Надежда

Слышу позади себя шаги. Ничего не успеваю сообразить, как сильная рука поднимает меня вверх. Вижу строгое лицо высокого студента крепкого сложения. Сразу представила, как некрасиво болтаю в воздухе тощими руками и ногами, не имея опоры и возможности сопротивляться. От понимания неловкости своего положения чуть не разревелась, но сдержалась и только сердито объявила:

– Твоя взяла. Видно, мифы Древней Греции читал.

– Случалось, – засмеялся студент и опустил меня на землю.

Когда я понуро направилась к своему классу, студент неожиданно пригласил меня поработать в их бригаде. Я не могла отказаться от столь лестного предложения. Учителя позволили мне один день «повоображать», с условием, что отработаю свою норму на прополке с другим классом. Я согласилась.

Бригада студентов трудилась на совесть. Каждый выполнял свое задание, без которого могла бы тормозиться работа других. Все понимали такую связь и не подводили друг друга. Меня поставили помогать девушке, которой в тот день нездоровилось. Я попросила отпустить ее. Хотела доказать, что в состоянии справиться с работой одна.

Труднее всех было руководителю группы. Его энергия и нервы уходили на борьбу с разгильдяйством поставщиков строительных материалов. Он был слишком интеллигентным, чтобы материться. Размешивая раствор, я наблюдала дикую и грустную сцену.

Преподаватель:

– Скажите, пожалуйста, я могу надеяться на то, что грузовая машина прибудет завтра к восьми часам утра, и мы сможем получить на заводе кирпич?

Шофер:

– Чего пристал. Когда смогу, тогда и приеду. Мать твою…

Преподаватель:

– Не сможете ли вы подвезти меня сегодня в конце рабочего дня к складу с цементом?

– Топай по грейдеру пешком. Там подцепишь шофера за бутылек. Я в таксисты не нанимался…

Шофер, чувствуя свою полную безнаказанность и зависимость от него доцента, пренебрежительно смотрел на «умника в очках» и наслаждался, как ему казалось, своим превосходством. Тактичный и сдержанный руководитель сумел не опуститься до грубостей. А мне хотелось схватить доску и отгулять недоумка. Преподаватель, подойдя к студентам, только и сказал: «Молодой человек не обременен воспитанием».

Вечером я сидела у костра вместе со студентами, слушала их песни и разговоры. Из школьного сада, полного волшебных чар, долетали запахи ночной фиалки. Еще были видны у горизонта гребни тихо дремлющих островерхих елей. На близлежащих улицах перекликались неугомонные ребятишки. Потом заря отпылала. Сумерки уплотнились. Прорезались первые звезды.

Мне представлялось, что мы находимся на дне огромного черного древнего котла, в центре которого еще теплится огонь, а дальше, вокруг нас, – таинственная неизвестность! Как-то сами собой слова перешли в стихи, про ночную тишину, деревенские просторы, неугасающую бесконечную жизнь планеты… Все это, в сущности, казалось мне таким очевидным. Я смотрела на причудливую игру слабеющих языков пламени затухающего костра. От малейшего ветерка они вздрагивали и оживали, а угли превращались из черно-серых в красно-черные, панцирные и дышали загадочно, печально.

Песни студентов тоже постепенно угасали. Я сидела завороженная тишиной ночи, грустными лирическими мелодиями усталых студентов, душевной обстановкой их дружного коллектива, который в моем воображении был трогательно-нежным, добрым, духовно единым, но очень хрупким, полным нерастраченной любви, желаний и огромной веры в свое и вселенское счастье. Все вокруг дышало их молодостью и радостью.

Боже! Сколько ярких чувств я ощущала вокруг себя! И трепет нежной неуверенной любви, и юношескую самоуверенность, и восторженную искренность, и глубокую, одухотворенную печать неосуществленного! Море чувств пленяло и опьяняло меня, а прохлада летней ночи увлекала в восхитительную бесконечность неба, ввысь, куда улетели столбы искр от костра.

И тут в центр круга вышел руководитель группы. Он, как и студенты, был в кирзовых сапогах, в спортивной шапочке и свитере. Ребята приветствовали его аплодисментами.

