежедневно по несколько сотен осуждённых на казнь. Будто на его счету ликвидация десятков тысяч врагов народа, среди которых много знаменитостей.
Блохина назначили одним из организаторов исполнения постановления ЦК. За расстрелы поляков он получит очередные орден и звание генерал-майора. Только спустя полтора десятилетия, в 1954 году, в рамках процесса десталинизации, Василия Михалыча в числе первых лишат всех наград и генеральского чина. Но что из этого? В другой мир отойдёт он, в отличие от тысяч своих жертв, в тёплой московской постели.
Если бы не знал Емельян, что представляет собой Блохин, ни за что не заподозрил бы в нём кровожадного убийцу. Милый, добрый, холёный мужчина, пахнущий с головы до ног дорогим «Шипром», с интеллигентной внешностью профессора университета, с ухоженной причёской и руками крепкими, но явно не рабоче-крестьянскими. Он-то и поведал о принятом решении.
Полностью освобождается тюрьма НКВД в Калинине, где планируется прикончить все шесть с лишним тысяч поляков, содержащихся на данный момент в лагере. В посёлке Медное, что неподалёку от Калинина, в настоя-
щее время сооружается большой котлован, куда предполагается «складировать» и затем тщательно закопать трупы. По завершении имеется в виду захоронение сровнять с землёй так, чтобы не оставить никаких следов и не расконспирировать операцию, которой в ЦК придают особо важное значение.
Необходимо основательно продумать все этапы и детали. На руководстве лагеря – полная ответственность за перевозку заключённых в Калининскую тюрьму, естественно, исключительно в ночное время. Соответствующим подразделениям поручено предоставить в необходимом количестве водный, автомобильный и железнодорожный транспорт.
«Слава Богу, – думал Емельян, – что судьба хотя бы таким образом пощадила меня, грешника великого, избавив от исполнения кровавых дел».
В ходе майской, 1940 года, операции, проведённой НКВД в условиях строжайшей секретности, были расстреляны 21 857 поляков, из них 6 311 человек в Калинине и 4 421 человек в Катыни под Смоленском. Это официальные данные из записки, направленной в ЦК КПСС председателем КГБ Шелепиным в 1958 году. Тогдашний главный чекист предлагал уничтожить все материалы «польского дела», чтобы, не дай Бог, мировая общественность не узнала всю правду.
До конца перестройки неугомонный ТАСС, исполнявший в ту пору функции МИДа, твердил о полнейшей непричастности Советского Союза к истреблению двух десятков тысяч польских военнопленных. Вновь и вновь советская пропаганда, при наступательной поддержке армии советских дипломатов, разоблачала «неуклюжую и наспех состряпанную брехню геббельсовых лжецов». Сталин к тому времени уже отошёл в мир иной, а страна продолжала шагать заданным вождём маршрутом.
3 декабря 1940 года, то есть спустя полгода после расстрела поляков, Иосиф Виссарионович принимал в Кремле главу польского правительства в изгнании, генерала Сикорского, прибывшего из Лондона. Того интересовали
много вопросов, но прежде всего судьба десятков тысяч соотечественников, взятых в плен Красной армией в сентябре 39-го. Сталин убеждал, что все эти люди давно освобождены.
– Однако по нашим сведениям, – пытался возразить Сикорский, – они по-прежнему находятся в Советском Союзе.
– Это невозможно, – хладнокровно парировал вождь. – Они убежали.
– Куда же они убежали? – не унимался глава правительства.
– В Маньчжурию, – был ответ.
Глава VI
Нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года Селижаровы восприняли с оторопью.
