скачать книгу бесплатно
Тело уркагана, с камнем на ногах, Стасик кинул в воду посредине реки. Вроде, никто не видел. На следующий день явился брат Николая Борис, интересовался, приходил ли Мыкола к ним вчера. «Якый Мыкола? Та мы його з мисяць нэ бачылы». Ушёл Борька Лозан с большими сомнениями в башке и злобой на рябой роже.
Вскоре Бронислава родила сына, назвали Васильком. Семейство Комарницких облегчённо вздохнуло, наконец-то забрезжило, продолжится их род и фамилия, в чём совсем недавно существовали большие сомнения. Старший брат Станислава Степан, родившись болезненным, вырос коварным, желчным и завистливым. Особливо Стёпа ненавидел цыган. Цыган в местечке мало кто жаловал, но ненавидеть – это уж слишком. По-видимому, у Степана был некий порок, не позволяющий обзавестись женой, и виной тому он считал цыганское племя, в частности Сару, сестру кузнеца Ивана Кафтанатия. Сара, как и всё цыганьё женского рода, обличьем своим народ местечковый не восхищала, но была в её глазах бесовски притягательная сила, очаровавшая завистливого Степана. Пообещав болезному небо в диамантах-яхонтах, выманила у жадного влюблённого изрядную сумму денег и ушла с табором мадьярских ромал за холмы Бессарабии. Цыгане, что с ними связываться. Однако с тех самых пор возненавидел Степка вольное племя, а заодно и женскую половину человечества. Такова фортуна убогого.
Революция, плавно перейдя в Гражданскую войну, со временем докатилась даже в забытое Богом захолустное местечко. Каково бы ни была глухомань, а человеческая натура, густо замешанная на крови завистливого Каина, всюду одинакова. Пошёл брат на брата с топорами, вилами. Конфронтация, сказываясь даже в дружных доселе семьях, разделила общество на непримиримые группировки, враждующие по самому ничтожному поводу. Степан незамедлительно поверил в Симона Петлюру, присовокупив к цыганоненавистничеству антисемитизм. Линия логики сего умонастроения была четка и исчерпывающа. «Обманула меня Сарка, а любимое еврейское имя – Сара, значит все они такие… В газетах, ещё при царе писали, что жиды христианских младенцев жрут. И за это мы должны их любить?… Нет, Станислав, ты меня не убедишь, всех пришлых надо изгнать с нашей земли. И поляков тоже. Чем лучше кичливые поляки, осевшие на исконно украинских землях? Чем?… Опять же молдаване? Народ туповатый, и хотя на чужие земли не зарятся, но тоже не того… не наши люди. Про кацапов и говорить не стоит, далеко они, а о тех которые в старообрядческой деревне живут, ничего доброго сказать нельзя: длиннобородые, замкнутые, нелюдимые. Вот германцы… те, конечно, сила… и английцы тоже люди, но далеко живут, далеко. Пожалуй, народов, достойных внимания, больше нет, разве что турки, но турок, как известно, не козак… Революцию, чтоб замутить воду и прибрать чужое к своим рукам, жиды придумали. Тилько украиньськи козаки не таки дурни, как с виду, мы всем покажем, где раки зимуют. Наш батько, Симон Петлюра…»
Степан читал свои проповеди каждый вечер. Станислав, познававший мир сквозь прорези прицелов и кривую призму революции, брата не поддерживал, но и спорить не спорил. Горестно слушая, он искренне удивлялся столь явному перерождению представителя благородного рода кошевого атамана Серка. «Россию захлестнула эпидемия зависти, народ сошёл с ума».
Отряд петлюровцев в двести сабель занял благодатное местечко, отбив его у краснопузых. Затем, так же внезапно, как и явился, исчез, оставив на память о себе двух повешенных активистов, разоренные еврейские лавки, эпидемию сыпного тифа, посетившую и семью Комарницких. Станислав, подтравленный немецкими газами, оказался самым нестойким к популярной революционной болезни. Отпевали офицера в церкви святого Николая угодника.
В садах неистово куковали кукушки.
Ку-ку, ку-ку, ку-ку…
(Пора закругляться с этой главой, я же не историк, я беллетрист… (замечательное слово, лучше чем писатель) и завязывающий ал… пьяница.
Мне кажется, что людей создал Бог, но если эти заумные твари возникли путём эволюции, то никак не от обезьян, скорее от кротов. Оглянитесь на видимую часть истории человечества… Роют, роют, роют! Троглодиты какие -то… Я сам однажды зарыл бутылку, до сих пор найти не могу… Может под грушей?… Ладно.)
ВОЙТЕХ
В том же местечке, на крутом берегу речушки с ласковыми, мутными водами, жили, уже упомянутые, два брата польских кровей – пан Ян и пан Войтех. Паны справные, при «пенёнзах», но, не смотря на принадлежность к кичливой нации ляхов, сокровища напоказ не выставляли. Винарня, сложенная из песчаника непосредственно на винограднике, сооружена ещё их отцом Иосифом, что на польском звучит как Юзеф. Подвалы под ней братья углубили и расширили собственными руками, к тому же нарыли потайной лаз в колодец, оборудовали пещеру… Зачем?.. Да так, на всякий случай.
Кроме винарни, братья Божемские владели сушарней, где сушились вишни, сливы, груши, яблоки и прочая садоводческая продукция, да ещё свинарней, вонючей донельзя. На кой ляд двум бобылям сии заботы, есть великая непостижимая тайна загадочной польской души. Горбатились сами, понукали переборчиво нанятых батраков, преображали кинетическую энергию труда в потенциальную силу золотых червонцев, аккумулируя их в пузатую кубышку – «скрыню». Скрыню постоянно перепрятывали, изощряясь в сооружении замысловатых потаённых мест. В ходе очередной прибавки непременно производили аудиторскую проверку состояния золотого запаса, пересыпая червонцы в ведро и обратно. В этом, вероятно, заключался смысл их жизни. Ибо за суетой накопления и перепрятывания наличности паны забыли о продолжении рода, откладывая сие на более поздние времена. Даже католическая истовость не коснулась меркантильно настроенных братьев. Нет, «кшыж» на стене у изголовья кровати висел, в костёл на мессу они ходили каждое воскресенье, что да, то да. Терпеливо слушали проповедь, крестились, «ручкаясь» прощали общине грехи, как и та, прощала им, бросали медяки на «тацу» – медный поднос, носимый служкой между рядов удобных скамеек…
Вообще-то, местечковый люд был довольно религиозен. Каждая конфессия имела свой храм и искренне убеждена, что их-то вера лучше всех. Наш Бог своих в обиде не оставит, а что касательно других, то пусть надеются, дурачьё.
