Надежда

– Ты кого мне привела? Это им я должна буду вручить вместо галстука настоящее знамя?! Не поведу этих синих цыплят в райком! Ну-ка, плечи расправить, головы выше! Где твердый взгляд? Улыбку дома оставили? Может, и головы пристегнули пустые?

Мы натянуто заулыбались. Очень удачными штрихами обрисовала нас Аня.

– С улыбкой приободряется весь организм человека. Ясно? Перестроиться! Передо мной двоечники? Вы лучшие из лучших!

Мы окончательно растормозились и на станцию пошли, весело болтая о мелочах.

Погода была чудная. При подходе к улице, на которой находился райком, опять заволновались. Аня тоже стала строгой. Посмотрела на часы:

– Рано пришли. Полчаса погуляем. Нам к одиннадцати.

Пошли в сквер. Минуты ожидания казались вечностью. Чтобы как-то отвлечься, разглядываю близлежащие деревья и кусты. Раскрывались крупные почки сирени, засыпая коричневой шелухой землю. Светлая зелень неразвернувшихся листков пахучая, гладкая внутри, бархатистая снаружи. Крыжовник мелкими узорными листочками оживил серую обветренную землю парка. Издали он кажется кудрявым и праздничным. А почки черной смородины набухли, сделались шаровидными, но чуть-чуть не хватает им солнышка, чтобы разорвать зимний кафтан. Кто же придумал высадить в сквере плодовые кустарники? Умница!

Мимо меня проехал на старом ржавом трехколесном велосипеде мальчик лет шести. Вслед за ним бежала ватага малышей от трех до семи лет. Видно, очередь установили. Велосипеды – еще редкость.

Слышу: вожатая собирает всех членов школьного комитета и зовет нас. Мы степенно подходим к большому красно-коричневому двухэтажному зданию. Дверь заперта. Все в недоумении. Постучали, на всякий случай. Тишина. Тут самый высокий из комитетчиков, показал на записку, приколотую к верхней планке двери: «Все уехали на мероприятие на Желтое озеро, а я пошла в магазин. Вера».

Аня растеряно пробормотала:

– За месяц договаривались на двадцать второе, в плане записали, а сами уехали на озеро обмывать.

– Кого обмывать? – спросила я.

– С буфетом, значит, с водкой, – пояснила Галя и смущенно опустила глаза.

– Как же так! Ведь нас же в комсомол сегодня…

И мы, и группа ребят, приехавших из окрестных сел для вступления в новую фазу своей жизни, стояли, тесно сгрудившись, растерянные, потрясенные обескураженные безразличием и безответственностью тех, кому обязаны верить, кого должны уважать. Топчемся на одном месте как бараны, молчим с убитым видом.

Желание быть самой лучшей комсомолкой на мгновение показалось мне большой глупостью маленькой девочки. Важность предстоящего события упала чуть ли не до нуля. Это обстоятельство заставило прочувствовать и осознать ранее не испытываемое страдание. Оно было безжалостно и неотступно. Попыталась отделаться от него разговорами, но без всякого успеха.

– У всех бывают рецидивы и опрометчивые поступки. Не переживайте, примем вас на Первое Мая, – успокаивала нас Аня, виновато улыбаясь.

В ее голосе не было энтузиазма. Она понимала нас. Мы разбрелись по скверу. Я села на скамейку, стараясь «причесать» свои мысли, как говорит моя любимая математичка. Чего переживаю? Ведь не я же плохая? Видно, начальники не с любовью, с насильственным прилежанием относятся к своему делу. А мы-то, дурачки, дрожали, ожидая их «суда», их мнения о нас! Щелкнули лопоухих по носу! Вот тебе истины, не подверженные сомнениям! Только шутки здесь неуместны. Обида никак не проходила. Досада долго возмущала. Так и не успокоившись, пошла домой.

Почему-то вспомнились осанистые начальники, грубо заставлявшие нас прошлым летом работать на поле сверх нормы. Мы, тогда, конечно, подчинились, но они потеряли свой престиж и уважение в наших глазах. Впрочем, разве их волнуют наши чувства? Зачем без толку приходить в исступление? Чтобы только душу отвести?

