Судьбы

скачать книгу бесплатно

Судьбы
Владимир Иванович Шлома

Жизнь человека коротка, далеко не всем удается дожить даже до восьмидесяти лет. Одни стараются жить вопреки даже непреодолимым трудностям, которые на них сваливаются, хотя это не у всех и не всегда получается. Другие же делают все от них зависящее, чтобы угробить свое богатырское здоровье и как можно быстрее отправиться на тот свет. У каждого своя Судьба. Ее не всегда можно выбрать, зачастую она определена заранее свыше, и как бы человек не бился, он не может ее изменить. В книге собраны рассказы о людях, живших и работавших рядом с автором, об их Судьбах. К одним из них Судьба была благосклонна, к другим нет. Судьбы всех этих людей интересны, некоторые весьма поучительны. В любом случае все эти люди заслужили, чтобы о них и об их жизни помнили. И не просто помнили, а чтобы потомки сделали выводы из их жизни, и не повторяли их ошибок. Тогда кому-то, может, и удастся изменить свою не очень благосклонную Судьбу и не пустить свою жизнь под откос.

Владимир Шлома

Судьбы

Судьба

В Советское время, когда в стране еще была идеология, пусть и коммунистическая, и было идеологическое воспитание подрастающего поколения, нас уверяли, что все в наших руках, и именно человек является кузнецом своего счастья. Тогда я в это тоже искренне верил, как и многие другие. Нужно хорошо учиться, хорошо работать, и придет успех, и ты всего добьешься, все у тебя будет прекрасно. Жизнь показала, что не все так просто. Хорошо учиться и хорошо работать конечно нужно, это – бесспорно. Но это только необходимые условия для успеха и счастья, но далеко не достаточные. Существует еще и Судьба, которая вносит свои, иногда решающие коррективы в жизнь человека. Не зря же говорят, что Человек предполагает, а Бог располагает. Об этом знали еще в древние времена. В Библии, в книге Екклесиаста, написано:

– «Не во власти человека и то благо, чтоб есть и пить, и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что это – от руки Божией»;

– «И обратился я, и увидел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не разумным – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».

Далеко не все в руках человека, для достижения успеха мало быть умным и хорошо трудиться, для этого нужно по воле случая, как считал Екклесиаст, в нужное время оказаться в нужном месте. Или наоборот, не оказаться в это время в ненужном месте, что иногда даже более важно, чем первое. Все это и есть Судьба, и люди над этим не властны. Многие люди благодарили судьбу и отмечали свой второй день рождения, когда случайно опоздали на самолет, который потом потерпел крушение. Двое моих знакомых неожиданно спаслись от Чернобыльской радиации. По разнарядке военкомата, Анатолия и Ивана, на двух колхозных грузовых автомашинах, отправляли для ликвидации Чернобыльской аварии. Погрузка автомашин на платформы затягивалась, и мобилизованные водители без дела слонялись по железнодорожной станции. Анатолий с Иваном пошли обедать в буфет, и там выпили бутылку водки. Как нарушителей дисциплины, которым не место среди передовой молодежи, едущей на ликвидацию аварии, их, вместе с автомашинами, отправили обратно в колхоз. Они не были пьяницами, но, благодаря этой выпитой бутылке, они не попали в зону действия радиации и остались здоровыми, да еще и председатель колхоза выписал им премию за то, что автомашины вернулись в колхоз целыми и невредимыми. Не знаю, судьба это была, или обычное разгильдяйство, которое их спасло от Чернобыля, но они не попали в ненужное место.

А недавно я узнал, что умер мой товарищ Петр Попов. Это сообщение меня, как и других моих знакомых, шокировало. Петр всегда был спортсменом, никогда в жизни ничем не болел и был здоровее всех нас вместе взятых. Каждое утро, если не был на работе, он пробегал по двадцать километров и, на обратном пути, обязательно переплывал реку Оку, даже тогда, когда закрайки уже покрывались льдом. Участвовал во всех марафонах на 50 километров. Зимой каждый день бегал на лыжах. Не пил и не курил. Несколько лет назад купил участок земли и построил прекрасный загородный дом, в котором уже дважды собирал нас, своих товарищей, на праздники. Говорил, что собирается дожить до 95-ти лет, а потом в последний раз выйти в море на доске для серфинга, покататься и утонуть, чтобы его смерть считалась безвременной кончиной. И вот этот человек умер в полном расцвете своих сил, в возрасте 72-х лет, от коронавируса. В коронавирус Петр вообще не верил, считал все это выдумкой. Приглашал нас всех опять к себе в гости, в свою новую баню, но никто не согласился к нему ехать в такой период. И не зря, оказалось, что еще двое, из той компании, которую он приглашал, болели коронавирусом, но они выжили, хотя оба были намного старше Петра, да и особым здоровьем не отличались. А Петр, со своим могучим спортивным телом, с коронавирусом не справился, пролежал в реанимации несколько дней и умер. Это судьба. Она внесла свои коррективы в жизнь и планы Петра, и с эти ничего нельзя поделать.

Я уже тоже не молодой, примерно того же возраста, что и Петр, но далеко не такой здоровый. Многие из моих товарищей уже ушли из жизни. Некоторые сами выбрали свою судьбу, уделяя слишком много внимания водке, некоторым же судьба навязала свою волю, не считаясь с их желаниями и планами. Я не знаю, сколько еще отведено жизни мне, но под влиянием шока от смерти Петра, мне захотелось написать о судьбе некоторых моих товарищей и знакомых, которые жили и трудились рядом со мной. В последние годы жизни мама много мне рассказала о наших предках и родственниках. После смерти мамы, скорее всего, я единственный носитель этой информации. Хочется, чтобы их жизни не исчезли бесследно, чтобы какая-то память о них сохранилась. Скорее всего, это будут не очень веселые рассказы, но это уж как получится.

Семейная сага

Дед Степан и отец

Деда Степана я никогда не видел, знаю о нем только по рассказам отца Ивана. Даже фотографии долгое время не было, увидел я ее только пару лет назад. Первая жена Степана, Ульяна, умерла, когда Иван был еще совсем маленьким, он ее совсем не помнил. Степан женился во второй раз, на Елизавете, и появился еще один мальчик, Василий, на три года младше Ивана. Была жива еще и мать Степана, Василина, которая помогала вести небольшое хозяйство. Она держала свиноматку, и помогала Степану сводить концы с концами за счет продажи поросят. Жили бедно, но не голодали. Проблемы с едой появились в 1932 году, когда всех крестьян начали насильно загонять в колхозы. Даже бедные крестьяне не стремились попасть в колхоз, ведь при этом нужно было отдать в колхоз последнее, за счет чего с таким трудом, но выживали – последнюю корову и последнего поросенка. А жить то как после этого? Чем питаться? Ведь даже при панах крепостные, и те какую-никакую скотину держали. Как же можно малых детей без молочка оставить? Помрут ведь. Поэтому, вступать в колхоз и не торопились. Хаты периодически обходили «агитаторы», которые конфисковывали все съестное, что находили в хате. Начался голод. Елизавета готовила свекольник из молодых листьев свеклы и лебеды. Вместо хлеба делала лепешки, для чего доставала из тайника горсть зерна, которое толкла в ступке вместе с листьями липы, которые рвал и сушил Иван. Вот так и питались. Но это еще было не очень голодно, совсем худо стало, когда наступил 1933-й год. Зима, холод, на огороде больше ничего не растет. Весь собранный урожай конфисковали. Колхозные активисты выгребли из хаты все припасы подчистую, даже огонь в печке загасили, и забрали картошку, которая варилась там в чугунке. Пришлось вступать в колхоз, но лучше от этого не стало, зерно и конфискованные продукты не вернули. Оказывается, летом был еще не голод, вот теперь был действительно голод. Дети просили кушать, а дать им было совсем нечего. Заняли немного картошки у соседей, но если даже давать детям по одной картошине в день, надолго ее не хватит. Степан собрал вещи, которые были поновее, и пешком пошел в Нежин, чтобы обменять их на продукты. В Нежине ему повезло, на базаре встретился хороший человек, который пообещал дать за вещи зерна и сала, которых должно было хватить до весны. Нужно было только пройти к нему домой, и там все обменять. Степан с радостью согласился, больше такую цену за его вещи никто не давал. Как только зашли в дом к этому хорошему человеку, Степана сразу ударили по голове, и он потерял сознание. Когда очнулся, услышал разговор за стенкой:

– Ну что с ним дальше делать? – спросил чей то голос. – На колбасы?

– На какие колбасы? Там только жилы и кости, – возразил ему другой голос. – Вывези его куда ни будь подальше и выбрось.

