Куколка

Впрочем, испугаться как следует он не успел. Денис взмахнул рукой и резким, молниеносным движением вонзил нож в шею врага. Справа, чуть повыше ключицы.

Валера вздрогнул всем телом и чуть подался назад. Как ни странно, неподдельное, детски-наивное изумление не исчезло с его лица. К нему лишь добавилось укоряющее и страдальческое выражение, точно у ребёнка, который не понимает, за что, за какие проступки его обижают, причиняют ему боль. Он воззрился в своего обидчика широко раскрывшимися, почти вывалившимися из орбит глазами, его лицо болезненно исказилось, рот искривился и медленно раскрылся. В глубине его, за двумя рядами длинных оскалившихся зубов, мелькнул красный трепещущий язык, сжавшийся, съёжившийся в преддверии истошного крика.

Но Денис, с быстротой мысли, рождающейся только в минуты крайней, смертельной опасности, тут же сообразил, что нельзя дать ему закричать и поднять тревогу. Что надо во что бы то ни стало и немедленно заткнуть ему рот. Иначе всё погибло.

Он вырвал нож из раны, из которой ручьём хлынула густая багровая кровь, и с силой всадил его в разверстую, раззявленную Валерину пасть, прямо в сморщенный, будто изжёванный язык. Лезвие легко, будто в масло, вошло в розовую влажную мякоть рта, и через секунду остриё вышло наружу пониже подбородка. И с него тут же крупными тяжёлыми каплями заструилась кровь.

Денис снова выдернул нож и на мгновение замер, ошалело уставившись в сделавшееся страшным лицо Валеры. Тот, обезумев от дикой боли, затрясся как в лихорадке, глухо замычал, потому что крикнуть уже не мог, захлопнул рот и судорожно сцепил зубы. Потом вновь распахнул рот в мучительном немом вопле и выплюнул в лицо врагу накопившуюся там кровь. А затем навалился на него всей своей массой и вцепился ему в горло.

Денис, ощутив на своей шее эти толстые твёрдые пальцы, вонзившиеся в него мёртвой хваткой, и почувствовав, как у него тут же перехватило дыхание и потемнело в глазах, мгновенно уяснил, что ещё пару секунд – и этот громила, хотя и тяжело раненный, истекающий кровью, но ещё не обессиленный, в последнем яростном усилии задушит его. Валере достаточно было лишь ещё немного сжать свои железные пальцы – и кости Дениса хрустнули бы, как стекло. Кроме того, на нём повисла тяжким, неподъёмным грузом огромная Валерина туша, грозившая попросту раздавить его.

Чувствуя, что он задыхается и теряет сознание, Денис с усилием выбросил руку вперёд и воткнул нож в выпученный, налитый кровью Валерин глаз, – он не мог бы сказать точно, правый или левый. Воткнул и повернул. Так, что глазное яблоко выскользнуло из глазницы и повисло на лезвии. Валера взвыл сдавленным, придушенным голосом и, отпустив шею противника, повалился назад, на унитаз. Денис же, торопясь поскорее покончить с этим, приступил к нему и, стараясь не смотреть на страшно зиявшую окровавленную дыру на месте его правого глаза, стал колоть его абы куда. В лицо, в шею, в грудь. И остервенело, опьянев от крови, колол, резал, кромсал, точно мясник на бойне, до тех пор, пока бившееся под его рукой большое, казалось, состоявшее из одних мускулов тело не перестало дёргаться и вздрагивать, а из перекошенного оскаленного рта не прекратили излетать гортанные хрипящие звуки.

Поняв, что враг мёртв, Денис, ещё дрожа от возбуждения, отстранился и посмотрел на убитого. Узнать Валеру было трудно. Разве что по могучему, атлетическому сложению, бугристой груди и широким плечам. Голова же, лицо, шея представляли собой сплошное кровавое месиво, на фоне которого проглядывали вылезшие из рассечённой кожи пучки коричневого мяса и розоватые кусочки костей. В крови было всё – труп, унитаз, на котором он сидел, уронив голову на грудь и ссутулив плечи, бачок, к которому он привалился. Кровью были забрызганы стены, на полу образовалась, постепенно увеличиваясь, тёмная кровавая лужа.

