Тина

А за полгода до отправки в эвакуацию, на «Большую землю», собирали люди на улицах и в домах оголодавших детей и отвозили в лагерь, по типу пионерского, чтобы там их подкормить и уберечь от обстрелов. Но Лидочкина мама не отдала своих девочек. И вдруг… в этот лагерь бомба попала. Видно судьба Лидочке дана была выжить. И находилась она в руках и в сердце ее матери. Разве рядом с такой мамой мог вырасти плохой человек?.. Господи! Хотя бы больше не было войны, – вздохнула Аня.

– …Не влияет развитие науки и техники на нравственность. Ее развитие или деградация идет своим, отдельным путем.

– Ползет, – фыркнула Инна. – Будем повторять истмат и диамат?

– Не стоит, – пробормотала Аня.

23

Интересное наблюдение: когда женщины делают мужчинам комплементы, то первое что приходит в голову мужикам – даже самым умным, – что они нравятся или что в них влюблены. Услышат похвалу и тают, и «текут»… А ведь часто женщина, говоря комплемент, просто отмечает в мужчине качества, которые ей импонируют. Женщине просто приятно видеть умного человека и ей доставляет удовольствие говорить ему об этом. Уважает? – да, обожает? – возможно. Но причем тут влюбленность, любовь или тем более постель? – Возмутилась Аня.

…Встретила Илью, поболтали всласть. Я пожелала ему сто лет жизни. А он мне ответил: «Хватит девяносто девяти». Я спросила: «Почему?» «Чтобы говорили, что безвременно ушел», – рассмеялся он довольный собой. Хороший мужчина. С такой жаждой жизни! Жаль, что не постоянный.

…Я опростоволосилась. Поздравляла ветерана Виктора Николаевича Климова – ты его знаешь – с девяностолетием, по стандарту пожелала дожить до ста лет. А он шутливо возмутился: «Зачем ограничиваешь мой срок? В моей родне все мужчины больше ста жили!» И весело добавил: «Годы, прожитые после средней продолжительности жизни – это наша «месть» пенсионному фонду за тех, кто рано ушел». Не знаю человека, который в девяносто излучал бы столько безграничного счастья и яркой позитивной энергии.

…Какая прелесть! Теперь можно спокойно сидеть дома у компьютера, получать работу и отчитываться о ней, так сказать, «не отходя от кассы». Это называется «работать по удаленке». И офисов не надо. – Это Жанна восхитилась.

24

– …Помню нашу первую встречу. Ты вошла в класс вся такая бестелесная, неземная, с огромными грустными голубыми глазами. Я сразу почувствовала в тебе что-то необычное, божественное, нереальное, какое-то ненасильственное магическое обаяние. И ты заняла в моей судьбе прочное, стабильное, только тебе предназначенное место.

– Смешная была. Ноги такие же худые как руки. А тебе воображалось и мечталось… Нам обеим не хватало внимания, понимания, доброго участия и мы нашли его в нашей дружбе.

– А летом были добрые чистые дружеские объятья, прекрасный мир вокруг нас: цветущий луг, тихая речка… Гармония в душе и в природе, – вспомнила Инна. И улыбка замерла у нее на губах.

– …Я рассказываю тебе, эти подробности лишь затем, чтобы ты была снисходительнее к шалостям внуков и не долбила их за малейшую провинность. Это может отрицательно отразиться на психике детей и на всей их дальнейшей жизни, – сказала Аня.

– Охотно соглашусь с тобой, – ответила Жанна. – Я достаточно властная в семье. И с внуками не дрогнула. Но это касается только важных вопросов. Балую и ласкаю я малышей теперь много больше, чем своих детей.

– …Мне до сих пор грезится страна детства, наполненная чудесными предвкушениями. Сидишь, бывало на корточках перед грубкой, на огонь смотришь… мечтаешь, со своей планеты перескакиваешь на другие… У каждого было любимое место «обитания», допустим, секретный шалаш в лесу. Мне и теперь кажется, что личность рождается в детстве, в глубинке, в деревне, на печке, в созерцании.

– Отправляй малышей на лето в деревню. Этого достаточно.

– Теперь и в деревнях электричество, газ. Если только на хутор, на лесную заимку…

– Тоже сойдет.

– А мне и не мечталось… Тяжело было, – вздохнула Аня. – В детдоме я воспринимала мир людей трагически, считала его равнодушным, безразличным и даже враждебным, а став старше, сумела от него закрыться. Но ощущение хрупкости жизни и обостренное восприятие несправедливости осталось на всю жизнь.

