Этажи

– Эй, ты меня вообще слушаешь?

– Да.

– И что я сейчас говорила?

– Говорила, – медленно произнёс я, поднося комара к самому своему носу и скашивая на него глаза, – что в первый раз поцеловалась, сидя на этом склонившемся к воде дереве.

Я отпустил комара, но крошечная лапка осталась у меня на пальце.

– Теперь этот парень доктором у нас работает, он постарше меня на три года. Целоваться с ним меня и раньше не очень тянуло, а теперь и подавно. Не дело это —медсестре с доктором целоваться. – Она состроила мне глазки, – Шучу. Это личное дело каждого: с кем целоваться, а с кем нет.

Мы обошли весь город, показались хозяйке зоомагазина, где мне предстояло трудиться. Таня предлагала устроиться по специальности – в автосервис, но я был непреклонен: уж лучше пораздаю красочные листовки, чем стану по жаре в замызганном пропитанном маслом комбинезоне ковыряться в автомобилях. Да и руки, если честно, у меня не из того места растут. ПТУ я окончил, но специалист получился бросовый. Так что вариант у меня один: предлагать посетителей торгового комплекса – вернее их питомцам – попробовать новый кошачий корм «Мур-мяу». Мы с Таней тут же переименовали новинку в «Мурню» и называли её между собой только так. Пару раз я выкрикнул это переделанное название вслух. Надо сказать, покупателям в таком звучании «аппетитные кусочки в желе» показались отчего-то привлекательнее.

К слову, о зоомагазине. Не надо считать, что это была скромная лавчонка, заставленная мешками с едой для животных, поилками, переносками и прочими товарами. Всё это, конечно, здесь было наравне с разномастными поводками, ошейниками и шлейками, а также множеством резиновых игрушек для питомцев любого вида и размера. Но главная особенность магазинчика заключалась не в разнообразии ассортимента. Это был тактильный зоопарк. Собственно товарам отводился закуток почти в самом углу, зато многочисленные обитатели чувствовали себя в помещении вольготно. За малую сумму посетители торговых рядов могли полюбоваться на тех, кто был за стеклом, покормить хвостатых нутрий или пушистого кролика-барана, погладить комолого козлика Боню, который разгуливал по территории зоомагазина, где вздумается, требуя у вновь пришедших капусты и хрустящих хлебцев. Он ревновал и бодал безрогой головой гостей, уделявших чрезмерное внимание ахатинам или эублефару, паукам-птицеедам или шустрым дегу. Он неохотно, но всё же мог простить посетителям страсть к обезьянке или еноту, но от террариумов отгонял всех без раздумий. Надо сказать, цели он достигал быстро: люди отвлекались от наблюдения за зверьками и чтения надписей рядом с клетками, подкармливали озорного козлика рублеными овощами из выставленного хозяйкой тазика.

Вечером Боня укладывался спать на попонку в загоне, обнесённом невысоким деревянным заборчиком с калиткой, прежде ещё угостившись несколькими порциями сена из кормушки и приложившись к поильнику. Некоторое время над загоном горел ночник, скорее для красоты. Вряд ли в темноте козлика мучили кошмары. Перед уходом хозяйка гасила свет и запирала двери. Ночевали звери самостоятельно.

Квартиру на улице Вишнева снять тоже удалось.

– Далековато от меня, – расстроилась Таня.

– Нормально, – протянул я. Маленькая однушка готова была облизать нас, словно верный пёс хозяина, языками отстающих от стен обоев, но микроволновка оказалась исправной, а стиралка выглядела довольно современно. Что ещё нужно? Душ, туалет. Большая кровать посреди комнаты с белым, кое-где прохудившимся матрасом, телевизор – нет, не плазма, простенький, с кинескопом – на тумбочке. В ящиках какие-то чеки, фантики. Всё на выброс. На кухне газовая плита, стол, два квадратных табурета. Один с подкосившейся ножкой. Посуды минимум. На подоконнике два пакетика с приправами – лавровый лист и смесь перцев. Тоже на выброс. Холодильник – пустой и чистый внутри, только на дверце давленный-передавленный тюбик оксолиновой мази и ещё какая-то банка с надписью «Наружное» – в глубине на полке. Пусть себе стоит, мне она не мешает. А тюбик – в помойку!