Православные христиане, соорудивши свои церкви на холмах, гордились занятыми высотами, синими луковицами куполов, а также суровостью обрядов, волосатостью и громогласием попов. Церквей было две; одна, построенная после воцарения российской короны над землями местечка, на подворье которой установлен обелиск с крестом в честь отмены крепостного права, и более древняя – трехъярусная украинская церковь.
На фронтоне притвора церкви изображён, хранящий храм от пожаров, святой Мыкола. Покровитель моряков и плотников, нарисован масляными красками в полный рост, справа от святого изображена маленькая церквушка, слева – лихо мчащийся по волнам житейского моря аллегорический корабль спасения. Бурные волны затихают у ног святого Мыколая. Церковь изумляет поразительным вкусом мастера, изваявшего храм. Соразмерное соотношение объёмов, их взаимная подчинённость и гармоничность восприятия вызывают чувство восхищения верующих, их причастность к высокому, неземному. Лёгкий, законченный силуэт украшают изящные главки с коваными крестами. Из приоткрытых дверей доносится низкий рокот голоса батюшки и заунывная тягучесть добровольных певчих.
Католики устроили свой храм на уютной площади недалеко от земства. Костёл отличается как удобством расположения, так и внутренним обустройством. Окружённое каменной, с коваными ажурными решётками, оградой, здание стоит на выровненном участке земли, обсажено вековыми липами и дубами – ровесниками костёла. Главный фасад, обрамлённый спаренными пилястрами тосканского ордера с отголосками рококо, смотрит на запад. Плоскость боковых стен, украшенная конструктивистским декором, разделена на прямоугольники ритмом спаренных лопаток и линиями подоконников. Крещальня, да и ризница украшены аналогично, но более мелким и более изящным декором. По каменным дорожкам двора, вечно торопясь, скорбно поджав губки, снуют ксендзы. Ханжеские лица святых отцов излучают ласку, кротость и неземное богопослушание.
Иудеи же, как Богом избранный народ, а по сему находясь с Всевышним на более короткой ноге, не особо витийствовали над архитектурой, убранством и местоположением храма относительно уровня мирового океана. Синагога представляла из себя приспособленное к обороне прямоугольное здание с толстыми стенами и живописным аттиком. Композиция, напоминающая мавританскую архитектуру, в плане – близкая к центрической, с амвоном-бимой посредине. Бима, окружённая четырьмя опорными столбами, подпирающими своды, являлась важной конструктивной частью сооружения, так как столбы обеспечивали десятипольную систему покрытия. Девяти внутренним объёмам принадлежат крупные окна, по три на фасаде. Синагога служила центром религиозной и общественной жизни. За её стенами иудеи прятались, оборонялись, молились, проповедовали, проводили судебные заседания, диспуты. Чтоб изучать Божественное писание, в пристройке к храму располагалась школа-хедер. Здесь в душной тесноте за изучением талмуда и торы просиживали весь день еврейские мальчики. Каждый читал своё, а все разом вслух. В хедере стоял невообразимый шум и гам, казалось, человечество вернулось к моменту до сотворения мира. За кафедрой восседал учитель-меламед, изредка, сонным голосом прерывая вселенский гвалт, понукал нерадивых учеников. Представители христианских конфессий, желая обличить евреев в их любви к галдежу и внутренней противоречивости, а заодно подчеркнуть свою любовь к спокойствию и порядку, придумали поговорку: «Шум, гам, как в хедере».
Малочисленных представителей всевозможных сект упоминать не имеет смысла, поскольку в умах и сердцах основной массы верующих они воспринимались как язычники, презренные и недостойные.
Братской любви между главными религиозными группами не наблюдалось, но, слава Богу, веротерпимость была. И не потому, что местечковые догадывались о единстве Бога, скорее потому, что активные взаимные противодействия не приносили ни одной конфессии ничего, кроме вреда.
Православные, как самая многочисленная община, справедливо полагали следующее: если никто не помнит, когда они сюда пришли, то обитают с незапамятных времён. Логично. А коль так, то это их исконные земли, которые они обрабатывали, обрабатывают и будут обрабатывать всегда. К тому же в здешнем храме, венчался то ли сын Богдана Хмельницкого, то ли внук Тараса Бульбы, отдавший свою жизнь за процветание православного люда. В доказательство правдивости своих доводов показывали обгорелый дубовый пень, на котором их Героя благополучно сожгли ляхи, подзуживаемые иудеями. Слава Героям! И всё же, поскольку православные люди – люди добрые, покладистые, то они не возражают против проживания на их землях инородцев и иноверцев, но пусть те помнят, где находятся и кому обязаны.
Католики, как образованная европейская община, сплошь культурная и очень, ну очень образованная, утверждали, что изначально земли по-над Тирасом принадлежали жившим «от можа до можа» сарматам, а сарматы, как известно, истинные предки польской шляхты. Вывод – кому должны принадлежать земли, напрашивается сам собой. Что касается схизматиков, то им следует пересмотреть свои взгляды на веру, и пусть себе живут на этих землях, принадлежавших предкам правителей гордых Полян. Касаемо упрямых иудеев, ясно одно, от своей веры они не откажутся. Жиды должны помогать католикам склонить православных к истинной католической вере, и тогда пусть себе живут.
Иудеи, как им известно, из священной Торы, народ избранный. Посему, для детей Авраамовых, всякая земля, куда бы их Бог, их не водил – Обетованная, и, с момента прибытия в сии края, должна принадлежать им. Население же, существовавшее здесь до того, ну, как всякие Аммореи, Хананеи, в лучшем случае, могут продолжать жить… пока.
Логично. Очень логично во всех трёх случаях, как логично и то, что любые земли принадлежат… сильнейшему, в данном случае Российской империи.
