Любовь моя

– Грубо ты его.

– А если он деликатных слов не понимает?

– Ты высокие чины трогаешь?

– В одной из книг я предполагала, что если бы во власти было больше женщин (достойных!), то и в стране, и в семьях было бы больше порядка. У меня одно время созрела идея подтвердить свой тезис наглядными примерами, что усилило бы содержание книги. Но тогда пришлось бы изучить природу власти, даже обратиться к научным статьям. Размышляя над этой трудной задачей, я пришла к выводу, что для меня это неохватная и неподъемная тема, и не стала ее затрагивать. Писать можно только о том, что знаешь глубоко, всесторонне и достоверно.

– Из своего опыта я поняла, что приходя во власть, большинство чиновников лишаются многого человеческого в себе. То ли работа там такая «вредная», то ли тщеславие их губит и деньги? Им проще отказать, чем разбираться в чьем-то деле. Наверное, поначалу сами искренне верят, что хотят блага для народа, да только потом добиваются его в основном для себя, – усмехнулась Инна.

– У меня нет к начальникам благоговейного трепета. Я к ним отношусь настороженно, – поделилась Жанна. – Мне кажется, дело тут не во всех начальниках и чиновниках, а в дураках и подлецах среди них.

– А ты, Аня, начинаешь дрожать даже от приближения милиционера, – рассмеялась Инна.

– Он сам ко мне направляется, и я не могу от него защититься.

– А то бы, как стрела из лука от него умчалась.

– Но идти к начальнику или нет, решаю я сама.

– И не идешь, – усмехнулась Инна.

– Лена, я не поняла, кто у тебя в последней книге главный герой? – спросила Аня. – Ой, прости! В очередной.

– Мое дело – вызвать интерес к проблеме, а дальше читатель пусть сам соображает, кто из героев ему ближе. Я же предлагаю заведомо разные точки зрения.

– В твоих книгах для развития воображения у читателя и свет, и воздух, и бездна пространства в каждой фразе, – сказала Инна. – В деревне говорят, что если поленья в печи лежат слишком плотно, огню не разгореться. Чувствуешь аналогию?

Аня с серьезным видом задумалась над ее замечанием.

– Лена, может, теперь займемся детальным разбором не книги, а твоей личности? «Во всем мне хочется дойти до самой сути». Нам это проще. С одержимостью хирурга станем углубляться в твое «нутро». Развлечемся? – беззаботно спросила Инна.

– И наконец-то уйдем от писательской темы, – преждевременно обрадовалась Лена.

– Начнем пошагово: с верхнего прикида. Неплохая идея? Не станем подхлестывать воображение? У тебя есть претензии к собственной внешности? Блеск и шик в одежде – это твое?

– Издалека заходишь. К чему клонишь? Это допрос с пристрастием? Сильно не наседай, – рассмеялась Лена. – Мне никогда не нравилось выделяться одеждой, поэтому я не придавала ей особого значения. Учитывая императив незаметности и незаменимости на работе, я всегда носила «ярко выраженный» строгий социальный брючный костюм без малейших отклонений в сторону излишней женственности. Элегантность в простоте.

– Женские штучки – кокетство и жеманство – не твой метод давления на мужчин. А имиджевые штрихи? У мужчин трубка, кепочка… Ты даже в строгом аскетичном костюме умела преподнести свою индивидуальность. Тонким обаянием брала. Не боялась разонравиться, – подтвердила Инна.

– Конечно, я никогда не забывала, что моду делают детали и что они должны быть безукоризненно исполнены, будь то модельная строчка, изящный шарфик или оригинальная брошь. Они – пикантная приправа к пресному блюду повседневной строгости. Я предпочитаю короткую стрижку без излишеств. По мне не видно? О чем еще рассказать?

– Строгая одежда на тебе живет одной с тобою жизнью. А я в эксцентричном костюме чувствую себя уютней. Я им по-своему защищаю себя. До сих пор люблю шокировать знакомых непривычно раскрепощенными, чуть ли не неприлично откровенными собственноручно изготовленными нарядами.