Взглянув на свои руки, Денис увидел, что они тоже в буквальном смысле по локоть в крови. И ещё заметил, что на лезвии ножа продолжает болтаться словно прилипший к нему Валерин глаз. Денис несколько секунд обалдело смотрел на него, а затем с гримасой отвращения встряхнул ножом и сбросил мёртвый глаз на пол.

После чего попятился назад, не отрывая очумелого, помутившегося взгляда от груды искромсанного, кровоточащего мяса, ещё несколько минут назад бывшего человеком, а теперь походившего на вспоротый бурдюк, истекавший пунцовым вином. Глаза его опять подёрнулись мглой. Он почувствовал отвращение и тошноту. Чуть погодя его вырвало…

А ещё через мгновение он услышал за своей спиной дикий, душераздирающий крик:

– Братуша-а-а!!! Он здесь! Он Валерку убил! Бля-а-а-дь!.. – пронзительный Лизин вопль сорвался и захлебнулся в слезах.

Денис круто обернулся. На другом конце коридора, на пороге гостиной, стояла бледная как смерть Лиза и, оцепенев от ужаса, с раскрытым в неистовом крике ртом, смотрела расширенными, обезумевшими глазами на представившееся ей жуткое зрелище, продолжая, уже без звука, шевелить побелевшими губами и вытянув вперёд дрожащую руку, словно указывая кому-то на совершившееся.

Этот кто-то не замедлил появиться. Из гостиной, как вихрь, выскочил Толян и, увидев изуродованный, залитый кровью труп брата и его убийцу с ножом в руке, на мгновение замер. Не веря своим глазам, ошеломлённый, точно оглушённый обухом.

Денис не стал медлить. Зная, что в схватке с этим амбалом ему не выстоять и минуты и сейчас у него только один выход – бежать, он, воспользовавшись секундным замешательством хозяев дома, сражённых нежданной гибелью своего брата и подельника, метнул взгляд по сторонам и, поняв, что путь для отступления тоже лишь один – на второй этаж, рванулся с места и бросился к ведшей наверх лестнице, начинавшейся в нескольких шагах от него.

За ним, также мгновенно опомнившись, с протяжным утробным рёвом ринулся Толян, сопровождаемый визгливыми, отрывистыми выкриками бившейся в истерике Лизы:

– Убей его, братуша! Замочи эту падлу!.. Вырви ему сердце! Выгрызи ему глотку! Порви его, как жабу!..

Денис, будто и не было у него слабости, изнурения, потери крови, не взбежал – взлетел по лестнице на второй этаж, сопровождаемый этими рыдающими, захлёбывающимися воплями и зычным рыком гнавшегося за ним Толяна. Оказавшись наверху, метнулся в глубь тёмного коридора и вломился в первую попавшуюся дверь, почти наощупь обнаруженную в кромешной тьме.

Ворвавшись в помещение, он захлопнул за собой дверь и запер её на щеколду, на которую случайно наткнулась его рука. Затем, не медля ни мгновения, кинулся к окну, смутно серевшему напротив среди практически непроглядной темноты. Нужно было прыгать. Только так можно было спастись от Толяна, с бранью и проклятиями нёсшегося за ним и – тут не могло быть никаких сомнений – намеревавшегося осуществить на деле то, к чему, надсаживаясь и заходясь от крика, призывала его вопившая и рыдавшая внизу сестра.