Сначала его гитара тихо роптала, сопровождая песню на иностранном языке. Потом звучала тоскливым надрывом безысходности «Денег не водится…». Эта песня выбила меня из нормальной колеи. Я привыкла к героическим, торжественным, восторженным типа: «Березы», «Родина», «Песня о встречном». Только пронзительная, щемящая любовная тоска «Албанского танго» иногда нарушала покой наших юных сердец на школьных танцевальных вечерах. И вдруг зарыдали «Журавли»: «Там под небом чужим…» Я стояла потрясенная. Я плакала.

Вдруг преподаватель лихо сделал поворот на сто восемьдесят градусов, рванул струны и запел:

У девушки с острова Пасхи

Украли любовника тигры…

Я вздрогнула и напряглась, растерянно вслушиваясь в содержание песни, не веря своим ушам. Любовник? Как он может вслух произносить это жуткое слово? Почему песню с гадким содержанием поют весело, залихватски? Моему возмущению не было границ. Смятение охватило, кипело негодование, но я не решалась высказаться и стояла обескураженная, убитая, пригвожденная.

Привычный мир рухнул, а от этого непонятного и неприятного хотелось пуститься со всех ног наутек. И этот преподаватель воспитывает молодое поколение?! Учит разврату, непорядочности? Чему они радуются? Неужели не понимают, в какую трясину тянет он студентов, к чему приучает? Их не беспокоит суть произведения? Старшая вожатая объясняла, что любая песня воспитывает, закладывает в душе или хорошее, или плохое. Студенты имеют право петь про любовников? Нет, конечно!

Я смотрела на руководителя недоуменно и неодобрительно, а он не обращал на меня внимания и все больше заводил ребят. Они азартно подхватывали припев песни и пели ее с неподдающимся моему пониманию безудержным своеволием и распущенностью. Мне казалось, своей бесшабашностью студенты стремились запрятать в своих душах печаль, неудачи, сложности жизни. Я загрустила. На миг моя душа переполнилась вселенской тоской. Я чувствовала себя правой и одновременно глупой в веселой компании студентов. Я не понимала их. Это раздражало и злило.

Нервные языки пламени костра плясали по черным теням студентов. Теперь в паузах между песнями в ночной тишине мне чудилось что-то бесовское. Преподаватель с огромными очками в черной оправе казался заколдованным жуком, а студенты – его марионетками.

Красный свет скользнул по кустам роз, окаймлявших нашу поляну. Их отцветающие лепестки были темно-красными, как запекшиеся сгустки крови. Я вздрогнула. Почему-то вспомнила бабушку. Подумалось: «Она уже не посоветует…» Я бросила сердитый взгляд в сторону «неправильного» доцента и демонстративно пошла в сторону своего дома. По дороге меня вдруг осенило: «Если я не понимаю преподавателя, это совсем не значит, что он не прав. Студенты – взрослые люди, а я глупая девчонка. Со временем разберусь!» Немного успокоилась. Буря в груди улеглась, но усмирить внутреннюю дрожь быстро не удавалось.

Меня догнал студент. Я еще утром приметила его. Высокий, худенький, в круглых очках, похожий на любопытного совенка. Его искренний интерес ко всему происходящему, доброжелательность, наивная смешливость не очень уверенного человека сразу бросились мне в глаза. А еще я заметила его желание показать себя значительным. Ношение очков приучило его держать подбородок чуть приподнятым, что придавало его внешности милую самоуверенность. Работая, он пытался усовершенствовать технологический процесс строительства, беспрерывно «сеял» научными терминами, обогащая знания друзей теоретическими выкладками и практическими применениями по части электрических устройств. Говорил он вдохновенно, красиво и умно, что не мешало ему справляться с заданием на объекте. Он очень старался.

Когда студент заговорил со мной о своем детстве и школьных годах, я поразилась тому, как близки наши взгляды на многие вопросы, как одинаково мы чувствуем. «Странно, у меня сложилось впечатление, будто я всегда знала его, и мы никогда не расставались», – подумала я. И вдруг он слово в слово повторил мою мысль вслух. Я опешила.

– Почему ты остановилась? – спросил он.

– Ты умеешь читать мысли? – удивилась я.

– Нет. Видно, две звездочки одновременно упали в одну точку Земли, – улыбнулся он.

Мы молча стояли, прислонившись к разным березам. А мне казалось, что мы составляем единое, неразделимое и гармоничное. Мои чувства были спокойными, радостными и очень приятными. Их хотелось сохранить на всю жизнь.