Александра Андреевна говорила о необходимости бороться за уважительное отношение к человеку, о желании и способности не поддаваться плохим людям, утверждала: человек живет так, как соглашается жить. И дед Яша как-то возмущался: «С нами делают то, что мы позволяем». Но прекрасные слова, справедливые мысли и убедительные словесные доказательства разбиваются о простейшие препятствия, потому что внешне стройное течение жизни состоит из слияния разногласий, противоречий и еще много из чего непонятного и не всегда приятного. Я уже не настолько простодушна и бесхитростна, и успех подобного предприятия, а именно: защиты достоинства, – часто кажется мне теперь сомнительным и не всегда оправданным. Иногда я задумываюсь: «Не ведет ли излишнее самоуважение к эгоизму?» И, тем не менее, я еще и еще раз решаюсь рискнуть.

И чем заканчиваются мои примитивные попытки отстоять свои права, чего они стоят? В магазине грубая наглая продавщица нарочно на мне заканчивает продажу дефицита: керосина, ситца, – а я переживаю о других, которым из-за меня тоже не достается товара. А когда секретарь в районной администрации на меня накричала только потому, что у нее было плохое настроение, зачем я вежливо и очень сдержанно выразила свое неудовольствие и справедливое негодование?

Молодая женщина мгновенно придумала версию и разыграла ее как по нотам. Выгораживая себя, желая скрыть свое истинное лицо, она гадко и огульно за моей спиной охаяла меня, оболгала перед начальницей. Все двери тут же закрылись передо мной, и я не смогла выполнить поручение старшей вожатой. На меня понеслась лавина оскорблений и нравоучений. Несколько человек набросились одновременно. Мне же рта не дали открыть, не позволили объясниться, расчихвостили в пух и прах и с угрозами выгнали из приемной. Почему начальники верят секретарям, а не составляют о человеке собственного мнения? Им же могут любую лапшу на уши повесить.

Почему женщина лгала? Из самолюбия? Подумала, что пожалуюсь на грубость, испугалась, что ее прогонят? Так не в моем характере жаловаться. Да и кто ребенку поверит? Но я уже не ребенок! В четырнадцать лет нас принято считать взрослыми. Но это верно, если дело касается работы. Такой, казалось бы, незначительный момент, в основе которого лежали прекрасные чувства: честь и достоинство, – имел для доброй, открытой, легковерной и немного строптивой школьницы далеко идущие печальные последствия. И в школе досталось мне тогда, и от матери!.. Ох, уж эта несносная беспощадная память!

Александра Андреевна говорила, что умный человек должен знать, с кем и как говорить, перед кем бисер метать. Декабристы с детства усвоили высокие идеалы жизни, были смелыми, интересными, непредсказуемыми, свет яркой жизни вокруг себя зажигали, говорили, что думали, высказывали бескомпромиссные мнения, вызывающе держались, смехом удерживали стыд общества в узде. И за слова поплатились. И у них не получилось жить «по-книжному»… Говорят, нельзя тех людей мерить современным взглядом. Теперь другое поколение. Новая культура создает иной человеческий тип. А сейчас развивается двоемыслие: на людях – одни, в душе – другие.

А мне кажется, в эпоху Возрождения тоже всякие люди встречались: и бессребренники, и беспринципные подлецы…

Город явственно проплыл перед глазами. Универмаг. Горькие слезы молоденькой продавщицы… Она с такой искренней заботой помогала мне выбирать покупки, что я, пораженная непривычным вниманием, написала о ней в книге «Жалоб и предложений» очень теплые слова благодарности. А на следующий день я опять оказалась в этом магазине. Девушка шарахнулась от меня как от чумной, но, увидев мое расстроенное, даже испуганное лицо, затравленно оглядываясь, шепотом забормотала, украдкой утирая слезы: «Чуть с работы не выгнали… травить стали от зависти… Я теперь у них всегда буду под прицелом, первым кандидатом в козлы отпущения. Никогда никому не пиши благодарности, если не хочешь этому человеку беды. На тебя не обижаюсь. Ты добрая и пока еще глупенькая». Я ушла из магазина в отчаянии, понимая безуспешность любых попыток защитить девушку. Весь мир растворялся в моих безутешных слезах и становился колыхающимся, расплывчатым, противным…

В колхозе на поле и то замечала неприятные моменты. Как увидит бригадир скромного безответного ребенка, так и давай сразу варежку разевать, кричать на ученика не по делу, стремится обидеть, власть свою показывает перед ним. И удовольствие от чувства превосходства получает! А с бойкой дивчиной не связывается. Боится опростоволоситься. Знает, что отошьет, да еще и на смех поднимет.