– Все мы такие.

– Не то слово!

– До сих пор, периодически грустные картины всплывают в моей голове., никак не могу уйти от памяти детства. Разве такое забудешь? Слишком глубоко оно сидит, не истребишь. Мой коллега, который на пятнадцать лет меня моложе, как-то сознался, что почти ничего не помнит о школьных годах, а о дошкольных и того меньше. Потому что никаких потрясений не знал?

Лена грустно-ласково взглянула на Аню. Но та решительно запротестовала:

– В твоем раннем детстве не было поистине прекрасных лет, какие достались мне, поэтому ты счастьем считала даже короткие моменты радости. Разве можно ждать того, чего не знаешь? А я на контрасте жила.

– Человек с рождения запрограммирован на счастье, поэтому он всегда подсознательно его желает. И это непреложная истина, – ответила Лена. – От разговоров о детстве мне запах послевоенного черного хлеба почудился. Инна, ты помнишь пятидесятые годы? Хлеб развесной по три рубля буханка…

– У нас она ковригой называлась, – не спросившись, вклинилась Аня. – Такая большая, тяжелая, пахучая.

– Плохо пропеченная. Вкус детства: черный хлеб с солью и чесноком! А если еще и сальца бабушка-волшебница даст отведать… – Инна улыбнулась. – Очереди с ночи. А назад, если повезет, идем счастливые… самым коротким путем через лес, луг и речку… Сетки-авоськи с хлебом за спиной. Обнимемся и песни орем, хохочем! Прекрасные, невозвратные, безгрешные часы!

В этот момент у Инны было уступчиво-мягкое мечтательное выражение лица, знакомое только Лене.

– Я в очереди от запаха хлеба чуть в обморок не падала.

– Благородная городская и нищая деревенская бедность! – скривила губы Инна. – Тогда ты еще после детдома не окрепла: чахлая была, для деревенской жизни непригодная, личико бледненькое, тощенькое. Не досталось тебе розовощекого детства… А духом сильна была. Жить чужой милостью и суметь сохранить достоинство – это очень много!

Инна села на край матраса, скрестив свои точеные ноги и опустив голову на колени, и замерла, словно пораженная какой-то неожиданной мыслью.

– Да ладно тебе. Можно подумать, ты каждый день конфеты ела. Детдом больше в моральном плане труден. Не так, чтобы больно и обидно… горько было. А еда? Да Бог с ней. «Был бы хлебушко», – говорила моя любимая няня.

«Подруги готовы поддержать любую тему? А мне не хочется вспоминать свое детство», – подумала Лена, пряча в подушку разрываемый зевотой рот и ожесточенно растирая «замороженные» виски.

А Жанна вспомнила, как тетя рассказывала ей, уже взрослой: «На фронт попросилась. В деревне голодно было. Боялось не выжить. А в армии снабжение было хорошее». И я тогда подумала, что те, которые остались в колхозе, еще больший подвиг совершили. Как странно работает подсознание! Не поймешь, почему оно в данное время подбрасывает нам ту или иную информацию? Будто напоминает, чтобы не забывали.

Инна неожиданно громко расхохоталась.

– Вспомнила что-то веселое? Расскажи, – попросила Жанна.

– Я выпускной экзамен по русскому языку в четвертом классе вспомнила. О нем тогда вся школа шушукалась. Но это не моя, Ленкина тайна.

Жанна умоляюще посмотрела на Лену. И Аня к ней присоединилась. Лена вздохнула, но согласилась.

– В нашем классе был не простой экзамен, а открытый урок для учителей всего района. Диктант мы писали. И вдруг Анна Васильевна читает: «Характер местности…» Я удивленно шепчу сама себе: «Странно, у людей бывает характер, а у местности – рельеф». И тут одна женщина, которая ближе всех от меня сидела, как зыркнет на меня злющим взглядом, так меня аж мороз до кишок пробрал. И похожа она была на мою городскую учительницу: такая же красивая, немолодая, крупная, черная и страшная как бизон. Ну и торкнуло меня в макушку… Подхожу я к ней и говорю: «Нельзя учительнице быть такой злой. Дети должны вас любить, а не бояться. Была у меня в городе похожая на вас. Завучка. Дети от нее каждый день плакали. Мы ненавидели школу, ненавидели книги, тетради. Она отбивала у нас желание учиться. Мы мечтали только об одном, чтобы поскорее закончились эти проклятые уроки. Я хорошо читала и считала, но ненавидела саму атмосферу в классе. Мне было жаль испуганных задерганных одноклассников. Я все время сравнивала эту учительницу со своей первой – доброй старушкой, вспоминала, как любя ее, сидела в классе на всех дополнительных занятиях, глаз с нее не сводила…

