Убийство в Озерках

скачать книгу бесплатно

Убийство в Озерках
Мария Шкатулова

Детективное ассорти
Он знает, что обречен. Женщины любят героев, удачливых, сильных, смелых, а он… Бездомный, выброшенный из жизни человек… Кому он нужен? И зачем он написал ей? Он и сам не знал. Он даже не был уверен, что она получит его записку… Просто она была последним живым впечатлением его вольной жизни, его последней любовью – странной, несостоявшейся. Он ничего не ждал от нее, ни на что не надеялся…

Мастерски выстроенная интрига, неожиданная развязка, прекрасный литературный язык – все это детективы известной писательницы Марии Шкатуловой, снискавшей любовь читателей.

Мария Шкатулова

Убийство в Озерках

Часть первая

1

В ее жизни был единственный мужчина – кот Вася, которого она подобрала в позапрошлом году в институтском дачном поселке, где она и ее подруга Марго снимали комнату с верандой. Лето было дождливое, и они проводили большую часть времени, валяясь на казенных кроватях, читая привезенные из Москвы старые толстые журналы и поедая кислую черную смородину из больших эмалированных кружек. Смородину Нина не любила и ела только потому, что чувствовала себя виноватой перед Марго, которая рвалась на юг или за границу и которую Нина уговорила провести август в Подмосковье. «Раз уж ты лишила себя и меня возможности нормально отдыхать, ешь хотя бы витамины», – ворчала Марго и зорко следила, чтобы к вечеру Нинина кружка была пуста.

* * *

Кот Вася появился почти сразу после их приезда. Он стоял под крыльцом, мокрый, грязный, голодный, и, когда Нина пошла в кухню за мясом, Марго сказала: «Ты совершаешь ошибку: он привыкнет, и ты не сможешь от него отвязаться».

В конце августа дожди прекратились, но нужно было возвращаться. Нина посадила кота в большую хозяйственную сумку на молнии и привезла в Москву.

Кот Вася был единственным существом, с которым она вела себя как женщина, полностью подчиняющаяся мужской воле. Когда он возвращался домой после ночи, проведенной в обществе окрестных кошек, она бросала свои дела, бросала работу, уборку, интересную книгу, даже телефонный разговор с подругой, и, пробормотав: «Я тебе перезвоню», – бежала в кухню, чтобы покормить его.

Вася шел за ней следом не спеша, с достоинством, не издавая ни звука, в отличие от большинства избалованных домашних кошек, которые мяукают, требуя пищи, и было видно только, как при ходьбе энергично шевелятся его лопатки. Поев, он возвращался в комнату, ложился на ковер и начинал вылизывать шкурку, а когда туалет был закончен, поднимал на Нину сонный взгляд, который, казалось, говорил: «Ну вот, женщина, теперь, когда я сыт, можешь подойти и приласкать меня. А потом я буду спать».

Она жила на первом этаже, и каждый вечер, часов в одиннадцать, Вася уходил через балкон и исчезал в кустах боярышника, росшего вокруг дома. Возвращался он утром и пробирался в квартиру через приоткрытую створку окна.

Он никогда не поддавался слабости и не демонстрировал ей свою любовь открыто, но, возвращаясь зимой, в сильный мороз, усталый и голодный, никогда не позволял себе будить ее, зная, как она любит поспать по выходным. Он сидел за окном, весь заиндевевший, и, ничем не выдавая своего присутствия, терпеливо ждал, пока она проснется и откроет ему.

Она же, уважая его своенравный характер, никогда не позволяла себе взять его на руки, как бы ей этого ни хотелось, и минуты нежности между ними бывали только тогда, когда он сам, по собственной воле, прыгал к ней на колени и сворачивался клубочком, мурлыча и доверчиво прижимаясь к ней.

* * *

Марго (она работала вместе с Ниной на факультете журналистики, где они обе преподавали английский язык) ругала ее: «Что-то ты рано приобретаешь повадки старой девы. Смотри, Нинон, как бы лет через пятнадцать ты не превратилась в сумасшедшую старуху с дюжиной кошек».

Нина не обижалась: она давно свыклась с мыслью, что в любви ей не везет и личное счастье не светит. Замуж она вышла рано, еще студенткой, и до окончания института развелась, так и не успев толком понять, что такое семейная жизнь. Из всего, что судьба посылала ей в последующие годы, в памяти у нее остались три неудавшихся романа.