БОЛЕЗНЬ

В это лето должна бесповоротно решиться моя судьба: заканчивать мне десять классов или идти в пищевой техникум, как старшая сестра.

Мне не хотелось уезжать в город. Я понимала, что там придется начинать взрослую жизнь. Детство закончится. «А много ли его было? Я его толком и не почувствовала. Все время были какие-то сложности. А вот так, чтобы радостно и надолго – не получалось.

«Может, лучше быть самостоятельной, получать стипендию и ни от кого не зависеть? Отец Люсе «подкидывал» деньжат. Бабушка с дедушкой какую-никакую копеечку наскребали и домашними продуктами наделяли. Будут ли мне помогать? Сомневаюсь. Тут голодной из-за стола никогда не выходила. Не готова я быть взрослой. А если в техникуме не будет таких учителей, как Юлия Николаевна, смогу ли после него поступить в университет? Вдруг семью рано заведу как Люся? Многие учителя считают, что после излишней домашней строгости, я обязательно «в первых рядах выскочу замуж», только бы избавиться от опеки. Ошибаются! Из одной тюрьмы сразу в другую? Ну уж нет! Ни к чему мне семейный хомут! Не отступлюсь от мечты об университете!» – размышляла я беспокойно и тут же упрямо повторяла: «Смогу, добьюсь, все преодолею!»

Родители часто спорили за закрытой дверью о моей дальнейшей судьбе. Отец настаивал. Мать уговаривала. Но в середине августа произошло событие, которое само собой развязало узел всех сомнений.

В тот памятный день я вымыла голову и, как всегда, сразу заплела косы, потому что, если сушить густые волосы в распущенном виде, они запутываются, и опять приходится целый час их расчесывать. Вскоре подружки позвали меня играть в городки. Мать отпустила. Я обрадовалась. «Видно, перед отъездом слабину дает», – решила я. Потрогала волосы. Влажные. «Ветер сильный, но теплый», – подумала я и побежала на луг. Поиграла пару часов и занялась приготовлением ужина.

А ночью проснулась от того, что горло раздирал глухой, надрывный кашель. Горела и раскалывалась голова. Я не чувствовала левой половины тела. Испугалась. Умру? Останусь на всю жизнь калекой? Понимая, что сама виновата в болезни, побоялась разбудить мать, чтобы попросить лекарство. Под утро самочувствие резко ухудшилось. Опухшие гланды при вдохе захлопывались, и правая часть тела извивалась в судорогах. Я трясла головой и пыталась пальцами помочь себе выдохнуть. В этот момент на меня нападал нечеловеческий ужас. Мне казалось, что наступают последние секунды жизни. Наконец удавалось вдохнуть, и горло опять перекрывалось, обрекая меня на муки. Каждый приступ удушья изматывал неимоверно, а передышки были так кратковременны!

Первое время мозги еще работали. Потом от боли и страха я уже ничего не понимала, кроме того, что мне во что бы то ни стало надо суметь получить глоток воздуха. Все чаще казалось, что гланды сомкнутся, слипнутся навсегда или мне не хватит сил вытерпеть боль от скручивающих тело судорог, побороть ужас смерти. Я слабела. Сознание затуманивалось.

Преодолевая боль и страх, я не думала о родителях. Вдруг в какой-то момент в мозгу четко высветилось: «Помогите!» Слезть с кровати я уже не могла, кричать тоже. Удары здоровой рукой о железную спинку не дали результата. Мысль о том, что между приступами необходимо достать деревянный пенал, придала мне силы. Портфель, как всегда, рядом, на стуле. Ощупала его. На мое счастье, не застегнут. С третьего раза удалось вытащить пенал.

Мать услышала стук, – и через минуту уже бежала в сельсовет звонить в больницу. Врач сделала несколько уколов. Я уснула и не слышала, как она приказывала для скорейшего выздоровления есть мне каждый день в течение недели по два лимона и по пачке масла. Еще она говорила, что во избежание осложнений я должна в течение двух месяцев находиться под ее наблюдением, и предупредила родителей, чтобы из-за угрозы паралича, они не позволяли мне простужаться и перенапрягаться.

РОДИНА

Целую неделю я провалялась в постели, строго выполняя назначения врача. Я быстро поправилась и возвращалась к обычной жизни. Одно меня раздражало: я не понимала, почему позволила себе выйти на улицу с мокрой головой? Бабушка категорически запрещала подобное! Почему теперь, когда ее нет рядом, я пренебрегла ее советом? Еще не повзрослела, и мне, как маленькому ребенку, надо десять раз напоминать об одном и том же? А еще в учителя собралась!

