Затемнение

Сергей поглядел на часы – было без четверти десять. Он с обеспокоенным видом повёл бровью и перевёл взгляд на небо. Светлая закатная полоса, ещё недавно широкая и яркая, поблёкла и сузилась, превратившись в тонкую змеевидную ленту, окаймлявшую самый край небосклона и довольно быстро, почти на глазах, рассеивавшуюся и таявшую. С востока же продолжала, хотя и не так скоро, как ему показалось вначале, надвигаться плотная сизая громада туч, понемногу заполнявшая совершенно чистый до этого небесный свод и отбрасывавшая на землю густую тень, из-за которой сумерки наступили в этот вечер несколько раньше, чем обычно.

Вздыхая и кривясь, Сергей какое-то время хмуро глядел ввысь и, заключив по некоторым признакам, что дождь в ближайшие полчаса, скорее всего, не пойдёт, решил подождать приятеля до десяти. Ни малейшей надежды на то, что за эти пятнадцать минут что-нибудь изменится, у него не было, но из упрямства, принимавшегося им за принципиальность, и для того, чтобы его совесть, в отличие от совести Олега, была кристально чиста, он принял решение остаться тут ещё немного. И это притом, что кладбище не понравилось ему с самого начала, как только он пришёл сюда, а почти двухчасовое пребывание здесь и особенно встреча и общение с придурочным велеречивым бомжом отвратили его от этого места окончательно и бесповоротно. После того, что было сегодня, он дал себе слово не появляться тут больше никогда, обходить эту местность и даже не глядеть в её сторону. Ну а о том, что его самого в конце концов неизбежно принесут сюда когда-нибудь, закопают и оставят навечно в этой земле, он, естественно, не думал, потому что смерть, не чья-то чужая, а его собственная, представлялась ему чем-то настолько далёким, смутным, неопределённым, почти нереальным и невероятным, что не стоила даже того, чтобы тратить время на размышления о ней.

Он и не тратил. Последние минуты своего кладбищенского бытия он посвятил думам об Олеге. Точнее, о своём завтрашнем разговоре с ним, который обещал быть предельно жёстким, принимая во внимание градус раздражения, чтобы не сказать бешенства, владевшего Сергеем. Снова войдя в «свою» ограду и усевшись на скамейку, он, по-прежнему хмурясь и водя глазами из стороны в сторону, – но уже мало что видя из-за покрывшей всё вокруг густой мглы, понемногу превращавшейся в мрак, – тщетно пытался определить, была ли это со стороны приятеля обычная рассеянность, забывчивость, легкомыслие, которым Олег всегда был подвержен, или же это была его злая воля, хорошо обдуманный и спланированный замысел, а возможно, целый заговор, в который, не исключено, были вовлечены и другие общие их друзья. Первое вполне можно понять, объяснить и простить – с кем не бывает. А вот второе… Сергей чуть подался вперёд, раздувая ноздри и непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. Его обычно равнодушный, скучающий взор вспыхнул неподдельной злобой, перекосившей лицо и придавшей ему на мгновение свирепое, отталкивающее выражение.

Но он тут же овладел собой, боднул головой и быстро огляделся кругом, точно опасаясь, что кто-то мог заметить исказившую его лицо безобразную гримасу ненависти. Однако тут он мог быть совершенно спокоен – его окружали исключительно мертвецы, а им не было никакого дела до обуревавших его чувств, равно как и до всего происходившего на земле, в том мире, который они, кто вовремя, кто безвременно, покинули, без малейшей надежды на возвращение.

Сергей усмехнулся своим немного странным, совсем не характерным для него мыслям. Очевидно, чересчур продолжительное пребывание на кладбище, да ещё в такое время, начинало сказываться и не лучшим образом влиять и на его в общем-то довольно крепкую и устойчивую нервную систему. Чтобы как-то скоротать остававшиеся до определённого им срока минуты, он вновь стал думать об Олеге, но уже более спокойно, взвешенно, даже благожелательно, не пытаясь во что бы то ни стало взвалить на того вину за перенесённые им этим вечером неудобства. Они же действительно были настоящие, что называется закадычные приятели, дружили с самого детства, были почти как братья. И на это не повлияло даже то, что Сергей последние два года работал за границей и в родном городе бывал лишь наездами.