Однако царская империя рухнула, следом, как в глубокий омут, кануло временное правительство, далее, по принципу домино, стало валиться всё. Но местечковыми жителями эти события отождествлялись с долгожданной волей, с началом освобождения от гнета… всех от всех. Да, нас давили: и царь, и паны, и русские, и евреи, и украинцы… Теперь заживём свободно, по справедливости.
Справедливость – это, когда у всех поровну… а у меня чуть больше, поскольку я умнее. Ум-то есть, а средств мало…
Учуяв смрад погромных настроений, некие богатые, но неразумные, собрав в котомки свои ценности и, не иначе как по собственной глупости, отбыли в неизвестном направлении.
Умные принялись делить по-справедливости…
Войтех Божемский, младший брат Яна, искренне полагал, что уж он то, точно умнее всех. Нет, ничего делить молодой пан не собирался, напротив, Войтех замыслил прикупить, за бесценок, родовое гнездо панов Вишневских. «Почему бы и нет, пенёнзы у нас есть…» Янек, как старший и умудрённый, задумался…
«Конечно, маенток стоит тех грошей, файный маенток, пся крев! Правда, в хоромах доживает отпущенный Богом земной век старый шляхтич пан Сигизмунд, но ему недолго осталось… Войтех, через краковскую родню местечкового жида Волоха, договорился со спесивым сыном пана Сигизмунда выкупить дворец за пол ведра «царских злотых». Жалко пенёнзы, но и с дурковатым братом спорить трудно, вбил себе в голову, глаза горят… Что поделаешь, молодой, горячий… ещё и сорока лет не прожил. Весь в ойтеца покойного, тот таким же сумасбродным был, чистый бандюга с откушенным в драке ухом, царство небесное. Много золотых монет от него досталась».
Янек характером в матку, сам спокойный, рассудительный, даже по молодости, когда кровь в жилах бурлит, и хочется сотворить нечто такое! Не творил. Работал, копил, мечтал, опять копил, для будущей свадьбы, для семьи. Незаметно прошли годы, не молодой уже и не старый ещё, но с женитьбой одни проблемы, молодую брать страшно, старая не годится. «Э, пся крев, пускай Войтех женится, он девок любит. Ни одну вдову мимо не пропустит, вечно чуб в перьях от чужих подушек. У нас и подушек то нет, спим по-простому, соломенный тюфяк под бок, шапка под голову да кожух поверху. Оно, конечно, не плохо кобету в доме иметь, так этот гонористый только шляхетного роду возжелал. Станет тебе шляхетная жена подштанники стирать, ей служанок подавай, а прислугу кормить, одевать надо… Предлагал ему Анелю Багновску… Добжа, ох добжа кобета… Отказался! «Купим маенток, поеду в Краков, шляхетского роду найду». Как же купишь, когда пан Сигизмунд жив?»
Пан Сигизмунд, достойный потомок воинственных сарматов, содержал маенток в полной боевой готовности, как никак, места беспокойные, кругом холопы живут, схизматики… Своё быдло, хотя и католической веры, но не лучше. Затаились проклятые, выжидают случая, когда возможность пустить шляхетную кровь представится. Дряхлый сармат курил люльку, крутил седой ус и, дожидаясь из Кракова непутёвого сына, готовился к круговой обороне. На белый свет извлечено огнестрельное и холодное оружие, всё ржавое. Выглядел грозный арсенал достаточно занятно, как в оперетте. Правда, старику так не казалось. Челядь неумело чистила оружие золой, смазывала конопляным маслом и приносила слухи из окрестных сёл – пока тихо. Вишневский разумел, что затишье бывает перед бурей, свержение царя и столичные перевороты, не те события, которые ведут к спокойным временам. В молодости пан Сигизмунд помышлял об основании своей независимой Вишнепольской державы, но на восьмом десятке не те силы, чтоб королевства создавать. Потому и ждал ясновельможный подмоги от сына Збышека из Кракова…
Збышек всё не объявлялся.
Конюх Михась Барнавега нашептал, что в Филициановке объявился солдат-революционер и будоражит земляков, подбивая их к бунту. Холопы внимательно слушали, неопределённо ухмылялись, но молчали. Виданное ли дело, грабить безнаказанно. Оказалось, можно. Солдат самолично, в открытую поджёг панские кошары за селом. Возмездия не последовало. Злыдни осмелели и под предводительством главаря собрались у стен маентка. Выстрелом из средневековой фузеи бунтующий люд был рассеян, но не усмирён. Противостояние продолжилось. Через три дня, ночью, не выдержав осады, панская челядь разбежалась. Трусливые холуи оставили престарелого хозяина в полном одиночестве, если не считать за гарнизон свору охотничьих собак. Под стенами замка опять собрались бунтари. Храбрый пан Сигизмунд, облачился в основательно тронутый молью мундир, напялил на плешь конфедератку и, затворившись изнутри на все засовы, приготовился к отражению босяцкого штурма. Шляхетная кровь взбурлила как в юные годы. В порыве удали витязь яростно рубил уланской саблей изъеденную шашелями мебель. Холопы, окружившие поместье, настороженно слушали грохот падающей мебели, лай собак, звон посуды и вдохновенное исполнение «Еще Польска не сгинела…» Непонятное кажется самым страшным. «А вдруг, пан Збышек из города приехал, с полицией, на выручку отцу?» Через витые решётки сморкнуло дымом, раздался ужасающий рокот. Отсыревший порох горит медленно и рождает звук не резкий, а протяжный как дальний гром за холмами. Выстрел с замедленным выплёвыванием содержимого ствола поверг души черни в тартарары. Нестроевая голытьба плюхнулась в месиво из навоза и грязи. Над бунтарскими задами пролетели ещё три огнедышащих плевка. Все, кроме солдата-предводителя, задались вопросом: «А не лучше ли сидеть в своей хате и обжираться варениками?» Густой, смердящий пеклом дым стоял сплошной завесой, в окрестностях замка бродило эхо обороны. Уткнувшись носами в овечьи окатыши, содрогаясь душой и телом, быдло проклинало упрямого пана, своего атамана и всю эту непонятную революцию. Солдатик, бесстрашно бегая между лежащими, пытался поднять селян в атаку. Тщетно, умирать не желал никто, ни за какие блага. Когда боеприпас в замке иссяк, рыцарь оседлал единственную, оставшуюся после подлого предательства челяди, клячу и с палашом в деснице вылетел из центральной брамы. Повстанцы, узрев Всадника Апокалипсиса, кинулись врассыпную. Только неустрашимый солдат сохранил присутствие духа. Выбив из немощных рук старика благородное оружие, возопил к своим о победе. Революционное войско, убедившись в безопасности собственной шкуры, воротилось обратно и, храбро держа вилы наготове, окружило несостоявшегося гетмана Вишнепольской державы. Пан, ругаясь на трёх местных диалектах, поднял нагайку, собираясь попотчевать ею зарвашееся быдло. Раздалась команда: «Коли!» Сноровистые крестьянские руки засадили вилы в сноп из тела, души и одежды. Кляча, почувствовав отсутствие седока, медленно вышла из круга бунтарей. Старческие останки опустили на землю и долго кололи вилами, били кольями, пинали ногами.