– Это один из твоих многочисленных талантов, – подтвердила Лена. – В нем ты всегда неизменно и стремительно набирала высоту.

– Лен, я не могу представить на твоем лице боевой раскрас-макияж, – рассмеялась Инна.

– И не надо.

– А как насчет характера? Есть в нем зацепки, чтобы тебя раздраконить?

– С людьми я, как правило, проста, но сдержанна, стараюсь не терять достоинства. Не люблю широких жестов, суетливости и нарочитого равнодушия.

– И дома ты предельно скромна. Обыкновенная наседка.

– У каждого своя органика, свое внешнее и внутреннее ощущение себя как личности.

– Внутреннее и внешнее в человеке так часто не совпадают! – сказала Жанна.

– Прошли годы и люди стали говорить, что им в голову не приходило, что я могу стать писателем. Я не производила впечатления думающего человека? Получается, если бы у меня было повышенное внимание к своей одежде, я была бы экстравагантна в отношениях с сослуживцами, или напротив, ходила надутым индюком с надменным выражением лица, то мне скорее поверили? Я, таким образом, больше вызывала бы у них уважения или интереса? Мол, считаю своим долгом внешностью и поведением сообщить… и настаиваю обратить внимание… А без этих атрибутов они не видели во мне интересного человека?

– Так ведь по одежке встречают. Для меня в молодые годы, носящий шейный платок обязательно ассоциировался с великим поэтом или артистом, а длинные волосы – с художником или музыкантом, – сказала Жанна.

– У них профессии такие – выставляться как в витрине магазина, – заметила Аня.

– А те поэты просто прикрывали красивыми платками и модными шарфами свои старые морщинистые шеи, молодились.

– Отстань, Инка. Испортила лирический настрой, – рассердилась Аня. – Лена, а в праздники ты тоже скромничала, ходила синим чулком с тщательнейшим образом продуманным строгим обликом?

– Нет. Блистала. Появлялась в вечернем платье до полу, с глубоким декольте, надевала изящное ювелирное украшение, делала эффектную прическу.

– И мужчины вдруг замечали в тебе женщину, делали комплименты, всюду пропускали вперед? – спросила Аня.

– Ох уж этот мне вежливо-садистский прием пропускать женщину вперед там, где трудней, опасней или неприятней, – насмешливо фыркнула Инна.

– И штабелями падали в обморок? – шутливо окончила свою мысль Аня.

– Это не более, чем байки, – отмахнулась Лена.

– Она крайне неохотно впускает в свою личную жизнь даже близких друзей. Но я знаю, что мужчины и в будни не давали ей прохода, – ответила за Лену Инна. – И даже когда она позволяла кому-то называть себя по имени, они не рисковали пользоваться этой привилегией.

– Значит, умные, – сделала вывод Жанна.

– Ну что тут скажешь, тема закрыта, – рассмеялась Инна.

– А я многократно замечала, как менялось отношение людей ко мне в зависимости от качества моей одежды. Когда я была в красивом и дорогом костюме, окружающие относились с большим уважением, – заявила Жанна.

– Даже в парикмахерской, – подтвердила Аня.

– У меня в молодости подруга была. Жена офицера. Большая удача, что мы с ней оказались по жизни в одном месте и в одно время. Неподражаемая выдумщица. У нее возникала масса художнических находок. В ней пылала и бурлила жажда жизни, желание сделать свое существование в глуши красивым и радостным. Мои платья – дело ее рук. Ее стараниями был создан мой неповторимый, как она выражалась, образ. В ее нарядах я чувствовала себя королевой, и мне казалось, что весь мир у моих ног! – восторженно поделилась Жанна.