Правда, в нынешний свой приезд он обратил внимание на явные перемены в настроении и поведении Олега. Настолько явные, что их не мог не заметить даже Сергей, обычно всецело занятый только самим собой и совсем не склонный внимательно присматриваться к чужим настроениям. Всегда весёлый, легкомысленный, беззаботный, не обиженный, как и Сергей, женским вниманием, статный и видный Олег вдруг как-то сник, погрустнел, потускнел, замкнулся, стал задумчивым, нелюдимым, погружённым в себя. Он почти перестал встречаться с друзьями, не ходил на вечеринки, до которых прежде был необычайно охоч, отговариваясь случайными, не слишком убедительными причинами и оставаясь дома или уходя в одиночестве в неизвестном направлении и бродя где-то до ночи.

Вместе с расположением духа изменился и его внешний вид: здоровый цвет лица сменила бледность, лоб прорезала глубокая скорбная морщина, блеск в глазах потух, и в них сквозила порой такая дикая, пронзительная тоска, а порой и ужас, что Сергей избегал заглядывать лишний раз в глаза приятеля. На вопросы о том, что случилось, что с ним происходит, не болен ли он, Олег лишь пожимал плечами и мрачно ухмылялся, уверяя, что всё в порядке, что он совершенно здоров, а его нынешнее состояние – это так, ерунда, лёгкая депрессия, и что скоро всё пройдёт и снова будет хорошо. Однако говорил он это таким тоном и с таким выражением лица, что как-то слабо верилось, что всё действительно скоро пройдёт и опять будет хорошо. Глядя на него и слушая его, невольно начинало казаться, что, вероятнее всего, всё будет с точностью до наоборот.

Сергея, как и всех, удивляло состояние товарища, но не более того. Он не предпринял ни малейшей попытки докопаться до истины и выяснить поподробнее, что же творится с другом на самом деле. Его и раньше занимали почти исключительно собственные дела и интересы, он и прежде не склонен был принимать близко к сердцу чужие затруднения и проблемы. А уж теперь, после двухлетнего пребывания в огромном городе с его яркой, кипучей, насыщенной жизнью, бешеным ритмом и сугубо деловыми, предельно жёсткими и прагматичными, несентиментальными отношениями между людьми, он лишь укрепился в этих своих взглядах, лишний раз убедившись в их правильности и актуальности. Свои проблемы каждый должен решать сам, рассчитывая только на себя и свои силы и не надеясь, что кто-то решит их за тебя. Так думал и так жил он сам, и так же, по его мнению, должны были думать и жить все остальные. Те же, кто пытается жить по-другому, по-старому, обречены; они мягкотелы, нестойки, нежизнеспособны; это люди из прошлого, вымирающий тип, и не стоит жалеть о них. А ему и таким, как он, принадлежит будущее. Они крепко стоят на ногах, они уверены в себе, они твёрдо идут по жизни, ясно видя перед собой свою цель, не пасуя перед возникающими на пути трудностями и препятствиями, а терпеливо и стойко преодолевая их. Так полагал Сергей, и его очень трудно, а вернее, невозможно, было сбить с этой глубоко укоренившейся в нём точки зрения, которую, как он считал, подтверждала сама жизнь.

Если же Олег оказался другим, не таким, как он сам, так это его, Олега, проблемы. Сергей не знал и не очень-то стремился узнать, что там такое стряслось у приятеля, почему он вдруг спал с лица, стал необщительным и замкнутым, ходит мрачнее тучи, будто сам не свой, и порой немного похож на безумного. Да, именно так. На безумного! Сергей пару раз подмечал временами вспыхивавшие в его глазах неуловимые мерцающие огоньки, очень смахивавшие на те, что загорались в расширенных и вылупленных глазах бомжа, когда тот нёс ахинею про какую-то свою «заступу» и «оборону». Но так то бомж, старая пьяная развалина, опустившаяся на самое дно жизни. Даже и не человек уже, а так, одно название. А тут вроде как его друг, с которым его, по крайней мере когда-то, очень многое связывало. И вот с этим другом ни с того ни с сего, без всякой видимой причины творится бог знает что, он явно не в себе, и никто, даже его родные и близкие, знать не знают, что с ним случилось и что из этого в конце концов выйдет.