Степан опять потерял сознание. Очнулся от холода на каком-то пустыре, босой, только в рваной нательной рубашке и кальсонах.

– Если бы кальсоны с рубашкой были поновее, их также бы сняли, – подумал Степан. – Слава богу, хоть нагота прикрыта. И хорошо, что очень худой, поэтому и живым остался.

Все тело болело, видимо его еще и избили. Вышел на дорогу и попытался сориентироваться, вроде бы дорога на Веркиевку, хотя в темноте можно и ошибиться. Но идти нужно в любом случае, иначе замерзнет. Дорога действительно вела на Веркиевку, хоть в этом повезло. За сколько времени прошел домой эти 18 километров, он не помнил, главное, что дошел. Долго болел, даже с постели не мог вставать, но к весне оклемался и начал потихоньку ходить. Соседи не дали помереть с голоду, чем смогли помогали продуктами. Потом стало полегче, на своем огороде кое-что вырастили, да и в колхозе в конце года немного зерна на заработанные трудодни выдали. Через три года родился еще один сын, Миша. Потом еще две девочки, Мария и Оля. Девочкам не повезло, обе умерли еще в детстве. Оле цыганка предсказала смерть от воды, поэтому за ней постоянно следили, чтобы она сама к воде не ходила. Как-то раз, когда в пруду стирали белье, она упала в этот пруд и чуть не утонула, но ее быстренько оттуда вытащили. Но дома, пока мать во дворе развешивала постиранное белье, Оля упала в корыто, в которое была налита вода для гусей, и захлебнулась. Ну как тут в судьбу не поверишь, похоже, того, что суждено, не избежать. Позже и Мария умерла от дизентерии.

С первых дней войны Степана и Ивана мобилизовали в армию. К тому времени Иван успел закончить девять классов и должен был идти в десятый, но не судьба, теперь нужно было изучать военную науку. Месяц ускоренной подготовки, и первый номер расчета для пулемета «Максим» готов. Сформированный батальон на фронт отправили пешком. В этом походе Иван и понял, как ему повезло, что он первый номер расчета, а не второй. Первый номер был вооружен наганом и нес сравнительно легкий ствол пулемета, а второй номер нес свою винтовку, да еще и тяжелющую станину пулемета. Маршем шли неделю, пока не пришли на фронт. Солдаты были настолько уставшие, что на марше спали на ходу. Были случаи, что при повороте дороги, спящие солдаты продолжали идти прямо, в то время, как весь строй сворачивал направо или налево. На передовой заняли окопы, которые освободил батальон, на смену которому они пришли. Было временное затишье, и солдатам удалось немного отдохнуть и выспаться. Возникающие время от времени перестрелки серьезными событиями не считались, но они помогли молодым солдатам постепенно привыкнуть к свисту пуль. Потом было контрнаступление, освободили несколько сел в Новгородской области, но удержать занятые позиции не смогли, и откатились назад, оставляя недавно освобожденные села. Наступила зима, очень холодная. Солдатская шинель конечно теплая, но не настолько, чтобы согревала в холодном окопе, где даже огонь нельзя развести, чтобы согреться. Обувка тоже не радовала, сапог не было, только холодные ботинки с обмотками. Солдаты, лежа в окопах, от холода зуб на зуб не попадали. Хотелось побегать или хотя бы подвигаться, чтобы согреться, но даже пошевелиться лишний раз боялись. Позиции были под прицелом немецких снайперов, одно заметное для снайпера движение, и ты покойник. Поэтому мерзли, но терпели, и, как ни странно, простудных заболеваний не было.

В январе 1942 года началось наступление по освобождению Старой Руссы. Опять с боями пошли вперед и освободили несколько деревень. Было много раненых и убитых, но вперед потихоньку продолжали двигаться. Потом опять отступали, оставив несколько деревень. В середине февраля началось новое наступление. На этот раз немцы отходили быстро, почти без сопротивления, и за неделю удалось продвинуться довольно далеко. Заняли позиции на опушке какого-то леса и окопались. Иван понял, что наступление приостановилось, и возможно на этой позиции пробудут долго. Чтобы не повторять прошлых ошибок, когда в окопе нельзя было пошевелиться, выкопали окоп для двоих в полный рост, недалеко от большой сосны, установили пулемет и стали ждать контрнаступления немцев. Через пару часов налетели самолеты и начали бомбить лес, в котором занял оборону полк. Бомбили весь остаток дня и всю ночь. От леса почти ничего не осталось. Бомба упала и по другую сторону сосны, возле которой находилась огневая точка Ивана. Сосну выворотило с корнем, и она упала на окоп, придавив пулемет и корнем раздавив второго номера. Выбраться из окопа самостоятельно не получилось, на крики о помощи никто не отзывался, еще и саперная лопатка снаружи осталась, вчера, при рытье окопа, так устали, что про нее забыли.

Утром, как только рассвело, в полной тишине послышался лай собак и немецкая речь. Иван не мог понять, откуда здесь взялись немцы, ведь боя не было, после окончания бомбардировки ни одного выстрела не прозвучало. Собаки учуяли Ивана, и немцы подошли к заваленному сосной окопу.

– Хендэ хох! – прозвучала команда.

Иван поднял руки вверх. Немцы схватили его за руки, и выдернули из окопа, превратив его спину в сплошной синяк, от протаскивания между краем окопа и сосной. Пленных собрали на опушке леса, набралось десятка два солдат, значит почти весь полк погиб под бомбежкой, поэтому и боя не было, и выстрелов не было слышно.

А дальше концлагерь, из которого водили на работы в каменоломню. Кормили один раз в день, только вечером, и то не всех, а только тех, кто установленную норму выполнил. Давали похлебку, сваренную из гнилой картошки и свеклы. В основном это была теплая водичка с запахом картошки и свеклы, сама картошка попадалась очень редко. Хлеб вообще никогда не давали. Но пленные и этому были рады, умирать голодной смертью никому не хотелось. В бараке, где жили пленные, у Ивана обнаружился земляк, парень немножко старше его, из соседнего села. Дальше решили держаться вместе, так легче будет выжить.

В лагере военнопленные готовили побег, для чего рыли подкоп под нарами, находившимися через трое нар от тех, на которых спал Иван. Работали по ночам и достаточно тихо, по крайней мере, об этом подкопе Иван ничего не знал. Но немцы о нем каким-то образом узнали. Перед бараком построили всех военнопленных, из строя вывели и построили в одну шеренгу тех, которые спали на нарах с подкопом, а также тех, которые спали на пяти нарах справа и слева от них. Иван оказался среди построенных. Объявили, что за попытку побега будет расстрелян каждый второй из построенных, так как они не могли не слышать, как делают подкоп. Для устрашения расстреливали здесь же, выстрелом в затылок. Иван мысленно попрощался с жизнью, но судьба была к нему благосклонна, упали два товарища, стоявшие справа и слева от него, а он остался стоять. Вот на этот раз ему действительно повезло.

Через полтора года часть военнопленных, в том числе Ивана и его земляка, перевезли в другой концлагерь, расположенный на территории Чехии. Здесь военнопленные работали на шахте. Чешские шахтеры долбили уголь, а военнопленные грузили уголь в вагонетки и отвозили. В лагере по-прежнему кормили похлебкой один раз в день, но здесь было намного легче, чем в первом лагере. Жёсткой нормы выработки здесь не было, просто нужно было вывезти весь уголь, который нарубят шахтеры, кроме того, немцы под землю не спускались, пленные работали не под дулами автоматов, а это очень много, по крайней мере под землей можно было не бояться за свою жизнь. А еще шахтеры брали с собой под землю обеды: бутерброды и чай или кофе в термосах. Поскольку немцев рядом не было, шахтеры отдавали часть своего обеда военнопленным. Больше опасности умереть от голода тоже не было. В конце 1944 года шахтеры сообщили военнопленным, что Советская армия уже вошла в Чехословакию, освобождение уже было близко, и все его ждали, и военнопленные, и чехи. Но наступил 1945-й год, а освобождения все не было. Как-то ночью, весь концлагерь погрузили в вагоны и куда-то повезли. Через два дня где-то выгрузили. Опять какой-то концлагерь, с такими же бараками. На работу больше не водили, но и не кормили. Кормить начали дня через три, все той же свекольной похлебкой. Потом опять начали водить на работы, на этот раз что-то грузили. В мае этот концлагерь и освободили американцы. Всем освобожденным военнопленным предлагали остаться работать в освобожденной Германии, стращали, что на Родине их ждет расстрел, как изменников, сдавшихся в плен. Но Иван с земляком решили ехать домой, будь, что будет.

