Отбор на выживание или Тайна 12 Невесты

Однако все лекари, как один, утверждали, что Ганхилда страдает редким видом дистрофии сетчатки глаза, который не способно излечить ни одно известное им магическое заклинание. Эти же лекари с сочувствием в голосе каждый раз объясняли ей, что так как разработанные специально для неё особые корректирующие линзы слишком массивны и тяжелы, то и оправа им нужна соответствующая.

И Ганхилда им верила.

Не потому, что была скудоумной или слишком уж наивной и доверчивой. Девушка понимала, что ради того, чтобы не расставаться с её наследством, тётка и её муж на что угодно пойдут, только бы не допустить её замужества.

Но даже мысли не допускала, что целители станут им в этом помогать.

Её беда была в том, что она судила их по своим матери и бабке: и первая, и вторая были из тех жриц жизни, которые скорее причинили бы вред себе, чем пациенту. И этому же учили и её.

И так хорошо они её этому научили, что Ганхилда свято верила в то, что все без исключения, кому покровительствует сама богиня Жизни – такие же, какими были её мать и бабка.

С одной стороны, нельзя сказать, чтобы Ганхилде так уж плохо жилось. Её сытно кормили. Добротно одевали. Она спала на мягкой постели. В её комнате было светло, тепло и даже уютно. Никто никогда не тронул её и пальцем. И как уже было сказано выше, если над ней и насмехались, то только поза глаза.

С другой же стороны, жизнь её была бесцельна и безрадостна. У неё, как и у матери и бабки, был дар целительницы, но ей не позволили пойти учиться, чтобы она смогла научиться им пользоваться. Выйти замуж по любви – ей тоже не светило. Кто ж полюбит такую образину, как она? Стать же женой кого-то, кому будут нужны только её деньги – она не хотела. Тётка и её муж, хотя и не любят её и никуда не выпускают из дому, по крайней мере, не бьют и ни к чему не принуждают… И потому Ганхилда Ойвиндская решила уйти в монастырь.

Не в мужской, разумеется. А в женский.

Уж в монастырь-то её, тем более с целительским даром, точно возьмут. Не сомневалась девушка.

О чём тут же и поставила тётку в известность.

Ганхилда готова была оставить тётке всё, что ей принадлежало, и уйти в монастырь голой и босой.

Вот только подобный поворот событий был предусмотрен завещанием. В нём черным по белому было прописано, что уход подопечной из мирской жизни, как и её уход из физической жизни квалифицируется как неисполнение опекуном своих обязанностей. Другими словами: уходит Ганхилда, уходят и её денежки. Более того, завещанием было предусмотрено, что, как и в случае с замужеством, опекун не имела права запретить своей подопечной поступить в соответствии с её желаниями.

Разумеется, сумей тётушка-опекунша договориться с душеприказчиком своего покойного брата, она бы с радостью отправила племянницу в монастырь. Однако, исполнявший обязанности душеприказчика лорд Каннингем, лучший друг отца Ганхилды, к сожалению для неё, по долгу службы проживавший вот уже двенадцать лет в другом королевстве – мало того, что был кристально честным человеком, так он ещё и эту самую тётушку сильно недолюбливал.

Другими словами, договориться с душеприказчиком у жадной тётушки шансов не было. И это ещё мягко сказано…

Потому как лорд Каннингем сильно заинтересовался с чего это дочь его покойного друга вдруг решила уйти в монастырь и возжелал поговорить с Ганхилдой. Чувствуя себя виноватым за то, что ни разу за всё то время, что жил заграницей, не удосужился проверить как девушке живётся с тётушкой, он уведомил, что для принятия правильного решения, ему необходимо лично поговорить с Ганхилдой, и сообщил, что уже в пути.

Жадная тётушка, в чьих загребущих ручках вот уже двенадцать лет оставалась львиная часть положенного племяннице более чем щедрого содержания, подобной новости, само собой, не просто не обрадовалась, а впала в панику. Поскольку понимала: Каннингем далеко не дурак, и посему у неё нет ни единого шанса убедить его в том, что проблема племянницы со зрением не подлежит излечению. Из чего вытекало, что он быстро сложит один плюс один и придёт к правильным, но нежелательным для неё выводам.

Озабоченная тем, как бы ей выкрутится, годами обкрадывающая свою племянницу злодейка потеряла аппетит и сон. Из страха быть разоблаченной она дошла даже до того, что подумывала о том, а не подстроить ли племяннице несчастный случай со смертельным исходом.