Но быстро открыть окно и выпрыгнуть наружу оказалось не так-то просто: проход к нему загораживал массивный дубовый стол и плотная занавеска. И пока Денис преодолевал эти вроде бы незначительные, но отнявшие у него несколько драгоценных секунд препятствия и дёргал ручку старой деревянной рамы, которая, вероятно оттого, что её давно не открывали, упорно не желала отворяться, снаружи раздался мощный удар в дверь, от которого она содрогнулась и едва не слетела с петель. Не открылась она только благодаря щеколде, жалобно звякнувшей и наполовину выскочившей из пазов. Теперь достаточно было лишь небольшого усилия со стороны входящего, чтобы она окончательно вырвалась и дверь распахнулась перед ним настежь.

Что и произошло через мгновение. На дверь обрушился ещё один сокрушительный удар, щеколда с коротким звоном отскочила и повисла, раскачиваясь туда-сюда, на погнутом гвозде, и дверь отворилась.

На пороге показалась дюжая, крепко сбитая фигура Толяна. Он вошёл в комнату и включил свет. Его обычно холодное, невозмутимое лицо было искажено бешенством. Ноздри раздувались, желваки безостановочно двигались, посинелые губы шептали ругательства и угрозы, почти дословно повторявшие те, что минуту назад выкрикивала объятая горем и яростью Лиза. Он окинул помещение залитым невыразимой, исступлённой ненавистью взглядом и, не увидев того, кого ожидал увидеть, выругался чуть громче.

Комната была совсем небольшая, и мебели в ней было немного. Стол и стул возле окна, справа от него застеленная толстым полосатым покрывалом кровать, слева – старинный платяной шкаф из потемневшего, будто опалённого огнём дерева. Ещё два стула и тумбочка в изножье кровати – вот и вся обстановка. Мест, где спрятаться, не то что мало, их почти не было.

Губы Толяна исказила усмешка. Одновременно свирепая и презрительная. По сдвинутому столу и откинутой и смятой занавеске он определил, что беглец пытался прорваться к окну и открыть его, но это не удалось ему. А времени на то, чтобы разбить два стекла и выпрыгнуть во двор, у него уже не оставалось. И тогда в последнюю остававшуюся в его распоряжении секунду он успел спрятаться. Тем самым продлив свою жизнь только на несколько лишних мгновений.

Твёрдым, размеренным шагом, нарочито громко ступая по скрипучему дощатому полу, покрытому ветхой облезлой дерюжкой с блёклыми остатками какого-то рисунка, Толян проследовал к окну, не переставая ухмыляться и водя кругом сузившимися, мрачно посверкивавшими глазками. Наклонившись, он мельком заглянул под кровать. Отодвинув стул, бросил мимолётный взгляд под стол. Но делал он это скорее автоматически, чем целенаправленно. Он знал, где в последнем отчаянном усилии спасти свою шкуру укрылся убийца его брата, их чудом выжившая и таким же чудом вырвавшаяся на свободу жертва, по какому-то странному, необъяснимому капризу, словно охваченная безумием, проникшая в их дом и тем погубившая себя окончательно.

Он остановился возле шкафа и некоторое время смотрел на него исподлобья тяжёлым, насупленным взором. Но его лицу продолжала бродить кривая, пренебрежительная усмешка. Он не спешил. Враг был в западне, в которую загнал себя сам. Бежать ему было некуда. На этот раз он действительно был обречён. И должен был умереть страшной, лютой смертью за то, что он сделал, и за то, что, по-видимому, намеревался сделать. А потому Толян был спокоен и даже несколько расслаблен. Он был слишком уверен в своём превосходстве над противником. Брата тот смог убить только потому, что, очевидно, подстерёг его, застал врасплох и нанёс предательский удар в спину. Он попросту обхитрил простоватого, неосторожного Валеру, у которого прекрасные физические данные явно превосходили скромные умственные способности. За своё легкомыслие и неосмотрительность он поплатился жизнью.