Первый начался, когда она случайно встретила некоего Вадима, бывшего поклонника своей бывшей сокурсницы Лёли Долецкой. К тому времени, впрочем, это был уже Вадим Петрович, довольно импозантный господин лет сорока, с чувством юмора и некоторым обаянием. Они начали встречаться, ходить на выставки, в кино (в те времена еще ходили в кино) и просто погулять. Один раз были в консерватории, где Нине, правда, показалось, что он в какой-то момент задремал, но после концерта, когда они вышли под мелко моросящий дождь, он сказал несколько умных слов по поводу звучания оркестра и исполнительской манеры солиста, и такой уютной казалась улица Герцена при свете фонарей, и ему так шел шелковый шарф с «огурцами», и было так приятно опираться на мужскую руку. В тот вечер он впервые остался у нее.

Он приходил к ней раз или два в неделю, говорил, что ему хорошо у нее, что она – единственный человек, с которым он чувствует себя в своей тарелке, и очень любил поговорить о себе. Нина (тогда она еще жила в коммуналке у Покровских Ворот) с удовольствием ждала его, готовила что-нибудь вкусное, стелила белую скатерть, ставила свечи в старинных подсвечниках и цветы в маленькой вазочке из прибалтийской керамики и слушала его рассказы, иногда – с улыбкой, иногда – незаметно проглатывая напрашивающийся зевок. Словом, все было хорошо.

В том же году достроился наконец кооперативный дом, в котором она получила однокомнатную квартиру на первом этаже. Они вместе поехали посмотреть, и оказалось, что новая квартира, где рабочие устроили что-то вроде склада строительных материалов, нуждается в ремонте. Вадим предложил помочь.

Сначала она отказывалась, говорила, что не может принять от него такую жертву, что ему придется работать по выходным – а это так утомительно! – и что у нее достаточно денег, чтобы заплатить рабочим. Вадим настаивал. Говорил, что ему вовсе не трудно, что лишние деньги лучше потратить на импортные материалы, что уют в доме надо устраивать самим, что никто никогда не сделает ей ремонт лучше него и что, наконец, разве они не близкие люди? И Нина сдалась.

Они вместе ездили по магазинам в поисках дефицитных югославских обоев, чешской плитки и гэдээровской краски, а в институте, сидя на кафедре в перерывах между занятиями и листая иностранные журналы, Нина рассматривала фотографии интерьеров и мечтала, как они вместе будут вить себе гнездо.

Когда все необходимое было закуплено и Вадим приступил к работе, оказалось, что он действительно умеет делать все: белить потолки, клеить обои, класть кафель и даже менять сантехнику. Нина с удовольствием наблюдала за точными движениями его рук и искренне восхищалась результатами его труда, а он, поощряемый ее восторгами, вдохновенно трудился дальше. Однако вскоре оказалось, что восхищаться надо постоянно, постоянно в буквальном смысле слова: Нина заметила, что он бывал недоволен даже тогда, когда она на несколько минут выходила из комнаты, где он работал, в кухню или коридор, чтобы заняться там каким-нибудь делом, а уж о том, чтобы отпустить ее домой приготовить обед или убраться, не могло быть и речи. Она должна была стоять рядом, чем бы он ни занимался, и восторженно комментировать каждое его движение. Впрочем, он и сам не отказывал себе в комплиментах. «Ну как? – спрашивал он, приклеив к стене полосу обоев. – Ни одной складочки, ни одного перекоса». Или, распылив по потолку немного побелки: «Нет, ты посмотри, какой ровный слой, а? Все-таки вот, скажи, что значит рука мастера, а?» Нина смотрела, всплескивала руками, даже отходила немного в сторону, как делают, когда любуются картиной гениального художника, и говорила: «Потрясающе! Просто потрясающе! Где ты этому научился?»

К концу дня она страшно уставала. Уставала не от работы (работать она не могла, потому что он все время настаивал на ее присутствии возле себя), а как раз от безделья и постоянного напряжения. Она чувствовала себя как плохая актриса, которая ненавидит свое ремесло и у которой к тому же температура или заложен нос, а она должна, несмотря ни на что, ежедневно являться в театр и играть чувствительные сцены в одном и том же надоевшем спектакле.