Жаль, конечно, девочку, всё же не совсем чужая… Однако, если выбирать между племянницей и долговой ямой, в которую её обязательно упрячет Каннингем, когда поймёт сколько денег она присвоила, то выбор очевиден.

Вот только обкрадывать это одно, а убить или же сильно покалечить ни в чём неповинную девушку, которая к тому же ещё и твоя племянница и источник дохода – совсем другое. И, на счастье, Ганхилды, её тётушка при всей её жадности и аморальности, убийцей не была.

Тем не менее, более чем вероятно, стала бы.

Однако в кои-то веки боги смилостивились над несчастной сироткой: узнав об отборе, жадная, но сердобольная тётушка вместо того, чтобы убить племянницу самой, отправила её умирать в Предвечное королевство.

Как уже было сказано выше, Ганхилда Ойвиндская не была ни наивной, ни доверчивой: она понимала, что за великой честью стать одной из кандидаток в жёны Высокого лорда стоит не менее великий подвох. Потому, не проведи она всю свою сознательную жизнь затворницей или знай, что лорд Каннингем уже в пути, чтобы повидаться с ней, она, наверняка бы, отказалась, но она – провела и она не знала о скором визите душеприказчика её отца.

И посему Ганхилда не просто не возражала против путешествия, но и даже была ему рада.

«Ну и пусть ей угрожает опасность! Зато это самое настоящее приключение!» – воодушевленно думала девушка, чувствуя себя одной из героинь многочисленных романов, которых она за годы затворничества прочитала неисчислимое множество.

Ганхилда была настолько рада возможности покинуть, наконец, опостылившие ей стены тёткиного дома, что её почти не беспокоило то, что она, наверняка, окажется не только самой некрасивой, но и самой жутко одетой из невест.

«Именно жутко, а не плохо одетой, – со вздохом думала девушка, собирая в чемодан свои бесформенные платья. – Впрочем, у такой страшилки, как она, даже будь у неё самые красивые платья в мире, всё равно не было ни единого шанса понравиться Высокому лорду».

– Ганнусенька, деточка моя, может ну его отбор ентот! Я про лорда ентого ещё туточки и тамочки поспрашивала, и люди про него та-аакое говорят! Говорят, что душегубец ентот, демоном отмеченный, всего за одну седмицу ещё дюжину девиц сгубил! И все красавицы писаные! Стан тонкий да ладный, волос золотой да шелковистый и при этом чернобровы, белокожи, а глаза, что океяны! Погубит он тебя, Ганнусенька, погубит красавицу мою, как есть погубит! – причитала стоящая рядом кормилица.

Ганхилда улыбнулась и обняла кормилицу. Только эта чистая, добрая душа её и любит, только она о ней и беспокоится.

– Мамушка! Мы же уже обсуждали это с тобой. Преувеличивают люди. Ты же сама говорила, что людям лишь бы баять. К тому же, я у тебя далеко не красавица писаная, и волос у меня не золотой, и брови не так уж и черны, и кожа – не так уже и бела, а глаза мои, мало того, что не океяны, так ещё и за окулярами их попробуй рассмотри. Так что, милая моя мамушка, я в безопасности.

Мамушка на это сначала тяжело вздохнула, а затем, нашла-таки что возразить:

– Но стан, стан-то у тебя стройный да ладный! – победоносно заявила она.

Ганхилда горько хохотнула.

– Мамушка, посмотри на меня и скажи честно, придёт ли кому-нибудь в голову, что под этим, – указала она на свой безразмерный балахон, – скрывается тонкий да ладный стан?

Добрая женщина слишком любила свою девочку, чтобы врать ей.

– Всё одно, пойду в храм и помолюсь за тебя! Всем святым свечки поставлю. Попрошу, чтобы оберегали тебя, моё дитятко! – безапелляционно объявила она. – И ещё к колдовке одной загляну, про какую сказывают, будто бы её обереги от любой напасти могут уберечь!

– Сходи, мамушка, и святых попроси и оберег возьми, – даже не разрешила, а искренне попросила Ганхилда, потому как и у неё самой ёкало сердечко от страха. Да так, что порой такой ужас охватывал, что тошнота к горлу подкатывала и голова кругом шла.