Революция, о которой и не мечтали жители окрестных сёл, свершилась. Распалённые упорной борьбой, освобождённые от недавних страхов души смутьянов требовали контрибуции в любом её выражении. Грабёж, в смысле экспроприация, сопровождаемая погромом маентка, вступила в завершающую фазу. После взлома массивной дубовой двери, ведущей в винные погреба, эксплуатируемый веками народ получил полное удовлетворение. Залитые сургучом, покрытые старинной пылью тёмные бутыли опорожнялись и разбивались под весёлый гогот экспроприаторов. Дубовые бочки прострелили из единственной трёхлинейки. Под пенную струю подставляли, кто что мог, чаще всего рты. Хлебали суетливо и жадно. Некоторые, найдя загадочные сосуды китайского происхождения, с удовольствием справили туда малую нужду. Налакавшись вдоволь и набрав про запас, стали искать съестное. Не нашли, до прихода чужих в закромах поработали свои – лакеи. Повстанцы поймали панскую боевую клячу, освежевали. Опалённая огнём конина, мерзко воняла лошадиным потом, застревала в зубах, но жрать хотелось. Насытившись, козаки запели «Роспрягайте, хлопци, кони…» «За Сыбиром сонце сходэ…» и много других «гарных писэнь», пока не вспомнили о музыкальном сопровождении, как это было в стародавние времена при «колиивщине». Бандуристов в округе не наличествовало, а по сему послали Нюму Ямпольского за его братом Йоськой, скрипачом. Принявши панский «келых» вина, Йося сначала рубанул «фрелйыха», потом «Ты ж мэнэ пидманула…», а когда стал выводить «Полонез», сердобольные бунтари даже прослезились. Искусство, как и классовая борьба, дело интернациональное…
Проклятые паны, на то и эксплуататоры, что просто так свои богатства не отдают. Маенток той же ночью сгорел. Возгорание произошло от… От чего возникает пожар? От огня, естественно. Оставшиеся в живых, впоследствии утверждали, что дух пана Эдварда, покойного отца, покойного пана Сигизмунда, со свечой в руке, разгуливал среди них и жутко хохотал. Хохотавшие вместе с духом люди внезапно засыпали, остальные, выматерившись и перекрестившись, продолжали гульбу, но без особого удовольствия, мешал панский хохот. Никто толком не заметил, когда и как пламя охватило мирно спящих людей. Сгорело восемь человек, обгорело много. Над окрестными сёлами повис бабий вой и причитания. Представители духовенства трёх основных конфессий занялись привычным делом – отпеванием усопших.
Честолюбивый Войтех не поверил донёсшимся в местечко слухам о разграблении маентка. Бросил работу, оседлал коня и ускакал через поля к почти осуществлённой мечте. Печальный вид пожарища, запах гари, скулёж голодных борзых над обезображенным телом хозяина вмиг развеяли все сомнения. Воздушный замок разметала буря революции. Найдя лопату, Войтех первым делом похоронил останки старика, соорудил примитивный крест на его могиле. Смотреть разграбленные и сожженные владения не стал, противно. Медленно тронул коня в обратный путь. За подслеповатыми окнами мазанок, угадывались едва уловимые движения и настороженные взгляды вчерашних героев-бунтарей.
Со временем, когда руины замка поросли травой, набрал силу слух: «Добрейшего пана убил местечковый полячок, метивший в хозяева маентка. Ограбивши в Галиции полковую кассу, он де вернулся с фронта революционером и продолжил свои тёмные дела в мирном уезде. Банда, с которой полячок грабил маенток пана Сигизмунда, состояла из цыган и одесских блатных, а мы, местные селяне – люди тихие, пужливые, в страхе за своё хозяйство из дворов ни ногой не ступали».
Бог нам всем судья.
Потрясённый крушением романтической мечты и отсутствием цели, Войтех потерял всяческий интерес к хозяйству, крестьянскому труду и даже к бесчисленным Марухам, блудивших с ним явно и тайно. После очередной размолвки с братом, вынул из-под стрехи припрятанный карабин, вскочил на коня и скрылся за холмами. Ян, бурча под нос ругательства, продолжал кормить свиней. «Вернётся, пся крев! Где это видано, чтоб человек от своего добра ушёл, от хозяйства, от винных подвалов, от «скрыни»… Пора бы посмотреть… может, он её с собой утащил или ополовинил? Нет, вот она, на месте, но надобно перепрятать, мало ли чего… Он молодой, горячий, наделает глупостей… Три дня прошло, а Войтеха нет…» «Уж две недели…» «Целый месяц…» «Пропал бедолага, один я на всём белом свете остался, один… Пойду перепрячу золото… Слава Богу, есть немного, на чёрный день… Войтех, Войтех, где ты? Может, он взаправду в Краков за шляхетной невестой подался… Дай то, Бог!»
Нет, Войтех вступил в первую попавшуюся на его стрёмном пути банду. Шайка насчитывала сто тринадцать сабель, три тачанки, два пулемёта, шесть телег и гордо именовала себя: «Отдельный интернациональный отряд селянского гнева под командованием революционного Красного знамени и батьки Изяслава Шустеренки». Двоюродный брат командира, по совместительству начальник обоза, Йойна Шустер, на счастье Войтеха, оказался местечковым земляком и поручился за его истинно крестьянское происхождение. Разухабистые дни пролетарской борьбы потекли сплошной чередой. Не связываясь с превосходящими силами противника, умело маневрируя мобильным отрядом, Изя…слав Шустеренко успешно наносил значительный урон куркульской, фабрикантской и прочей богатой сволочи. Зажиточный аграрий Войтех, превратившись в меткого стрельца и лихого рубаку, самозабвенно срубал сучья, на которых вырос. Он не виноват, виновата эпидемия смуты, охватившая страну и населявших её людей. Впрочем, не всех. Пока красногвардеец Войтех неистово удобрял землю чужими телами, брат его Януш привычно орошал почву своим потом.