Она постоянно грызла себя за это, обвиняла в черствости и неблагодарности, оправдывала его: «Ему, в конце концов, приходится намного тяжелее, чем мне. Ведь он работает, и работает хорошо, а я ничего не делаю и только ворчу. И потом, он, наверное, не уверен в себе, у него комплексы, проблемы, ему нужна поддержка, а у меня… просто плохой характер», – вздыхала Нина и тут же, вспоминая подробности прошедшего дня, с ужасом понимала, что ей было бы в сто раз легче самой побелить потолок или наклеить обои, чем целый день стоять возле него и говорить комплименты. «Как же так! Как он может? Ведь он мужчина!»

Ремонт затягивался, потому что работали они только по выходным. Нина стала раздражительной и скучной, сил на комплименты у нее оставалось все меньше, и отношения у них стали портиться.

Однажды в институте, на семинаре по переводу, ее студент принес рассказ одного малоизвестного американского писателя. В рассказе речь шла о человеке, от которого ушла жена. Чтобы как-то заглушить тоску, он решил заняться ремонтом дома и, подыскивая рабочих себе в помощь, прочитал объявление в местной газете, в котором какая-то ремонтная фирма предлагала свои услуги за очень небольшое вознаграждение. Он обратился туда, и на следующий день у него в доме появилась бригада чернокожих рабочих. Работу они делали превосходно, и цены у них были действительно смехотворные. Когда ремонт был закончен, хозяин предложил бригадиру выпить с ним в честь успешного завершения работ и за кружкой пива рассказал о своих личных горестях. Бригадир, сочувственно глядя на него, кивал, а хозяин, рассказав все, почувствовал, что ему стало немного легче. И тут его осенило.

– Послушайте, – сказал он чернокожему, – вы взяли с меня три доллара за покраску забора и пять за ремонт крыши. Что, если я предложу вам прийти ко мне завтра днем посидеть со мной за кружкой пива, пока я буду рассказывать вам о своих неприятностях? Не работать, а просто посидеть и послушать и, разумеется, не бесплатно? Вы бы согласились?

– Почему бы и нет? – ответил рабочий, – Могу и прийти.

– И сколько бы вы, к примеру, за это взяли? Ну, скажем, часа за два?

– Двести долларов, – ответил тот.

«Ну, конечно, конечно, – говорила себе Нина, – освободиться от этого ужасного гнета, любой ценой, любыми средствами. Жить в квартире с недоделанным ремонтом, влезть в долги (денег, чтобы нанять рабочих у нее уже не было) – все что угодно, но быть свободной, свободной, свободной!»

Марго, которой Вадим нравился, как всегда, ругала ее:

– В кои-то веки тебе попался приличный мужик, красивый, интеллигентный, с чувством юмора…

– Да что ты понимаешь! – возмущалась Нина, – Его чувства юмора хватает на все, только не на самого себя, а ведь это главное!

– Ты просто зажралась, – отвечала Марго, которой самой не слишком везло в личной жизни.

Второй роман случился несколько лет спустя, уже в «новые времена», и был очень коротким. Однажды Марго потащила ее на какую-то презентацию, и там к ним подошел слегка подвыпивший господин лет пятидесяти в дорогом костюме. Он принялся опекать их, подливал мартини, давал прикурить, шутил и поглядывал на Нину. О себе сказал, что зовут его Олегом Семеновичем, что работает он в крупной нефтяной компании, что недавно овдовел и теперь скучает, а когда презентация и фуршет закончились, предложил развезти их по домам.

Крыша новенького черного «форда» поблескивала каплями дождя. В машине пахло кожей, хорошим табаком и благополучием. Марго закурила и положила ногу на ногу: вид у нее был такой, будто она всю жизнь только и делала, что разъезжала на дорогих иномарках.

– Я живу в двух шагах отсюда, на Пречистенке, поэтому сначала давайте разберемся со мной, – сказала она.

Выходя из машины, она незаметно ущипнула Нину за ногу, что означало: «Не зевай!»

На следующий день Олег Семенович позвонил Нине и пригласил ее в Большой театр, где гастролировала знаменитая французская балетная труппа. «Почему бы и нет?» – подумала Нина и попросила Марго одолжить ей норковый палантин.