Но потом она подходила к зеркалу, видела своё отражение, и задавалась вопросом: а что она потеряет, если умрёт? Свою никчемную, бесцельную, серую и монотонную жизнь? Так может оно и к лучшему? Уж лучше смерть, чем подобное беспросветное существование! В очередной раз говорила она себе и страх перед путешествием отступал.

Ганхилда так привыкла к тому, что её жизнь беспросветна и впереди её не ожидает ничего хорошего, что даже и не надеялась на то, что что-нибудь хорошее с ней всё же может случиться.

Потому увидев на пороге своей комнаты красавицу распорядительницу, она сразу же решила, что та явилась, дабы отправить её домой. Нельзя сказать, что посетившая её мысль обрадовала, но однозначно не удивила. Потому как удивляться было нечему: такому чучелу, как она, было не место даже на отборе на выживание.

Какого же было удивление Ганхилды, когда вслед за распорядительницей в её комнату впорхнули ещё три девушки, обошли её вокруг, задумчиво при этом хмыкая и постукивая при этом: первая по подбородку, вторая – вторая по лбу, третья же почесывала затылок…

– Сколько вы сказали у нас времени, Ваше Сиятельство? – наморщив лоб, поинтересовалась та, которая почёсывала затылок.

– Тридцать минут – максимум, – ответила ей красавица-распорядительница.

– Хммм, – задумчиво изрекли все трое, с явным сомнением во взоре осматривая то, что им нужно было через тридцать минут превратить в красавицу.

– Это приказ Её Высочества, – напомнила Эльжбета и для пущей значительности своего аргумента добавила. – Которая любимая дочь нашего Императора.

Глава 9

Видя с каким озабоченным выражением лица на неё взирают прибывшие сделать из неё красавицу девушки, Ганхилда искренне им сочувствовала. И потому безропотно переносила всё, каким бы экзекуциям несчастные обреченные на провал музы макияжа, прически и модного платья её не подвергали.

Несколько раз, правда, когда пытки, которым её подвергали, становились совсем уж изощренно жестокими, она порывалась заглянуть в зеркало и ей это даже удавалось… Вот только толку от этого, при том, что без очков она ничего не видела дальше вытянутой руки, а зеркало от неё находилось, как минимум, на расстоянии трёх вытянутых рук – было ровно ноль.

Попросить же очки, видя то, с насколько большой скоростью вокруг неё, в буквальном смысле этого слова, порхали раскрасневшиеся от напряжения и волнения мастерицы, Ганхилда не решалась.

Наконец, девушки сначала замедлились, затем и вовсе остановились. Вслед за чем, все как одна, посмотрели на распорядительницу.

Посмотрела и Ганхилда.

Правда, так как заказчица проводимой над ней экзекуции находилась на расстоянии, ещё более дальнем, чем зеркало, осталась ли та довольна результатом, увидеть по её лицу не смогла.

Впрочем, в неведении жертва жестоких пыток ради того, дабы восторжествовала красота, не осталась.

– Ориндей, Кирен, Люсиль, да вы просто волшебницы! – всплеснула она руками. – Не стойте, подведите девочку к зеркалу! Пусть она увидит, какая она на самом деле красавица!

Польщённые столь высокой оценкой их мастерства Ориндей, Кирен и Люсиль радостно закивали и тут же кинулись выполнять распоряжение.

Да так рьяно, что в результате, они Ганхилду к зеркалу не подвели, а под-пнули! То есть, так пну-ууули… что жертва торжества красоты с трудом удержалась на ногах, чтобы не впечататься в зеркало.

Что было очень и очень невежливо. Настолько невежливо, что даже привыкшая к пренебрежению и унижениям Ганхилда хотела было возмутиться. Но, увидев своё отражение, она начисто забыла вообще обо всём…

Вот только это была не она.

Из зеркала на Ганхилду смотрела изящная и воздушная красавица, одетая в платье из тёмно-синего атласного шелка, по краю которого подобно звёздному небу сияла вышитая серебряной нитью и украшенная осколками бриллиантов вышивка. Расшитый всё той же серебряной нитью и украшенный всё теми же осколками бриллиантов корсет визуально подчёркивал довольно пышную грудь, которая у Ганхилды была более чем скромной. Что же касается рукава фонариком из прозрачной лёгкой ткани, то он привлекал внимание к красивой линии плеч, а у Ганхилды они всегда были костлявыми и какими-то угловатыми.

– Последний штрих! – вдруг объявила красавица-распорядительница и бросив себе под ноги, раздавила тоненьким каблучком столь ненавидимые Ганхилдой очки.