Как-то Мария Ивановна, учительница биологии, разоткровенничалась о своих первых годах работы после института: «Решила выйти с интересным предложением к районному руководству. Пришла записываться на прием. Секретарь ответила резко: «Не примет он вас с этим вопросом». Я попросила: «Вы запишите, пожалуйста, а начальник пусть сам решит, принять ли меня, помочь ли мне. Может, он заинтересуется моими мыслями?» А все закончилось тем, что секретарша, желая доказать собственную значимость, по цепочке обзвонила всех районных и даже областных секретарей. (Кто бы мог подумать о таком тесном взаимодействии!) Не знаю, что и как она говорила им обо мне, только путь моим идеям был закрыт навсегда. Чиновники и их аппарат не имеют убеждений».

«Своих убеждений или вообще любых? – я не понимала и не принимала последнюю фразу учительницы. – Она, как и я, ограниченно воспринимает проблему? Слишком обобщает? Надо бы спросить у Александры Андреевны», – подумала я тогда.

А Мария Ивановна с незатухающей обидой продолжала: «Я попыталась окольными путями попасть на прием к одному из многочисленных начальников. Добилась. Но встретила такое нежелание понимать и общаться, что поняла: и его тоже успели «подготовить» заведомой ложью обо мне. Долго мне еще аукалось мое наивное представление о том, кто правит балом… А ведь я не хотела обидеть секретаря, просто считала, что каждый несет свой портфель: секретарь записывает, начальник решает проблемы граждан»…

«Как видишь, Витек, не одна я «влипаю в истории». Но этим не могу успокоиться. Недоступна мне тайна человеческой природы! Я не в состоянии внедриться в чужую душу. Пытаюсь понять ее с позиций добра и порядочности, но все равно ускользает что-то непостижимое. Не умею оценивать реальные обстоятельства и поэтому не могу решать свои проблемы безотлагательно, чтобы с законной гордостью утешиться? Почему постоянно заблуждаюсь? Мякина в голове, отстраненные идеалистические фантазии, примитивные шаблоны? Я не способна к умным и оригинальным мыслям, которые позволили бы мне защитить себя? Слишком доверчивая, глупая? Чего тогда с обидой пыхтеть и сопеть?

Я должна была предвидеть и учесть характер секретарши? Но это значит, во всех людях предполагать гадкое? Не разумею я функцию многих переменных жизни, о которых толкует нам Юлия Николаевна! Прав был брат, когда сказал, что зря я бросила играть в шахматы? Но поле жизни не шахматное поле, где и пешки, и важные фигуры молчат. Там я командую парадом, а здесь мною все, кому не лень.

Как понять слова бабушки: «Будь проще, и люди потянутся к тебе»? Не замечать плохого, не бороться? Быть более снисходительной к людским слабостям, не быть мелочной занудой? Мне ведь тоже учителя многое прощают. И все же, где проходит грань между необходимым и допустимым поведением? Каков должен быть размер допуска? Так говорил наш любимый учитель труда Петр Денисович. Газет я читаю много, а ума не набираюсь, не нахожу в них ответов. Только с собой можно и нужно быть честной и принципиальной? Не имею права требовать от других людей того же? Да, надо взрослеть… Александра Андреевна советует: «Читай классику, там найдешь ответы на свои вопросы. Учись читать между строк. Всю жизнь учись…»

Вот уж и до дома рукой подать. Зафилософствовалась! От смеха умереть можно! Умилилась своей критичностью и сознательностью! «Крыша» еще не поехала? Переоделась и сразу взялась за дрова. По мере уставания ко мне возвращались здравые мысли. Зачем обижаться на весь комсомол и всех людей? Опять обобщаю? Вспомнились слова папы Яши о гибкости в общении с людьми. Он умел находить общий язык со всеми. Рано развела нас судьба…

Убрала дрова в сарай и занялась сочинением на тему: «Один день из жизни школьника». И вдруг поняла, что сегодня напишу его совсем по-другому, нежели сделала бы это вчера…

Приняли нас в комсомол тридцатого апреля. В тот же день, на праздничном вечере, комитетчик Иван сказал мне, указывая на значок:

– Не потеряй, он маленький, это тебе не галстук.

– Потеряю, новый куплю, – сказала я деланно безразличным тоном и даже с некоторой долей пренебрежения.

На самом же деле в этот момент я была противна сама себе. Иван неодобрительно посмотрел на меня:

– Какая муха тебя укусила?