После театра он довез ее до дому, но в гости напрашиваться не стал, что Нине очень понравилось, а только спросил, не согласится ли она сходить с ним как-нибудь пообедать. «Почему бы и нет?» – опять подумала Нина, и в ближайшую субботу они пили настоящее французское шампанское в одном из самых дорогих московских ресторанов. Потом они побывали на модной выставке, потом на концерте американской поп-звезды, потом опять в ресторане, и Нина постоянно ловила на себе его плотоядный взгляд. После каждой встречи Марго с пристрастием допрашивала ее: «Ну как? Он что-нибудь родил наконец? Нет? До сих пор нет? Значит, точно влюбился», – и торжествовала победу.

Нина лениво отбивалась, говоря, что, во-первых, ничего еще не точно, а, во-вторых, ей в этой ситуации гораздо важнее понять, не влюблена ли она сама. «А ты, конечно, не влюблена?» – с сарказмом вопрошала Марго, которая влюблялась часто, быстро и страстно и так же быстро и бурно охладевала к своим избранникам, если не находила в них ответного чувства: «Черт с ним! Что этот болван понимает в женщинах! Не хочет – пусть себе сидит со своей Фефёлой Ивановной! Ему же хуже».

Когда они встретились в очередной раз, Олег Семенович был без машины и предложил погулять, а потом где-нибудь пообедать. Вечером они вышли из ресторана, и Олег Семенович стал ловить такси, но Нина сказала, что до ее дома проще добраться на метро. Олег Семенович рассмеялся: «На метро? Забавно! Сто лет не ездил в метро!»

На лестнице, ведущей к платформе, стояла женщина с двумя детьми и просила подаяние. В руке она держала небольшую картонку, на которой Нина, скосив глаза, издали различила слово «люди», написанное крупными печатными буквами. Олег Семенович, отбросив полу темно-синего кашемирового пальто, остановился возле женщины и, чуть-чуть склонив корпус, начал читать. Нина сделала несколько шагов вниз и неловко остановилась на ступеньках. Она не понимала, для чего он это делает и почему не может дать ей немного мелочи просто так, не читая, но терпеливо ждала.

Однако Олег Семенович, прочитав все до конца и не дав женщине ни копейки, спокойно двинулся вниз, и по его лицу Нина поняла, что он собирается сказать что-то смешное. Она растерялась. Что делать? Вернуться к женщине и дать ей денег? Она бы дала и так, если бы не была уверена, что это собирается сделать ее спутник. Но теперь? Разве это не означало бы обидеть его? Нина почувствовала, что от стыда у нее горит лицо.

Потом она много раз ругала себя за то, что не сделала этого. «Чего я испугалась? Почему ничего не сказала ему? Неужели потому, что он такой солидный господин в дорогом пальто? Или потому, что он старше меня? Или я просто не хотела потерять “перспективного” поклонника? Какая гадость!..»

Больше они не встречались. Он еще звонил ей несколько раз, куда-то приглашал, но Нина, сердясь не столько на него, сколько на самое себя, каждый раз отказывалась, отговариваясь то занятостью, то недомоганием, то чем-нибудь еще. А потом он пропал.

* * *

Потом довольно долго на горизонте ее личной жизни никто не появлялся.

– Ты очень пассивна, – говорила ей Марго с видом знатока. – С твоими внешними данными ты давно бы уже могла подцепить кого угодно…

– Не будем преувеличивать, – лениво отбивалась Нина. – Какие там данные могут быть в моем возрасте?

– Тридцать девять – это не возраст, моя дорогая, и не надо со мной кокетничать, я не мужчина. Как говорится, раньше мы были молодые и красивые, а теперь – просто красивые. Беда, правда, в том, – она вздыхала, – что долго, к сожалению, это не продлится. Еще немного, и тогда уж точно никто не посмотрит в нашу сторону.

– Что ты предлагаешь?

– Прежде всего – не бросаться такими, как этот Олег Семеныч. Чем он плох? Подумаешь, не подал рубль какой-то дуре, которой лень пойти работать и которая мучает своих детей, заставляя их стоять в душном метро на грязной лестнице. Ну и что? Может, у него просто не было мелочи?

– Да нет, – отвечала Нина, поморщившись, – Мелочь тут ни при чем: его проблема совсем в другом…

– Ах ты, боже мой! Скажите, пожалуйста! А где ты видела идеального мужика? Вспомни, например, моего Женечку, который тебе всегда так нравился. Хочешь, я расскажу тебе про него одну историю?