– И ты была обречена на успех у мужчин! И «взрывалось утро фейерверком нежности». Но «Препятствий – тьма, и радости так мало отмеряно нам в жизни…» Николай Филин из Липецка автор этих строк. Но не было места «…где можно просто сердце распахнуть, столкнуть с души земное притяженье». А это – Цветаева, – с величественным жестом высоко поднятой руки провозгласила Инна.

«Инка – олицетворение неугомонности и бесцеремонности», – вздохнула Жанна. Но ей было приятно, что та откликнулась на ее откровение.

– Давно ты заболела Мариной Цветаевой? А как же отверженная, ошельмованная Ахматова и ее: «Я была тогда с моим народом», «И безвинная корчилась Русь» и «Невинно» клевещущий рот»? – спросила Аня. – Когда-то ее влияние и на тебя простиралось. (Вновь пустились в разговоры о литературе.)

– Устаю я от ее жесткости и незыблемой стойкости. Маяковскому, Багрицкому, Есенину и Цветаевой чуть-чуть бы от нее… От Ахматовой в моей душе замогильная кладбищенская тишина. Будто она опалена и ей требуется эликсир жизни.

– После Ахматовой новое слово должно быть таким, чтобы оно имело право нарушать эту тишину.

– Великое слово требует тишины, Ее надо уметь слушать, – на свой манер подтвердила Инна слова Ани. – Да, время было не сладкое… Теперь Анастасия Цветаева мне ближе. В ее стихах место моей душе. Судьбы у обеих сестер трагичные, но природа создала их по-разному переносить несчастья. Я благодарна Анастасии за высочайшую поэзию любви, за ее непосредственный отклик в моей душе.

Мозаика мельчайших морщинок у глаз Инны осветилась легкой мягкой улыбкой. Она вспомнила что-то свое, поистине искреннее и приятное.

– Ах, любовь! – вздохнула Аня.

– Причем здесь любовь, мужчины? Душа требует красоты и покоя, – возразила Жанна.

– И поклонения, – сказала Инна без иронии.

* * *

– …А война полов для нее уже не масштабна? Она затрагивает всё человечество. Что может быть важней наших ощущений и взаимоотношений? Она сомневалась в величии чувств простого народа и приписывала их только полководцам, героям и королям, а на остальных смотрела свысока. Уела? – рассмеялась Инна.

– …Смотря как преподнести. Героем книги может быть и гений, и придурок, и страдалец. Иная простая история, пройдя через сердце поэта, может заиграть невиданными дотоле красками, – возразила Жанна.

Она поэт – дальше некуда!

– Да ну?

– Ей бы еще чуть-чуть поддать драматизма.

– Куда же больше?

– Может, коронуем ее «поэтом в законе»?

– Чур не я…

«О ком это они?» – не поняла Аня, отвлекшаяся на свои мысли.

– …Я дала почитать ее черновик одному очень известному журналисту, а потом спросила: «Не слишком ли она резка в своем мнении о современных мужчинах? Соблюдает ли она баланс между фактами и эмоциями? Может, ей кое-что смягчить, убрать «ходульные» выражения и сцены, если таковые имеются, вычеркнуть слишком «яркие» эпитеты? Они обычно усиливают впечатление от произведения, но иногда их переизбыток его ослабляет, размазывает».

«Ни в коем случае! Пусть все как есть оставит, – горячо возразил он. – Не надо ей приглушать своеобразия своего колорита». Заметь, это сказал мужчина, и далеко не тривиальный.

– Инна, и до меня добралась? Ты как всегда в первых рядах… А теперь зачем тебя занесло в сферу моих интересов? – сонно спросила Лена, пытаясь окончательно проснуться.

– Ты пишешь о любви в самом высоком понимании значения этого прекрасного слова и тут же критикуешь ее носителей.