После советско-германского сближения, начало которому положил Договор о ненападении от 23 августа 1939 г., информационно-пропагандистская машина страны совершила радикальный поворот. «Правда», «Красная звезда» и прочие газеты внезапно сменили тональность суждений о гитлеровской Германии на диаметрально противоположную. Из обихода исчезли привычные «фашисты» и «агрессоры». Вместо них красовались «дружественная Германия» и «германские войска». Кинотеатрам запретили демонстрацию полюбившегося народу фильма «Александр Невский». Сам наркоминдел Вячеслав Михайлович Молотов публично клеймил «близоруких антифашистов», осмелившихся бороться против беспорочного Гитлера, и не стеснялся от имени Советского Союза периодически обнародовать поздравления по случаю взятия Парижа и других «блестящих успехов германских вооружённых сил».
Советские граждане по понятным причинам не располагали сведениями о том, какой душевный ужин состоялся в кабинете Молотова в Кремле в честь очередного
визита Риббентропа. Они ничего не слышали и об исторических тостах, которые в торжественной обстановке произнёс сам великий и непогрешимый Сталин: «За здоровье горячо любимого немецким народом фюрера!», «За здоровье многоуважаемого господина Гиммлера, рейхсфюрера СС, обеспечившего порядок в Германии».
Но и гора цитат в «Правде» из нацистской «Фёлькишер Беобахтер», ещё недавно проклятой в качестве «рупора расистов», и систематическое изложение в советской печати «конструктивных» выступлений Гитлера, и славословия в адрес взаимной торговли – на 200 млн рейхсмарок германского кредита в Союз начали поступать германские станки, а в обратном направлении – отобранное от ртов собственных граждан продовольствие (привет императору Александру III), нефть, металлы, древесина, хлопок для мундиров вермахта, – не оставляли сомнений в том, что в Кремле осознали ошибочность негативного восприятия захвата власти нацистами во главе с их фюрером Гитлером.
Тема «Если завтра война» вроде как начинала звучать, но весьма спокойно, приглушённо, на подпевках. Да и сам термин «война» не обязательно подразумевал Германию. Врагов-то у государства Советов насчитывалось вон сколько. Гадкая Америка, развратная Франция, ветреная Польша – от этих диверсантов исходила угроза даже более опасная, чем от записавшейся в друзья Германии. Поди, целый свет был готов ощетиниться против страны диктатуры пролетариата. В первые месяцы 1941 года в речах руководителей начал как бы между строчек звенеть колокольчик – быть готовым ко всяким неожиданностям. Но за неделю до вероломного нападения вездесущий ТАСС громогласно развеял «нелепые слухи о предстоящей войне». И вот вдруг такое…
Как бы то ни было, ломать голову о том, кто виноват, времени не оставалось. У всех на устах было одно – что делать? Несмотря на отчаянное сопротивление РККА, дезавуированной собственным Верховным командованием, вер-
махт, очередную победу которого пару месяцев назад восхвалял сам Молотов, упорно продвигался вглубь страны.
В Осташкове царила полная суматоха, близкая к панике. Срочно эвакуировали главные ценности – оборудование кожевенного завода. Из Кудыщ вывозили станки с лесоперерабатывающего комбината. Минировали на случай германской оккупации ряд важных хозяйственных объектов, прежде всего работавшую на торфе ТЭЦ «кожевника». Думать о простых гражданах было некому и некогда. Население города фактически бросили на произвол судьбы.
Тем не менее согласно решению обкома ВКП(б) на эвакуацию в Чувашию формировался состав из гражданских лиц – членов семей партийных и иных ответственных работников Осташкова, которые могли бы подвергнуться репрессиям со стороны захватчиков в первую очередь. В список на отъезд в далёкое Поволжье включили Зинаиду Селижарову и её дочь Евдокию. Готовился пойти на фронт сын Максим, как раз получивший почти отличный – с двумя четвёрками – аттестат зрелости в осташковской средней школе № 1.
Сам Емельян практически не бывал дома, разрабатывая варианты действий на случай развития ситуации в неблагоприятном направлении. По заданию центра срочно, по образцу 30-х годов, составлялись реестры неблагонадёжных лиц, которые могли бы добровольно пойти на службу противнику. В контактах со штабом Северо-Западного фронта согласовывались планы на дислокацию осташковского партизанского отряда.