Ухмылка вдруг исчезла с лица Толяна. Взгляд прояснился и блеснул жестоким огнём. Ненависть, бешенство и жажда убийства вспыхнули в нём с новой силой. Кровь бросилась ему в голову, и он дрожащей от нетерпения рукой резко рванул дверцу шкафа.

… И тут же порывисто отпрянул назад, коротко вскрикнул и, бормоча глухие ругательства, недоумённо уставился на свой живот, в котором, чуть пониже пупа – по случайному совпадению почти в том самом месте, где он за пару часов до этого собирался вспороть живот Дениса, – торчала заляпанная запёкшейся кровью рукоятка ножа. Затем, словно так ничего и не поняв, он поднял выпученные, обезумевшие глаза на Дениса, воззрившегося на него такими же вытаращенными, осатанелыми глазами.

Денис, всё ещё наполовину сидя в шкафу, неотрывно глядел на крепко застрявший в брюхе Толяна нож, вокруг которого по светлой ткани майки расползалось бесформенное багровое пятно. Увидев, что его удар оказался верен и достиг своей цели, он поспешил закрепить успех. Бросившись к ошеломлённому, привалившемуся к столу и продолжавшему растерянно ворочать вылупленными, одурелыми глазами врагу, он вцепился в рукоятку и рванул её вниз и наискосок, к подбрюшью.

Из груди Толяна вырвался страшный, громоподобный крик. Взмахнув пудовым кулаком, он отшвырнул Дениса на пару метров от себя. А затем с мучительным стоном вырвал нож из раны и с ужасом воззрился на неё.

Через прорезь в майке зияла продолговатая рваная дыра с кровавыми краями, в глубине которой виднелись синеватые кишки.

При виде своего распоротого живота и обнажившихся внутренностей, готовых вылезти наружу, Толян задрожал, как от холода, и издал отрывистый, тут же оборвавшийся вскрик. По его лицу разлилась смертельная бледность. На лбу выступил холодный пот.

И только глаза – вероятно, уже в последний раз – зажглись дикой, неукротимой яростью и с неописуемой, неутолимой ненавистью впились в лежавшего на полу, оглушённого могучим ударом Дениса. В его уже начавшем мутиться взгляде угадывалось страстное желание раздавить, растоптать, размазать по полу эту гадину, это ничтожество, этого недорезанного выродка, лишь по их недосмотру и благодаря роковой цепи случайностей оставшегося в живых и натворившего таких бед.

Однако у Дениса, по-видимому, были другие планы. Быстро очнувшись, но ещё не в силах подняться, он медленно стал отползать к двери, перебирая ногами и не спуская застылого, немигающего взгляда с двинувшегося с места и начавшего наступать на него Толяна. Правой рукой тот пытался прикрыть ужасающую рану на животе, чтобы не дать внутренностям вывалиться из него, а левой сжимал нож, только что извлечённый им из собственного нутра. Одно-единственное стремление пульсировало в его отуманенном мозгу, ясно читалось в понемногу гаснувшем взоре, отражалось на искажённом смертной мукой лице – в последнем яростном усилии всадить нож поглубже в этого ползущего по полу жалкого слизняка, так легко, будто играючи, сумевшего погубить сначала его брата, а затем и его самого. В самое сердце! И успеть заглянуть в меркнущие глаза этого гнусного пса. Умереть самому, раз уж так было ему суждено, но утащить за собой и своего убийцу. И не дать ему совершить самого жуткого, непоправимого – добраться до сестры! До его обожаемой, боготворимой Лизы, за которую он всегда без рассуждений готов был отдать свою жизнь. И вот сейчас такая возможность представилась ему.

Эта мысль, прощальной яркой вспышкой полыхнувшая в его голове, как будто придала ему сил, и он сделал несколько шагов вперёд и приблизился в Денису вплотную. Он уже занёс было нож, собираясь расправиться с самым ненавистным для него в этом мире существом. На его бескровных губах показалась злобная, мстительная ухмылка.