Когда я выздоровела, мать, обеспокоенная ослабленным состоянием моего организма, повезла меня в город на консультацию. (А может, она хотела привезти отцу подтверждение слов деревенского доктора.) Коля тоже поехал с нами. Справку получила быстро.

Возвращались домой рабочим поездом. В вагоне на удивление мало народу. Через час пути возникла непредвиденная остановка. Мы должны были пропустить встречный поезд, поэтому наш состав отогнали в тупик. Люди вышли размяться. Я тоже не усидела у окна.

Передо мной кирпичный домик, обозначивший полустанок. Шлагбаум. На склоне аккуратная клумба, на которой белыми камешками выложены слова «Слава труду!» Слева и справа от домика бесконечные посадки. К ним-то я и направилась.

Когда мы здесь проезжали весной, меня заинтересовали удивительно нарядные деревья, но наш поезд мелькнул, как веткой по окну чиркнул. Я только успела елки разглядеть. Их многоярусные юбочки, были «обшиты» оборками весеннего обновления. У маленьких они нежно-салатные, у тех, что постарше – дымчатые. А одна, высокая, стройная, горделивая, будто праздничными бусами себя украсила. На повороте поезд притормозил, и я поняла, что каждая ветка елки тоже «оторочена» молоденькими весенними побегами.

Сегодня ели выглядят иначе. Молодые побеги потемнели. Зато на них появились желто-коричневые шишечки. И теперь кажется, что тонкие кружевные каемки золотистыми змейками соскальзывают с острых верхушек, перескакивают с ветки на ветку, закручиваются и огибают нежные, пушистые ветви, подчеркивая стройный стан и изящность вечнозеленых красавиц.

Полюбовалась елками и отправилась дальше. Преодолела ров, крапивные заросли, кусты шиповника и белой акции. Туя?! Вот в чем особенность этого полустанка: странные формы деревьев! Кто-то с любовью занимается ими, придавая причудливые очертания! Одни куполообразные, другие как струи ниспадающих водопадов. Эта – как женщина, склоненная у ручья. А вот то огромное развесистое дерево – тоже туя, но у нее мощный и высокий, как у сосны, ствол. Желтые мелкие плоды усеяли ветви. На старых деревьях они рассыпаны пучками, а на молодых – похожи на тонкие нити гирлянд из маленьких золотистых лампочек. Август удивляет новогодними украшениями! Растираю плод туи в руках. В нос ударяет сильный аптечный запах. Шишки ели и сосны – роднее, приятней пахнут.

Подошла к туе в форме шатра, раздвинула ветви, а внутри пусто. Только кое-где на стволе торчат сухие сучья. Обломала нижние, села на мягкую хвою и словно в раннее детство окунулась. Так радостно сделалось! Оперлась спиной о корявый ствол, гляжу сквозь узорную зелень на голубое небо, пронизанное золотом заката. И тишина в душе, и покой, и благодать…

Встрепенулась только от гудка поезда. Сердце испуганно екнуло. Не опоздать бы! Опрометью помчалась к железной дороге. Когда перемахнула ров, увидела, что люди не спешат к вагонам. Успокоилась. Значит, встречный сигналил. Лицо еще горело, когда вскочила в вагон. Мать встретила сердито. Я не обиделась. Виновата, заставила волноваться. Зализала царапины на руках от колючек шиповника и, все еще переполненная восхищением прекрасным, откинулась на спинку деревянной лавки.

Минут через десять мы продолжили путь. Мать послала меня с кружкой к титану. Я просунула голову в дверь купе, где сидел улыбчивый долговязый проводник. Он оторвался от письма, взглянул на мою любопытную рожицу и спросил доброжелательно:

– Скучно?

– Ага, – ответила я весело.

– Кому пишете? – позволила я себе продолжить разговор, потому что дядя показался мне особенным, мечтательным.

– Женщине. Десять лет назад встретил ее в этом вагоне. И теперь каждый день письма пишем дуг другу.

– Вы женаты?

– Семья, дети. У нее тоже.

– А почему не разведетесь и не женитесь на ней?