Сергей рассчитывал узнать эту тайну сегодня. Собственно, только из-за этого, движимый любопытством, ну и не желая отказывать старому товарищу, ради их старинной дружбы, он и припёрся на ночь глядя на кладбище, где Олегу отчего-то взбрело в голову назначить место их встречи. Правда, сделал это Сергей не сказать чтобы с охотой, скрепя сердце. Он всерьёз опасался, что скверное расположение духа приятеля связано с какими-то финансовыми затруднениями и что Олег позвал его в такое уединённое место, чтобы без свидетелей обсудить этот вопрос и, возможно, попросить в долг. А вот это уже совсем не нравилось Сергею! Для него подобные просьбы, даже исходившие от самых близких людей, родственников и друзей, были как нож в сердце. После того как он уехал на заработки и у него впервые в жизни появились на руках серьёзные деньги, о которых он раньше и мечтать не мог, ему стало казаться, основательно или нет, что окружающие начали смотреть на него и относиться к нему как-то по-другому. Более внимательно, уважительно, заинтересованно, стали искать его общества, активно вступать с ним в разговор, ласково улыбаться, даже поддакивать и ловить его взгляд. И он не мог не признать, что это очень приятно, несказанно тешит самолюбие и повышает самооценку, особенно когда такое пристальное внимание исходило со стороны красивых девушек.

Однако была у всего этого и обратная, гораздо менее приятная сторона. Как ни самодоволен и самонадеян был Сергей, он, конечно, понимал, что все без исключения внезапно полюбили его отнюдь не из-за его человеческих достоинств, а совсем по другой, куда более прозаической причине. И его порой, и чем дальше, тем больше, настораживали и напрягали устремлённые на него заискивающие и подстерегающие взгляды и милые улыбки окружавших его знакомых и незнакомых людей. Ему чудился за этим какой-то подвох. Его не покидало стойкое и всё усиливавшееся ощущение, что все вокруг хотят попросить у него взаймы и вот-вот, преодолев ложную скромность, сделают это.

Но одна только мысль об этом возмущала его до глубины души и выводила из себя. Ещё чего! Как бы не так! Держите карман шире! С какого это испуга он должен расставаться со своими кровными, тяжким трудом заработанными дензнаками и раздавать их под честное слово (да хоть бы даже и под расписку, один хрен) абы кому. Случайным знакомым. Первым встречным. Людям, которых он не знает и знать не желает, как только что виденного им бомжа. Которые искательно улыбаются ему, льстиво заглядывают в глаза и мило щебечут в надежде выудить из него хоть что-то. Так нет же! С ним этот номер не пройдёт. Не на того напали. Не такой он человек. Можете не стараться. Не получите ничего. Ни копейки, ни гроша, ни полушки! Бездельники, неудачники, нищеброды. Только и думающие о том, чтобы, ничего не делая, пальцем не пошевелив, не потрудившись оторвать задницу от дивана, выудить, урвать, заграбастать чужое и жить за чей-то счёт, на чьём-то горбу припеваючи. Как только земля таких носит?!..

Сергей был так взволнован и возбуждён этими тревожными думами, что чуть не вскочил со скамейки. Однако не сделал этого, побеждённый ленью и бессилием, вдруг навалившимися на него, сковавшими его члены и сделавшими затруднительными самые лёгкие движения. Не в силах преодолеть это внезапное изнеможение – очевидно, следствие чересчур бурно проведённых последних нескольких дней, или, вернее, ночей, – Сергей, вынужденный уступить ему, привалился спиной к ограде, свесил голову на грудь и полуприкрыл глаза, всё равно уже почти ничего не видевшие в наступавшей темноте. И только его мысль, понемногу рассеиваясь и угасая, с запинками и сбоями ещё некоторое время двигалась в прежнем направлении, продолжая вертеться вокруг взбудоражившей его темы.

«Не-е, братан! – мысленно обращался он к товарищу, которого так и не дождался этим вечером. – Ты мне, конечно, друг, не спорю. Знакомы мы сто лет, в одном дворе выросли, в одной школе учились… Но это нахрен не основание, чтобы выкачивать из меня бабки! Это моё бабло, понимаешь, моё! Я его заработал своим горбом. И оно мне совсем не так легко достаётся, как вы все тут думаете. Очень нелегко… Так что извини, кореш, но ничё я те не дам. Ни копья… Можешь обижаться на меня, можешь нет, но нихера ты не получишь. Не разевай, как грится, роток на чужой… этот… ну как его, беса?..»

Уронив голову ещё ниже, Сергей некоторое время вспоминал, на что не должен разевать рот его отсутствовавший приятель. Но такое умственное напряжение было уже явно не под силу его утомлённому, расслабленному, засыпавшему мозгу, и он так и заснул, не сумев отыскать нужное слово.