В Советской зоне оккупации их, прежде всего, поместили в фильтрационный лагерь. Здесь их уже было трое, к ним присоединился еще один товарищ, который был с ними во всех трех лагерях. Начались постоянные допросы: как попали в плен, где находились в плену, чем занимались. Следователи менялись, но вопросы задавались одни и те же. После таких допросов некоторых бывших военнопленных начали перемещать на соседнюю территорию, отгороженную от первой сеткой. Говорили, что переведенные туда путались в показаниях и не прошли проверку, скорее всего они пойдут под расстрел. Как-то Иван с земляком увидели за сеткой и своего третьего товарища. Подозвали его к сетке и спросили, почему он там оказался. Оказалось, что он забыл название первого концлагеря, где они были. Иван с земляком пошли к коменданту лагеря, объясняя, что произошла ошибка, этот товарищ был все время с ними, просто у него память плохая. Мужика спасли от расстрела. Тех же, кто прошел проверку, изменниками не считали, но в том, что попали в плен, они конечно же были виноваты, и свою вину должны были искупить честным трудом. Искупать вину Ивана отправили на Донбасс, где он и проработал несколько лет шахтером.

Домой Иван вернулся в конце 1947-го года. За время его отсутствия, дома очень многое изменилось. В 1942-м умерла его мачеха Елизавета, и дети остались одни. Василию тогда было 15 лет, а Михаилу всего шесть лет. Веркиевка в то время была под немецкой оккупацией, и судьбу детей решал немецкий комендант. К счастью, он оказался нормальным человеком, предложил местным девушкам, которых должны были отправить на работы в Германию, остаться с этими детьми. 18-ти летняя девушка Ксения Момот согласилась ухаживать за детьми. После освобождения Веркиевки, местные жители написали командиру части, в которой служил Степан, и сообщили о том, что его жена умерла, и дети остались одни. Командир части также оказался нормальным человеком, поскольку Степану уже было больше шестидесяти лет, то его демобилизовали, и в конце 1943-го он вернулся домой. Но Иван его не застал, здоровье его было сильно подорвано, и он умер до возвращения Ивана. В доме жила Ксения с двумя ребятами, к которым она относилась как настоящая мать. Ребята к ней также привязались, но у Ивана с Ксенией отношения не сложились. Ивану нужно было искать свое жилье. В скорости он женился на Марии и переехал жить к ней, а потом родился и я.

Отец закончил курсы садоводов и стал прекрасным специалистом в своем деле. Все сады, посаженные в колхозах им. Ленина и им. Сталина, (в последствии колхоз «Заря коммунизма») его рук дело. Василий после войны поступил в военное училище и стал офицером, а Михаил, когда подрос, поступил в ФЗУ (фабрично-заводское училище), и выучился на экскаваторщика. Ксения замуж не вышла, но в 1949-м году родила себе сына, Сергея, и жила вполне счастливо. Василий и Михаил всегда ее навещали, когда приезжали в Вертиевку, но отец с ней отношения не поддерживал. Я с Ксенией никогда не встречался, но хорошо знал ее сына Сергея.

Земляк, с которым отец был в плену, к нам заезжал каждый год. Со своего села он ездил в лес за дровами через Вертиевку. Раньше наше село, а до революции сотенный казацкий городок, называлось Веркиевка, по имени казака Веркия, его основавшего. После войны село зачем-то было переименовано в Вертиевку. Так вот, на обратном пути из леса, этот мужик всегда заезжал к отцу, один или два раза в году. К сожалению, я не запомнил ни имени его, ни фамилии. Кажется, он был из села Кошеливка. Лошадка, запряженная в нагруженный хворостом воз, стояла на улице возле двора и жевала положенное ей сено, а отец с земляком выпивали по рюмке и подолгу беседовали, сидя за столом. Им было, что вспомнить, и о чем поговорить.

Василий, мой дядя, был уволен из армии при Хрущевском сокращении, в звании старшего лейтенанта. После этого закончил медицинский институт и долгое время работал врачом. Было у него два сына, Витя и Петя. Был у дяди небольшой недостаток, он был неравнодушен к выпивке, что его и сгубило. Как-то его обнаружили в своем кабинете мертвым, а рядом стояла канистрочка со спиртом.

Дядя Миша спиртным не увлекался, предпочитал выпить немного пива, чем пить водку. Сначала работал экскаваторщиком при строительстве Кременчугского водохранилища, а затем бригадиром экскаваторщиков. Здоровье потерял по нелепой случайности. При опрыскивании картофеля от жуков-колорадов с помощью заплечного ранцевого распылителя, на баке давлением сорвало крышку, и часть ядовитого раствора вылилась ему на голову. После этого он начал слабеть и слепнуть. Перед смертью ему захотелось побывать в Вертиевке, и его сыновья, Володя и Гена, выполнили его просьбу, свозили в Вертиевку. О его смерти я узнал из письма, полученного от отца, недели через две после его похорон. Получив письмо, я вспомнил сон, который я видел, как раз две недели назад. Мне приснилось, что я внезапно обнаружил отсутствие второго коренного зуба. То, что у меня нет одного коренного зуба, я знал, а вот куда девался второй коренной я не мог понять, я не помнил, чтобы он выпадал. Теперь значение сна стало понятным. Дяди Васи уже не было, а теперь и дядя Миша умер, причем о его смерти я узнал с опозданием. Вещие сны, все-таки, бывают, только не всегда удается понять их значение.

Дед Карпо и баба Татьяна

Казак Легейда Мусий и его жена Василина, в девичестве Проценко, женили своего единственного сына Йосыпа на Кичко Татьяне, молодой и красивой девушке. Мусий был не очень богатый, но и не бедный казак. Его предки, вместе с еще двумя десятками казаков, пришли в Веркиевку из Запорожской Сечи, после ее разорения Петром Первым. Большинство сторожевых казаков тогда вместе с семьями ушли в Белоруссию, а эти осели в Веркиевке, образовав новую улицу на краю села, которая стала называться Выгонь. Скорее всего, это производная от слова выгон, места, куда выгоняли пастись гусей и мелкий скот, название этого места на местном диалекте. У Мусия было свое небольшое хозяйство: пара лошадей, коровы, свиньи, овцы, гуси и куры. В общем, семья не бедствовала. У молодых родился сын, Карпо, здоровый и крепкий мальчик. Все складывалось как нельзя лучше, за будущее можно было не волноваться, наследники были здоровыми, а сын очень трудолюбивый, такой хозяйство не разбазарит, а еще и приумножит. Хотя думать о старости Мусию было еще и рановато, он еще и сам был в силе. Вот недавно, он на своих плечах принес домой с Рокиты, куда выгоняли пастись домашнюю живность, заболевшую свинью, а это ведь почти за две версты. Ну не идти же было из-за этого за лошадью, забросил свинью на плечи, и понес. Силы еще есть.

Беда пришла неожиданно, оттуда, откуда ее не ждали. Йосып поехал в лес за хворостом, а оттуда его привезли мертвым. Сейчас уже невозможно установить, что там произошло, известно только, что его зарубил топором панский объездчик по фамилии Шлома, потомки этого объездчика потом жили недалеко от нас, рядом с Толей Шустером. Похоронив единственного сына и погоревав по нем, стали жить дальше. Но Мусию было жаль свою невестку Татьяну, которая стала вдовой в двадцать лет, и он решил оставить внука на воспитание себе, а ее выдать замуж. Через пару лет и жених нашелся, Прохор Примак, из села Вересочь. Сыграли свадьбу, и гости, на двух санях, запряженных украшенными разноцветными лентами лошадьми, увезли Татьяну в Вересочь к ее новому мужу. Сосед, дед Николай, который и рассказал мне об этих событиях, тогда еще мальчишка, вспоминал, что бежал за санями аж до конца улицы, так ему не хотелось отпускать Татьяну. В новой семье у Татьяны еще родилась дочь Мария. Татьяна доводилась мне прабабушкой, и мы с мамой ездили к ней в гости. Она прожила самую долгую жизнь из всех родственников, которых я знаю, и умерла в 96 лет.