– Зачем? Ты развелась бы, если бы твой муж с увлечением читал любовные романы? Семья, дети – это святое, неприкосновенное. Я их очень люблю. А в письмах мы выражаем свои нерастраченные чувства и фантазии. На расстоянии не стесняемся доверить самое сокровенное, тайное. Мы не стремимся встретиться. Иначе пропадет романтика взаимоотношений, исчезнет одна из сторон существования наших душ, маленькая радость, согревающая в нелегкой и не очень романтичной жизни. Каждый по-своему украшает свою жизнь. Мой друг пишет стихи и дает мне почитать. Они очень личные, душевные.

– Интимные, то есть глубоко личные, – солидно произнесла я.

– Правильно. Наверное, сама пишешь стихи?

– Пишу. Они, конечно, не настоящие, но от души, – созналась я.

Заглянул Коля и прошептал:

– Мама сердится. Говорит, тебя не за водой, а за смертью посылать надо.

Мы с проводником кивнули друг другу, и я пошла на свое место. Мать возмутилась:

– На цепь привязать?

Я опустила глаза. Мне не хотелось оправдываться и портить себе хорошее настроение.

Когда мать задремала, мы с Колей пошли в тамбур. За окном мелькали поля, проплывали отдельные серые ветхие приземистые хаты и деревеньки. Опять мелькнула блеклая вывеска: «магазин». Легкая грусть наплыла на сердце. Не «продукты», не «одежда», а просто «магазин» – символ маленьких деревень. Значит, керосин, хлеб, рубашки – все за одним прилавком.

Вспомнила глухой захолустный хуторок, где жила дальняя родня отца. Мы на денек заскочили проведать стариков. Была зима. Жалобно стучала калитка, висевшая на одной петле. Заунывный вой ветра навевал скуку. Одинокая старушка на лавке в покорности смиренной… Где-то прочитала: «И день ей сер и вечер темен. Прозрачен смысл ее житья… Нет прелести в тиши. Тоской опутана душа». На мой вопрос: «Как живете?» – «Приноравливаюсь бесперечь», – только и сказала… А в соседней хате еще одна старушка, тоже древняя…»

Зажглись огни на привокзальных столбах. Дома глазами окон глядят в ночную синь. В них – калейдоскоп человеческих судеб. Опять темно до следующей остановки. Мерно покачивается наш вагон, с грохотом проносятся встречные пассажирские поезда, разнося по свету горечь разлук и радости встреч.

Вернулись на место. Ужинаем. Я разглядываю лица людей. Все они разные, часто задумчивые. Может, в поезде у людей появляется возможность отринуть от себя суету и заглянуть себе в душу, попытаться понять себя, других? Какие они эти люди? Уставшие от быта, озабоченные, но все-таки добрые, хорошие.

Рабочий поезд продолжает кланяться каждому столбу. Я дремлю, положив голову на сумку с гречкой, и вздрагиваю от хлопков двери. Потом незаметно для себя засыпаю.

Проводница громогласно объявляет:

– Следующая станция – Любимовка. Готовьтесь.

Мы с братом хватаем сумки и выходим в тамбур. Мать пересчитывает вещи. Я пристроилась у окна. От запотевшего стекла веет прохладой. Зябко повела плечами.

Светает. Вдали проплывают мягкие волны синеватых холмов. Мелькают сонные рощи, туманные овраги, темные низины. Родные места! Столбы отсчитывают секунды, минуты, километры. Я уже «акклиматизировалась», но состояние внутренней дрожи не проходит. Необычайное волнение охватило меня. Почему? За окном спокойный, привычный равнинный пейзаж.

И вдруг, непонятно отчего, не грустное, не тоскливое, а именно щемящее чувство сжало мое сердце особенной, ни с чем не сравнимой, сладостной болью. Будто я задохнулась острой, чуткой нежностью в ожидании самого дорогого. Ноги стоят, а сердце бежит вперед, торопится.

Почему сердце щемит? Я же не расстаюсь, а возвращаюсь домой. Когда встречаешь друга, визжишь, подпрыгиваешь от восторга. А здесь другое: не выплескиваются чувства. Тихо, трогательно стонет сердце, переполненное любовью. Теснятся в нем и радость, и печаль. Тонко вздрагивает оно от ощущения ожидания встречи с родным, бесценным. Счастьем заходится.

Сердце. Какое в нем многообразие богатых оттенками тонких глубинных чувств, полностью познать которые мне, наверное, не дано! Взять хотя бы одно только томление души: то трепетно-радостное или тревожно-грустное, то восторженное!