– Какую историю?

Женечка, то есть Евгений Михайлович, бывший Маргаритин муж, а теперь любовник, с которым она то встречалась, то расставалась, то снова встречалась, был не очень удачливым кинокритиком и довольно капризным господином. Нине он не то чтобы нравился, скорее она просто привыкла к нему за долгие годы общения.

– Какую историю? – переспросила Марго. – Историю, о которой я никогда никому не рассказывала, даже тебе. И даже не знаю почему.

Нина недоверчиво взглянула на нее:

– Ты уверена, что хочешь рассказать ее сейчас?

– Да все равно! – вздохнула Марго. – Когда-то меня это волновало, а теперь…

– А что теперь? – спросила Нина и тревожно посмотрела на подругу.

Та поднесла к губам сигарету и, прикурив, выпустила вверх струю голубоватого дыма.

– «Теперь, теперь», – передразнила Марго. – Сперва я расскажу тебе, что было семнадцать лет назад, вскоре после того, как мы познакомились. Помнишь, когда я окончила институт, отец разрешил мне пользоваться его машиной: сам он в это время уже почти не ездил из-за сердца. И еще: помнишь Федоровичей? Они тогда жили на Плющихе, и мы с Женькой часто заезжали к ним по вечерам.

– Конечно, помню! Мы с тобой тоже бывали у них иногда.

– Так вот, мы тогда с Женькой встречались почти каждый день, и почти всегда я была на машине. Мне было приятно повыпендриваться, да и ему это ужасно нравилось, и время от времени он просил у меня разрешения немного порулить. Водить машину он практически не умел, но немного поездить в каком-нибудь безопасном месте, где-нибудь во дворе, я ему, конечно, разрешала. И вот в один прекрасный день, вернее прекрасный вечер (это было в конце лета, кажется в августе), приезжаем мы к Федоровичам: я за рулем, Женька – рядом, въезжаем во двор, и тут-то он мне и говорит: «Ты иди, а я немного поезжу и сам припаркую машину». – «Хорошо, – говорю, – валяй». И поднимаюсь к Федоровичам, у которых, как всегда, шумно и весело, и иду на кухню к Татьяне, помогаю резать какой- то салат. Минут через пятнадцать приходит Женька, какой-то сам не свой. Смотрю, то ли настроение у него испортилось, то ли Федоровичи его своей болтовней раздражают – не знаю, но и ни о чем не спрашиваю. Посидели мы у них меньше обычного, потому что никак ничего не склеивалось из-за его настроения, и решили ехать. Спускаемся. Во дворе темно, машина стоит в неосвещенном углу между гаражом и газоном. Подходим к машине, садимся, выезжаем со двора на улицу, и тут он мне говорит: «Знаешь, Марго, что-то у меня голова болит: отвези- ка ты меня домой». Ладно, думаю, домой так домой. Может, думаю, действительно у мужика так разболелась голова, что ему не до глупостей. Отвезла его домой, вернулась к себе, поставила машину на стоянку рядом с соседской «Волгой», и, когда поднялась в квартиру, было уже, наверное, часа два ночи. На следующий день (не помню, то ли утром, то ли днем) встречаю я в подъезде соседа, хозяина той самой «Волги». «Где это вас так помяли, Маргарита Витальевна?» – спрашивает. Как это, возмущаюсь, помяли? Никто меня не мял. Да не вас, конечно, – представляешь, сукин сын? – а вашу машину. Машину, говорю, тем более. Фару, говорит, придется менять, а крыло ничего, выправят. Бросаюсь во двор, подхожу к машине, вижу: левое крыло около фары действительно помято, фара разбита и ободок погнут. А машина – отцовская. И в субботу мне его на этой машине везти на дачу. И отец, как всегда, машину внимательно осмотрит – собственность все-таки – и, конечно, все увидит. А ты моего отца помнишь и знаешь, следовательно, чем мне все это могло грозить… Ну, думаю, как же это могло произойти? Первым делом заподозрила этого самого соседа: мол, сам стукнул, сам же и дурака теперь валяет. Потом, слава Богу, опомнилась: сообразила, что сделать этого он никак не мог, потому что такой удар можно нанести только спереди или слева, а его машина стоит справа, так что сосед тут явно ни при чем. Что же, думаю, это такое? Выходит, я сама где- то стукнулась и не заметила? Клянусь тебе, я самым серьезным образом обдумывала эту дурацкую гипотезу, так как дать этому событию то единственное объяснение, которое напрашивалось само собой, я не могла.