IV

Что-то увидев во сне и резко мотнув головой, Сергей ударился затылком о край ограды и открыл глаза. Но в первые секунды ничего не увидел – перед взором продолжала колыхаться мутная сонная мгла, в глубине которой, постепенно бледнея и рассеиваясь, ещё некоторое время мелькали обрывки сновидений. Однако уже через мгновение они пропали, а ещё чуть погодя растаяла застилавшая глаза муть, и он огляделся кругом прояснившимся взглядом.

И увидел ночь. Глубокую, глухую, безмолвную. Какая только и может быть на огромном, бескрайнем кладбище, заросшем громадными ветвистыми деревьями и густым колючим кустарником, сквозь который было сплошь да рядом ни пройти ни проехать, как в настоящем лесу. И уже не имело никакого значения, что этот лес растёт посреди большого города, в окружении шумных улиц и людных тротуаров. Шум и многолюдство даже днём оставались где-то там, в отдалении, будто в другом мире, не решавшемся вторгнуться на территорию мёртвых и нарушить их вечный покой. А уж ночью, когда жизнь ненадолго замирала, улицы пустели и снаружи не долетало даже отголосков привычной городской суеты, кладбище полностью погружалось в глубокое, бездонное оцепенение, не нарушаемое никакими посторонними, чуждыми звуками. Раздавались порой лишь редкие, едва различимые, немного загадочные шорохи, отрывистый крик ночной птицы, тихий хруст сухой ветки, словно под чьей-то осторожно ступавшей ногой, да дружный, неумолчный треск цикад.

И светила луна. Яркая, блестящая, серебристо-белая, с лёгким, едва уловимым желтоватым оттенком. Изливавшая на землю бледное притушенное сияние, будто набросившая на всё вокруг прозрачный белесый полог, настолько тонкий и неосязаемый, что казалось, его разрывают острые верхушки деревьев и чёрные корявые ветви кустов. Под действием этого ровного, приглушённого сияния тьма вынуждена была немного потесниться, частично сдать завоёванные позиции и смириться с властью висевшего в самом центре небосвода крупного светозарного диска, окружённого россыпью звёзд, утративших значительную часть своего света и сильно померкших в его мощном лучистом сверкании.

Сергей, обозрев всё это не один раз и будто не веря своим глазам, ещё какое-то время продолжал ворочать ими туда-сюда с изумлённым и недоумевающим видом. Пока наконец на его лице не мелькнула догадка и он не перевёл взгляд на часы. Догадка полностью подтвердилась: стрелка подползала к двенадцати! Сергей тем не менее несколько секунд неотрывно, наморщив лоб, смотрел на подсвеченный циферблат, точно не в силах поверить в увиденное. Но пришлось в конце концов уверовать в очевидное. Да, было уже около полуночи! Что означало, что он, ничтоже сумняшеся, проспал, прикорнув на скамеечке и привалившись к ограде, два часа. Ни больше, ни меньше. Вместо того чтобы, как он и планировал, как можно скорее убраться из этой малоприятной, мрачной и неприютной местности, к которой он сразу после прихода сюда ощутил непроизвольное, подсознательное отвращение, почти вражду, он завалился тут спать! Хорошо хоть не вечным сном, что было бы по-своему логично, учитывая целевое назначение этого местечка.

Оторвав взгляд от часов, Сергей помотал головой, в которой ещё бродили остатки сна, и снова огляделся вокруг. Уже более спокойным, беглым, чуть насмешливым взором. Ему вдруг пришло на ум, что он никогда не был на кладбище ночью. Когда-то давно, ещё в детстве, его приятели отправились поздно вечером на это самое кладбище и занимались тут чёрт-те чем. Чуть ли не чёрную мессу проводили. Ну, как могли, разумеется. За что и получили потом от родителей под первое число и после этого надолго забыли сюда дорогу. А его грозный родительский гнев миновал. Так как он не поддался на уговоры друзей и не присоединился к ним в этом сомнительном предприятии, а пошёл домой и лёг спать. Но не потому, что был таким уж хорошим и примерным пай-мальчиком, не решавшимся шагу ступить без разрешения старших и больше всего боявшимся огорчить маму с папой. Отнюдь нет. Просто острые ощущения подобного рода не интересовали его. И ко всякой чертовщине он всегда, даже в самом юном возрасте, был совершенно равнодушен. Уже тогда он отличался сугубо трезвым, прагматическим складом ума и взглядом на жизнь и верил только в то, что можно увидеть, услышать и потрогать руками. А всякая дребедень, которой на полном серьёзе увлекаются, о которой любят порассуждать как о чём-то достоверном, практически доказанном и неоспоримом наивные, легковерные, не дружащие с головой люди, вызывала у него лишь снисходительную и презрительную усмешку. Усмешку над безмерной, не знающей предела, вечной, как сам человеческий род, людской глупостью.