За окном – простенький ландшафт. Нет величавых гор, каких-то там северных сияний или великолепной красоты водопадов. Но до чего же милы сердцу эти нежные березки, дымка над утренними полями, зеленые плюшевые луга, пестрые клинья отавы, тенистые ивы над спокойной рекой! Рай земной!.. Почудился мягкий говор бабушки Ани, запах старого кожушка на печке… Вот-вот увижу родные хаты…

За четыре года много раз я возвращалась в Любимовку, но только сегодня, впервые, мое сердце проснулось и нашло свою родину. Не сказать, что очень сладко мне здесь жилось и что каждый день был в радость, но именно в Любимовке открылась неведомая грань моей души. Я поняла, что по-особому люблю единственный на земле уголок, мой «островок счастья», мою маленькую родину, дороже которой на свете не бывает. Здесь – моя любовь, моя боль и мое счастье.

ЕЩЕ ОДНА СТУПЕНЬКА ЛЕСТНИЦЫ НАДЕЖД

Сошли с поезда. Светлая заря пришла, как первая любовь, как предвкушение радости и счастья. Мне хорошо. Сумки не кажутся тяжелыми, а путь дальним.

Переступили порог дома, когда совсем рассвело. Позавтракали. Родители закрылись в зале. Я понимала: идет семейный совет, решается моя участь и с замиранием сердца прислушивалась к разговорам за дверью. Через долгих десять минут мать сообщила: «По результатам обследования врачи сделали заключение: опасность для здоровья не миновала». Техникум тебе «не светит». Я чуть не задохнулась радостью.

Как бы то ни было, поговорка «Что бог ни дает, все к лучшему», на этот раз оправдалась. Судьба распорядилась по-своему. Первого сентября я пошла в восьмой класс.

Ура! Ура! Школьное детство продолжается! Какое счастье! Теперь моя мечта сбудется!! Витек, баба Мавра, Петя, Ирина, я обязательно поступлю в университет!!!

ЭПИЛОГ

Моя героиня продолжила обучение в любимой школе. Грустные мысли и треволнения о будущей самостоятельной жизни, мучившие ее в седьмом классе, очень скоро улетучились. Легкое естественное детство снова вернулось в сердце девочки, и оно теперь было более уверенным и бесшабашным. По сути дела судьба подарила ей два счастливых, по-своему беззаботных года, не омраченных мудрствованием и ненужным философствованием над личными и «мировыми» проблемами. Жизнь в семье не изменилась, но, несмотря на многочисленные трудности, которые бывают у каждого, она радовалась любой приятной мелочи «на полную катушку». И только давняя высокая мечта заставила школьницу в выпускном классе вновь посерьезнеть и усиленно заняться изучением дополнительного материала к вступительным экзаменам в вуз. Физика и математика полностью поглотили ее, вытеснив из головы остатки запоздалого детства.

Упорство незамедлительно дало свои результаты. Аннушка окончила школу с золотой медалью и поступила в университет. И только став студенткой, она как бы одним днем окончательно повзрослела, отринула все детские беды, недоразумения, непонимания и поднялась на новую ступеньку своей жизни, в которой не находилось места пустопорожнему нытью. Студенческая жизнь была сложной, голодной, интересной и такой прекрасной! И как она складывалась, зависело только от самой героини. Много хороших и разных людей встретилось на ее пути. Она справилась с трудностями, как и многие друзья, окружавшие ее в те юные счастливые годы.

Не стану отрицать: этой победе сопутствовал нелегкий опыт семнадцати лет «школы жизни», в которой трудолюбие, собранность, целенаправленность, вера в свои силы выковывались каждодневно, ежечасно.

Контакты

Уважаемый читатель! Буду Вам благодарна, если Вы поделитесь мыслями о моих книгах на сайте, где скачали эту книгу. Если проблемы, поднятые в моих книгах, созвучны с Вашими переживаниями и взглядами на жизнь, или Вы хотите поделиться эмоциями или историями лично – вот мои контакты:

Вконтакте:

https://vk.com/shevchenko.larisa

Сотовый:

[phone]

Skype:

e.shevchenko25021945

email:

[e-mail]

Сайт:

http://larisashevchenko.ru/

Пишите, звоните. Буду рада общению!

Благодарность

Выражаю признательность и искреннюю благодарность