– Я не критикую, просто честно рассказываю истории из жизни своих друзей и хороших знакомых, чтобы их помнили. Иногда в благодарность. Многих уже нет с нами, но они есть в моих книгах. Не моя вина, если их жизнь была не очень радостная. Дейнека говорил: «Искренность – основа искусства». Рецептов счастья дать никто не может, но молодежь должна знать о возможных проблемах в семьях и быть готовой к их разрешению. Внутри человек один, а снаружи другой, такой, каким ему удалось встроиться в жизнь. Нет маленьких и больших людей, нет ни стопроцентно плохих, ни идеально хороших, есть состоявшиеся и не очень. И все дети рождаются талантливыми. Только у одних со временем проявляется талант доброты, у других – тяга к наукам, у третьих – к порокам. Один слаб физически, другой морально. Каждый человек должен суметь прочувствовать свою особенность и решить, что с нею делать: взращивать или бороться.

– Я в восторге от трансформации некоторых наших физиков в лирики. Наконец-то нашли себя!

– Спасибо, любезный читатель, от всей когорты перестроившихся и переориентировавшихся, – сидя, шутливо поклонилась Лена Инне.

– Тебя волнуют глубины женской ипостаси. Ты выводишь из подсознания комплексы мужчин и женщин и лишаешь их ореола таинственности. Лучше их знать, чем жить в романтическом тумане?

– В обыденной жизни люди стараются избегать неудобных тем. А я обо всем пишу. Например, о том, как человек переживает о невозвратном. О том, что не умеем мы быть счастливыми, а жизнь сама по себе прекрасна, и позволять ломать ее друг другу собственным эгоизмом преступно. Еще о том, что человек, которого не любят, не уважают и не ценят медленно морально и физически умирает. Нельзя ему подвергать себя подобной экзекуции, надо выходить из ситуации. Своей пассивностью и бесхарактерностью он губит не только себя, но и своих близких.

– Надеюсь, эта открытость не причиняет тебе каких-то жизненных неудобств? Осознаешь цену, которую можешь заплатить за откровения? Или ты неприкасаемая? Не грешишь ли насилием достоверности над творческим художничеством? Хочешь всех исправить, призвать к покаянию? Достоевский в юбке! У тебя нет с ним прямых ассоциаций? Ведь вся русская литература – философская. Кругом нас Мышкины, Рогозины. А человек обязан невзирая ни на что, оставаться в пределах нравственных норм, предписанных обществом или… свыше. Он должен соответствовать той вечности, которая ждет его за пределами…

– Это же не в чистом виде звучит, а в вариациях на тему, – объяснила Лена.

– Настоящей страстью, болевой точкой в твоих взрослых книгах стала любовь и жалость к несчастливым женским судьбам. А остальное как бы пристегнуто к ним. Ты прямо-таки Алеша Карамазов.

– Алеша? В нем те еще бесы бродят! – не согласилась с Инной Аня.

– В довершении всего скажу, что ты удачно сублимируешь свои эмоции в гневные и печальные строки. У тебя, как и у Риты, чувство драмы преобладает над чувством юмора, отсюда ирония. Мата в твоих книгах нет, но он иногда подразумевается и напрашивается. А читателю, как мне кажется, необходим не только добрый и умный герой, но и веселый, жизнерадостный, оптимистичный. А твои персонажи больше на воле и терпении держатся.

– Как в жизни. Мои герои уже не молоды. Не визжать же им как юнцам от неосмысленного восторга, особенно, если от них за версту оглушающе разит одиночеством нелюбимых или всеми брошенных?

– И о себе пишешь? В каждом герое какая-то грань тебя самой? Такая манера имеет к тебе прямое отношение? Но говорят, что главное писать не от себя и не про себя. Ты преступаешь границу дозволенного? Без щемящей личной ноты нет тебя как писателя? – забросала Инна подругу противоречащими друг другу вопросами.

– Моя жизнь не тянет на увлекательный сюжет. Она слишком стабильная.

При этих своих словах Лена вдруг почувствовала на своем плече ненавязчивую утешительность робкого прикосновения руки Андрея. Как когда-то… Ей так показалось.

