скачать книгу бесплатно
– Какая разница прыгал или нет? Что изменится за двенадцать часов?
– Разницы нет, но сегодня будут прыгать только прыгавшие.
Я сделал шаг вперед. Всех, оставшихся в строю, распустили. Строем нас отвели к транспортнику. Не опростоволоситься бы. Как его легче цеплять на себя? Хорошо, что я попал во вторую группу? Времени на подготовку оказалось больше, чем у первой и ребята помогали друг другу одевать парашюты. Был полнейший штиль. Выбросив первую группу, самолет начал спускаться за нами. Тяжелые парашюты своими лямками, а точнее какой-то пряжкой больно впились в ключицу. Какой ужас! Я еле стоял с одетыми парашютами. Скорее бы подрулил самолет. Входя в самолет, постарался оказаться впереди Кольки, чтобы, выпрыгивая, оказаться очередным за ним. Он знал, что я не прыгал раньше и поглядывал на меня с улыбкой.
– Что будет непонятно, спрошу у тебя. Когда будешь спускаться, не отвлекайся, повнимательнее прислушивайся ко мне и далеко не отлетай, – шутил я.
– Ты только в самолете не открывай запасной, – смеялся он.
Самолет поднимался. Впервые я в летящем самолете. Квадратики полей становились все меньше и меньше. Прозвучала команда готовности. Мы стали продвигаться к открытой двери. Главное не отставать от Кольки. Вот он уже сделал шаг в проем двери. Не отставая, я уже поднял ногу, когда инструктор придержал меня. Я видел, как быстро удалялся Николай, как открылся у него парашют. Инструктор дал сигнал, чтобы я прыгал. Не задумываясь, был сделан этот заветный шаг. Не знаю, что ощущали другие, но меня пронзили две простые и ясные мысли, которые можно было бы выразить двумя вопросами: «Куда я лечу?» и «Кто меня заставил прыгать?» Меня медленно переворачивало. Расчерченная на квадраты земля уплывала. Поле зрения заполнялось бездонным небом с пузатым, покрытым снизу копотью самолетом, с открытой дверью прямо перед тобой. Небольшой плавный толчок и хлопок над головой прервали бурное развитие пары мыслей, которые живо всплывают в памяти по сей день, напоминая об ощущениях тех мгновений.
Отсутствие ветра делало спуск идеальным. В небе звучали голоса спускавшихся парашютистов. Больше ради любопытства, чем за надобностью, я несколько раз развернулся. Собственно, мне казалось, что это – все мои познания по управлению парашютом, пока мой друг Колька не вздумал пошутить и начал стремительно приближаться. Пришлось быстро соображать, что нужно делать мне в ответ. Впечатления от панорамы, открывшейся взору, и от самого процесса снижения были потрясающими. Их трудно передать словами. Это нужно испытать самому. Земля медленно приближалась. Не то спускающиеся, не то с земли напоминали, что ноги при приземлении должны быть вместе. Земля так медленно приближалась, что казалось, будто тебя просто хотят осторожно поставить на землю. Я напряг ноги: сейчас должно быть касание…, нет, сейчас… Но, все-таки, момент касания я прозевал. Мои ноги не выдержали даже мягкого касания, я не смог удержаться на ногах и коленом коснулся земли. Почти как в кино. Пришлось отбегать в сторону, чтобы купол парашюта не накрыл меня.
На следующее утро был ветер. Уже наблюдающим я смотрел, как приземляются мои товарищи, падая при приземлении, и как наполненный ветром парашют тащит их по земле. Нам явно повезло вчера с отсутствием ветра.
После того, как все совершили свои прыжки, инструкторами были устроены показательные катания. Сколько бы вы не летали на больших лайнерах, спортивный самолет дарит совсем другие свои необычные ощущения. Именно этот показательный полет заставил почувствовать всю прелесть ощущения полета, когда после небольшого разбега самолет отрывается от земли, и ты забываешь на мгновение, что находишься в самолете. Кажется, что у тебя исчезли ограждения, сдерживавшие тебя и приковывавшие к земле, и земля стремительно несется навстречу, медленно уплывая вниз. Создается впечатление, что ты сам летишь. Не зная еще реально, как слушаются рули самолета, пытаешься всем телом удержать равновесие.