(Пойду, возьму бутылку… Нет, сначала надо объяснить значение некоторых слов, например брама.
Брама – ворота замка, закрытого двора или хозяйственной постройки. Теперь можно по рюмочке, по маленькой… чем поят лошадей… Нет, есть ещё непонятки.
Кобета – женщина.
Кшыж – распятие И.Х.
Теперь сам Бог велел.
…Так пить нельзя! …Целую неделю потерял, ханурик…)
ЯН
Лишённое верхового коня, хозяйство Божемских значительного ущерба не претерпело. Ян верхом почти не ездил. Не любил, мешала левая нога, покалеченная в детстве. Он заметно не хромал, так, малость припадал к концу дня. Роста Ян был невысокого, коренастый, сильный, волосы ёжиком, густые тёмные, лоб низкий, брови чёрное, лицо рябое, округловатое…глаза внимательные, нос прямой, губы большие, подбородок крепкий, усы роскошные. Усы действительно роскошные, в волосах ни единой сединки. Не брал дурное в голову Ян Божемский, потому и не знал седины. Видимо, даже частое перепрятывание кубышки имело чисто ритуальный характер и душевных страданий не приносило. Руки…
Одним из наиболее выразительных элементов человеческого облика являются руки. Руки как ничто другое выказывают суть человека, его характера, доброжелательного или враждебного отношения к вам. Пожмите руку человека, и то, что вы ощутите в первые мгновения, будет ему лучшей характеристикой. Не ждите ни его слов, ни собственных предубедительных рассуждений, ошибётесь. Пусть вас не смущают мысли о том, что ваши руки иногда не нравятся вам самим, иногда дрожат, иногда потеют. Во первых, люди редко сами себе нравятся, во вторых… пить надо меньше, в третьих – врать не гоже… Это автор о себе, а надо бы о Януше…
Руки у Яна были крепкие, жилистые, пальцы длинные, ладони сухие, малость шершавые. Пан Янек любил выпить, но никогда не напивался, любил работать, но не перерабатывал… В целях экономии средств, не курил, не ходил в гости и к женщинам лёгкого поведения, по этой же причине жил в полуземлянке…
(И это жизнь?!)
…которая, впоследствии, должна стать первым этажом его дома и использоваться как помещения для батраков, скота и прислуги. Грандиозные планы строительства дома, существовали не одно десятилетие, но с каждым годом полуземлянка становилась всё роднее. Тут летом не жарко, зимой не холодно, имеется потайной лаз в подземелье, где спрятаны золотые. Со второго этажа подземный ход не устроишь, а пронырливые батраки, прислуга могут найти имеющийся.., да и едят они много. К тому же столь тёмные времена, не до строительства.
Итак, далёкие революционные события докатились, таки, в захолустную окраину великой империи. Власть в центре местечка так часто менялась, что обитатели окраин утратили первоначальный острый интерес к смене флага на здании Земства. Разве что в базарный день народонаселение узнавало о неведомой доселе бандитской силе, в смысле – политической. Справным хозяевам надобно о своём заботиться, о хлебе насущном. И не только о том, как его вырастить, как надёжней схоронить. Спрятать дело не хитрое, сложнее скрыть от соседей истинные размеры собранного урожая и нажитого добра. Только свои гады, сохраняя доброжелательную мину на лице, способны, по тем или иным мотивам, навести вновь пришедшую власть на закрома ближнего своего. По сему преобладали разговоры о полёглых, залитых дождями и сожжённых хлебах, отбившихся и съеденных волками лошадях, коровах, овцах, о бесчисленных падежах скота, о голодных детях, о прочих ужасах бытия и природных катаклизмов. Как будто рассказывается это пришельцам из заморских стран, а не людям живущим рядом. Что касаемо власти, то не обсуждалось. Власть… она от Бога, будь то белые, красные, жовто-блакытные, германцы, турки, поляки, чтоб не попасть впросак, моя хата с краю… Ушлые дядьки научились прятать дорогие сердцу ценности в таких местах, о которых сам чёрт не догадается. Коровы обитали в горницах, овцы на чердаках, домашняя птица, прошедшая школу хозяйской дрессуры, таилась в кронах деревьев. По ночам рылись спасительные схроны с подземными тоннелями в ближайшие овраги и непроходимые для чужаков заросли терновника. Обустройство схронов выполнялось в строжайшей тайне от всех, даже от родственников. Снедаемые завистью, давней обидой, или вне всяких видимых причин, жители местечка устраивали взаимные козни и большие неприятности ближним. Смута – она и есть смута.
Однажды на рассвете в дверь полуземлянки громко постучали. Недовольный ранним визитом, пан Ян открыл засов. На пороге, весь в коже и портупеях стоял пан, пшепрошем, стоял товарищ Войтех… Ещё раз просим прощения, на пороге стоял красногвардеец Вася. «Матка Боска, Войтех!» Братья обнялись, из глаз Яна брызнули слёзы. Старый стал, сентиментальный. Сердечная встреча затянулась до поздней ночи, до первых петухов. Осушено не два и не три жбана доброго хозяйского вина, чего не случалось ни разу за всю совместную жизнь. Под утро аполитичный Януш выразил желание вступить в войско гетмана Пилсудского и навсегда закрепить за Польшей земли «от можа, до можа»… Вот тебе законопослушный гражданин Российской империи, «сколько волка ни корми», а пшеку все два моря подавай. Войтех, как политически подкованный, предрекал мировую революцию и обещал самолично отрубить голову недобитому пану Пилсудскому, чтоб не смущал умы русских аграриев польского происхождения....
Уснули в согласии.
