скачать книгу бесплатно
Двигатель мой,
Подвигатель на смех и на плач,
Видишь ли, Соня,
Я и живу-то на случай, что пожалеешь меня,
Мой сладчайший палач,
В дохлое сердце
Оголенный введешь проводочек.
Жить-то как дальше?
И стоит ли, милая, жить,
Если уже не живу,
Не живу, а кайфую?
Стоит ли,
Если уже не умею любить,
Но еще тянет,
Томит
И ведет к поцелую?
2.
К тридцати мы становимся мастерами
себе эпитафий,
Жизнь прожив,
Продолжаем оформлять прожитое в стихи.
Вот лежит Ширали.
Он дорос до счастливой рубахи,
А потом перерос.
И дела его нынче плохи.
Вот лежит Ширали.
Как всегда, не один, а с подругой.
Оба голеньки, как…
Но она, как и надо, с фатой.
Некрофилка,
Сластена,
Себя этой связью погубишь.
Потихоньку прикройся
И в голос отпой.
Так лежат они оба.
Голеньки, как две ладони.
Ловят дождик телами.
Солнышко в небе плывет.
Что-то он напевает,
А что – все никак не припомнит.
Что-то очень простое,
И за душу очень берет.
3.
Белые ночи свои продолжают права.
Жив ли, не знаю,
Но белыми к жизни подкуплен.
Голеньки оба,
Поэтому тощий комарик,
Коего я на твоей ягодице прихлопнул.
Видишь ли, Соня,
Растеряно время мое,
Или потеряно,
Или куда закатилось,
Или влюбиться,
Как всех о прощенье молить.
Или влюбиться
И сдаться любимой на милость.
Видишь ли, Соня,
Сдохнуть не так-то легко.
Даже загнив, еще не становишься трупом.
Вот откупился
Кровью,
Поносом,
Строкой.
Голеньки оба
Семенем,
Фигушкой,
Воплем.
Белые ночи сегодня темнее.
Дождит.
Первые (или последние) воют трамваи.
Боже мой правый,
Доколе же дальше мне жить?
Или прости
(И уткнувшись в Него засыпает).
Спит Ширали.
Сочинитель сквозь строчки кимарит.
Праздные мысли подходят к его изголовью.
Голеньки оба,
Поэтому тихий комарик
С солнышком вместе
Наливается утренней кровью.
Вот, например,
Обе имперских главы,
Что в разворот
На чугунно-космической жопе.
Боже мой правый,
Доколе же скифствовать нам?
Выверни или сверни,
Но к Европе,
К Европе,
К Европе.
Солнце меж тем продолжает замедленный ход,
Шмелем гудя.
Отвалил,
С трудом высоту набирает.
И, повернувши к любимой
Свой незначительный зад,
Сонями
Смерти поправ,
Ширали до конца засыпает.
Что же касается до совершенства твоих
ягодиц,
Двигатель мой,
Агрегат наслаждения, Соня,
То я пасую и сплю,
Но рифмую.
Так ведь
Для любования ими не хватит и тыщи бессониц.
Что же касается разной с Европой судьбы,
То бишь того,
Что аршины не метрами мерить,
То я пасую и сплю,
Но рифмую. Так ведь
С каждым столетием все тяжелее мне верить.
Что же касается
До совершенства вообще,
Что же – вот Город
И я,
Его Автор,
И зритель,
И толкователь.
Что до окна, то не знаю,
Но щель,
В коей и я – азиат,
Но одною главой
Европетель.
4.
К тридцати
Мы становимся.
И, похерив свое мастерство,
Вытворял,
Коновальничал
Над душою,
Отчизною,
Музой.
А она надо мной
Проявляла свое естество,
Оставляя на теле
Открытые
Рваные
Розы.
Это было красиво.
– А может быть, в этом и смысл? –
Так сказала мне Соня, поднимаясь
с овчинного ложа.
– Дура, Сонька, – ответил.
Судьбу еще надо допеть.
А о смерти потом –
После смерти,
Постскриптум,
Постфактум,
Попозже.
На смерть Нестеровского
Вот сегодня хороним.
А вчера еще видел живьем.
Пьян был и агрессивен.
На лице алкогольная печень.
– Пей, скотина! – кричал.
Я в тот вечер и вправду не пил,
Оттого и печалился,
Нетрудно предчувствуя участь
общую нашу.
Потому-то мы здесь собрались.
День-то майский каков!
Свежей зеленью мажут березки.
А когда хоронили старуху Гнедич,
Ноябрь залазил в рукав.
Стыли мы на ветру,
Серебряной флейты отростки.
Что же был Нестеровский?
Пиита отвратный на вид.
Мы его не любили.
Чего теперь плакать, попятно?
Только смерть всех выводит