А маленький Карпо подрастал, воспитываемый дедом и бабкой. Пришла пора и ему жениться. Постаревший к тому времени Мусий нашел и ему невесту, Крошку Татьяну, которая по линии его жены Василины приходилась Карпу троюродной сестрой. Татьяна была на четыре с половиной года старше Карпа, но это ничего, зато из хорошей семьи и образованная, к тому же, дальние родственники. Свое хозяйство потихоньку хирело, после смерти сына и выдачи замуж невестки Татьяны, рабочих рук не хватало, они с женой были уже старенькими, да и смутные времена наступали, в Петербурге произошла революция. Сыграли свадьбу, и через год Татьяна родила дочь Марию. А еще через полгода Карпа, вместе с соседом Николаем, мобилизовали в Красную армию и отправили воевать с белыми. Военную форму и винтовки им конечно выдали, а вот сапоги нет. Родители Николая, и еще одного мобилизованного, были побогаче, и смогли купить сыновьям сапоги, а у Мусия денег на сапоги для внука уже не было. На фотографии, сделанной перед отправкой на фронт, запечатлены три бравых воина, Николай и незнакомый парень в сапогах, и рядом с ними босой Карпо.

С гражданской Николай и Карпо вернулись целыми и невредимыми, и в 1928-м году у Карпа родилась еще одна дочь, Антонина, а у Николая также родилась дочь, Людмила. Пока Карпо воевал, хозяйство окончательно пришло в упадок, поэтому, когда начали всех загонять в колхоз, отбирая последние крохи у нежелающих вступать, ему терять уже было нечего, и он сразу вступил в колхоз. Решение оказалось правильным, семья избежала голода в 1933-м году, у колхозников последние крохи хлеба не отбирали, как у единоличников. Старшая дочь Мария выучилась на учительницу и работала учительницей младших классов в селе Зруб, это в сторону Киева, за Бобиком. Далековато конечно, поэтому домой приезжала редко.

Не успели как следует встать на ноги, как новая напасть – война. В первые же дни войны Карпа опять мобилизовали, и отправили на фронт. Жена осталась одна с 13-ти летней Антониной. Мария по-прежнему работала в Зрубе, и вернулась домой только после того, как село оккупировали немцы и школу в Зрубе закрыли.

Летом 1945-го вернулись домой Карпо и сосед Николай. Николай был живой и здоровый, избежал даже ранений, а Карпо приехал весь израненный. Но все равно, это была радость, ведь вернулся. Больше половины мужиков из села вообще не вернулись. Ни о какой работе речь конечно не шла, все осталось на женских плечах. Сначала Карпо хотя бы по хате и в туалет сам ходил, а потом вообще слег, а в конце января 1947-го года помер. Татьяна с дочерями опять осталась одна. От Марии, правда, теперь уже была помощь, она жила дома и работала учительницей в начальной школе, деньги, хоть и небольшие, но приносила, на пропитание хватало. Жених Марии погиб на фронте, мужики в селе были в дефиците, поэтому, выйти ей замуж было почти нереально, тем более, что скоро будет тридцать, а вокруг молоденьких девушек полно. Но ей повезло, к ней посватался вернувшийся с Донбасса Шлома Иван, совсем молодой, на пять лет моложе ее, и она вышла за него замуж. Своей хаты у Ивана не было, и он пришел жить к Марии, то есть, в примы. Первым на свет появился я, а через два года Алла. Бабушка Татьяна умерла в мае 1954-го года, в возрасте шестидесяти лет. Когда она лезла на чердак, под ней сломалась лестница, и, при падении, она сломала шейку бедра. С таким повреждением в то время долго не жили. А в декабре этого же года родился наш младший брат, Виктор, или Талик, как называла его мама.

Мать и отец

Свое детство, и нашу жизнь в то время, я описал в «Воспоминаниях», поэтому повторяться не буду. Здоровье у мамы было неважное, были какие-то проблемы с желчным пузырем и желудком, но лечилась она сама, народными средствами. Периодически делала какое-то слепое зондирование, чтобы стимулировать отток желчи из желчного пузыря. Для этого она выпивала два стакана минеральной воды и ложилась на горячую грелку, через час ей становилось лучше, и она опять могла работать. Позже появились еще и проблемы с желудком, но времени обследоваться у нее не было. Кто-то ей посоветовал, в период сильных болей в желудке, по утрам натощак выпивать столовую ложку не разведенного спирта. Этим она два десятка лет и спасалась от сильных болей. Но в 2000-м году боли стали невыносимыми, и ее положили в Нежинскую больницу, в Вертиевке к тому времени больницу уже закрыли. В это время я с женой и приехал в Вертиевку в отпуск, и мы навестили маму в больнице. Как только она увидела нас, сразу стала уверять, что ей уже намного лучше, что она выздоровела, и стала проситься, чтобы ее выписали. Врачи были категорически против выписки, и мы уговаривали ее оставаться в больнице, но, несмотря на все уговоры, она написала расписку об отказе от дальнейшего лечения, и уехала вместе с нами домой. Несколько дней она чувствовала себя терпимо, но потом боли резко усилились, настолько, что терпеть их она больше не могла и согласилась ехать в больницу. Хорошо, что в этот день к нам в гости из Киева приехал Галин брат Володя, на его машине мы и отвезли маму обратно в больницу. Хирург, осмотревший маму, сказал, что ее нужно как можно быстрее оперировать. Боли были настолько сильными, что мама уже была согласна и на операцию, лишь бы они прекратились.

Следует пару слов сказать о том, что представляла украинская больница в те годы. В Советское время такое даже представить себе было невозможно. Прежде всего, постельное белье и посуду для еды нужно было везти с собой. Все назначаемые медикаменты, в том числе таблетки, ампулы для уколов, шприцы, бинты, салфетки, все нужно было покупать самим. Хорошо еще, что хоть кормили бесплатно, хотя и очень плохо. Нам с Таликом хирург написал длинный список всего необходимого для проведения операции, в том числе кровь нужной группы и плазму, иголки и нитки для наложения швов, и мы пошли по аптекам, все это покупать. Часа через четыре хождения по аптекам, все было куплено. В моей голове невольно возник вопрос: «А как они экстренные операции делают?», ведь, пока родственники будут бегать, как и мы, по аптекам, больной помрет.

Операция шла долго, больше четырех часов. Мы с Таликом сидели в столовой больницы и в тревоге ожидали ее окончания. Появились нехорошие предчувствия, уж больно долго она шла. У мамы был диабет, и хотя она была на таблетках, а не на инсулине, я очень опасался за исход операции, ведь заживляемость при диабете очень плохая. Но вышел хирург и нас успокоил, сказал, что операция прошла успешно. Главное, по его словам, что нет рака. Пришлось вырезать превратник и пришить кишку прямо к желудку, так как на месте превратника образовался многослойный рубец, как будто имевшуюся в этом месте язву чем-то многократно прижигали. Я понял, что это результат маминого лечения язвы спиртом. Ну и так хорошо, она ведь с этой болезнью больше двадцати лет держалась. На следующий день нас с Таликом пустили к маме в реанимацию, так как через день мне уже нужно было уезжать домой, но перед отъездом нужно было обязательно увидеться с мамой, и нам пошли навстречу. Мама была в сознании и сказала, что после операции ей лучше не стало, боли только усилились, но я ее попытался успокоить, сказал, что еще ничего не зажило, поэтому и болит, потом будет легче. Я действительно в это верил, и, со спокойной душой, уехал домой. Но перед моим отъездом отец нам сказал, что мама домой не вернется, ему сон плохой приснился, будто бы по улице идет стадо коров, а у нас во двор открыты ворота, и все стадо заходит к нам. Это люди на похороны придут, пояснил он.

На второй день после моего приезда домой, пришла срочная телеграмма от Талика, в которой сообщалось, что мама умирает. Мы с Галей сели в машину и вечером выехали в Вертиевку, еще надеялись застать маму живой. На рассвете к нам в лобовое стекло врезалась маленькая птичка, и поскольку скорость была больше 100 км/час, то наверняка разбилась.

– Это мама знак подала, – сказал я Гале, – она умерла.

Больше торопиться было некуда. В Конотопе остановились передохнуть и купили для племянницы Иры какую-то мягкую игрушку, которых здесь продавалось великое множество, а у Иры на следующий день был день рождения. Когда мы приехали, гроб с маминым телом уже стоял в большой комнате, и какая-то женщина читала возле него молитвы. Узнали, что у мамы, на фоне диабета, начался перитонит, и спасти ее не удалось. Постояли немного возле гроба, мама лежала спокойная и умиротворенная, теперь у нее уже ничего не болело. Но нужно было помогать Талику готовиться к похоронам, прежде всего позвать на похороны родственников и знакомых. Нужно было что-то делать, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Поехали с Таликом приглашать на похороны родственников, я и не знал, что их у нас так много, я ведь раньше много раз проходил мимо домов многих из них, но даже не предполагал, что это наши родственники. А Талик, оказывается, об этом знал. За два года до этого я интересовался у мамы нашими родственниками и записал все сведения о них, которые мама помнила, а помнила она очень много, вплоть до того, как зовут детей и внуков родственников ее возраста. У меня такой памяти нет, и никогда не было. После объезда родственников, привезли столы для поминок, но их оказалось мало, пришлось изготовить еще два. Маму похоронили на следующий день, проводить ее в последний путь пришло много людей, в том числе и ее бывшие ученики. И она ведь их всех помнила, знала кто куда поступил, и кем сейчас работает.