Некоторые дети стали пропускать занятия, кое-как делать домашние уроки. (Все равно бизониха больше тройки не поставит.) И я была в их числе. Брожу, бывало, по городу и думаю: «Смогу ли выдержать целых три года? Чему научусь? Не свихнусь ли?» Понимала, что убегать с уроков – не выход из положения. Деду пыталась растолковать мою беду. А он отвечал, что если я буду хорошо учиться, то у меня наладятся отношения с учительницей. Я возражала, что читаю лучше всех в классе, а она мне ставит тройки за то, что я защищаю детей, делаю ей замечания за ее грубость, говорю правду в лицо. Дед сердился, говорил, что взрослым нельзя указывать. «А издеваться над детьми им можно? А если взрослый человек станет бить ребенка, вы промолчите?» – негодовала я. Как я обрадовалась, когда узнала, что скоро уеду из города и, наконец-то, покину эту проклятую школу! Я очень сочувствовала одноклассникам и думала: «Скольких детей уже погубила наша завучка и скольких еще угробит, пока уйдет на пенсию?» Я хочу, чтобы все учителя понимали и любили детей как моя первая учительница и наша Анна Васильевна.

Анна Васильевна, простите меня за то, что я прервала урок. Я знаю, что мне дома сильно влетит за это, но я вытерплю, потому что считаю, что урок можно продлить, а вот если я промолчу, то всю жизнь буду ругать себя за трусость. Мне кажется, что сегодня все присутствующие здесь учителя задумаются над моими словами. Наверное, среди них нет таких злючек, какая была у меня в городе, но все равно всем полезно услышать мнение ребенка, хотя у нас не принято давать детям высказываться, будто они не люди вовсе, а какие-то бессловесные щенята, которых надо дрессировать. Анна Васильевна, простите меня. Надеюсь, вам за меня не достанется».

Речь моя была выстраданная, выверенная, ранее многократно прокрученная в голове.

В звенящей тишине я села за парту. Анна Васильевна посмотрела на часы и спокойно продолжила диктовать. После экзамена я боялась идти домой, но об этой истории никто не вспомнил, будто ее и не было.

Подумав, я сообразила, почему Анна Васильевна не прервала мою «речь», хотя лицо ее покрылось красными пятнами.. Она была умной женщиной, у нее своих детей было пятеро, потому-то и поняла, что строгостью меня не остановить. Я стану защищаться до упора, до истерики. Она не могла допустить скандала. А учителям наверняка сказала, что я девочка особая, без тормозов.

Знаете, я и теперь не жалею о той вспышке откровенности, – сказала Лена.

*

– Не любила я нашу зачуханную деревню. Помню, нравилась она мне год от года все меньше и меньше. Если бы не ты, бросила бы школу… и поминай, как звали.

– Вовсе не зачуханная. Ты не видела умирающих деревень. Тебе после Ленинграда любое сельское поселение казалась глухоманью. В нашей деревне люди последним делились, – возразила Инне Лена.

– Так то же после войны.

– У нас даже земля была особая, добрая. Воткнешь в нее свежесрезанную палку, глядишь, неделя-другая – и деревце зеленеет. Меня это поражало и восхищало. Знаешь, через сорок лет после окончания школы приехала, а там все то же самое… Сердце нестерпимо заныло: что будет через сто лет?.. А тут перестройка. И деревня наша будто расцвела. Съезди, посмотри!

– …А девчонкой ты своевольничать любила. Деревенская жизнь этого не терпела, – с улыбкой напомнила Лена подруге.

– Что правда, то правда. Слоняюсь бывало по дому, изнываю от скуки и безделья… В охотку день-два повожусь на огороде и бросаю. Быстро надоедало.

– Баловала тебя бабушка. Отчим всё больше налегал на водочку. Его отношение к тебе было более чем прохладное. А напрасно. Мог бы тобой заняться. Как он тебя воспитывал? Говорил: «С наше поживешь – поймешь?» А ты ему: «Я сейчас понять хочу». И со всем своим юным презрением к нему… А мать за хворостину бралась, чтобы привить уважение к старшим. Чему они могли научить, изредка наезжая в гости? Вот и возникали чрезмерные неадекватные методы воспитания и твоя соответствующая реакция, – усмехнулась Лена. – Ладно, спишем недостатки на недопонимание между поколениями.