Самолет продолжал набирать высоту. На полутора тысячах метров вдруг замер, перевернулся и начал вращаться. Будто на незримой нити его стали раскручивать, втягивая в невидимую воронку. Потом пикирование, мертвая петля, боевой разворот… Полчаса кувыркания с чувством перегрузок до потемнения в глазах, когда тебя вдавливает в кресло и от непривычки кажется, что руки поднять невозможно, и невесомости, когда повисаешь на ремнях, а точнее, они не дают тебе возможности взлететь с кресла, и от непривычного ощущения начинает замирать все внутри. В прямом смысле, потрясенный от полученных ощущений ты вылезаешь из самолета после полета. Вероятно, это мастерство инструктора, тонко знающего и чувствующего самолет, делали свое дело. За два дня я испытал два эмоциональных потрясения. Они были из разряда приятных и довольно сильно меня взбодрили.
К вечеру в палатку пришел инструктор. Нужно было заполнить мою летную книжку, т.к. у остальных они уже были заведены. Лева, как звали инструктора, остался доволен нашей реакцией на дневные полеты. Он много улыбался и шутил. Наотрез отказался заполнять в графе «профессия» полученную в школе профессию шофера.
– Нет. Это просто не солидно после стольких лет занятий музыкой не считать это профессией. Говорят, что ты уже несколько лет в оркестре играешь?
– Духовики все в оркестрах должны играть.
– Вот видишь, счастливый ты человек! Музыка – это философия, а музыкант – философ, которому дана возможность говорить и общаться на языке звуков.
– А причем тут оркестр?
– Оркестр звучит только там, где есть гармония понимания. Есть понимание – есть ощущение радости. Есть ощущение радости – рождается музыка. Настоящая музыка требует большие оркестры. Оркестр без музыкантов невозможен. Чем лучше музыкант делает свое дело, тем лучше звучит оркестр. Профессия – это умение делать нечто конкретное в общем деле. Ты что лучше можешь делать – играть на трубе или водить автомобиль?
– Конечно, играть. – Так почему ты считаешь, что музыкант для тебя не профессия?
– Я так не считаю. Мне просто не нравится иногда отношение к профессии музыканта, а еще я считаю, что до настоящего музыканта мне еще далеко.
– Чтобы стать хорошим шофером тебе тоже далеко.
– Ну, хорошо, – согласился я, – хотя не могу сразу понять, какая связь между музыкой и авиацией, – решил поменять тему разговора.
– Только свободный и раскованный внутренне человек может правильно понять всю прелесть жизни. Музыка – это целый мир, который в распоряжении музыканта. Там он может почувствовать свободу для души. Это сродни полету. Авиация разная бывает, но всюду есть человек, который пользуется летательным аппаратом, чтобы почувствовать свободу. И там и здесь ощущение свободы. Если у музыканта нет чувства полета души, он никогда не станет хорошим музыкантом. Если человек не воспринимает мелодичность музыки жизни, для него чувство полета закрыто, – так, почти на пальцах, объяснял нам Лева азы жизни, – Почувствуйте как музыку полет, и вы полюбите небо. Не надо сковывать себя. Откройте себя ощущениям, и вы будете летать лучше, чем остальные. Наша задача – одному из вас, – он обвел всех взглядом, – вылететь первым в своем потоке. У кого будет лучше получаться, точнее, кто лучше почувствует самолет, получит приоритет. Остальные должны не сникать и не обижаться, а смелее пытаться догнать первого. Это не будет означать, что появился любимчик. Это тактика. Договорились? – вопросительно посмотрел он на внимательно слушавших курсантов.
Все согласились попытаться обставить других в стремлении вылететь самостоятельно первым. Сделав вид, что только вспомнил, инструктор сказал:
– Думаю, что со мной согласятся остальные. Нужно принести трубу сюда, Каждый день должен начинаться и заканчиваться сигналом «Подъем» и «Отбой».