Отец на людях держался нормально, не подавал вида, что ему тяжело, но на поминках на девять дней все заметили, что он шаркает ногами, ноги высоко у него уже не поднимались и при ходьбе цеплялись за землю. После похорон жены он начал резко сдавать. Как-то раз, он чистил свеклу на дальнем огороде, в ста метрах от дома. Прийти домой самостоятельно он уже не смог, отказали ноги. Больше со двора он уже не выходил. Последние два года он вообще не вставал. На мой вопрос, что у него болит, ответил, что болит всё. Я приезжал к нему на восьмидесятилетие. Как участника войны его наградили орденом Отечественной войны 1-й степени, но это его уже не радовало.

– Зачем он мне теперь? – сказал он. – Нужно было награждать, когда молодым был.

Умер он через пять с половиной лет после смерти мамы, в возрасте восьмидесяти с половиной лет. Похоронены они радом, и я всегда навещаю их могилки, когда приезжаю в Вертиевку. Светлая им память.

Соседи

Дед Логвин

Логвин – это фамилия. Откуда такая фамилия у украинского деда, сказать сложно. Лог – это широкий и длинный овраг. Скорее всего, фамилия как-то связана с этим. В нашей местности таких оврагов нет, но его предки пришли из Запорожской Сечи. Возможно они раньше жили в таких местах, где эти логи имеются. Дед Логвин – сухощавый старик среднего роста, еще довольно крепенький, немного замкнутый и немногословный, теперь жил один. Бабка померла полгода назад. Когда она в очередной раз заболела, он не придал этому большого значения, отлежится пару-тройку дней и все пройдет. Так уже не раз было, ничего страшного. Огород уже вспахали и картошку посадили, а к прополке оклемается, сейчас срочной работы нет, можно и полежать. Вот только доить козу и готовить еду ей придется самой, он этого не умеет. С бабкой они, в принципе, жили дружно, ругались редко, в основном из-за его выпивки. Да и какая там выпивка, смех один – по одной рюмке три раза в день. Разве это выпивка, триста граммов в день? На это она правда не ругалась, к этому она уже привыкла, она ругалась, если он выпивал больше. Но он ведь не водку пил, как другие, а денатурат, который в три раза дешевле самого дешевого самогона. Жидкость приятного синего цвета, а по существу чистейший спирт. Денатуратом этот спирт назывался давно, пожалуй, еще до войны, теперь же, на этикетке этих бутылок было написано «Жидкость для разжигания примусов. Яд». Но деда это ничуть не смущало, он прекрасно знал, что это денатурат, который он постоянно пьет уже много лет подряд.

Но прошла неделя, а бабке лучше не становилось, стало еще хуже, она вообще перестала подниматься с постели. Пришлось учиться доить козу и готовить еду. Хорошо еще, что бабка подсказывала, как и что делать. Он даже не представлял, что это так сложно, а ведь в бабкиных руках все делалось так легко и просто. Только теперь он понял, что до сих пор жил он «как у Христа за пазухой», не зная всех этих домашних забот. Да и в огороде в основном все бабка делала, он только иногда ей что-то помогал, а теперь видать всю прополку и окучивание самому придется делать. Есть взрослые дочь Тоня и сын Сергей, но они в этом деле не помощники. Тоня вышла замуж и живет в Киеве, далековато оттуда ездить. Сергей – обалдуй, вымахал выше двух метров, а ума до сих пор не набрался. Ну как можно было выучившись на механика, и проработав на заводе в Киеве два года, все бросить и приехать жить домой? Теперь работает в местном клубе киномехаником и продает билеты на киносеансы. Испортил бабке швейную машинку «Зингер», на которой он догадался прострачивать толстые пачки билетов, пробивая таким образом в них ряд дырок, чтобы билеты легко отрывались. Дома ничего делать не хочет, правда, немного денег со своей зарплаты он деду отдает, хоть и слабенькая, но подмога. У самого деда и у бабки пенсия колхозников, совсем мизерная, всего по восемь рублей и тридцать копеек, других доходов нет. Но и это уже хорошо, раньше у колхозников вообще никакой пенсии не было. Эту пенсию назначили только два года назад, теперь хотя-бы хлеб и подсолнечное масло было на что купить, и денатурат, соответственно.

К осени бабка померла. Сергей с Тоней оплатили похороны и поминки. От себя на поминках дед выставил и свой денатурат. Молодой священник, отпевавший и хоронивший покойницу, перепробовал за столом на поминках все напитки, и под конец заинтересовался синеньким напитком, который пил один дед.

– А можно и мне синенького? – попросил он.

Дед был польщен таким вниманием к его напитку, и передал батюшке целую бутылку своего напитка, который, как ни странно, батюшке тоже понравился.

После смерти бабки Сергей опять уехал жить в Киев, уж больно ему не нравилась дедова стряпня, и дед остался один. Сначала оно как-то и ничего было, зам себе хозяин, что хочешь, то и делай, никто на тебя не бурчит. Готовить за время болезни бабки он немного научился, какой-никакой суп мог себе приготовить, или там картошку на сале пожарить, в общем, голодным не сидел. Сала в запасе еще немного было. Это с того поросенка, которого сосед, дед Митрофан, зарезал им еще при жизни бабки. А Митрофан прекрасный резчик, сало всегда получается белым, нигде никаких кровоподтеков, и очень вкусное, с просмоленной на совесть и очень вкусной шкуркой. Такое сало не у каждого резчика получается. Жаль только, что больше резать нечего. После смерти бабки дед нового поросенка не заводил, уж очень много с ним мороки. И козу он зарезал. Ну зачем ему молоко. Это бабка молоко любила, а он пил его только изредка. А козье мясо было вкусным, ему его надолго хватило. Куры еще от бабки остались, можно было иногда и яичницу пожарить. Одно было плохо, начала одолевать тоска. Словом не с кем было переброситься. Вот уж не думал, что ему, старому молчуну, разговоров не будет хватать. Теперь он уже скучал, и по бабке, и по ее ворчанию. Ни к кому из соседей в гости или на посиделки он никогда не ходил, и от отсутствия такого общения никогда не страдал. К бабке в гости иногда приходила соседка Маруся, и они подолгу беседовали, дед их просто слушал, изредка вставляя в разговор пару слов, но участия в этих разговорах практически не принимал. Теперь он с грустью вспоминал и эти разговоры. После смерти бабки к нему уже никто не ходил. Тоска влезала в душу все больше и больше. Дед начал выходить на улицу, садился на лавку возле забора и смотрел на проходящих людей, иногда удавалось с кем ни будь из них поговорить и узнать какие-то новости. Поговорил и с соседским парнишкой Володей, учеником шестого класса, пожаловался ему на свое одиночество, что совсем одичал, никаких новостей не знает.

– А Вы газету себе выпишите, – посоветовал парень.

– Тогда мне денег на хлеб не хватит, – резонно возразил дед.

– Ну давайте я буду Вам приносить старые газеты, которые отец уже прочитал, – предложил Володя.

– Хорошо бы еще радио провести, но опять же денег нет, – грустил дед.

– А давайте я Вам сам радио проведу, – решил помочь деду и в этом вопросе Володя. – У Вас вот провода радиолинии проходят между ветками Вашей сливы, если подключиться тоненькими проводами, то ничего не будет заметно.

Сказано – сделано. Володя разобрал какое-то старое реле от трактора и тонкими обмоточными медными проводами провел деду радио в дом через форточку. Вот только динамика у деда тоже не было. Не было его и у Володи. Но у его отца были наушники от детекторного радиоприемника «Комсомолец», которые уже не использовались. Спрашивать у отца про наушники Володя не стал, скорее всего отец их не отдаст, потихоньку забрал их без разрешения и отнес деду. Теперь у деда было и радио. Дед заметно повеселел, даже завалившийся сарайчик для курей вместе с Володей отремонтировал.