– Трудно приживаются городские в деревне. Вот и ты уехала, – заметила Инна.

– Так ведь за мечтой.

– И за счастьем.

– Меня вокзалы как-то особенно волновали. Душа к неведомому и красивому рвалась. Людей любила разглядывать, их судьбы пыталась расшифровывать.

– А я как, бывало, вернусь из мечтаний на грешную землю, так нет-нет да и выскользнет из души темное, мрачное, а то и мерзкое… С трудом пересиливала себя, – нехотя бросила Инна в пространство комнаты. – Я не при делах, но всегда во всем виновата…

«Специфическая у нас компания. Там ли я, с теми ли я, среди физиков или психологов?» – усмехнулась про себя Лена.

– В моей городской компании я с прискорбием замечала, что некоторые дети к животным относились лучше, чем к людям. Это не укладывалось в мое понимание.

– Животные не пакостили, назло ничего не делали. И если их любили, верными были до гроба.

– Человек всегда чем-то недоволен в своей жизни, все ждет чего-то нового, особенного, – увела Жанна разговор подруг с грустной дорожки. – Все мы спотыкались, падали, сожалели о своих ошибках, поднимались и снова шли вперед. Мы всегда искали что-то новое, чтобы расти, не застаиваться. Были созидателями своей жизни.

– Дули на воду и упорно стояли на своем, – рассмеялась Инна.

– Как мы были счастливы в своей юной студенческой наивности, в праведном гневе, в безграничном стремлении сделать весь мир прекрасным! – улыбнулась Жанна.

«Не было тоски от повседневности», – хотела добавить Инна, но промолчала, чтобы не смазать картину всеобщей кратковременной эйфории.

– Не забыли, как из цветных лакированных обложек журналов делали бусы? Разрезали их на полоски, скручивали в рулончики и нанизывали на нитку. Эти самоделки казались нам верхом совершенства! А современная молодежь украшается тяжелыми как вериги цепями, – напомнила Инна.

– Это нормально. Они имеют право быть другими, – сказала Аня.

– Живя в деревне, я не догадывалась, что и при социализме некоторые люди могут быть богатыми. Надежно застряла в моей голове теория равенства. На втором курсе – это было уже в Москве – я как-то из любопытства зашла в ювелирный магазин и впервые задумалась: «Кто же эту роскошь покупает и носит?» Потом в шикарный мебельный магазин заглянула. И опять нищей себя почувствовала… и словно прозрела. Было сильнейшее, но кратковременное впечатление от осознания чего-то ранее запретного. Оказывается, есть где-то рядом непривычная, ни на что не похожая жизнь с истинно буржуазным шиком? А у нас в деревне трудно было даже ситец «достать», не то что платьице готовое купить. В то время я вслед за актрисой Раневской могла бы повторить: «Я умру, но никто так и не узнает, что у меня был вкус». И, тем не менее, жадного желания все это иметь не возникло. Крепко сидело во мне внушенное с детства: «Главное быть порядочным человеком, получить хорошие знания и трудиться на благо Родины. А вся эта роскошь никчемна и губительна. Она – неблагожелательная глупость». Помню, меня уже в зрелом возрасте удивляли люди, занимающие с ночи очередь за какой-нибудь золотой побрякушкой. Не хлеб ведь! – поделилась Лена.

«Оказывается и у безупречной Лены могли быть заблуждения. А я была не против получить в подарок что-либо этакое, да охотников дарить не встретила», – усмехнулась Инна и потянулась за печеньем, лежавшим на тумбочке у ее изголовья. Изловчившись, она достала пачку и с аппетитом захрустела.

Жанна улыбнулась и неохотно призналась себе: «Я тоже не против красивого украшения».

– Не налегай на сладкое и мучное. Фигуру испортишь, – шепнула Аня Инне.

– Мне теперь все можно, – не сдержав в голосе печали, сказала Инна.

Но Ане не дошел горький смысл ее слов.

25

– Видела по телевизору Ксению Собчак. Она рекламировала страшно дорогую, вычурную косметику. «Если вы себя уважаете, вы обязаны купить…» Она не представляет, что большая часть граждан России живет на минимуме, за гранью бедности… точнее, нищеты? – сказала Аня.

– Я предлагаю прервать нашу дискуссию и перейти к прениям – всем перекусить, – пошутила Инна.