– То есть ты думаешь, это сделал Женя?

– Да чего тут думать? Я же не могла на самом деле удариться и не заметить этого. Кроме того, незадолго до встречи с Женькой я мыла машину, и если бы что-нибудь было… До того момента, как мы подъехали к Федоровичам, я из машины никуда не выходила и машину нигде не оставляла, значит…

– Но ведь ее могли помять, пока она стояла во дворе у Федоровичей?

– Не могли. Я же говорю, она стояла между гаражом и газоном, и сбоку никакая другая машина подобраться к ней не могла. Я это прекрасно помню, тем более что в тот же день специально приехала во двор к Федоровичам, чтобы исследовать такую возможность, и, к сожалению, вынуждена была эту версию отбросить.

– А Женя?

– Что – Женя? – Марго с удивлением взглянула на нее.

– Что он сказал? Вернее, что ты ему сказала?

– Вот именно, «вернее»… Что сказала? Сказала, что так, мол, и так: вышла во двор, увидела, что машина помята, спросила, не знает ли он, как это могло случиться…

– Ну? А он? Да не тяни же!

Марго усмехнулась.

– Да что ты, в самом деле? Как будто не знаешь, что он сказал?

– Откуда же мне знать! Ты мне никогда об этом не рассказывала! – наивно ответила Нина.

– Господи, Нинон, что тут рассказывать? Неужели непонятно: если он ничего не сказал сразу, значит, не собирался делать этого и впредь.

– Но ты уверена, что…

– Оставь, пожалуйста, – Марго досадливо махнула рукой. – Кто же еще, если не он? Потому-то он и был такой нервный, когда поднялся к Федоровичам. Машину он водить не умеет, во дворе темно, тесно, вот он и стукнулся. Я только потом сообразила: ведь когда мы подъехали к их дому, он был такой веселый, чего-то шутил. И у Федоровичей обычно сидит, разливается соловьем, а тут, видите ли, голова разболелась…

– И все-таки, что он тебе сказал?

– Да ничего. Сказал, что понятия не имеет. Что, наверное, кто-то стукнул. И все.

– А ты? Ты не намекнула ему, что кое о чем догадываешься? – Нина испытующе посмотрела на подругу.

– Псс! – фыркнула Марго. – «Намекнула!» Скажешь тоже! Мы же «интеллигентные» люди, твою мать! Мы боимся ранить, боимся притронуться к больному месту, боимся поставить в неловкое положение – мы носимся с ними как… как…

Нина засмеялась.

– Ты же только что ругала меня именно за то, что я не хочу с этим носиться!

– Брось, пожалуйста… Не знаю, с чего я сейчас так завелась… Вчера мы с ним поругались, вот я и… А так… мужик как мужик. Немного жадный, трусоватый, а в остальном – ничего. Я тебе к тому все это и говорю, что если подходить к ним со слишком высокими мерками, то так и будешь сидеть всю жизнь одна.

– Да я уже и сижу! И ничего, не так уж мне и плохо. И знаешь почему? Потому что то, что ты называешь «немного жадным и трусоватым», – это не мужчина. И меня это не возбуждает. – Нина помолчала. – А почему ты вспомнила сейчас эту историю про Женю?

Марго поморщилась.

– Да так… говорить не хочется.

– И все-таки?

– Да знаешь, лежим мы с ним вчера в постели. Женька превзошел сам себя: был как молодой петушок. Лежим мы с ним, курим, расслабленные такие, счастливые, вспоминаем молодость, как познакомились, как целовались на каком-то чердаке, как он первый раз к моим родителям пришел, как с отцом спорил и так далее. Федоровичей вспомнили, конечно. И тут черт меня дернул сказать: «Женька, ты хоть теперь можешь признаться, что это ты тогда мою машину… того?»

– О, господи, зачем?!

– Зачем, зачем… Я-то, дура, решила, что дело прошлое: мало ли каких глупостей мы не натворили в молодости? А теперь вспоминаем об этом как о чем-то таком, что было не с нами. Я, например, в юности писала стихи и ни за какие коврижки не соглашалась их показывать кому бы то ни было – стеснялась. А теперь – мне совершенно все равно, будто и не я их писала.