В начале сентября отец и сын провожали на железнодорожном вокзале эшелон, который увозил с самыми скромными пожитками вглубь страны женскую половину семейства. А уже через неделю, 9 сентября, почти весь Осташковский район, в том числе Кудыщи, был оккупирован немцами. Вермахт остановился буквально километрах в пяти от Осташкова. Днём на улицах ещё была заметна хоть какая-то активность. Но к вечеру город замирал, и
казалось, совершил самоубийство, одним махом стряхнув с себя всех обитателей – ни души, ни огонька, ни звука.
Многим такое затишье напоминало 1937 год. Как тогда каждую ночь ожидали у подъезда скрипа шин и светящихся фар «чёрного ворона», так теперь город застыл, трепеща перед предстоящим штурмом вермахта. Сегодня? Завтра? Послезавтра? Силы были явно неравны. Поэтому в приближающейся жуткой встрече с немцами, уже занявшими основную часть европейской территории Союза и вышедшими на северный берег Селигера, сомнений не было.
Но входить в Осташков нацисты не спешили, опасаясь, очевидно, угодить в расставленную для них некую хитрую ловушку. Более того, каким-то странным образом бомбы с германских «Мессершмиттов» упрямо не желали сравнивать город с землёй, а приземлялись преимущественно в озеро, глуша рыбу на радость полуголодным жителям. Родилась даже легенда, будто в Осташкове в предвоенные годы останавливался кто-то из семьи самого фюрера. Посему тот-де распорядился оставить город в целости и сохранности, ибо после войны есть у него план возвести на Селигере одну из своих резиденций.
Обстановка в городе, оказавшемся в полублокаде, накалялась с каждым днём. На исходе были продовольственные запасы. Зашевелились «недобитые». Поползли слухи о том, что на оккупированных территориях, в тех же Кудыщах, немцы бесплатно кормят и поят русское население, не по меню ресторана, конечно, но вполне сносно. Голодухи во всяком случае, как в Осташкове, где по-прежнему командуют коммунисты, там нет.
В родном городе на самом деле выдавали, и то не всем, чуть большие, чем в блокадном Ленинграде, порции чёрного хлеба с добавкой варёного картофеля. Емельян прикидывал, сколько среди 20 тысяч жителей города предложат немцам свои услуги, если вермахт всё-таки решится на штурм. Получалось немало, о чём свидетельствовали и сведения с оккупированных земель.
«Так, стало быть, не слишком ошибались Сталин с Ягодой, Ежовым и Берией, когда начинали зачистки от антисоветских элементов, – размышлял Емельян. – Или, может быть, как раз сталинские репрессии и благоприятельствовали последующему разгулу предательства и коллаборационизма? Какой-то замкнутый чёртов круг получается. Где истина?»
В октябре в районе начал функционировать партизанский отряд. Политруком назначили капитана Селижарова. Однако выполнить поставленные перед ними боевые задачи – по подрыву германских эшелонов с техникой на дороге Полоцк-Бологое, уничтожению живой силы противника и «сжиганию дотла русских деревень на оккупированной территории» в соответствии со знаменитым сталинским приказом № 0428 – партизаны не успели.
9 января 1942 года советские войска на Калининском направлении перешли в наступление. Вермахт отбросили аж сразу на сотню километров к городу Старая Русса, где фронт и застрял до начала 1944 года. Через неделю Осташковский район освободили полностью и партизанский отряд распустили.
Спустя десятилетия четырёхмесячное пребывание в статусе партизана крепко поможет Е.И. Селижарову приобрести статус участника войны с его привилегиями и тем самым, хотя бы для себя лично, исправить допущенную, по его мнению, несправедливость. Разве в тылу советские люди, в погонах и без, трудились, приближая День победы, менее самоотверженно?