Неподалёку оказалось фотоателье, где в течение пяти рабочих дней нам обязались изготовить снимки необходимого формата. Мы заранее купили рамки, определили их в угол моей съёмной квартиры, а вечером принесли от Тани ноутбук, заказали пиццу и, похлёбывая вино из маленьких рюмок, обнаруженных на кухне, стали придумывать названия для композиций. Вернее, придумывала Таня. Я только поддакивал, когда ей в перепутье кровяных потёков и разномастных каплях мерещились вдруг то кленовые листья, то закат над зимним лесом, то ещё хлеще – зубья наполовину расстёгнутой одёжной «молнии». Наверное, она давно уже мысленно подписала все фотографии, но из вежливости предлагала мне поучаствовать. Толку в этом деле от меня маловато. Ну не вижу я в калейдоскопе брызг ни «Богатырей», ни «Девочки с персиками» …

Я сидел по-турецки в шортах на большой кровати, Таня лежала рядом на животе. Если ей хотелось что-то показать на экране, она вытягивала руку с рюмкой вперёд, при этом неизменно задевая моё обнажённое колено.

– Переверни, переверни! – восклицала Таня, временами подскакивая с белого матраса и поливая его вином из рюмки. Ещё немного и у нас появится новая серия фотоснимков, только вместо крови будет дешёвый алкоголь из местного супермаркета.

Я нажимал на кнопку мыши, а Таня бормотала:

– Как же я раньше не разглядела! Если повернуть, похоже на наш город сверху. Вот же, смотри, – и она плескала вином на клавиатуру. Кощунство, ей-богу! Убил бы.

Залпом допив содержимое рюмки, Таня поставила её на пол у кровати.

– Смотри, – продолжила она, указывая теперь в экран пальцем, а не питейной посудой, – вот и собор, мы его сегодня видели, а вот и моё любимое красивое здание с колоннами, постройки конца восемнадцатого века. Так и назовём: «Ямгород с высоты птичьего полёта».

– Ну и фантазия у тебя, – я усмехался, делая пометки в специально созданном вордовском документе, – слушай, а зачем вообще медсёстрам такой странный доклад на конгрессе? Про хобби, про фотографию, про брызги эти твои кровяные? Пусть бы лучше про клизмы-градусники слушали.

– Понимаешь, Áрсенька…

Нравилось мне это обращение «Áрсенька». С ударением на первую «А». Нравилось даже не само слово – на кошачью кличку похоже! – а то, как она его произносила пухловатыми губами с нежно-розовой помадой, несколько боязливо, словно опасаясь, что не разрешу так себя называть. Замолкала на долю секунды после имени, бросала быстрый взгляд и продолжала, не услышав протеста с моей стороны.

– Дай-ка. – Она забрала у меня мышку и некоторое время изучала очередной снимок, вращая его то по часовой стрелке, то против, – понимаешь, Арсенька… Ага, это можно назвать «Летние звёзды» … Так вот, умение видеть художественное в нехудожественном позволяет развивать кругозор. Это нужно в любой профессии. Многие люди, погрязнув в череде служебных обязанностей, как бы это сказать…

– Останавливаются в развитии?

– Ну что-то вроде того. И порой надо научиться отвлекаться на милые шалости, типа превращения окровавленных халатов в произведения современного искусства. И потом, любую конференцию надо иногда разбавлять неожиданными докладами.

– Вроде как во время светского раута для оживления обстановки крикнуть матерное слово?

– Ага. Этот назовём «Частокол».

– А может «Забор крови»? Мне в детстве было непонятно, как из крови сделать забор.

– Пусть будет «Забор крови».

– Да я же пошутил.

– Я тоже. Оставляем «Частокол».

– Тань, а ты когда-нибудь грустишь?

– Редко. Но бывает, конечно. Когда устаю. – Она отвернулась от экрана и смотрела в сторону.– Когда порой мне кажется, что занимаюсь не своим делом или, что – своим, но делаю его недостаточно хорошо. Но вообще стараюсь гнать от себя любые негативные мысли. Медикам и так хватает причин для огорчений: когда не можешь помочь, когда мог бы помочь, но поздно, когда для помощи не поздно, но нет медикаментов или оборудования. Столько огорчений на работе, что домой я стараюсь не приносить отрицательных эмоций. – Она повернулась ко мне, – лёгкие люди, Арсенька, они совсем не потому лёгкие, что не грустят, не злятся, не истерят, не выходят из себя. И грустят, и злятся – они ж обычные, только с дополнительной опцией быстрой внутренней очистки. Перемолоть и выбросить, как ненужный жмых, всё лишнее. Как в соковыжималке: ценный напиток жизни оставить, а отходы – в отдельную чашу.