Сейчас же эти его взгляды, подтверждённые жизненным опытом, укрепились ещё более и превратились в твёрдую, неколебимую убеждённость. А потому он без всякого волнения и тем паче страха, – которые, наверное, испытал бы на его месте более впечатлительный и менее уравновешенный человек, – и даже без особого любопытства взирал на расстилавшийся перед ним ночной кладбищенский пейзаж, залитый недвижным, безжизненным сиянием, придававшим всему, как это свойственно лунному свету, немного нереальный, полуфантастический оттенок. Его безразличный, рассеянный взор скользил по занявшим всё видимое пространство бесчисленным надгробиям, обелискам и крестам, которые он не раз и не два обозрел при солнечном свете и теперь имел случай увидеть при том же свете, но уже отражённом, заимствованном, поблёкшем и словно помертвелом.

Это было довольно занятное, даже по-своему внушительное и величественное зрелище. Но всё же несколько однообразное, унылое и мрачноватое, навевавшее такие же унылые и мрачные мысли. О тщете всех наших забот, усилий и потуг, призрачности наших радостей и удовольствий, о краткости и быстротечности жизни, об ожидающем всех без исключения – и его в том числе! – неизбежном и неотвратимом конце. А Сергей такие мысли терпеть не мог, буквально не переваривал, у него от них начиналась самая настоящая изжога. Благо хоть посещали они его крайне редко, а если уж приходили случайно, без всякого спросу, помимо его воли ему на ум, изгонялись решительно и немедленно. Сергей очень ценил, холил и лелеял свой душевный покой и не выносил ничего, что могло бы хоть ненадолго нарушить его.

Бесцельное глядение по сторонам и смутные размышления, бродившие в его немного гудевшей и всё время норовившей склониться вниз голове, были прерваны донёсшимся издалека глуховатым громыханием. Сергей снова взглянул на небо и, присмотревшись, различил на его иссиня-чёрном фоне густую плотную массу, по-прежнему облегавшую всю восточную сторону небосвода и тяжело нависшую над верхушками деревьев. Это были те самые косматые свинцовые тучи, которые он видел перед тем, как заснуть, и которые, как он тогда ожидал, грозили пролиться бурным июльским ливнем. Но отчего-то так и не пролились и приостановили своё движение по небесному простору, будто остановленные мягким, мутноватым лунным светом, озарившим и небо, и землю, и наползавшее на него скопище облаков. В его сиянии отчётливо вырисовывались неровные, изломанные края облачной толщи, поглощавшей слабое мерцание далёких крошечных звёзд, но словно не решавшейся пока погасить сверкающее ночное светило и погрузить мир в непроницаемый мрак. И лишь выражавшей свои намерения раздававшимся периодически приглушённым сердитым рокотом и мелькавшими время от времени далёкими зарницами, почти неразличимыми в мощном лунном сиянии.

Этот пусть и отдалённый, но достаточно чётко прозвучавший в ночной тиши грохот вывел Сергея из расслабленного полусонного состояния, напомнив ему, что вероятность дождя отложена, но отнюдь не отменена. Да и сидеть тут и дальше уже не имело абсолютно никакого смысла – Олег не пришёл бы уже совершенно точно! Сергей усмехнулся этой своей мысли и потёр руками, представив себе их завтрашнее объяснение и те тёплые, прочувствованные слова, которые он скажет приятелю, заставившему его провести незабываемый вечер и встретить полночь на городском погосте. «Спасибо тебе, дорогой товарищ!» – так он начнёт свою издевательско-благодарственную речь и, возможно, для большего эффекта даже приобнимет проштрафившегося, сконфуженного друга. – «Исполнилась самая моя заветная и дурацкая мечта! Ты не поверишь, но я всегда, буквально с младенчества, мечтал побывать ближе к ночи в компании покойников. Это же так круто! Просто обалденно… Да всё не решался. И времени не хватало, дела, знаешь. И вот теперь благодаря тебе наконец свершилось…»

Его неумеренное и не совсем своевременное веселье вдруг прервалось вновь посетившим его небезосновательным, как ему казалось, опасением: а что если Олег попросит у него взаймы? Ведь не зря же он такой хмурый, подавленный, просто убитый. Как говорится, краше в гроб кладут. Неспроста же всё это. Должна же быть какая-то причина, и, по-видимому, очень серьёзная. А что может быть серьёзнее, важнее и существеннее денег? Что ещё может так расстроить, сразить, вогнать человека в депрессию, как не проблемы с деньгами? Люди из-за этого порой счёты с жизнью сводят, – Сергей не понаслышке знал о таких случаях. По сравнению с этим все другие проблемы – это мелочь, детские игры. Деньги – вот что самое главное, основа основ, то, на чём зиждется жизнь человека, что придаёт ей значение, ценность и смысл. По сути, единственное, ради чего стоит жить, что-то делать, чего-то добиваться, идти вперёд, не считаясь с усилиями, трудностями и жертвами.