– Знаю, что глупость сморозила, – смутилась я.

Стыдно, неловко было перед ним. Но, видно, обида еще не погасла. А может, уходящее детство взбрыкнуло. И вдруг опять почувствовала, что, какой я была еще месяц назад мне уже не быть. Грусть по чему-то очень хорошему, безвозвратно ушедшему отразилась на моем лице. Иван закружил меня в вальсе, стараясь отвлечь и успокоить. Замелькали деревья, что росли вокруг школьной танцплощадки, и коричневые формы девочек с белыми воротничками, и темно-синие костюмы мальчиков.

– Жизнь продолжается? – чуть встревоженно спросил Иван, пытаясь перекричать музыку.

– Продолжается! – эхом повторила я и улыбнулась одними губами.

С праздничного вечера возвращалась домой мимо сельского клуба. Там увидела группу школьников из соседних сел, которые тоже стали сегодня комсомольцами.

Местные ребята, поздравляя «новоиспеченных», забаловались и устроили свалку. Дима Лесных, помогая выбраться из кучи тел одной из девушек, пошутил:

– Это твоя первая комсомольская нагрузка.

Завсегдатаи клуба дружным хохотом встретили реплику. Девушка покраснела и со слезами на глазах побежала прочь. «Что это за юмор, от которого делается стыдно и грустно? Я зануда? Чего-то не понимаю?» – рассуждала я, догоняя новую знакомую, чтобы успокоить.

«Что же угасло во мне двадцать второго апреля? – думала я, возвращаясь домой по темной безлюдной улице. – Часть души? Или все же просто потихоньку уходит детство?

СТЫДНО

С Алесей мы быстро сошлись на почве литературы. Я не стеснялась показывать ей свои рифмовки и прозу, и она с радостью посвящала меня в каждое свое новое стихотворение. Потом она стала приносить мне книги, которые читал и обсуждал ее десятый класс. Особенно восторженно я восприняла роман о геологах. А песня «Я уехала в знойные степи» на данном этапе стала моей самой любимой. После прочтения этой книги у старшеклассников появилась мода сочинять любовные послания. Ни к кому-то конкретно, а так, вообще.

И вдруг подходит ко мне Алеся и просит написать маленькое благодарное письмо одному молодому человеку, который очень помог ей. Я растерялась от такого неожиданного предложения. Но Алеся успокоила: «Представь себе, что пишешь человеку, который тебе очень нравится. Не волнуйся, я отредактирую. Суть в том, что он объяснился мне в любви, но я очень больна и не хочу заведомо губить его жизнь». Я согласилась попробовать. И вот что вышло:

«По природе я очень стеснительная. А Вы такой особенный и поразительно к себе располагающий! От ощущения неловкости и скованности я толком не сумела Вас поблагодарить за помощь и поддержку. Захлебнулась мыслями и словами. Мне проще сделать это письменно.

При первом нашем знакомстве я поняла, что Вы на редкость добрый человек. Даже не поверила в везенье. Я думала, что таких людей теперь не бывает. Неприятности, которые преследуют меня последнее время, отложили отпечаток на нашу последнюю встречу, но не помешали обратить внимание на Ваш удивительно тонкий такт, глубокий ум и обаяние. И при всем при том я все же не смогла со всей эмоциональной искренностью выразить Вам свою признательность. Чувства внутри меня хлестали через край, но не преодолевали высокой стены моих проблем.

Я счастлива тем, что судьба свела нас. Не так уж много в жизни особенных моментов и людей, способных тешить сердце и наполнять душу теплом и радостью. Вы из таких, редких. Вы прекрасный, очаровательный и удивительно щедрый человек! Память мимо подобных людей не проходит, они надолго поселяются в благодарных сердцах. И в моем сердце Вы навсегда останетесь самым уважаемым и самым обожаемым человеком».

– Почему ты ничего не говоришь в письме о любви? – удивилась Алеся.

– Я же написала, что ты счастлива. Разве можно в юном возрасте быть по-настоящему счастливой без любви? Я подумала, раз он умный, то поймет, что если девушка только благодарит мужчину, это совсем не значит, что для любви к нему в ее сердце нет места. Скорее всего, нет возможности одарять ею.

Подруга озадаченно задумалась, а потом воскликнула:

– Вот и проверим твою версию и твою интуицию!