Я притянул её к себе, словно именно сейчас у неё на губах был тот самый сок жизни, о котором она рассказывала, и не попробовать его стало бы преступлением. Подумаешь: осталось всего три-четыре не озаглавленных снимка! Успеется! Я и так слишком затянул с откликом на её гостеприимное предложение.

Таня ответила на поцелуй, осторожно, не отрывая губ, сняла с моих колен ноутбук.

«С новосельем, – подумалось мне, – какая чушь – первыми пускать в дом животных! Разве может случиться что-то плохое в квартире, где в первый же вечер тебя целует обалденная девчонка? Надо предложить этот вариант вместо устаревшего – с кошками. А лучше даже запатентовать».

Глава 3

Прошла неделя с моего приезда в Ямгород. За это время мы успели с Таней забрать фотографии, правда ещё не поместили их в рамки, зато присмотрели удачные места для размещения снимков в конференц-зале. Решено было часть повесить на стены между портретами именитых деятелей медицины, а остальные поставить на мольберты так, чтобы они не мешали перемещениям гостей.

Про выполненные мной инъекции я уже рассказывал.

По графику два через два с утра до вечера я нахваливал кошачью «Мурню», убеждая себя и окружающих, что новый корм сделан из экологически чистых ингредиентов и даже содержит в составе заявленное изготовителем мясо ягнёнка. Наверное, именно в этих словах и заключалась основная «Мурня».

– Ваша киска сама приведёт вас в зоомагазин за добавкой! – надрывался я на весь этаж.

Торговый комплекс находился в конце живописного бульвара, усаженного каштанами. Подниматься на любой этаж надлежало по лестнице, эскалаторов не допускала архитектура. Лестница была одна, зато широкая и нарядная. Стоило бы даже сказать – парадная. Высокие ступени были устланы красной ковровой дорожкой, ведь само здание некогда служило летним пристанищем кого-то из российской знати. Так, или почти так, рассказывала Таня. Не исключено, что рассказывала она совсем по-другому, но запомнил я именно так.

Одно бесспорно: здание красивое. С колоннадой, цветными витражами на окнах и балюстрадой на широком балконе. Углы отделаны рустовкой, а двери обрамлены волютой. Тут я точно мог напортачить, передавая Танины слова. Она говорила, что помнила это всё с уроков краеведения: тогда никакого торгового комплекса тут не было и в помине. А что было? Гибнущее здание с остатками прежнего достоинства на облупившемся фасаде.

Думал ли ямгородский архитектурный красавчик, что в нём перестанут проживать благородные особы, что его золочёное нутро откроется не для посетителей музея, а для желающих набить пакеты снедью и брендовыми тряпками, что двадцатитрёхлетний парень не слишком приятным голосом будет предлагать здесь кошачий корм? Теперь этот дом – культурное наследие, набитое современной требухой. И ягнёнком в сливочном соусе.

Несколько раз мне звонила тётя Люся, спрашивала, как обустроился, хорошо ли кушаю и согласен ли я, что Танечка – на редкость милая девочка. Я отчитывался по полной программе: рассказывал о съёмной квартире и нехитрой работе, подтверждал, что Танечка – девочка на редкость милая, передавал приветы дяде Косте, и на этом мы прощались.

А сегодня у меня выходной. С этого я начал свой рассказ, но отвлёкся на историю знакомства с Таней. Кажется, даже наболтал кое-чего лишнего, но вы вряд ли растреплете это всем подряд.

Стиральная машина в съёмной квартире только выглядела пристойно. Чудеса начались при более близком знакомстве. После нажатия кнопки «Пуск» автоматика поприветствовала меня весёлой трелью и ободряющим подмигиванием: «Не робей, парень, тащи шмотьё, на раз-два всё перестираю». Я, доверчивый, положил бельё внутрь, захлопнул дверцу. Подмигивание стало смахивать на нервный тик, а потом недавняя приветливая прачка превратилась в медиума. Словно открыв третий, четвёртый, пятый, десятый глаз, она заморгала всеми огнями на панели, заполняясь при этом водой и пофыркивая гофрированным шлангом, который я чуть не забыл поместить в ванну. Иначе к неудавшейся стирке прибавился бы ещё и потоп.