Пораздумав над этим немного, Сергей решил отказать себе в удовольствии потроллить друга, всерьёз опасаясь услышать от него в ответ просьбу о займе. Раз уж Олег не пришёл на свидание, ну и бог с ним. Может, оно и к лучшему. Возможно, он нашёл другого человека, более отзывчивого, участливого, сердобольного, а главное, щедрого, согласившегося оказать ему требуемую помощь. А значит, к нему, Сергею, Олег больше не обратится и не потревожит его душевный покой. Он же, со своей стороны, сделает всё возможное, чтобы избежать встречи со своим удручённым, находящимся не в своей тарелке, явно нуждающимся в чём-то приятелем. Сергей не любил неудачников, лузеров, аутсайдеров, людей оступившихся, понёсших крупные потери, потерпевших жизненный крах, и старался держаться от них подальше, будто страшась заразиться от них опасным вирусом уныния и неуспеха. И такой товарищ ему уж точно не нужен. Если Олег так и не выкарабкается из той сложной ситуации, в которой он, скорее всего, оказался, и не решит своих финансовых проблем, Сергей ничего не имел бы против, если бы их многолетняя, уходящая своими корнями в раннее детство дружба на этом и закончилась.

Порешив на этом и избавившись к этому моменту от остатков сна, Сергей бодро поднялся с ветхой, чуть пошатывавшейся скамейки, на которой он ухитрился превосходно выспаться, потянулся, широко зевнул и, бросив по сторонам беглый прощальный взгляд, вышел из ограды и двинулся было по тропинке, намереваясь поскорее покинуть эти сумрачные, безрадостные края. Но, сделав всего несколько шагов и взглянув вперёд, вдруг встал столбом и выпучил глаза от изумления. Поначалу он подумал, что ему мерещится. Он зажмурился и потряс головой. Однако, открыв глаза и снова устремив взгляд перед собой, увидел то же самое.

Навстречу ему двигалось привидение! Невысокая, стройная, хрупкая женская фигура, облачённая в длинные белые одежды, покрывавшие её с головы до ног. Она шла, – или, вернее, как показалось Сергею, как будто плыла, почти не касаясь ногами земли, – по извивавшейся между двумя рядами оград дорожке, по которой пришёл сюда он сам, а затем старый бродяга. Шла медленно, осторожно, будто наощупь, чуть помахивая перед собой руками и слегка ворочая из стороны в сторону головой, покрытой, как и всё её тело, куском белоснежной ткани. «Слепая, что ли?» – мелькнуло в голове у Сергея, не отрываясь, вытаращив глаза и окаменев, смотревшего на понемногу приближавшуюся к нему призрачную белую фигуру и чувствовавшего, как по спине у него бегают мурашки, в голове мутится, а стеснившуюся грудь заполняет холодная, леденящая волна, от которой застыло сердце и прервалось дыхание.

Он попятился назад и, если бы привидение продолжило движение в его сторону, через мгновение наверняка бросился бы наутёк. Даже невзирая на внезапно появившуюся слабость и дрожь в коленях, да и во всём теле. Но фигура в белом одеянии, – Сергей не сомневался, что это саван, – вдруг остановилась и замерла, точно в раздумье, чуть склонив голову и уронив руки вдоль туловища. Казалось, она не заметила стоявшего напротив неё, в двух десятках шагов, оторопелого, не смевшего дохнуть Сергея, единственное живое существо среди покоившихся вокруг тысяч мертвецов, который, правда, в этот момент был так бледен и недвижим, что сам вполне мог сойти за покойника. Или, заметив, не обратила на него никакого внимания, всецело занятая своими замогильными думами. Или же, как предположил Сергей, она в самом деле была слепа и не могла видеть предметы, явления и обитателей этого, уже чуждого ей мира живых, в котором она неведомо по какой причине и для какой цели очутилась.