Наступила зима. Запасы сала у деда закончились. Картошку теперь приходилось жарить на подсолнечном масле, да и зажарку для супа на том же масле приходилось делать, это совершенно не то, что на сале, но деваться было некуда. Начался сплошной пост. Иногда соседи приносили ему небольшой кусочек сала, когда резали своего поросенка, но теперь это было очень редко. Такая традиция в селе по-прежнему была, и никуда не делась, часть сала и мяса зарезанного поросенка всегда раздавали соседям, но потом, когда соседи резали своего поросенка, они приносили такие же куски сала и мяса, то есть шел своеобразный обмен. Но у деда теперь поросят не было, и на отдачу можно было не рассчитывать, поэтому, мясо ему не приносили, а только небольшие кусочки сала, просто из жалости. Но их не на долго хватало. К Новому году дед зарезал курицу и устроил себе праздник, все равно куры теперь не неслись.

А потом приехала в гости Тоня и предложила деду перебираться к ней в Киев. Она уже и раньше делала деду такое предложение, но тогда он наотрез отказался. Ну что ему там делать в квартире на пятом этаже, без лифта. Лишний раз и во двор не спустишься. Да и квартира у Тони однокомнатная, детей правда нет, но и втроем тесниться в одной комнате не очень здорово будет. Но теперь дед уже дозрел, и с радостью согласился на переезд в Киев. Зять предлагал сразу и дом здесь продать, но на это дед не согласился.

– Давайте я у вас зиму перезимую, а там видно будет, если сильно не буду вам мешать, то может потом и продадим. А может я на лето буду сюда приезжать и картошку выращивать, – рассуждал дед.

Через неделю за дедом приехали на легковой автомашине. Зять одел деда в меховой комбинезон и унты, зарезали оставшихся курей, загрузили в багажник оставшийся ящик «жидкости для разжигания примусов», посадили деда в машину и поехали в Киев. В Киеве деду сначала понравилось. Прежде всего, накрыли праздничный стол по случаю его приезда. Таких вкусностей дед никогда в жизни не ел. И водку зять поставил на стол настоящую, а не его денатурат, пей – не хочу. Спать дед будет не в комнате, там еще одну кровать поставить невозможно, а на диванчике в кухне. Он конечно немного узковат, но если к нему на ночь приставить три стула, то получается вполне приличная широкая постель. Таким приемом дед был доволен. Было правда и одно неудобство, которое дед обнаружил сразу, это был туалет. Как он будет туда ходить, ведь через тонкую дверь все будет слышно, там ведь и пёрнуть нельзя будет. Про себя решил ходить в туалет, когда никого не будет дома. А дальше потянулись будни. Через некоторое время свой денатурат он выпил, а где купить новую порцию не знал. Обратился к зятю, но тот ответил, что здесь такую гадость не продают. На ужин, правда, зять наливал деду сто граммов водки, но не больше, а дед привык выпивать в день по триста граммов спирта, и душа деда никак не хотела от такой дозы отказываться. Дочь, почему-то, тоже встала на сторону мужа, заявив, что столько пить для него очень вредно, достаточно и одной рюмки в день. Дед не на шутку обиделся, такого отношения к себе он никак не ожидал. Даже покойная бабка разрешала ему выпивать такую дозу, а тут на тебе, зять с дочкой вздумали его учить. Нужно уезжать домой, сегодня правда уже поздно, завтра уедет. На следующий день дед немного остыл. А куда ехать-то? В свой холодный дом? Картошка и свекла там в погребе конечно должны быть, если воры не вытащили, но больше ведь ничего нет, все съестные припасы забрали с собой, когда сюда уезжали. Просить на пропитание у соседей? Так засмеют же. И что делать? Придется видно ждать до весны.

До весны дед, однако, не дождался. Приехал домой своим ходом, как только начало пригревать солнышко, и первое, что сделал, купил ящик «жидкости для разжигания примусов». Теперь он сам себе будет хозяин. Соседи конечно удивились его столь раннему возвращению, даже посочувствовали, и чем смогли, помогли. Картошка была на месте, и до весны дед нормально дожил. Теперь он вообще не понимал, как он мог согласиться на переезд в Киев, что он там не видел? Зачем ему жить в этой однокомнатной клетке как в тюрьме? Весной вспахал и посадил огород. Вот только с живностью заморачиваться не стал. Да сколько ему нужно? И так проживет. Лето он прожил хорошо, была зелень со своего огорода, иногда покупал минтай в магазине, на питание грех было жаловаться. Но вот и зима подкатила, и снова нахлынула жуткая тоска. Никому он теперь не нужен, ни сыну, ни дочке, все его бросили. Опять только суп и картошка на постном масле. Соседи почему-то даже сало больше не приносили. Яиц также не было, так как курей он не заводил. Все чаще вспоминал покойную бабку, как же хорошо было тогда с ней. А он тогда этого не ценил, даже обижался на нее, когда она ругала его за лишнюю выпивку. Вернуть бы все вспять, да не вернешь. А бабке там сейчас наверно хорошо, ни хлопот тебе, ни забот.

Такие мысли приходили в голову деда все чаще, и все чаще он вспоминал свою бабку. Хотелось опять к ней, чтобы жить так, как и раньше, когда все домашние дела делала она, и никогда ни на что не жаловалась. Когда осталась последняя бутылка «жидкости для разжигания примусов», из очередного купленного ящика, он окончательно решил отправиться к бабке. Вечером нажарил себе сковородку картошки, облил дом керосином, поужинал, выпив всю бутылку жидкости, поджог дом, оставаясь внутри дома, и лег спать. Но свои силы дед переоценил. Уснуть он не смог, а когда стало сильно пригревать, он испугался. Несмотря на выпитые пол-литра спирта, мозг работал, и деду перехотелось гореть живем в этом пламени. Все оказалось гораздо сложнее, чем он рассчитывал, сгореть во сне не получилось. Дед открыл дверь и выскочил на улицу. К горящему дому уже сбегались соседи. Пьяный дед, в одном исподнем, стоял босиком на снегу и смотрел на свой, объятый пламенем дом.

Дом сгорел дотла, удалось спасти только сарай. Соседи дали телеграмму Тоне, которая на следующий день опять приехала за дедом. Деда опять одели в меховой комбинезон и унты, посадили в машину и увезли в Киев. Больше о нем в селе ничего не слышали.

Алексей Осипенко

Алексей одногодок моего отца, сын того самого деда, который в детстве сшил нам с Аллой такие замечательные пальтишки. Немного ниже среднего роста, но достаточно сильный и выносливый. Немного глуховат, но обладал прекрасным музыкальным слухом. В начале войны его мобилизовали в армию вместе с отцом, но на фронт он не попал, во время прохождения курса молодого бойца земляки подсказали командиру, что он плохо слышит и его нельзя отправлять на фронт, убьют ведь в первом же бою. Алексея комиссовали о оставили работать на каком-то конезаводе на территории России. После войны Алексей вернулся домой с русской женой и маленьким сыном Толей, который также разговаривал по-русски. Крестили Толю уже в Вертиевке, и моя мама стала его крестной. Мать Алексея, баба Яриша, почему-то с самого начала невзлюбила невестку, и через год та сбежала в Россию, оставив сына на воспитание Алексею. После этого Алексей еще трижды пытался жениться, и трижды приводил в дом новых жен, но все они бабке не понравились. Первые две сбежали не продержавшись и года, третья оказалась самой стойкой, прожила в доме около двух лет, но и ее бабка выжила. Алексей понял, что пока мать жива, жить с женами она ему не даст, и больше не делал попыток жениться. Решил больше не испытывать судьбу и жениться после смерти матери, но мать и здесь не оставила ему никаких шансов, она умерла в 95 лет, когда Алексею было уже около семидесяти.

Вернувшись домой, Алексей продолжал работать конюхом, так же, как и во время войны. За моей памяти он работал конюхом в плодосовхозе. Мы с его сыном Толей иногда ездили к нему на работу. Там можно было вдоволь покушать клубники и арбузов, которые выращивали в плодосовхозе. Плантация клубники находилась рядом с конюшней, нужно было только незаметно перелезть через высокий забор, а там уже кушай сколько влезет. А еще на конюшне был знаменитый конь-тяжеловоз, по кличке Василий. Таких толстых коней я больше никогда не видел, спина у него была как стол, сидя на нем мы не могли опустить ноги вниз, к бокам. Пока Василий шел шагом, на его спине еще можно было удержаться, но как только он переходил на легкий бег, седок постепенно сползал с его широкой спины, а затем падал на землю.