А вскоре Алеся обратилась ко мне с новой просьбой: помочь ей избавиться от навязчивого тридцатилетнего обожателя. Я засомневалась, памятуя свой не очень-то удачный опыт с Димой. Но подруга не приняла мои возражения, объяснив, что чужого незнакомого непорядочного человека мне не будет жаль.

– Хочу заручиться твоей помощью и поддержкой. Помню твои вирши: можешь быть «злыдней». Будем использовать испытанный веками способ: показывать человеку, что он не страшен, а смешон, – не без лукавства улыбнулась Алеся.

– Ну, знаешь! В тетради «изгаляться» – одно, а в лицо человеку – это совсем другое! Я не смогу, – сопротивлялась я.

– Не бойся, сумеешь! Это совсем несложно. Напрягись, настройся на нужную волну. У тебя острый язык. А на парня можешь не смотреть, если тебе так легче разговаривать, – нажимала подруга.

– Зареклась я… Ладно, давай попробую, – ободренная комплиментом, согласилась я неохотно.

«Почему Алеся пригласила меня? Считает, что моей эрудиции хватит, чтобы справиться с взрослым? Вряд ли. Я моложе ее на три года. Наверное, боится идти одна, а на такое щепетильное дело с собой не любого возьмешь. Надежный требуется человек», – подумала я и к назначенному часу без опоздания явилась к месту, где мы условились встретиться.

Все складывалось удачно. Было Второе мая. Праздник, маевка. Естественно, что мать не могла не отпустить меня на полдня с подружками в лес. «Свидание» с Алесей произошло там же. Утро стояло ласковое, солнечное. Спокойно плыли жемчужные облака. Мягко переливались тени. В низинах торопливо расползался нестойкий, редкий туман. Играла музыка. На полянках танцевала молодежь. Гуляли милые радостные старики. Парочки искали укромные местечки.

Мы с подругой углубились в роскошный бор. Я удобно устроилась на изгибе мощной ветви дуба, а Алеся нервно ходила неподалеку вдоль тропинки. Слышу ссору за кустами. Спорщиков не вижу. Смотрю, подруга осторожно подает знак «внимание» и приближается ко мне. Я спрыгнула с дерева, спряталась за поросший кустарником холм, даже спиной к тропинке повернулась, чтобы не видеть человека, к которому должны были относиться мои слова. Разговор начала Алеся, потом я говорила тихо, а подруга громко и эмоционально доносила фразы до своего знакомого.

Я сочиняла вдохновенно и отвлеченно, с удовольствием громила своего воображаемого врага неуважением, даже презрением и мысленно восторгалась раскованностью и изощренностью своей буйной фантазии. Наконец-то нашла достойный объект для обиженного, оскорбленного воображения, дающий возможность высказаться открыто, позволяющий вслух выплеснуть накопившиеся отрицательные эмоции. И они изливались то мгновенным вихрем, то широким мощным потоком гадкого красноречия. Их всплески увеличивались с малейшей попыткой мужчины оправдаться, усмирить разбушевавшийся ураган чувств моей подруги. Его слабость (как мне казалось), неспособность защититься заводили меня и вызывали стремление выступить еще ярче и острее. Я восторгалась собой, упивалась своим, якобы, превосходством. Выдержав надменную паузу, я вновь и вновь принималась самозабвенно хлестать словами своего невидимого врага, язвительно сопоставляя Алесины вопросы и его ответы. Я была увлечена отыскиванием удачных едких фраз и не задумывалась над их действием на человека, которому они предназначались.

Моя добросовестность усугублялась тем, что я не знала причины безжалостного словесного избиения клиента, точнее сказать, его вины. Мои упражнения в изящном злословии рождалось на пустом месте. Это была игра, сражение, с воображаемым заранее отрицательным противником. Но чем больше я изощрялась, тем грустнее мне становилось. Я уже считала, что отвечает поверженный противник не подруге, а мне. Я его уничтожаю и стремлюсь «сровнять с землей». Она только обложка книги, но не содержание.

И во мне проснулись жалость, сомнение и беспокойство. Имею ли я право так «уничтожать» человека? Заслуживает ли он такой «порки»?

Не сдержала-таки любопытства, осторожно выглянула из-за кустов и разглядела того, кому посылала шквал издевок. Передо мной стоял не сказать бы, что красивый, но необыкновенно приятный, симпатичный коренастый, плотный человек. Грустный, какой-то чистый, искренний, не вызывавший никаких отрицательных эмоций или дурных предчувствий. Его растерянная, неуверенная улыбка наглядно указывала на его приверженность (на мой взгляд) идеалам добра (как принято у нас говорить на собраниях).