О да, Ганхилда их ненавидела! Ещё как! Всей душой и сердцем! Вот только при этом она не могла без них! Она знала это наверняка, потому что она пробовала обходиться без них, но у неё ничего не получилось. Как не ненавистны они ей были, но всё же в них ей было лучше, чем без них.

– Не-эээт! – в ужасе воскликнула девушка. – Пожалуйста, нет! Я не могу без них!

– Ещё как можешь! – не согласилась с ней Эльжбета и протянула ей ладонь, на которой лежали две прозрачных линзы. Голубоватые переливы, внутри которых говорили об их целительных свойствах.

– Вы не понимаете! Меня проверяли! И все мне говорили, что кроме специальных линз, мне ничего не поможет, – одновременно с надеждой, ужасом и растерянностью в голосе проговорила она.

Распорядительница и мастерицы ей на это лишь покровительственно улыбнулись.

– Давай всё же промерим их, – предложила Эльжбета, кивнув на ладонь.

Ганхилда глубоко вдохнула и выдохнула. Затем взяла трясущимися пальцами с ладони распорядительницы одну из линз.

– Помочь? – предложила Ориндей, которая как Ганхилда уже поняла, была старшей из трёх девушек.

– Да, пожалуйста, – выдохнула она.

Превратившая её в красавицу богиня модной одежды, легким движением руки сначала вставила ей линзу в правый глаз, затем в правый.

Едва только линзы покрыли роговицу, они практически сразу стали невыносимо горячими. В глазах защипало. Мир затуманился и из глаз хлынули потоки слёз. Ганхилда сжала зубы и закричала… от боли, от страха, от разочарования… Она ведь уже успела понадеяться! Глупая! Какая же она глупая! Вся её жизнь была чередой неудач, боли и разочарований! А она, глупая, всё ещё надеется на чудо… И потому, так ей и надо!

Как вдруг, боль утихла.

– Ну же, давай! Открывай глаза! – нестройным, но одинаково нетерпеливым хором потребовали у неё три музы и распорядительница.

Ганхилда осторожно приоткрыла один глаз… и тут же поспешно открыла второй.

– О боги! – не веря своим «новым» глазам, прошептала она. – Я вижу! Я всё вижу! Всё-всё-всё вижу! – всё ещё не веря в происходящее она перевела взгляд на зеркало. Увидев своё отражение и убедившись, что ей вовсе не показалось, что она, и в самом деле, красавица, не в силах подобрать слова, она выдохнула: – Вы не представляете… Вы просто не представляете, что вы для меня сделали! – и из глаз девушки снова хлынули слёзы. Только на сей раз это уже были слёзы счастья. – Просто не представляете… – снова прошептала несчастная сирота, уже не ждавшая от этой жизни ничего хорошего.

– Возможно, не в полной мере, – улыбнулась Эльжбета, – но, мне кажется, что всё же представляю.

– И я тоже представляю! – заверила Ориндей.

– И я! – поддакнули Кирен.

– И потому хватит реветь! – несколько не в тему заявила Люсиль, однако её это ничуть не смущало. – А то размажешь ещё макияж! – озабоченно добавила она. – Он, конечно, магический, а потому очень и очень стойкий! Но ты так ревёшь, так трёшь и так возюкаешь пальцами и ладонями по лицу, что мне всё равно страшно!

– Ой, простите, – шмыгнув носом, пролепетала Ганхилда и тут же пообещала: – Я больше не буду.

Вот только пообещать, само собой разумеется, оказалось проще, чем выполнить. Едва только Ганхилда снова увидела себя в зеркале, как слёзы подступили вновь. Из-за уродливых окуляров с толстыми линзами, она столько лет мучилась комплексом неполноценности. А её, оказывается, обманывали…

Её все обманывали. И тётка, и её муж, и все до единого лекари, и, вполне возможно, также и кузины, и кузены. За что они все с ней так? Она ведь не сделала им ничего плохого. Никогда ничем не обидела. Никогда ни словом, ни полсловом не упрекнула деньгами, хотя знала, что семейство тёти живёт и процветает в основном за её счёт. Наоборот, всегда и во всём старалась помочь. О чём бы её не попросили, всегда старалась угодить, никогда и ничего при этом не прося для себя. Кроме возможности показаться очередному лекарю-окулисту. Точнее, очередному лекарю-лжецу. Если, конечно, те, кого тётка представляла ей как лекарей-окулистов, вообще были лекарями. Мысленно горько усмехнулась она.