– Да, ну, – опешив от неожиданного предложения, от которого нельзя было отказаться, протянул я.
– Ничего ты не понимаешь. Все ребята, если когда-нибудь будут вспоминать свое присутствие здесь, непременно будут вспоминать и эти сигналы. Из этого тоже складывается романтика.
Пришлось согласиться. После насыщенного дня разговор, казалось, вылетел из головы и напоминался только записью в летной книжке в графе «профессия». Подобных разговоров было и раньше много, и я не заострил на этом внимание. Ощущения знакомства с чувством полета захлестнули все остальные. Все получалось само собой. Казалось, что освоить вождение автомобиля было сложнее, чем овладеть навыками управления самолета. Мне показалось, что труднее было научиться даже ездить на велосипеде. Думаю, что именно первый показательный полет сделал свое дело – я под впечатлением забыл напрячься и сразу всеми фибрами своей души почувствовал самолет.
Недели через две я уже первый из всех курсантов, находящихся на сборах в то время, выруливал на старт своего первого самостоятельного полета. Нужно было выполнить два полета по кругу. Все самолеты были посажены, Только мне было отдано небо для первого самостоятельного полета. Все, находящиеся на аэродроме, следили за мной. Я знал, что мой выпуск в самостоятельный полет был под вопросом, т.к. сильно опережал общий график выпуска, но проверяющие подтвердили мою готовность и сам руководитель Центра руководил моим полетом. Вот я уже на исполнительном старте. Перевел двигатель на максимальный режим оборотов. Получил разрешение на взлет. Оглянулся. Увидел, что у всех до единого взоры были обращены в мою сторону. Улыбнулся больше сам себе, чем остававшимся, отпустил рукоятку тормозов. Самолет быстро начал свой разбег. Спокойно взлетел, сделал пару первых разворотов и только когда запросил разрешение на посадку, осознал, что лечу-то я самостоятельно. Надеяться мне нет на кого, а в полете самое сложное – посадка. Смогу ли посадить, как получалось в тренировочных полетах?
Вот уже сделан третий разворот, снижение, четвертый разворот. Взор устремлен на приближающуюся посадочную полосу.
– Все хорошо. Спокойно. Начинай выравнивание, – время от времени слышался в наушниках голос руководителя полетов.
– Вас понял, – повторял я.
Самолет плавно коснулся земли.
– Посадка произведена. Разрешите выруливать на исполнительный старт?
– Посадка произведена отлично. Молодец. Разрешаю выруливать, ответил РП.
Первая и вторая посадки были произведены так, как хотелось. Только когда я вылез из кабины и услышал поздравления, я почувствовал прилив удовлетворенности и облегчения. Внутри себя я переступил какую-то предельную грань своим самостоятельным вылетом, и он меня преобразил. Это не чувствовалось явно, но что-то во мне изменилось навсегда. Из-за сложившихся метеоусловий и небольшого ЧП, который совершил курсант, вылетавший самостоятельно через несколько дней после меня, следующий вылетел успешно самостоятельно более чем через две недели.
Живя на аэродроме, казалось, я отвлекся от всего на свете, но однажды на аэродром приехал тот самый проныра-тромбонист.
– Послушай, все наши девчонки поступают в Пятигорский пединститут. Давай и мы попробуем поступить? Точнее, как тебе сказать, – замялся он, – меня примут в институт, если я найду еще трубача, который захотел бы поступить тоже.
Тебе в скромности не откажешь, – усмехнулся я. – Ты же еле на тройку немецкий в школе сдал.
– Ну и что? Я не на немецкий факультет собираюсь поступать, а на испанский. Его все равно сначала учить придется, а второй язык будет английский. Так, что мой немецкий как-то до одного места. Я договорился. Нам помогут.
– А как же я вырвусь на экзамены, если у меня каждый день полеты?
– Что-нибудь придумаем. Пока нужно твое согласие.