Что стирка не удалась, я узнал позже. Часа через три. Всё это время старательная стиралка (стирательная старалка? – как ни назови, толку не прибавится!) что-то болтала в мыле. Вероятнее всего, она делала гоголь-моголь, взбивала сливки, готовила состав для бритья – в общем, занималась чем угодно, только не стирала. Пены внутри было много, она даже норовила вылезти через дверцу наружу, машинка пыхтела, но, судя по звукам, ни разу не крутанула барабан.[U1] Возвращать бельё грязным не позволяла ей стирально-машиночья гордость, посему дверцу она заблокировала намертво, будто сомкнувшая челюсти собака, схватившая с верёвки брюки. Перетягивалки с этой собакой – стиральной машинкой – продолжались долго, но челюсти блокировки оказались сильнее (честь и хвала неведомым рабочим-сборщикам, эту функцию они вдолбили своей подопечной на века!)

На втором часу лениво[U2] , словно сытый посетитель ресторана, проводящий круговыми движениями языка ревизию во рту с целью поиска застрявших частиц пищи, машинка-таки соизволила провернуть в пене мои вещи – один или два раза. Замок тренькнул, [U3] «пёс» разжал челюсти: брюки теперь мои. Но нужны ли они мне, пожёванные собакой? Машинкой… Обеими, короче.

Я все три часа проходил, обмотанный банным полотенцем. А что? У меня выходной, никуда не собираюсь. Все вещи в стирке. Хоть голым могу ходить. Вот, похоже, и придётся теперь – голым. Ни одной сухой шмотки в доме не осталось.

Звонить Тане я постеснялся. Знаю, что она скажет:

– Арсенька, дождался бы завтрашнего дня, я вернулась бы с рабочей смены, и мы всё перестирали бы.

Кто ж знал, что машинка с прибабахом? Впервые решил воспользоваться и вот – на тебе!

Ничего, я взрослый парень, в конце концов!

Не страшно. Лето. Жарища. Мокрые шорты и футболка отлично освежат меня в запланированном путешествии: пойду поищу, есть ли в Ямгороде прачечная.

Я забросил в сумку мыльный комок. Сам я тоже был весь склизкий и мылкий, от невыполосканного порошка зазудело в нескольких местах одновременно и страшно хотелось чихать, но, повторюсь, я – взрослый самостоятельный парень. У взрослых парней не зудит и взрослые парни не чихают! [U4] Точка. Тётя бы мной сейчас гордилась.

Сумку перебросил через плечо. Увесистая, зараза! Ещё бы – один комплект мокрого постельного белья тянет на несколько кило! А к этому прибавьте джинсы, рубашку, пару футболок, ну и в качестве довеска – исподнее. Так и слышу, как кто-то ехидно заметит: на фига ты, взрослый и самостоятельный парень, одномоментно всё это в стиралку напихал? Сами бы попробовали быть взрослыми и самостоятельными в 23 года!

Ещё кто-нибудь может поиздеваться: автомеханик, а стиралку починить слабó! Что я на это отвечу? Если боги решат наказать вас пострашнее, они пошлют вам такого автомеханика, как я, но не настолько честного и лишённого способности к самокритике.

Я вышел на лестницу, одной рукой повернул ключ в замке, другой на ходу вбил в поисковик телефона: «Ямгород. Прачечная».

По лестнице поднимался молодой парень в ботинках песочного цвета, модно изорванных джинсах и кремовой рубашке с коротким рукавом. Шёл он грузно, хоть и не был толстым, перешагивал через две ступени, тяжело ставил ногу и зачем-то придавливал ладонью колено после каждого шага. Хотелось сказать ему: «Эй, полегче, ступени – это не куски хлеба в тостере, авось не повыпрыгивают, если не придавишь!»

– Эй, – я всё-таки окликнул его, но фразу произнёс другую.

Воистину, если судьба хочет нас с кем-то познакомить, она сделает это. Так я начал свой рассказ.

Парень обернулся. Против окна, залитого солнцем, мне было сложно разглядеть черты его лица.

– Не подскажешь, в Ямгороде есть прачечная? – Я кинул беглый взгляд на экран телефона: там по-прежнему шла загрузка данных.

– Прачечная? – Он изумился и спустился вниз на пару ступенек: обычно спустился, без всяких дополнительных упражнений.– Честно говоря, не знаю, остались ли вообще в мире прачечные…

– В иностранных фильмах показывают. Значит, в мире ещё остались.

– А что, постирать негде?

Я встряхнул сумку. Она заметно оттянула мне плечо. Мокрый рукав футболки неприятно заелозил под ремнём.

– Да вот… Накопилось… А машинка сломалась…

– Заноси ко мне. Квартира 94.