Дабы унять, наконец, слёзы, Ганхилде пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Эльжбета ж тем временем отправила восвояси мастериц, поскольку хотела поговорить со своей подопечной наедине.

– Ганхилда, я хотела бы попросить вас быть осторожной, – начала она одновременно и с самого главного, и из далека.

– Да, конечно, я понимаю, – часто закивала девушка.

– Боюсь, что нет, не понимаете, – с сочувствующей улыбкой, возразила Эльжбета, которая с того самого момента, как обратила свое внимание на девушку, думала над тем, как бы покорректней сообщить ей о том, что смерти ей желает никто иной, а вырастившая и воспитавшая её тётя. – Я заинтересовалась вами и озаботилась мощным лекарским артефактом не только по доброте душевной, я хотела, чтобы вы поняли… – она замолчала, давая возможность своей подопечной самой прийти к необходимым для её выживания выводам.

И подопечная не разочаровала.

– Что меня всю мою жизнь обманывали? – с горькой иронией скорее констатировала, чем уточнила девушка.

– Да, это, – кивнула Эльжбета. – И кое-что ещё… – предчувствуя новый поток слёз, она тяжело вздохнула. – Я подозреваю, что вас отправили на этот отбор… именно на этот отбор, – с многозначительным нажимом повторила она и снова вздохнула, – чтобы получить возможность избавиться от вас, не потеряв при этом права на ваше наследство, – скороговоркой выпалила она и поспешила к девушке, дабы поймать её, если у неё от подобной новости вдруг подкосятся ноги.

Совершенно напрасно, к слову, поспешила.

У её подопечной не только не подкосились ноги, но девушка даже удивленной или особо расстроенной не выглядела.

– Думаю, что вы правы, – спокойно констатировала Ганхилда. – Даже не думаю, а знаю. С самого начала знала. И всё равно с радостью поехала на этот отбор, – с кривой улыбкой добавила она.

– С радостью?! – изумленно выгнула брови Эльжбета.

– Нет, нет, меня никто не бил, не домогался и даже не оскорблял. По крайней мере, в глаза мне никто никогда ничего обидного не говорил. Меня не морили голодом и холодом. Служанкой в собственном доме я тоже не была. Просто… как же вам это объяснить? Просто я жила практически в заточении. Свою комнату я, конечно, могла покидать. И гулять в саду мне никто не запрещал. Но на этом и всё. Дальше ни-ни. Уж поверьте мне, я пыталась, – грустно улыбнулась Ганхилда, – причём ни раз и ни два, а очень много раз. Однако снова и снова натыкалась на невидимую стену. Тётка, разумеется, объясняла наличие ограничивающего мои передвижения полога заботой обо мне. Я ведь мало того, что неспособная постоять за себя домашняя девочка, так ещё и почти слепая, – с явной иронией в голосе заметила она.

– Да уж, та ещё забота! – согласилась Эльжбета. – Я бы от такой заботы тоже куда-угодно сбежала бы! А как она, кстати, вся такая заботливая, объяснила отправку неспособной постоять за себя почти слепой, домашней девочки на отбор к Высокому лорду, жены и невесты которого мрут как мухи?

– Опять же заботой обо мне, – усмехнулась девушка. – Мне предложили, прежде чем испортить себе жизнь, уйдя в монастырь, хотя бы попытаться найти себе мужа. И я согласилась.

Глава 10

Ганхилда была счастлива.

Она, на которую всю её жизнь смотрели, в лучшем случае, с сочувствием, этим вечером то и дело ловила на себе восхищенные мужские и ревнивые женские взгляды. Она, которая ещё месяц назад даже и не мечтала о том, что однажды ей доведется побывать на настоящем балу, не просто была на балу, но и танцевала! Не очень умело и грациозно, поскольку танцевать тайком ото всех её учила мамушка, с которой в своё время репетировала танцевальные па мать Ганхилды.

Впрочем, судя по тому, насколько бойко её приглашали кавалеры, причём все, без исключения, даже по два раза, её не самые блестящие танцевальные навыки никого не смущали.

О она, глупая, боялась опозориться. Так боялась, что на полном серьёзе собиралась отказать, если вдруг кто-нибудь всё-таки пригласит её на танец.