На следующий день в местечко сунулись жовто-блакитные. Получив от красных неожиданную взбучку, паны добродии ускакали. Свист и улюлюканье краснопузых были преждевременными. Через три дня подлые петлюровцы с большим численным перевесом вернулись и, после небольшой, но яростной стычки, заняли полунаселённый пункт. Красногвардеец Вася, покинувший по общей тревоге родную обитель, в кустах не отлеживался. Проявляя недюжинную ловкость и боевое мастерство, рубился в самой гуще врага, там же столкнулся нос к носу со своим закадычным дружком и соперником среди поклонниц, Тарасом Семенюком. Полоснув приятеля по спине саблей… плашмя, разумеется, Войтех проскакал на подмогу командиру. Там его настигла и выбила из седла вражеская пуля. «Если смерти, то мгновенной, если раны…» Рана была как в песне – небольшая, но в голову.
Тёмной ночью, вернувшись к сознанию, боец пробрался в родную землянку. «Езос Христос! Живой!» Пан Ян, имеющий некое представление и навыки в ветеринарии, перевязал брата исподними рубашками покойной матери, хранящимся лет двадцать в кованном сундуке бабушки, тоже, естественно, покойной. Недели полторы раненый отлеживался в схроне. Брат лечил брата народным способом – прикладывал к ране листы подорожника и промывая её крепким самогоном. На медицинском поприще Ян добился поразительных успехов. Вскоре Войтех поправился и стал исчезать по ночам. Видимо, проводил пропагандистскую работу среди многочисленных вдовушек, ох как истосковавшихся по настоящей мужской пропаганде. Однако в подпольной деятельности много сложных моментов и неписанных правил. Не обходится без измен и предательств, не важно по какой причине они совершены, по идейной, корыстной или из ревности. Увы, Войтех не солнышко, обогреть всех желающих не в состоянии. Некие слухи докатились в коридоры жовто-блакитной власти. К землянке Божемских, в смушковых папахах, с обвислыми усами и запахом самогонного перегара явились яркие представители национальных патриотов. Во главе тройки героев важно ступал Тарас Семенюк. Уж больно обидный показался казаку удар шашкой по спине, да ещё плашмя. Смачно матерясь, он долго тряс Яна за грудки, припоминая ляху все претензии украинского народа к Речи Посполитой. Из конкретных вопросов, выделялись три: где Войтех, где самогон, где сало? Самогон нашёлся сразу, сало – после двух подсрачников, полученных Яном от коллег Тараса, явно страдающих похмельем. «А Войтеха, паны добродии, не бачыв, кажуть вбылы його ваши козакы. То, панэ Тарас, дуже добрэ, бо цей краснопузый брат з комунякамы забрав у мэнэ майжэ всэ сало и кабана на шисть пудив». Опохмелившись, казачество подобрело и, пообещав безмозглому ляху большие напасти, а его брату пулю в сраку, удалилось, прихватив невесть откуда вышедшего во двор петушка. Птицу пан Ян отдал без всякого сожаления, даже с удовольствием, поскольку для представителей украинской власти ему ничего не жалко… тем более, чужого, соседского. Своих же курочек он держал в надёжном месте и раздавать кому ни попадя не намеревался. Войтех, глядя из-под собачьей будки, где была обустроена наблюдательная щель из схрона, лишь посмеивался над действиями Тараса и его козаков-петлюровцев. Один из них недавно сбежал из красноармейского отряда. Оно и понятно, после смены командира многие оставили краснознамённые ряды. Кому охота воевать просто так – за идею. Войтех тоже подумывал о Пилсудском, но товарищи свыше прислали в летучий отряд нового комиссара, убедительно пропагандирующего задачи мировой революции. Боец революции попал на искусный крючок пропаганды и личного обаяния политработника. Ах, какой славный у них в отряде комиссар был… Анелька Свидерская не менее хороша… Даже брат Ян не обошел вниманием: «Курва, пся крэв! Яка матка, така дзятка!» Давным-давно, по глупой молодости, Янек сватался к матери Анельки Альбине Медуньчик, но та, поднеся неудачливому жениху гарбуз, вышла за Болика Свидерского. Чахлый Болик в девятьсот пятом году умер от поноса. Альбина, оставшись без средств к существованию и с малым дитём на руках, передала Яну, что согласна стать его женой. Увы, то ли арбуз оказался слишком тяжёл, то ли память у Яна крепка, вдова осталась при своих интересах. «Альбина до сих пор стать держит, но брат Януш обозлён на весь их род и не одобряет моих устремлений. Старый уже, годов пятьдесят стукнуло, а то и больше. Не стоит его расстраивать, лучше сегодня к Ганке Махновецкой схожу, тоже хороша». На самом деле сомнения терзали Войтеха не по причине родовой неприязни брата к родне Свидерских. Красноармейцу не столько была мила Анелька, как чувство к далёкому комиссару, грезившему мировой революцией и освобождением угнетённых масс. Душевные метания не давали покоя блудливому телу. Получив отлуп от одной, подтоптанный парубок находил отраду в объятиях другой вдовствующей Марухи и обычно возвращался в схрон только под утро.
На православного Спаса сосед Яна Роман Бурковский шепнул через тын: «Убылы Войтеха паны добродии у мэнэ в выногради. Зараз туда не ходы, бо бачыв там людей в кущах с обрезами, може тэбэ пиджыдають». Разузнав подробнее, где лежит тело брата, Ян опечалился. Ромка врать не станет. Предварительно сняв дёрн и выложив его в сторонке, выкопал под орехом глубокую, узкую щель. Тёмной ночью прокрался к Романовым виноградникам и стал швырять по кустам камнями… Тишина, засады не наблюдалось. Может, ушли или уснули с перепою, праздник всё же. «Поцюлюйте пана в дупу, пан Ян на Спаса мед пыв» – злобно молвил невидимым врагам Янек, положил тело брата на веретку и поволок к свежевырытой могиле. Вот так: в ночи, без соборования, без отпевания, без ксендза похоронил Ян Божемский самого любимого, на сей грешной земле человека – младшего брата Войтеха. Опасаясь осквернения могилы, тщательно притоптал её, положил дёрн на место, и тут (Сам Бог помог) хлынул ливень, ударила гроза, смывая все ночные следы. От горя и возбуждения Ян в ту ночь так и не заснул. Молча лежал, тупо и монотонно размышлял. «Кто выследил и убил брата? Может Тарас Семенюк, мо Лозинский, тоже подбивавший клинья к Анельке, мо кто из братьев Лозанов, шлявшихся по ночам с известной грабительской целью? Царство небесное, Войтех».