– Неловко…

– Неловкость – признак недоверия, – кивнул он, – и то правда, нечего первому встречному свои трусы доверять.

Мода у них, что ли, такая в Ямгороде: при первой встрече про трусы говорить?

– Если не найдёшь прачечную, приноси.

– Спасибо.

Я снова глянул на экран. Интернета в подъезде дождаться не проще, чем трамвая. Парень ушагал ещё на пролёт вверх и свесился через перила.

– Сосед!

– А?

– Совет!

– Чего?

– Совет дам…

– А-а-а…– а то я уж было подумал, что он так и будет мне выдавать по одному слову – в рифму.

Теперь я мог разглядеть его лицо – но вверх ногами. И плевать, что у лиц не бывает ног. Круглое, добродушное лицо с глубокой ямочкой на подбородке, зато без ямочек на щеках – видимо, они со щёк обе уехали на подбородок. Кажется, я видел его в подъезде пару раз, но память на лица у меня аховая.

– Валяй, – я согласился на соседский совет.

– Ты бы сначала узнал, есть ли в городе прачечная, а потом тащил с собой набитую сумку.

– Сумку? – Я застыл от собственной глупости и, натянуто рассмеявшись, решил соврать, – Нет, в сумке не бельё, там…

– Да по фигу, что там. Бывай! – он махнул мне рукой, а я некоторое время ещё слышал его тяжёлую поступь.

«Возможно, вы искали: Ямгород, справочная», – уточнил телефон, соизволив завершить загрузку.

М-да, справочная в Ямгороде есть. А вот прачечной, похоже, нет. Странно, что это слово есть в моей голове, если даже интернет-поисковик его забраковал. Прачечная. Ещё бы видеопрокат запросил.

Вечером я впервые решился позвонить в квартиру номер 94 дома номер 65 по улице Вишнева. Иногда с маленькой горстки бытовой химии начинается большая стирка или… большие странности.

Дверь мне открыл невысокий парень в майке и тренировочных штанах с белыми лампасами. В руках он держал банку с пивом, которую тут же открыл, обильно оросив себя и меня вырвавшейся на свободу пеной.

Сегодня у меня не день, а просто пенная вечеринка!

– Пардон, – слово прозвучало как отрыжка.

Мои тапки – не обуваться же в уличное при походе к соседу! – тоже придётся постирать: увы, они тряпочные и теперь провоняют пивом.

Память у меня на лица отвратительная, это я уже говорил, но передо мной однозначно был не тот человек, от которого я несколькими часами ранее получил приглашение. Наверное, брат.

– Ещё пиваса принёс? – незнакомец выхватил у меня из рук сумку, одновременно пытаясь удержать открытую банку и расстегнуть молнию, чтобы проверить содержимое. И то и другое удавалось плохо. Банка в конечном итоге рухнула на пол, снова обдав нас обоих алкогольным содержимым. Парень махнул рукой и, наконец, заглянул в мою сумку. Не знаю, почему я его не останавливал.

– Тут одни шмотки, – разочарованно протянул он и отшвырнул сумку куда пришлось. Слава богу, «пришлось» не в пивную лужу. Незнакомец поднял банку, потряс, удостоверяясь, что не всё вытекло, хлебнул, бросил на меня укоризненный взгляд, рыгнул и нетвёрдой походкой удалился по коридору.

– Эй, – я окликнул наугад. Гомон в квартире стоял необыкновенный, отовсюду слышался смех и звон бутылок. Не думаю, что кто-то обратил внимание на мой зов.

За одной из дверей, вероятно, была кухня. Там мыли посуду и звучали на разные лады женские голоса, резковатые и нетрезвые.

Две двери по пути. Я открыл одну: белый унитаз. Покосившийся навесной бачок снабжён длинной верёвкой. Казалось, что это не бачок унитаза, а ведро в сауне – дёрнешь за верёвку и получишь ушат ледяной воды на темя. На полу валялся ёршик и держатель для туалетной бумаги. Как дорога, вымощенная жёлтым кирпичом, вился по кафелю серпантин сорвавшегося рулона.

В ванной тоже царил беспорядок. Горел свет. На зеркале – белые брызги, на полочке – открытый тюбик, измазанный зубной пастой, словно густой вязкой слюной. Ещё один, туго свёрнутый, валялся на полу. На краю ванны покоились выстроенные в ряд крышечки от тюбиков – гораздо больше двух. Даже больше десяти. Точнее при беглом осмотре не сосчитать. Сама же помывочная чаша[U5] была забросана[U6] зубными щётками – разноцветными, с жёсткой щетиной, с мягкой, для труднодоступных мест и для мест «лезь не хочу». Горками, крест-накрест, порознь. Создавалось ощущение, что для каждого зуба всякий обитатель этой квартиры брал новую щётку, пользовался один раз и бросал, надеясь, вероятно, что они когда-нибудь утекут в сливное отверстие.