«Подруги вылавливают из головы разрозненные сонно-ленивые мысли. Похоже, устали, растеряли многословие. Скоро уснут», – подумала Лена.

– Давайте! – радостно поддержала Инну Аня. – Мне вспомнилась наша шутливая студенческая застольная песня: «Мы каждый день шестнадцать раз обедаем, мы каждый день шестнадцать раз едим. И ничего мы более не делаем и ничего мы делать не хотим!» Кишки-желудки изнывали от голода, а мы не скулили и с удовольствием распевали на проспекте «Перепетую», «Старушка не спеша…», приковывая к себе неодобрительное внимание людей старшего поколения.

«А сегодня не попели, не поплясали. Запал на завтра берегут», – догадалась Лена.

– Все мы были из той непритязательной среды, – поддакнула Жанна. – Какие мы были скромные! Смотрите, на этой фотографии я в школьной форме. На ней нет верхней пуговицы. Казалось, чего проще – распахни ворот! Так нет же, я попросила у подруги булавку и изнутри закрепила прореху. Неприлично было открывать шею.

– Нас слишком по-пуритански воспитывали. И мы своими мечтами об идеальной любви сами себя делали скромницами, – подтвердила Инна.

– Мы стеснялись говорить учителям, если скучали на уроках. Считали бестактным критиковать старших. А современные дети более жестокие. Они мало что прощают взрослым, – добавила свое мнение Аня.

«Странно, Анина невыдающаяся… невыразительная внешность, делает ее неожиданно примечательной», – подумалось вдруг Жанне. – На контрасте с умом и душевными качествами, что ли?»

– Не поручусь, что все мы из одной бедной среды. Я рассказывала о тех, кто жил в общежитии, – сказала Инна и посмотрела на Жанну с видом спокойного гордого превосходства.

Та недовольно повела плечами. С нею девчонки в группе всегда были запанибрата, а Инна посмела усомниться в ее принадлежности к их кругу только по тому, что она жила на квартире! «Оскорбила, сморозила чушь и рада?» – говорило ее обиженное лицо.

– Может, сейчас я и страдаю от склероза, но прошлое помню слишком отчетливо, чтобы сомневаться в тонкостях и подробностях нашей студенческой жизни. Пошлем петицию в ООН, пусть разберутся?

Лене было немного неловко за мелочные придирки подруги, но она не сочла нужным ее журить.

«Зачем Инна заводит Жанну и вносит путаницу? Изобличить ее или из-за пустяка не связываться с нею на ночь глядя? А Лена немногословна. Промолчу и я, учитывая значимость завтрашней встречи «в верхах». Не хватало еще себе сон разогнать и на празднике перед мальчишками выглядеть вялой мокрой курицей», – подумала Аня.

«Ленка молчит, не хочет из-за ерунды облачаться в мантию прокурора и разряжать обстановку. Наверняка скатилась на внутренний осуждающий монолог. Видно давно привыкла выбирать между болтать и писать», – решила Инна.

«Не спится девчонкам, вот и баюкают свою бессонницу пустыми разговорами. Может, организовать им сто сорок первое китайское предупреждение? (Эта фраза тоже из детства.) Не стоит, уже устало перекидываются словами. Скоро угомонятся. Напрасно я психую. Я изнемогаю от усталости, мне все труднее контролировать эмоции», – принялась уговаривать себя Лена.

Голоса затихали и будто удалялись. Лену окончательно сморило. Она засыпала.

26

– …Противоположности должны притягиваться, а не враждовать.

– Это теоретически. К гадкой людской породе этот закон не имеет никакого отношения. Может, когда-нибудь мы заглянем вглубь кванта, но не в человеческую душу.

– …Если люди перестанут добиваться справедливости, то воры, убийцы, подлецы, лжецы и коррупционеры станут править миром, унижать и угнетать, – вздохнула Аня.

– Что, собственно, мы и наблюдаем, – съехидничала Инна.

– Американцы более лживы. Наверное, уверовали в слова Геббельса о том, что «часто повторяемая ложь становится правдой». Хвалятся, что на луну слетали. Если бы это было правдой, они продолжили бы свои исследования. Не такие они люди, чтобы останавливаться на достигнутом, когда что-то уже получается. Очередной фейк запустили. Цену себе набивают.

– У них в принципе порода такая.

– И это тебя не радует, – Аня насмешкой попыталась отвлечь Инну. – Дались тебе эти высокомерные американцы. Зачем нам решать мировые проблемы, когда надо справляться со своими?