Но она растаяла так же внезапно, как и появилась. А поднятая было рука с ножом бессильно, против его воли упала и повисла вдоль тела, как плеть. Он почувствовал, будто что-то мешает ему, сковывает его движения, как остатки сил стремительно покидают его. И одновременно ощутил, как судорожно прижатая к распоротому животу рука наполнилась чем-то тёплым, мягким, скользким.

Он опустил глаза, и от увиденного глаза его затянуло мутной мглой. Он держал в руке свои кишки! Голубовато-красные, блестящие, осклизлые, напоминавшие гигантских червей. Потревоженные его телодвижениями, они через огромный надрез в брюшине вывалились из живота и, не встречая никаких препятствий, кроме его вялой дрожащей ладони, продолжали лезть наружу, вытягиваясь вниз и уже почти достигнув колен.

– Твою ж мать!.. – только и смог прохрипеть он.

В следующее мгновение свет в его глазах окончательно затмился и померк, колени подогнулись, и он, как подкошенный, с грохотом рухнул на пол лицом вниз. Некоторое время ещё раздавалось его прерывистое, постепенно стихавшее дыхание. Через минуту заглохшее. По телу пробежала слабая конвульсия, после чего оно вытянулось и замерло.

Денис какое-то время не отрываясь смотрел на это громадное, едва не раздавившее его при падении тело, будто не веря, что оно в самом деле мертво и больше не угрожает ему. Пока не убедился, что это действительно так: Толян испустил дух.

В тот же самый миг снаружи раздался оглушительный удар грома, от которого, казалось, содрогнулся весь старый дом. Денис же словно даже не услышал его. Он был точно не в себе. Зрачки его были расширены, глаза беспорядочно блуждали по комнате, руки шарили кругом, будто в поисках чего-то. Пока правая рука не наткнулась на нож, выпавший из разжавшегося Толянова кулака. И только вновь ощутив в своей ладони рукоятку оружия, так хорошо послужившего ему сегодня, он как будто немного успокоился и овладел собой. И тут же вспомнил, что со смертью Толяна ещё не всё кончено. Есть ещё кое-кто, с кем нужно поквитаться.

Он не без труда поднялся – после короткого возбуждения слабость и изнеможение снова дали себя знать – и, даже не взглянув больше на Толяна, будто мгновенно забыв о нём, поплёлся к двери. Вышел в тёмный коридор и, придерживаясь за стены, чтобы не споткнуться в густом мраке, направился к лестнице. Сквозь шум в ушах он пытался прислушиваться к окружающему. Но ничего не слышал, кроме периодически повторявшегося, то громче, то чуть глуше, грохотанья грома. В доме же царила тишина. Он будто вымер. Словно оцепенел в немом изумлении и ужасе от того, что здесь случилось за истекшие четверть часа.

Однако это мёртвое безмолвие не обманывало Дениса. Он знал, что это кажущееся, мнимое спокойствие. Что расслабляться и успокаиваться ему рано, так как остался ещё один, последний и, пожалуй, самый опасный, хитрый и безжалостный враг, главный заводила и виновник всего происшедшего. Опасный тем более, что он, как зверь на охоте, загнан в угол и ему нечего больше терять. А потому, достигнув лестницы и медленно спускаясь по ней, Денис прислушивался ещё напряжённее, озирался кругом хватким, примечающим любую мелочь взглядом и крепко сжимал в руке нож. Видимо, ещё не насытившийся кровью…

Она ждала его внизу. Почти на том же самом месте, где совсем недавно он подкарауливал Валеру. И ждала не просто так. Она приготовилась к встрече. В руках у неё был автомат! Тот самый, что Толян снял с убитого им полицейского. Держала она его не очень умело, не совсем уверенно, –вероятно, впервые в жизни, – но огнестрел смертельно опасен даже в неопытных руках. Против такого оружия Денис со своим ножом был бессилен и беспомощен.