– Ко всему прочему, я полагаю, что нужно было хотя бы немного позаниматься, а в палатках ночью света нет. Днем тоже никто не разрешит заниматься. На меня и так вначале наехали за то, что я опоздал из-за поступления в музыкальное училище.
– Да не переживай ты ни о чем. У тебя документы должны быть готовы после музыкального училища. Я их забираю. Отдаю девчонкам. Они их отвозят в приемную комиссию. В конце июля я скажу, когда будут экзамены.
– Не верю, что из этого что-либо получится, ну, если тебе очень это нужно, я могу тебе подыграть, пусть будет по-твоему.
Наступило первое августа, а мой Виктор так и не появился. Была суббота. Нас отпустили домой. Вечером я отправился в кино. Он будто знал, что я там появлюсь.
– Привет, летчик.
– Здравствуй, баламут.
– Почему это я баламут? Все, что я сказал, сделано. Завтра первый экзамен. Все экзамены по воскресным дням кроме одного. Собирался ехать к тебе, если бы ты сам не пришел. Встречаемся в институте.
– Ты хотя бы за несколько дней предупредил.
– Очень занят был. А сейчас пока. До завтра. Завтра у тебя экзамен по английскому после обеда, а я сдаю с утра свой немецкий. Вот твой экзаменационный лист.
Его уверенность меня потрясла и придала любопытства. На следующий день я поехал на экзамен. Как помню, был слегка простужен. Подошла моя очередь отвечать. Я до последней минуты ждал, что придет человек и предупредит, что с меня не должен быть большой спрос. Но тот человек, декан факультета общественных профессий, перед экзаменом ушел обедать и, может быть, не думал, что так быстро будет принят экзамен, а может, он вообще не собирался приходить и молвить за меня словечко, но его не было. Ждать больше было нельзя.
– Ну, молодой человек, ваша очередь.
– Можно еще немного подготовиться?
– В вашем распоряжении еще год. Идите, готовьтесь и через год приходите, – весело сказал один из экзаменаторов.
– Нет, год много, – улыбнулся я и начал отвечать.
Все закончилось тем, что ни по одному экзамену не было замолвлено никем ни одного словечка. Наверно только из-за того, что не испытывал никакого страха из-за провала на экзаменах, я все их сдал, а Витек тромбонист получил на первом же экзамене двойку и ему пришлось потратить день, а может еще что-либо, чтобы в экзаменационном листе появилась тройка. Конечно, нас зачислили в институт не без помощи того самого декана, т.к. сдать – это еще не поступить. Там был конкурс. Этот конкурс нам помогли миновать. Нас зачислили в престижный институт иностранных языков города Пятигорска на факультет испанского языка, но первого сентября и через неделю я не смог явиться на занятия, т.к. сборы должны были закончиться двадцать пятого сентября. По стечению обстоятельств всех первокурсников отправили десятого в колхоз на свеклу. Никто не заострил внимания на том, что я пропустил начало занятий.
Двадцать шестого сентября с неимоверной головной болью после устроенного небольшого банкета по поводу окончания сборов и моего восемнадцатилетия я присоединился к уже собирающимся через пару дней домой однокурсникам. Студенты жили в коровнике, приспособленном под студенческое общежитие. На лысо постриженный Витек был очень доволен.
– Зачем ты сбрил волосы на голове?
– Все отлично. Мне сказали, что, если втирать касторовое масло, волосы будут гуще.
– Ну и дурак же ты, Витя. Жить в такой грязи и еще втирать эту грязь вместе с касторкой в голову? Ты точно станешь лысым.
Как ни странно, но сразу после этого у него явно наметилась обширная лысина и вскоре его голова была как колено. Он очень переживал, т.к. слишком много соблазнительных девочек было вокруг. Соотношение было устрашающим: на одного студента мальчишку приходилось семь-восемь девчонок. Меня же студентки старших курсов, которые ездили в Пятигорск в институт на электричке из Кисловодска и Ессентуков, прозвали Ален Делончиком за большое сходство с Ален Делоном.