Петлюровцы зацепились бы в местечке надолго, но власть прибирал в костлявые руки сыпной тиф, а с таким грозным противником лучше не связываться. Атаман жовто-блакытных – Батько Йосып Тонкопий, нашёл новое место для передислокации, что особых забот не принесло, ибо подобных населённых пунктов существовало бесчисленное множество. Всегда можно найти гарнизон послабее и выгнать из насиженных хат. Патриоты, как и подобает истинным героям, покинули тифозное местечко ночью. Эпидемия подобно грибнику бродила из хаты в хату, часто возвращаясь (шаг вперёд, два шага назад). Бабы над покойниками уже не выли, а мужики гробы не строгали. Хоронили молча, в одном месте без разбора на вероисповеданье (не до того), посыпая трупы известью. Там, на том свете, Бог разберётся, кого куда направить.
Ян переселился из землянки в винарню и задумался, что ему теперь делать с ведром золотых червонцев?
(Да… я, с похмелюги, составил словесный портрет генерального секретаря ВКПб товарища Сталина… Ну и что? Если малость похож, куда от этого денешься?…
Слова, употребляемые на местном диалекте и требующие разъяснения:
дупа – задница,
веретка – домотканая дорожка на пол.)
КЛАД
Сакраментальный вопрос – куда припрятать золото, чтоб была возможность в любой момент им воспользоваться, мучит человечество не одну тысячу лет, но ответ так и не найден. Каждый поступает по своему разумению… удивительно совпадающему с разумением древних. Стереотип стяжательского мышления не отличается палитрой разнообразия. Потратить, раздать, вложить в дело и прочие подобные предложения не втискиваются в рамки стереотипа… Как это потратить? А вдруг понадобится? Даже на том свете, кто знает что там и как? Или пропить?… Пропить! Сие Яну в голову придти не могло, поскольку совсем недавно, когда брат пришёл в дом весь в офицерских портупеях и с красной звездой на лбу… Надо бы написать «с красной звездой на картузе, на будёновке, на фуражке, на кашкете, на головном уборе», но это будет неправдой, в сознании местечковых людей красная пятиконечная звезда навечно припечатана на лоб Войтеха. Так и останется он в памяти современников, никогда не стремившись к этому и не помышляя о том, вечным коммунистом… Чего не скажешь о брате его, как и не скажешь, что Ян был пропойца. Единственный раз в жизни он допустил грех виночерпия в момент их недавней встречи.
«Что делать с золотыми царскими червонцами? Царя нет, (он, конечно, вернётся), Петлюра не царь, Пилсудский… Пилсудского покойный Войтех грозился зарубить… Зачем мне Пилсудский и эти польские поляки, презирающие нас русских поляков?… У Ленина, говорят, жена полячка, она не обидит своих, католиков, даже если по мужу православие приняла, или кто он там. Говорят, Ленин обещал своей бабе и тёще, как только завоюет власть, освободить от России Польшу, а все спорные земли разделить по справедливости. Советы обещают землю раздать нам, крестьянам. Это правильно, справным господарям земля нужна. У меня немного есть, немного прикуплю, и на долю Войтеха должны дать, не зря же воевал за них. Сам намекал на комиссара, мол, справедливый… Дадут, непременно дадут… гектаров десять… сорок. Больше не надо. Или… да, пусть ещё отдадут панский маенток, найму батраков, конюха, челядь… Ясновельможный пан Божемский, в панбархатном халате с чубуком… Усы на грудь свисают, длинные, расчёсанные. Кругом псы бегают, жена шляхетная, дзятки маленькие… Маенток… «Фольварк Червоного Войтеха»… Жаль, он не дожил… и краснопузые ещё не победили. Не ровён час добродии меня, как брата… в спину из обреза или топором по темечку… Золото найдут… Опасно пенёнзы держать рядом, даже глубоко зарытыми. Людишки хитрые станут искать и найдут потайной ход, схрон, скрыню… Закопать следует на своей земле, но в глухом месте… на поле возле одаи. То поле ещё при царице-матушке Екатерине Великой прадед Болеслав купил. Купчая сохранилась. Землю, честно купленную, никто не имеет права отобрать…»
Превращение царских червонцев из реального золотого запаса в тайный клад, происходило, как водится, ночью при мерцающем свете светильника из козьего жира. Ян сперва высыпал содержимое кубышки в мерное ведро. Всё на месте. Звенящая струя хлынула в старинный, кованный турецкими мастерами, медный кувшин. Любовно разгладив бесценное фамильное достояние, Януш плотно закрыл монеты войлочным кругом… Войлок гниёт медленно, а при повышении влажности укупоривает сосуд почти герметично, но для бережливого пана этого показалось мало. Тщательно укутав кувшин вощёной бумагой, он опустил куль в холщовый мешок, надежно завязал и оттёр пот со лба. Всё, посылка к путешествию во времени подготовлена. Закладка капсулы состоялась через три ночи возле дуба, по родовому преданию, посаженного всё тем же прадедом Болеславом. Отсчитав в сторону казацкой одаи тридцать три (!) шага, выкопал яму, в яме приямок, положил в углубление клад… подумал и перевернул его таким образом, чтоб горло кувшина смотрело вниз. «Добже, если даже водой зальёт, то пенёнзы сухими останутся». Нагрёб глины и умелыми руками обмял ею своё сокровище. «Глина воду не пропустит». Снял с телеги специально привезённую плиту из песчаника. Окропил камень святой водой, поплевал на удачу через левое плечо (там обычно сидит чертёнок и подглядывает), сбросил в яму. Плита легла не совсем удачно, не на то место, где засыпан кувшин. «Пся крэв, холера ясна!» Спрыгнул в яму и с трудом передвинул плиту в нужное положение. Постоял на каменюке и, убедившись в надёжности её залегания, вылез из ямы. «Добже, по-хозяйски!» Тщательно утрамбовывая каждый слой, принялся зарывать. Взошла круглая, жёлтая луна, за ярами, за русавским лесом взвыл волк, но страха вой не внушал. «Волки не люди, чего их бояться?» Всё, дело сделано, можно отдыхать и наслаждаться. Януш ткнул кукиш в сторону местечка. «Вот вам, паны добродии! Теперь если даже убьёте, золото всё равно не найдёте. Вот вам! Найдут свои, кровные родственники… Какие родственники? Была одна родная душа, и ту погубили… догадываюсь кто. Кому ж достанется золото?… По закону сестре Петруньке и её детям, они ближайшие родственники?… Только не им! Ослушалась, вышла замуж за православного Марчука! Плодят голытьбу, уже семерых нарожали, работать не хотят, батрачат. Нет, Марчукам не оставлю, ни за что! Дожил, завещание некому оставить…» Ян остервенело, сплюнул в туманное будущее, малость поворочался на телеге и уснул.