Он понял, что всё, это конец. На этот раз уже точно, несомненно. От пули не скроешься, не убежишь. А от автоматной очереди тем более. И он, преодолевший столько препятствий и мук, избегший смерти у пыточного столба, сумевший вырваться из пут, пробраться незамеченным в дом своих мучителей и расправиться с двоими из них, рухнет через минуту-другую, прошитый пулями насквозь. Значит, все эти невероятные, почти сверхъестественные, опьянившие его, вскружившие ему голову успехи – это лишь злая насмешка судьбы, поманившей его, давшей ему ложную надежду на спасение и вот сейчас жестоко посмеявшейся над ним. Всё это было лишь для того, чтобы немного оттянуть неизбежный роковой финал и дать ему в конце концов умереть от руки этой девицы. Именно от её руки…

– Ну что, мразь, думал, одолел нас, да? – глухим, будто неживым голосом промолвила она, сверля его неподвижным, тоже словно помертвелым взглядом. – Думал, и меня сейчас зарежешь, как моих братьев? А вот просчитался, гадёныш! Наконец-то пришла твоя очередь подыхать.

Денис не ответил ей. Лишь ещё больше замедлив шаг, продолжал спускаться по лестнице, не отрывая от девушки зоркого, наблюдательного взгляда и инстинктивно стискивая в руке нож.

– Но хотя ты и окочуришься сейчас, в эту последнюю минуту своей поганой жизни ты можешь торжествовать, – Лизин голос дрогнул, а в глазах блеснули слёзы. – Осиротил ты меня. Оставил одну на всём свете… Один мажор когда-то лишил меня отца, а другой сейчас убил моих братьев… Боже ты мой! – не выдержав, взрыднула она. – Что ж мне теперь делать?! Как же я жить-то буду без них? Без него…

– Я уже говорил тебе: ты ошиблась, приняла меня за другого. Я не мажор, – нарушил своё молчание Денис, и странная полуулыбка скользнула по его губам.

– Да мне насрать, кто ты! – с ненавистью выпалила Лиза, впившись в него едким, как щёлочь, взором и вскинув ствол автомата чуть повыше. – Ты, ублюдок, погубил, разрушил всё самое дорогое, бесценное в моей жизни. И за это ты сдохнешь сейчас, как шелудивый пёс! И это ещё самое мягкое наказание для тебя.

Денис, достигнув нижней ступеньки, остановился. Их разделяло теперь всего несколько шагов. И он спокойно, проникновенно и по-прежнему с чуть заметной улыбкой, так, как будто не смотрел в этот момент в лицо смерти, проговорил:

– Свою жизнь ты погубила сама, своими же руками. И уже давно… Я лишь довершил дело. Против своей воли…

– Заткнись! – окончательно выйдя из себя и затрясшись от бешенства, рявкнула Лиза. – Сдохни, тварь!

И она, со злобной гримасой, обезобразившей её миловидное лицо, нажала на спусковой крючок.

Однако выстрела не последовало. Раздался лишь негромкий сухой щелчок – и всё.

Лизино лицо, и без того бледное, как у покойницы, буквально посерело и приняло пепельный оттенок. В её глазах мелькнул страх. Она конвульсивно нажала на курок ещё несколько раз, но с тем же результатом.

Денис, словно ожидал этого, презрительно усмехнулся и, шагнув ей навстречу, как и прежде, бесстрастно, с расстановкой произнёс:

– С предохранителя надо снимать, детка.

С этими словами он небрежным жестом отвёл направленный ему в грудь ствол автомата в сторону и, пронзительно и жёстко глядя в устремлённые на него широко распахнувшиеся, потемневшие от ужаса глаза девушки, другой рукой всадил нож ей в бок.