Стиральная машина стояла здесь же. Серый шнур со штепселем был брошен сверху и нависал над панелью наискось, как кокетливая чёлочка. Я поискал глазами розетку. Вот она, на уровне пояса, чуть влево. Длины шнура как раз хватит. Если включить электробритву или, например, фен, удобно смотреться в зеркало. Хорошее место для розетки, грамотное.

Всё же включать без спроса чужую технику я не решился. Хватит, с одной недоделанной уже связался, потом полдня провозился в мыле – собственном и натёкшем с плохо стиранных вещей.

Я вышел из ванной. За неплотно затворённой створкой, ведущей на кухню, слышался девичий разговор. Громкий. И столь же шумный вылетал оттуда запах пива. Должно быть, девчонкам отдыхалось зачётно. Некоторое время я прислушивался к разговору: вдруг послышится мужской голос, тогда можно заглянуть, проверить, нет ли там круглолицего с ямочкой.

– А я замуж вышла, – слышалась заплетающаяся, подвыпившая речь, – и фамилию сменила!

– Точно! – подхватил ещё один, пленённый пивной поволокой голос.– Я тоже хотела сменить!

– Фамилию?

– Ёршик в туалете.

– Дура ты, – голос, услышанный мною первым, обиделся.

Заходить за дверь комнаты, где скрылся парень, обливший меня пенным алкоголем, не хотелось. Хотя вероятнее всего сосед, которого я ищу, именно там, в дружной компании. Вон как у них интересно, судя по звукам: смотрят футбол, болеют за команду, кажется, опять уронили пиво или просто толкнули кого-то под локоть («Осторожнее нельзя?»). А этот, в лампасных трениках, опять рыгнул («Ну хорош, Колян, задрал!»). И грохот перепалки, грозившей перерасти в драку, если бы не вовремя забитый «нашими» гол. Перепалка перешла в братания, бурные объятия и жестяной хруст чоканья банками – за победу.

Я ещё потоптался в коридоре, окутываясь парами пива, женских сплетен и мужского счастья.

Стена увешана разномастными куртками – по сезону и нет. А напротив – ещё одна дверь. Опять по правую руку. Видимо, двери по правую руку – особая фишка квартиры номер 94. Или они во всех квартирах по правую руку от входа? Не обращал внимания.

Я постучал. Мне предложили войти. Негромко, но я услышал.

Круглолицый сидел посреди крохотной комнатки, вмещавшей только узкую тахту, заваленную журналами о машинах и девочках, и вращающийся низкий табурет. К табурету обрывком плетёной полиэтиленовой верёвки для мягкости была привязана синтепоновая подушка без наволочки.

– Сосед? – Круглолицый сделал несколько оборотов на табурете, и, казалось, он только этим и занимался. На нём были прежние джинсы. Босые ступни отбивали неслышный такт, недавняя футболка валялась поверх журналов на тахте.

Он улыбнулся, и улыбка на широком лице могла бы заполнить всё малое пространство крохотной комнатёнки. От стены до стены. А крутанись он при этом – так и очертить комнату по периметру.

– Стирать?

– Ещё немного, и я начну думать, что ты говоришь только двусложные слова на букву «с».

– Ты слышал от меня и другие слов. – Он смахнул широким жестом все журналы с тахты, футболку выудил двумя пальцами из-под завала и надел на себя, затем театральным жестом предложил мне присаживаться, выкрикнув «Вэллком!». – Слога два, но первая буква не «эс», – добавил он, снижая градус патетики.

В углу высились три башни из книг, каждая примерно мне по грудь высотой: Достоевский, Толстой, Чехов – целыми собраниями сочинений; Ремарк, Дюма, Пикуль – разрозненные отдельные тома.

– Бабушкины книги. – Хозяин проследил за моим взглядом. – Кое-что я читал.

Он добавил это настолько важным тоном, словно низкая степень его начитанности могла отпугнуть меня от стирки.

– Теперь это подставки для посуды, – тут же рассмеялся круглолицый, взял с томика Булгакова плоскую тарелку, слизнул с неё крошки, и вернул на место.