– Чтобы не мешали жить.

– Все равно будут.

– …«Не высовывайся, не стремись, не возникай». Я иногда прихожу к полному неприятию этого мира. Одни были безразличные, другие – злые и завистливые… оговаривали и предавали наших родителей, а дети попадали в детдома.

– Аня…

Аня поняла Лену.

– …Дети не злые, они глупые и доверчивые. Взрослые их портят. Помню, вышла в местной газетенке статья о нашей учительнице, мол, мужа украла, из семьи увела. Мы в классе шумели, возмущались. Я даже заявила, что этой газетой учебник оберну. А потом узнала подробности этой истории, поразмышляла и поняла, что это пасквиль обиженной жены, на весь город неумно растрезвонившей о свой беде. Не отбивала учительница ее мужа, он давно в разводе был. А я необдуманно поддалась лжи, потому что ненавидела отцов, бросающих своих детей, – созналась Инна.

– …Зачастую из лучших побуждений мы бросаемся помогать, а человек не поддается на уговоры, потому что ему этого не надо. Есть вещи, которые одних заботят, а других – нет, – задумчиво произнесла Жанна.

– Но внимание лучше безразличия. Глядишь, когда-нибудь тот человек оценит его, – сказала Аня.

– …В чем красота старости?

– В том, что четко понимаем: это можно, это нельзя. Точную оценку всему даем, – ответила Жанна на философский Анин вопрос.

– Точную?

– Видим главное.

– Ты боишься смотреть в глаза старости?

– Только смерти. Старость может быть прекрасна: человек делается более духовным и мудрым. Старость, как осень, в ней печальное очарование жизни.

– Если сохранил здоровье и оптимизм, – добавила Инна.

– Жизнь дается всем, а старость только избранным. Мы не из их числа.

– Куда тебя понесло! – возмутилась Жанна.

– Инна бредит! – испугалась Аня.

– На тебе лица нет, успокойся. Какое тебе дать лекарство? Я принесу. Оно у тебя с собой? – приподнялась на постели Лена.

– Я сама, – прохрипела Инна.

– Как скажешь, – уступила ей Лена, потому что по двум-трем движениям подруги угадывала ее действительное состояние. Она осталась лежать, чуть приподнявшись на локте и чутко прислушиваясь к тому, что происходит на кухне, готовая вскочить на случай непредвиденной ситуации.

Инна вернулась на место. Лена с облегчением откинулась на подушку.

– Что-то и ты совсем с лица сошла. Тебе плохо? Замордовали мы друг друга своей болтовней, – посочувствовала подруге Инна.

– Все хорошо. Просто у меня никогда еще не было времени на длительные, бытовые разговоры. С тобой больше по телефону. Так ведь по нему не разговоришься.

– У меня тоже каждый день по минутам расписан. Я до сих пор соседей по этажу не знаю. Общаюсь только с одной семьей. Подружились еще с тех пор как получила квартиру. Листая страницы моих девяностых…

Инна замолчала. Сил не было говорить. Лена обняла подругу.

27

Инна вышла из задумчивости и услышала рассуждения Ани:

– …Жена говорит мужу: «Когда ты подбрасываешь ребенка, он должен видеть твое улыбающееся лицо и протянутые к нему руки. А ты его личиком к потолку направил, вот он и расплакался. Надо подмечать такие тонкости».

– …Мать с детства кормила его овощами и фруктами, измельченными на терке, переваренным, перетушенным мясом. Все зубы сыну пыталась сохранить. А в результате к окончанию школы у него ни одного целого зуба не осталось. Они у него без нагрузки рассыпались. Это как если не давать мозгу пищи для размышления, то он деградирует.

–Ну не знаю, права ли ты?

– …Не скажу, что я не доверяю врачам, нет, ни в коем разе. Просто веду себя с ними осторожно, точнее настороженно.

Моя теория такова: «Употреблять лекарства имеет смысл, когда припечет, а в промежутках надо позволять организму справляться самому, иначе у него атрофируется аппарат защиты – иммунная система. Наш организм не утратил способности к самолечению. Ему надо помогать только тогда, когда он не справляется со своей задачей. Вот тогда и появляется потребность во врачах и в лекарствах. А чтобы не пропустить какую-нибудь серьезную болезнь, необходимо проходить обследования. И лечение надо начинать с применения слабых лекарств. По телевизору сейчас все время предлагают убойные средства, после привыкания к которым, уже никакие другие лекарства не помогут.