Счастливо кружась в очередном танце, Ганхилда улыбнулась, вспомнив с каким ужасом она входила в этот зал. На ватных ногах, с бьющимся, словно планировало выпрыгнуть из груди, сердцем и ледяными руками.

Ганхилда была счастлива, невзирая на то, что графиня предупредила об угрожающей ей смертельной опасности, которая теперь, когда она выглядит такой красивой и счастливой, многократно возросла. И возрастёт ещё больше, как только тётка узнает, что Ганхилда решила срочно выйти замуж.

Разумеется, ей было страшно. Кому б не было в её ситуации?

Однако Ганхилда понимала, что госпожа дознаватель, коей оказалась распорядительница, права. Чтобы заставить нанятого тёткой убийцу сделать ошибку, его нужно заставить поторопиться.

При этом, на более сжатых сроках, а значит и на риске совершить ошибку, настоит сама же тётка, поскольку никакого другого способа воспрепятствовать намечающейся свадьбе, пока её племянница находится под опекой своего жениха, у неё не будет. Ибо, согласно Положению об отборах, законным опекуном участвующих в отборе кандидаток, на весь период отбора – является жених. Более того, согласно всё тому же Положению об отборах, в том случае, если жених – Высокий лорд, то он, являясь опекуном своих невест, имеет полное право, если на то будет согласие всех заинтересованных сторон, выдать замуж свою невесту за одного из своих вассалов.

Особую иронию судьбы Ганхилда видела в том, что, если у них всё получится и её всё-таки не убьют, то причиной провала планов жадной опекунши станет именно то «благоприятное» стечение обстоятельств, которое та планировала использовать как возможность не только безнаказанно избавиться от неё, но и не лишиться при этом её, Ганхилды, наследства.

Подумав о том, во что тётка и её семья превратили её жизнь ради того, чтобы не потерять доступ к её деньгам, девушка дала себе слово:

«Нет, уж дудки! Я выживу и точка! А посему больше никаких «если», никаких мыслей о смерти, никаких сомнений в себе. Тем более сейчас, когда у меня, наконец, появился шанс изменить свою жизнь! Появилось ради чего жить! К тому же, графиня Эльжбета пообещала, что меня будут постоянно охранять. И сама я буду очень осторожна!».

Решимость во что бы то ни было выжить, придала ей храбрости, а мужское внимание –уверенности в себе и даже некоторой бесшабашности. Ах какое это оказывается будоражащее кровь чувство – ловить на себе восхищенные взгляды. А комплименты… Ганхилда не выпила ни грамма алкоголя, но чувствовала себя совершенно пьяной. Не то, чтобы она знала по собственному опыту, как чувствуют себя совершенные пьяные люди, однако судя по тому, что она читала, все симптомы были налицо: и головокружение, и чувство, что ей море по колено; у неё горели щеки, ей хотелось петь и, конечно, же танцевать. И ещё ей хотелось обнять и расцеловать весь мир. Но она сдерживалась. И вела себя прилично. В том смысле, что не позволяла себе ничего из того, что не позволяли себе другие кандидатки в невесты. По крайней мере, Ганхилда очень надеялась, что ничего неприличного она себе не позволила.

Как же жаль, что всё хорошее так быстро заканчивается. Вот и танцевальная часть бала тоже подошла к концу.

Практически все претендентки устремились к фуршетным столам, дабы освежиться. Присоединилась к ним и Ганхилда. Делясь впечатлениями, девушки наперебой восторженно щебетали, однако, все при этом вздыхали, жалуясь на то, что просто валятся с ног. Все они были только сегодня с дороги, после чего было размещение, заселение, собеседование с распорядительницей, поэтому в этом не было ничего удивительного.

И всё же Ганхилда удивлялась. Очень удивлялась. Потому что сама она не чувствовала никакой усталости. Будь её воля этот бал не закончился бы никогда.

Весь вечер то и дело поглядывавшая на Ганхилду Эльжбета и радовавшаяся вместе с ней её успеху и хорошему настроению, сразу заметила, как та погрустнела.

– Погоди расстраиваться, – ласково улыбнулась она девушке и сообщила загадочным шёпотом: – Это ещё не все сюрпризы на сегодня…

Шёпот этот, правда, был из тех, что его тут же услышали все стоящие рядом. Примолкшие было при приближении распорядительницы кандидатки в невесты вновь возбужденно загомонили. Любопытство девушек было столь велико, что они даже забыли об усталости.