Может, Алеся ошибается, выставляя его мишенью для жесткого «обстрела»? Может, не так уж он и виноват, и причиной всему излишняя эмоциональность и разыгравшееся самолюбие подруги? Непорядочно такого пародировать и передразнивать. А я, увлеченная подбором колких слов, со всей своей юношеской жестокостью бездумно и бессмысленно ранила человека.

Мне показалось, что парень искренне переживает ссору. Что значат его слова, произнесенные с глубоким, тяжким вздохом: «Оставляю на твоей совести последствия нашего разговора», – угрозу или предупреждение о возможной беде? А может, ему трудно смириться со своей ненужностью для любимого человека? Стоит ли мне так агрессивно нападать на него только за то, что Алесе нравятся люди другого склада? И вообще, разве гадкая мелочная месть – праведная сила, толкающая на подвиги и любовь? К чему глупая, опасная неучтивость, надрывное ораторство, извержение якобы неопровержимых истин и мыслей? И тут же мне стало стыдно, что хоть и косвенно, но плохо подумала об Алесе.

Сколько изощренной мерзости слетает с моего языка! Это фасонные, беспомощные, жалкие отголоски недавно прочитанного в книгах? А может, это мое собственное злословие, сформировавшееся в заполненной тоской душе независимо от желания, под напором каждодневных обид? А теперь, когда появился повод, оно выпросталось и выползло из черных уголков моей черствой маленькой души? Получается, что в каждом человеке предостаточно намешано и плохого, и хорошего. Не предполагала в себе жестокосердия. Надеюсь, во мне хорошего много больше, и оно победит гидру зла (как принято писать в наших школьных стенгазетах). Получается, я разбередила рану своего сердца, а яд обид вылила на невиновного по отношению ко мне человека.

Меня неприятно поразило, что мои упражнения в злословии обижают, шокируют и заставляют теряться взрослого человека, который вдвое старше меня. Мне опять подумалось, что Алесина характеристика молодого человека на самом деле куда бесцеремоннее, чем того следовало ожидать. Она всегда любящим ее парням вываливает свое искреннее мнение о них или только при мне не стесняется в выражениях неприязни, считая, что я пойму ее и по наивности поддержу откровенную хулу? Боже, мой! Зачем я набросилась на подругу? Она не такая! От жалости к «подсудимому» я запуталась в своих глупых недоверчивых измышлениях.

Я зашептала: «Алеся, хватит! Давай остановим гадкий диалог и прекратим прения! Зачем добивать человека? Чем он заслужил «избиение», чем обидел тебя? Мне кажется, он положительный. Постой, дай вникнуть. Допустим, ты заблуждаешься, устраивая ему взбучку? Может, тебя мучает ложное чувство превосходства?» – пыталась выспросить я подругу. Но она не могла остановить реку своих излияний, отмахивалась от моих вопросов и настаивала продолжать нападение.

«Зачем потакать Алесиным неправильным выводам и действиям? Ошибки – неизбежное проявление юности. (Так всегда успокаивает меня бабушка.) Они еще полбеды. А если здесь также присутствует невоздержанность характера? У нее хватает совести непоправимо искажать реальность и тут же охотно и с жаром рассуждать о порядочности? Я опять пальцем в небо попала в своих диких рассуждениях?» – сердито размышляла я. Мной-то, несомненно, руководила неуемная ребяческая жажда правды. А тут еще жара и духота наваливались. Солнце раздражало.

Я не смогла переубедить подругу замолчать первой, поэтому решила продолжать говорить и, уже не стесняясь Алеси, исподтишка внимательно наблюдать за реакцией объекта насмешек. Теперь, по моему почину, мои резкие суждения о нем диктовались желанием как можно больше раздвинуть рамки взаимной откровенности. Мне не всегда удавалось направить его ответы в нужное русло, но я не отступала. Я затеяла интересную игру. Мне хотелось в результате эксперимента убедиться в правоте своих нападок. Я не обольщалась своей способностью и проницательностью. Я училась. Говоря об объекте плохо, я надеялась услышать ответную, жесткую тираду и понять истинную причину сегодняшнего «спектакля», узнать которую не удосужилась заранее, что и обернулось для меня теперешними мучениями совести.