Поступление в институт, еще более усложнило мою жизненную позицию. Теперь нужно было выбирать: или музыка, или авиация, или работа, или запредельная мечта для многих – институт иностранных языков. Слишком блестяще и слишком легко достались мне результаты освоения самолета, хотя и поступление в институт не вызвало сильных переживаний. Каким-то глубоким безразличием была заполнена душа. Ничего не захватывало сильно и властно. Почему-то опять очень часто начал думать о Жанне. Эта разлука делала меня таким опустошенным. Одно накладывалось на другое, мешало или подталкивало в развитии. Все было пущено, в определенной степени, на самотек. Учась в институте, я не мог представить себя учителем. Но! Зачем мне менять институт на военное авиационное училище, если эти училища могут расформировать в любой момент, как расформировали за несколько месяцев до окончания моим братом Балашовское авиационное училище? Зачем мне менять институт на музыкальное училище, когда там просто не поймут подобного поступка: бери и совершенствуйся в музыке? Хотя была более существенная причина, мешавшая, может быть, подумать о повороте судьбы: уезжая в другой город, я уезжал бы от родителей, которые мне обеспечивали, хорошо или плохо, обучение в институте.
Я с трудом догнал сокурсников в изучении испанского языка. Оказывается, даже десять пропущенных дней чуть не превратились в пропасть между мной и остальными.
Но прошло полгода. Было начало марта. Вдруг я получаю повестку из военкомата. Плохое предчувствие наполнило меня. Придется идти.
– А скажи-ка, друг любезный, кто тебе разрешал поступать в институт? – бесцеремонно начал работник военкомата.
– Никто, – пробормотал я.
– Ты не имел права делать этого и, я думаю, что не будет недоразумений с твоей стороны по поводу очередных военных сборов в Ставрополе, которые начнутся с первого апреля, т.е. через месяц?
– У меня есть альтернатива? – собрался с мыслями я.
– Нет, и не может быть, – услышал я в ответ.
– Что же меня спрашивать, поеду я или нет. Конечно, поеду. Куда мне деваться.
– На этом вопрос исчерпан, – поставил в разговоре точку офицер.
Понял я, что два месяца пропущенных занятий я уже не смогу наверстать. Будь, что будет. Я прекратил посещать институт и все оставшиеся дни марта просто проспал по двадцать часов в сутки, чтобы ни о чем не думать. Да! Будь, что будет.
Первого апреля уже в девять часов утра мы были в казарме на аэродроме города Ставрополя. За окнами разыгралась сильная метель. Даже не припоминалось, что когда-то в это время было такое. Почти три дня она бушевала и, наверно, по этой причине только четвертого утром приехало командование и инструкторы. Привезли газеты. Не имея привычки читать их, я почему-то взял одну из них и первое, на чем остановились мои глаза, был Указ о том, что с первого апреля 1965 года запрещалось призывать на военную службу и военные сборы студентов высших учебных заведений.
Вот облом! Если бы я не пропустил март месяц, уже сегодня я уехал бы домой и продолжил бы занятия в институте. Хотя у меня были самые лучшие показатели по первому году и мне, в общем, понравилось летать, я не стал помешанным на небе и самолетах. Я был не из тех, у которых небо было мечтой. Это было очень здорово, но, доставшись легко, не превратилось в мечту. Что делать? Возвращаться бессмысленно. Оставаться тоскливо. Но ничего не оставалось делать, как принять какое-то решение. Решение было принято остаться летать, а летом разобраться с институтом. Может быть, можно перевестись на заочное, хотя я знал, что испанского заочного не было. Будь, что будет.