После смерти отца, Алексей перестроил дом, причем практически все делал сам, плотников он не нанимал. У него и голова работала как нужно, и руки росли оттуда, откуда нужно. Сам сделал себе пилу-циркулярку, на которой опиливал толстые бревна, нужные для строительства дома. Соседи, как-то решившие ему в этом деле помочь, вдвоем не смогли поднять такое бревно, а он с ними легко один справлялся. Новый дом получился намного просторней, светлее и выше старого, но мне было жаль тот старый дом, с сенях которого у деда стояли жернова, на которых, и мы с мамой иногда мололи зерно. Несмотря на то, что Алексей работал конюхом, его неудержимо тянуло к технике. Как-то весной, он приехал домой на мотоблоке. Это был трофейный немецкий агрегат в виде маленького трактора только с передними колесами, вместо задних цеплялась тележка. В основном, как я понял, он был предназначен для вспашки огородов. К нему цеплялся небольшой плуг с двумя лемехами. От обычных плугов он отличался тем, что имел два положения: транспортное, и рабочее. В рабочем положении правое колесо плуга опускалось на пятнадцать сантиметров нише положения левого колеса, чтобы во время вспашки, когда правое колесо идет по борозде, сам плуг находился в горизонтальном положении. Мне и этот мотоблок, и плуг очень понравились. Как же хорошо немцы все предусмотрели. Наши конструкторы до такого почему-то не додумались. А насколько мощным был этот мотоблок. Огороды у нас пахали маленькими тракторами типа ДТ-20, плугами тоже с двумя лемехами, но эти маленькие трактора было раз в пять больше этого немецкого мотоблока. Восхищению мальчишек от увиденного не было предела, недели две только и разговоров было, что об этом мотоблоке. Дядя Алеша, как мы его звали, первым купил моторчик к велосипеду, и ездил на велосипеде с моторчиком, на зависть всем соседям. Потом купил себе Рижский мопед, о таком никто из соседей и мечтать не мог, слишком дорого. А потом дядя Алеша добил всех окончательно, купив себе мотоцикл МТ с коляской.

– Откуда у него такие деньги? – удивлялись соседи.

Но дело было не в деньгах, а в любви к технике. Дядя Алеша не пил, не курил, и все заработанные деньги тратил на технику, на то, что он очень любил, возможно больше всего на свете. Как-то я попросил у него мопед покататься, не сильно надеясь на положительный исход, но он мне его дал. А я его чуть было не угробил, покатав на нем еще и девушку. Двоих мопед не выдержал, быстро перегрелся и перестал нас везти. Пришлось полчаса ждать, пока он остынет.

Длинными зимними вечерами, когда в селе делать было абсолютно нечего, соседи часто собирались у нас на посиделки. Всегда приходил и дядя Алеша, иногда приносил с собой мандолину. Играл на ней, и пел песни. Несмотря на то, что он был заметно глуховат, играл и пел он замечательно. А потом, когда я купил себе балалайку, он учил меня играть на балалайке и мандолине. Под его руководством играть я научился, а вот настраивать эти инструменты я не мог, музыкального слуха у меня явно не хватало. Мне казалось, что балалайку я нормально настроил, но приходил дядя Алеша, и я слышал: «Опять расстроена. Когда ты уже настраивать научишься?» Брал в руки балалайку, и настраивал так, как надо. После его настройки балалайка совершенно по-другому играла, самому приятно было ее слушать. Но, несмотря на все его достоинства, соседи считали Алексея немного странным. Как-то раз, в день голосования, он просидел у нас, играя в карты, до половины двенадцатого ночи, и только после этого пошел голосовать. Избирательные пункты в то время работали с шести часов утра и до двенадцати ночи, вот он и решил проверить, будут его ждать до двенадцати ночи, или нет. Для соседей такое поведение было странным, ведь все старались проголосовать как можно раньше. Отнюдь не из-за сознательности конечно. Просто на всех избирательных участках открывались буфеты, в которых продавались дефицитные товары. Меня в тот день отец разбудил в пять часов утра, а в шесть мы уже были на избирательном участке, поэтому нам и досталось по две бутылки пива, и по килограмму докторской колбасы. После девяти часов утра там можно было купить только конфеты и печенье детям. Как говорил потом дядя Алеша, на избирательном участке его дождались, но сильно обматерили, таких выражений раньше он никогда в жизни не слышал.

Его сын Толя закончил восьмилетку, потом курсы шоферов от ДОСААФ, честно и добросовестно отслужил три года в армии и, вернувшись домой, работал водителем в колхозе. Получил премию от директора колхоза, за то, что спас со своим другом колхозные автомашины от отправки в Чернобыль. А потом, по собственной дурости, у него пошла черная полоса. Подвозя какую-то девушку, он заехал в лес и там ее изнасиловал, за что и получил срок. После возвращения из тюрьмы, отношения с отцом у него были весьма натянутыми, так как Алексей считал это позором для своей семьи. Через пару лет ситуация с изнасилованием повторилась, и Толя сел во второй раз, на этот раз срок уже был гораздо больше. После второй отсидки Толя домой не вернулся, остался работать недалеко от колонии, в которой отбывал срок. Там и женился на женщине с двумя детьми, потом родились еще и двое своих. К отцу Толя приехал с женой и четырьмя детьми, когда самому младшему было уже лет пять. Толя опять устроился водителем, теперь уже в совхоз, так как вместо четырех наших колхозов теперь в селе были два совхоза. Отношения с отцом не складывались, и через несколько месяцев Толя купил хатку на соседней улице, метрах в трехстах от дома отца. Деньги на покупку жилья, естественно, дал отец, у Толи кроме жены и детей за душой ничего не было. Когда я приехал в отпуск в Вертиевку, мне сразу сообщили новость, что вернулся Толя, и его дети уже обворовали всех соседей, но воруют только курей. Я побывал у Толи в гостях. Жена его мне понравилась, это была волевая и строгая женщина, чувствовалось, что она держит Толю в ежовых рукавицах. А с таким по-другому и нельзя. А вот с детьми у нее явно так не получалось. Дети были как маленькие бесенята, в хате стоял беспрерывный шум и гам, визг и писк. Я никогда не был в цыганском таборе, но мне показалось, что я попал именно туда. Сразу стало понятно, почему дед Алексей не пожалел денег на покупку хаты для Толика, такой шум долго выдерживать невозможно. Жена Толи собрала на стол какую-то закуску, я поставил принесенную бутылку водки, и мы втроем посидели за столом. Толя рассказывал о своей жизни, его жена сетовала на то, что зря согласилась сюда с ним приехать. Периодически она отвлекалась, чтобы утихомирить не в меру разбушевавшихся детей, они минут на пять утихали, а потом опять стоял такой крик, что невозможно было разговаривать. Пробыл я у них часа два, больше не выдержал, нужно было уходить, пока голова не раскололась от этого шума. Еще раз пожалел деда Алексея, который прожил в таком шуме несколько месяцев. Через полгода жена Толи забрала детей, и уехала к себе в Россию. А еще через пару месяцев Толя продал хату и тоже уехал к ней. Долгое время о нем ничего не было слышно.

А дед Алексей все так же жил один. Несмотря на то, что возраст приближался к восьмидесяти, он был еще бодр, жаловался только, что простата замучила. Хотел сделать операцию, но после сдачи анализов ему сообщили, что у него еще и белокровие обнаружили. Я не уверен, что он понял, что это такое, но после этого сообщения он почувствовал себя лучше и от операции отказался. На свадьбе моей племянницы Иры, дочери Талика, он еще лихо отплясывал. Мой отец в это время уже лежал, поднимаясь только к столу. Мне захотелось и отца во двор вывести, чтобы посмотрел на свадьбу внучки.

– Тату, давайте мы Вас во двор выведем, на свадьбу посмотрите, – предложил я ему. – Там вот Алеша вовсю выплясывает.

– Никуда я не хочу, – ответил отец. – Алеше можно выплясывать, он зимой в окопах не лежал.

Приехав в очередной раз в отпуск, уже после смерти отца, узнал еще одну новость, деда Алексея избили и сломали ему ребро. А избил деда муж его любовницы, которая ездила к нему из Нежина. Сказать, что я был удивлен, значит ничего не сказать, деда, которому за восемьдесят, избили из-за любовницы, такому деду можно было только позавидовать. А потом к деду в гости приехала внучка, молодая девушка. Дед даже не поверил своему счастью, потребовал показать паспорт. Фамилия в паспорте совпадала, а вот отчество – нет.

– Мошенница, – сказал дед, – отчество не совпадает.

– Так я его приемная дочь, – оправдывалась девушка, чувствуя, что будет ночевать на улице. – Вот смотрите, я на фотографии вместе с отцом, – и показала фотографию, по которой дед Алексей все-таки признал ее внучкой.