Лиза жалобно охнула, лицо её исказило страдание, оружие выпало из моментально ослабевших рук. Она медленно осела на пол. Несколько мгновений сидела, неловко подогнув под себя ноги, упёршись одной рукой в пол, а другую прижав к кровавой ране в боку. Тяжело, прерывисто дыша, чуть покачивая склонённой растрёпанной головой и водя кругом одичалым, стремительно мутневшим взглядом. Затем, метнув на своего убийцу последний, уже бессмысленный взор, с тихим стоном откинулась назад и, распростёршись на полу, замерла.

Денис некоторое время хмуро смотрел на мёртвую красавицу, по лицу которой понемногу разливались спокойствие и безмятежность, так не свойственные ей при жизни. Потом перевёл взгляд на обезображенный Валерин труп, по-прежнему развалившийся на унитазе, в центре залитого кровью туалета. А затем просто уставился в тёмный угол, в котором прятался не так давно, и словно впал в анабиоз, то ли смертельно уставший от всего пережитого, то ли так глубоко задумавшийся над чем-то, что полностью отрешился от окружающего и, казалось, не слышал даже раскатов грома, доносившихся извне всё более отчётливо и гулко.

Его вывели из этого состояния едва уловимые, придушенные стенания и плач, раздавшиеся где-то совсем рядом. Денис немного ошеломлённо огляделся, поначалу не сообразив, откуда доносятся эти звуки и кто их производит. И лишь чуть погодя, прислушавшись к ним внимательнее, понял, кто это был. Прикованная к инвалидному креслу мать оплакивала своих детей! Она не могла знать, что именно с ними стряслось. До неё донеслись лишь отголоски происходящего. Пугающие отзвуки внешнего мира, давно ставшего для неё чужим, непонятным и враждебным. Ворвавшиеся, как смертоносный вихрь, в её крошечный замкнутый мирок и перевернувшие в нём всё вверх дном. Она, как предполагал Денис, даже не догадывалась, чем занимаются её отпрыски. Это, как и многое другое, было для неё где-то там, в другом мире, из которого она выпала навсегда. И уж тем более не подозревала она о том, какую судьбу готовили ей Лиза и Толян, для которых после случившегося сегодня она стала обузой. Им не хватило лишь нескольких минут, чтобы осуществить задуманное…

Ничего этого она не знала. Она лишь увидела случайно заглянувшего в её комнату окровавленного, оборванного незнакомца и сразу же почувствовала, зачем он пришёл сюда. А потом услышала крики, беготню, грохот, внезапно сменившиеся гробовой тишиной. И, по-видимому, всё поняла. Угадала, уловила каким-то необъяснимым, сверхчеловеческим чутьём. И столько непередаваемой, неизбывной тоски и боли было в её плаче и стонах, что Денис не выдержал и поспешил уйти.

Выйдя из дому, он остановился на крыльце и привалился плечом к одному из деревянных столбов, ограждавших вход. И несколько секунд вдыхал в себя густой прохладный воздух, насыщенный влагой и электричеством. Он словно хотел отдышаться и прийти в себя после тяжёлой, удушливой атмосферы дома, в котором он побывал.

Не было больше видно и проблеска луны. Всё небо было затянуто тёмной дымчатой пеленой, озаряемой яркими вспышками молнии и сотрясаемой треском грома. Сеялся мелкий дождик, шуршавший в листве и барабанивший по жестяному верху крыльца. Синеватые грозовые всполохи то и дело заливали безжизненным сумеречным светом двор и то, что в нём находилось. Две блестящие от дождя машины, два чёрных безголовых трупа, мёртвую собаку. Это смахивало на кошмарный сон. Как и весь сегодняшний день. Так обыденно начавшийся и так дико и страшно закончившийся.

Из полицейского автомобиля снова донеслись голоса, переговаривавшиеся по громкой связи. Резкие, отрывистые, говорившие что-то малопонятное, из чего можно было разобрать лишь отдельные слова и фразы. А может быть, дело было в том, что из-за возобновившегося шума в ушах Денис просто плохо слышал долетавшие до него звуки.