После построения нас собрали инструкторы для знакомства. Инструктором у нас оказалась молодая женщина лет за двадцать пять, может тридцать. Она была симпатична. Увидев меня, она не смогла скрыть своего замешательства. Её поведение говорило, что с первого взгляда она ко мне не ровно дышит. Я это заметил, но мне было так дурно от сложившейся по жизни ситуации, что я пропустил это без особого внимания. Нравился я многим, да сердце-то и голова уже были заняты другой, единственной, которая где-то. Инструктор же совсем не юная девчонка, а женщина, пусть, молодая и симпатичная, которая выполняет мужскую работу. Наверняка, у неё есть кто-то. Какое мне дело до неё? Я привык к повышенному вниманию женского пола. И всегда пытался отшутиться и спешил сразу отмежеваться т.к. уже понимал, что некоторых задевает ответное равнодушие. Я впервые попал под опеку женщины, которой понравился и от которой был полностью зависим. Я не знал, как поступить и попытался прикинуться непонимающим.
– Попал ты, парень, – стали доставать меня курсанты из группы, которые также заметили разницу в отношениях.
– Её проблемы. У меня своих проблем выше крыши. Скорее бы прошли эти сборы.
– Да, не теряйся ты.
– Что мне теряться? Вон, в институте их пруд пруди. Одна краше другой. А ещё я не разобрался с той, которой заняты мои мысли. Не ждите, концерта не будет. Разные весовые категории. Сосредоточьтесь, пожалуйста, товарищи курсанты, на деле, которое позвало нас сюда, не отвлекайтесь. Что у нас в ближайшем будущем? – улыбаясь, пытался я закончить разговор.
– Как обычно. Прыгаем с парашютом.
Обязательный прыжок с парашютом. И опять повторилась та же история, что была в первый год. Я прыгал вечером и был штиль, а на следующий день был сильный ветер. Опять ребята кувыркались после приземления. Потом начались плановые полёты. Все давалось легко и не заполняло мою голову проблемами.
Пролетел месяц. На Первомай нас отпустили на пару дней. Я приехал домой. И что делать? Встречаться с однокурсниками и объяснять, почему я прекратил занятия, когда есть Указ? Не долго думая, в полдень Первого мая, я отправился в Минеральные Воды в аэропорт, купил билет на самолет до Харькова и уже вечером был там.
Когда самолёт заходил на посадку, уже было темно. Город светился сотнями тысяч огней. Бесконечные светящиеся окна. И где же искать то единственное, которое мне нужно. Кроме почтового адреса и пары червонцев у меня ничего не было. Я не предупреждал, что приеду, и не знал, а будет ли моя любимая дома? Наверно, это был шаг отчаяния. Я должен был определиться и расставить всё на свои места.
Часам к одиннадцати вечера я, скорее случайно, отыскал дом на противоположной от аэропорта стороне города и с замиранием сердца позвонил в дверь. Дверь открылась. Видно было, что Жанка не может совместить мое присутствие с харьковской реальностью.
– Ты? – не веря своим глазам, неуверенно спросила она.
– Я, – улыбался я, входя в квартиру.
– Как ты здесь оказался? – целуясь, спрашивала она.
– Не выдержал, взял и прилетел.
– Фантастика! Этот переулок даже местные не все знают, где находится, как же ты нашел его?
– Да не очень и путался. Мне сразу объяснили, где искать и вот я здесь.
– Фантастика и только. Меня не должно было быть сегодня дома. Я просто поссорилась и поэтому осталась дома.
– Значит, судьба.
Она жила в однокомнатной скромной, но чистенькой квартире. В комнате был стол, шкаф и софа.
– Ну, а если бы ты не застал меня дома?
– Я бы подождал, а когда истекло бы время, улетел бы назад. Мне нужно было тебя увидеть. Совсем не могу смириться, что тебя нет рядом. Я очень по тебе скучал.
– Я тоже.
– К тому же всякое лезет в голову. Ты стала реже писать письма. Не приехала на зимние каникулы. Ты ещё не вышла замуж? – спросил я.
– Нет, – сказала она, опустив глаза.
– У тебя кто-нибудь появился здесь.
– Ещё нет, – помедлив, сказала она. Было видно, что она что-то не договаривает, но торопить её мне не хотелось, вероятно, потому, что не хотелось ничего об этом слышать.
Почти всю ночь мы проговорили, рассказывая, как каждый из нас прожил эти месяцы. Её заметили. Она поёт и имеет успех.