Внучка некоторое время скромно пожила у деда, а потом познакомилась с каким-то парнем, который приезжал к ней на мотоцикле, и начала намекать деду, чтобы он куда ни будь уходил, когда к ней этот парень приезжает. Деду это не понравилось. В честь чего это он должен куда-то уходить со своего дома? А вдруг он вор? И он категорически запретил внучке заводить этого парня в дом. Это уже внучке не понравилось. Прожив у деда недели три, внучка внезапно исчезла, когда дед поехал в магазин. Дед сразу почувствовал неладное, проверил свой тайник, где лежали деньги. Накопленные за много лет деньги исчезли вместе с внучкой. Вот так, погостила по-родственному.

А к деду приехал еще один гость, племянник Валерка, сын его умершего старшего брата Ивана. Валерка был уже солидным человеком и работал в Нежине зубным врачом. Алексей не виделся с ним с похорон Ивана, хоть и рядом Нежин, но племянник после похорон отца родного дядю ни разу не навестил, хотя в детстве проводил у дяди каждое лето. Ну как было не обрадоваться такому визиту? Пусть поздно, но вспомнил ведь про дядю. Посидели, выпили за встречу, и Валерка обратил внимание, что у дяди нет многих зубов, но еще можно поставить мосты, чтобы потом не ставить вставные челюсти. Предложил за полцены, как родственнику, поставить деду Алексею зубы. Как нельзя кстати, у Валерки и чемоданчик с инструментом с собой оказался. Посадил он деда на стул и удалил мешающие корни зубов. Предложил заплатить как за удаление корней, так и за будущую обточку зубов, так как ему в следующий раз придется везти с собой станок, а для этого нужно будет нанимать машину. Дед Алексей не возражал, и заплатил за все, о чем сказал племянник. Валерка уехал, и пропал на полгода. За это время дед поговорил с соседями и узнал, что удаление корней и обточка зубов стоят в четыре раза меньше, чем содрал с него родной племянник. Через полгода Валерка объявился, извинился за задержку, объясняя, что раньше он никак не мог приехать, зато теперь он все сделает быстро. Дед тоже не стал скандалить, и не стал рассказывать о своей осведомленности об истинной стоимости выполненной племянником работы. А Валерка объяснял дальше. Сегодня он не смог привезти с собой станок, привезет в следующий раз, все быстро сделает, и поставит деду золотые зубы, нужно только за них сейчас заплатить, чтобы он мог купить золото.

– Валерка, – сказал ему дед, – я конечно уже старый, но не настолько дурной, как ты думаешь. Что, денежки кончились, которые у меня взял? За новыми приехал? Ты ведь и не собираешься мне зубы ставить. Езжай-ка ты отсюда, и больше не приезжай.

Валерка уехал, а через пару лет стало известно, что он умер. А деда Алексея старость одолевала все больше. Как-то он пришел в гости к Талику и предложил переписать на него свой дом, с нем условием, чтобы за ним до смерти присматривали.

– Как это? – удивились Талик с женой. – У Вас же Толик есть.

– Да ведь неизвестно, где этот Толик? – возражал дед. – Может его уже и в живых нет.

– А вы ему напишите, и узнайте, живой он, или нет? Что люди скажут, когда узнают, что мы лишили Толю наследства? Нет, нам Ваш дом не нужен. Мы и так будем Вам помогать.

Дед Алексей умер, прожив 87 лет. Толя на его похороны приехал. Похоронил отца, потом еще неделю пропьянствовал, и уехал. С того времени прошло уже лет десять, но в село Толя больше не приезжал и наследство не оформлял. Дом стоит заброшенный и никому не нужный, потихоньку разрушаясь. Да и жив ли еще Толя? Тоже никому в селе неизвестно. А заброшенных, никому не нужных домов сейчас в Вертиевке очень много, не меньше двух десятков. Вот такая теперь жизнь пошла.

Иван Огирь

Иван Огирь построил дом на нашей улице, когда я учился в третьем или четвертом классе. Стройка началась напротив хаты бабы Параски, которая жила рядом с нами. В моих глазах эта стройка выглядела весьма грандиозной, в отличие от тех строек домов, которые я видел до сих пор. Прежде всего, на стройку привезли большое количество черных просмоленных шпал, и очень длинных, и покороче. Обычно дома строили или из не очень толстых древен, или из ракушечника, который в то время привозили откуда-то из-под Одессы, и который был сравнительно дешевым строительным материалом. А тут просмоленные шпалы, причем абсолютно новые, а не БУ. Соседи говорили, что такой дом не один век простоит. Вскоре начал появляться и хозяин будущего дома, человек в железнодорожной форме, среднего телосложения и невысокого роста. Я думал, что он какой-то большой начальник, раз такой дом строит, но оказалось, что он работает проводником на поездах дальнего следования. Видать эти проводники неплохо зарабатывали. Стройку закончили за одно лето, причем, кроме дома, еще больной сарай и погреб сделали. Это сколько же денег нужно? Никому из знакомых мне мужиков такое было не под силу. Новый сосед явно греб деньги лопатой на работе. К осени семья переехала жить в новый дом. У Ивана были еще жена и две дочери. Жена, как я позже узнал, работала продавцом в магазине канцтоваров. Дочери были весьма симпатичными девушками, старшая, Нина, на пять лет старше меня, а младшая, Валя – года на два старше. Не знаю, где они жили и учились раньше, но после переезда в новый дом стали ходить в нашу восьмилетнюю школу №2. Отличницами они не были, но и в отстающих не числились, нормальные девушки со средней успеваемостью.

Первый год Иван держался как-то особняком от соседей, он ходил к соседям только при необходимости, и к нему практически никто не ходил. Потом Иван начал заходить к нам на посиделки, ближе познакомился с соседями и отношения с ними у него наладились. Жена его никуда не ходила, и с соседями отношения не поддерживала. На посиделках Иван рассказывал смешные и жуткие истории со своего детства, которое, как и у моего отца, пришлось на суровые тридцатые годы. Вот несколько его историй.

Когда Иван был еще совсем маленьким и даже не все буквы выговаривал, к ним в хату пришел милиционер с понятыми искать самогон. Как в то время, так уже и за моей памяти, самогон искали довольно часто. Как только милиционеру хотелось выпить, а выпить было нечего, он брал с собой двух мужиков, и они шли по хатам искать самогон. Если повезет, то найденный самогон конфисковывали и потом праздновали свою маленькую победу, пока весь конфискованный самогон не выпивали.

За моей памяти таким образом с самогоноварением боролся колхозный бригадир Богдан, который был не только членом партии, но и пьяницей. Он тоже, когда хотелось выпить, брал с собой двух мужиков, таких же пьяниц, и приходил к нашей соседке Царихе, которая торговала самогоном. Сама она самогон не гнала, она привозила его откуда-то в грелках и здесь перепродавала. Мужики этот самогон ругали, говорили, что он резиной пахнет, но все равно покупали и пили. А все из-за заботы о семье, как говорили они, ведь бутылка самогона стоила один рубль, а бутылка самой дешевой водки – два рубля и сорок копеек, разница ощутимая. Так вот, этот Богдан, с сотоварищи, перерывал у Царихи весь дом, в печке, под печкой, в шкафу, под кроватью, везде искали, и иногда находили. Крик тогда стоял на всю улицу. Цариха свое добро просто так не отдавала и бросалась на обидчиков в драку, нередко до крови расцарапывая им лица, но это их не останавливало, главным в этом деле было добыть самогон.

Так вот, такая бригада блюстителей порядка, во главе с милиционером, и пришла в хату, где жил маленький Иван. Родители Ивана только успели выгнать самогон, сам аппарат уже спрятали в закутке под печкой, прикрыв его хворостом, в так называемых «сутычках», которые не просматривались снаружи. А вот десяти литровая бутыль, свежевыгнанного самогона, стояла еще в хате, когда отец Ивана увидел идущую к ним группу во главе с милиционером. Решение он нашел быстро, вылил воду из одного из двух ведер, которые всегда стояли на лавке при входе в любую хату, и перелил в него самогон. Пустую бутыль сполоснул и поставил в чулан. Милиционер искал самогон особенно усердно, ведь запах его стоял по всей хате, он явно был где-то рядом, но найти не могли. Спросили у маленького Ивана, где его отец самогонный аппарат прячет, обещая дать конфетку, если расскажет. Ивану конечно же хотелось получить конфетку, и он тут же сообщил, где отец спрятал самогонный аппарат.

– У сутычки под хвоостом, – сказал он милиционеру, имея в виду, что аппарат находится в сутычках под хворостом.