Три дня с рассвета до заката пахал на зябь. Над турецким кувшином легли рваные борозды распаханного чернозёма. Ян малость запаниковал, вдруг, сам не найдёт когда понадобится… «Найду, я своё добро учую, и закопано не так уж глубоко. Найду».
Смута продолжалась, власть в местечке менялась часто, вероятно, мир сошёл с ума… Не весь, за рекой, в Бессарабии, наблюдалось спокойствие и нищета. Раз есть нищета, значит, есть сильная власть, которая к ней приводит, это успокаивало, придут и на левобережье стабильные времена, установится власть… Однажды, в базарный день, местечко захватил летучий отряд Красной гвардии под командованием товарища Криворучко. На Царской долине, пустыре, постоянно заливаемом в половодье, развернули митинг…
Долина в основном использовалась как выпас для коз и водоплавающей птицы, а в благоприятные засушливые времена на площади проводились ярмарки. Какие в революцию ярмарки? Так баловство одно, вот при царе… Долину, кстати, каждая власть переименовывала на свой лад, была она и атаманской, и козацкой, и красной, и белой, и… Местечковый люд, с маниакальным упрямством, называл её Царской, – рудимент прошлого, аппендикс монархии. Помост, сооружённый во времена царствования Александра третьего – миротворца, для обеспечения праздничных гуляний и выступления странствующих лицедеев, превратился в политическую трибуну, безропотно сносившую выступления комиссаров, атаманов, офицеров… Впрочем, по мнению обывателей, все ораторы были бандиты и годились только для одного, быть повешенными на этом старинном сооружении. Однако этого ни к счастью, ни к сожалению не случилось, а помост, обладая необходимыми революционными качествами, служил верную службу представителям всех разношерстных властей. Вместительный, акустически удачно расположенный, прочно сбитый… на столько прочно, что доморощенные диктаторы картинно гарцевали по его кривым доскам верхом на коне. Местоположение трибуны позволяло в считанные минуты превращать базар в митинг и наоборот…
«Наоборот», с окончательным установлением советской власти прекратился. Плановой экономике базар не нужен.
А пока митинг продолжался. Голытьба, сверкая из прорех голыми задами, толпилась у помоста, солидные хозяева неплотно сбились чуть поодаль, особнячком. Мол, ваши разговоры нас мало интересуют, но почему бы не послушать, коль представление бесплатное. Дали слово стриженой барышне с волоокими глазами и наганом в кожаной кобуре. Она громко верещала о гидре мировой контрреволюции – Антанте, об интервенции, о справедливости, хлебе, земле и Ленине…
Справные хозяева были бы не против дать Ленину хлеба, но всех злыдарей и лодырюг не прокормишь, у самих семеро по лавкам.
Завершая пламенный визг, бабёнка вспомнила о герое красногвардейце Василии Божемском, принявшим смерть за дело угнетённого пролетариата. Януш побагровел. Позор, о котором многие только перешёптывались, громогласно выбился в люди. Справные хозяева малость посторонились от пана Януша. Кто знает, какая власть придёт завтра… Раздосадованный брат красного героя, смущённо покинул ярмарку, забыв купить новую лопату, старая то совсем никудышная.
Ближе к вечеру, в убогое жилище хромоногого бобыля пожаловала кареглазая ораторша.
– Здравствуйте! Вы брат товарища Васи… товарища Войтеха?
– Я… пани… товрыщ-ка…
– Можно войти? – Бобыль неуклюже посторонился. – Будем знакомы, комиссар отряда Фаина Божемска, жена Войтеха.
– Пшепрошем… Як то жона? Войтех брав пани до шлюбу?
– Пережитки, товарищ Ян. Нас записали революционным браком на пролетарском митинге в селе Жабокряк, а в свидетели занесены товарищ Маркс и товарищ Ленин.
– Ленин! Сам Ленин?
– И Маркс.
– Пшепрошем, пани, той Маркс, часом, не сын Хайки, торговавшей мылом на могилёвском шляху?
– Карл Маркс – учитель и вождь мирового пролетариата, темнота.
– Зараз я каганец запалю…
– Темнота в переносном смысле… Товарищ Маркс – создал «Капитал».
– Капитал трудно нажить, пани. То значит Маркс не сын Хайки?
– Карл Маркс революционер-экономист.
– Ага, раввин. То по якому обряду он вас венчал, по иудейскому?
– Нас не венчали, мы записаны в протокол митинга как муж и жена. Революция отменила поповские обряды. Войтех, свято исполнял и хранил идеи мировой революции.
– То, значит, он их хранил в мазанке у Анельки?
– Почему? У какой Анельки?
– Свидерской, дочки Альбины. – Пан Януш разволновался. – То знамо, пани-товаришке комиссарше, цо Войтех Анельку сватать собирался, из-за Анельки его убили! Знамо?… То добжа жонка, от которой муж гуляет?…
– …Контра недобитая! – комиссарша выхватила наган. Пан Януш попятился к стенке. – Пропаганду свою куркульскую проводишь, мироед хромоногий! – Взвела курок.
– Пани, то правда, Анелька привечала Войтеха…
– Может, он вёл разъяснительную работу среди бедноты, агитировал за советскую власть, конспирируясь Аделькой…
– Анелькой, пани, пшепрошем, не стреляйте, пани. – Комисарша опустила наган, Ян осмелел, разжалобился. – Може, пани правду каже, може Войтех агитацию разводил. Не может муж от жены гулять напропалую. У той Анельки, пани, курва мама, и вона така сама, пся крев! Я ему говорил, та Войтех… Вы же знаете Войтеха, пани?…
– Фаина.
– Пани Фаина, он дурноватый, поляк безмозглый! Садитесь за стол, я зараз сала принесу, молока козьего. Пани родом з Могилёва?