«Со мной так часто случается… неожиданно… иногда в совершенно неподходящий момент… Сердце замрет, собьется с ритма…»

А Инне в этот момент непонятно почему явилась грустная мысль: «Умной женщине трудно найти умного мужчину, потому что ему тоже, прежде всего, нужна жена-няня, а потом уж жена-друг».

* * *

– Выдающийся Андрей Платонов говорил: «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», – процитировала Аня. – Лена, ты с ним согласна?

Та не сразу, но ответила:

– И талантом тоже, если он присутствует.

– Без таланта получится «жесть». Дуриком путное не напишешь, – уверенно сказала Инна. – А я под настроение люблю, чтобы в книгах не было ни тени драматизма, сплошной кайф, чтобы был прекрасный поэтический строй произведения и чистое звучание текста. Книга для меня должна являться сгустком радости. Я хотела бы, чтобы в героях была какая-то невесомость, как бы чувствовался уход от всего грубого, материального. Такая вот мне нужна писательская доминанта. От своих катастроф тошно. Хочу хотя бы чужому счастью порадоваться. Я в восторге от фразы: юмор – улыбка разума, ирония – его усмешка. Хочу улыбаться! Хочу россыпи приятного тонкого юмора и мужчину, носителя такого юмора!

И в этом ее «воззвании» было столько искренне юного и одновременно безнадежно-печального!

– К юмору должны прилагаться мужские поступки. Юмор хорош как приправа к главному, основательному блюду, – усмехнулась Лена.

– У тебя в этом плане много единомышленников найдется. Читай тома анекдотов и умных мыслей великих предков. Их сейчас «пачками» издают, а книгоноши продают населению для поднятия настроения, – уколола Инну Жанна. И та разозлилась на себя за неконтролируемую, какую-то наивную сиюминутную вспышку откровенности, но виду, конечно же, не подала.

– Узкий спектр интересов – это плохо. Но широкий диапазон и всеядность – не одно и то же, – заметила Аня. – Я иногда люблю почитать не гладкий, эксцентричный, даже клоунский текст.

– Кто бы мог подумать? – скривилась Инна. Лица ее не было видно, но по интонации его легко можно было представить.

– Продолжай Инна, топчи меня нещадно. Мне не нужны верноподданнические хвалы, мол, все прекрасно, верх совершенства. Твердо и холодно ставь меня на место, – попросила Лена с улыбкой.

– Спешишь от меня отделаться? Не надейся. Уж если я начну, то не скоро закончу. Так, дай подумать… Что, заскребло в сердчишке-то?

«При этих словах прямодушная Анька завелась бы и сама подставилась бы под мой удар, а Ленка не станет беситься. Щадит меня. За что и обожаю. Она понимает, что дружба – высшая форма любви. Мне никогда не было за нее неловко. У нее высокие, недостижимые для меня нравственные критерии. Она благородная и не может себе позволять вести себя, как я, непутевая. Получив такой комплимент, я носила бы его в душе, словно медаль на груди. Но я не стесняюсь вытаскивать из себя «природные повадки». Я всегда забываю рекомендации знаменитого французского артиста Депардье: «Надо не спешить реагировать», – посмеялась над собой Инна. – …Мои глаза невольно метят в Лену. Она мудрая, осмотрительная в словах и делах и абсолютно не зависит от чужого мнения. В ней столько подробностей, волнующих и притягивающих меня! Одним взглядом может охватить любую ситуацию и сразу прочувствовать все ее слабые и сильные стороны, потому что многое понимает на седьмом или даже восьмом уровне подсознания. Но не ставит себя выше других.

Лена никогда никому ничего не доказывает, потому что наделена мощной индивидуальностью. Я имею в виду талант, а не статус. Она идет вперед без претензий к людям. Закрытый человек, но что парадоксально, на удивление легкий… Иногда бывает странно открытой, но к ее открытости надо уметь пробиться. И все равно до конца ни перед кем не выворачивает душу. Всегда начеку, чтобы вовремя превратиться в неприступную стену. Сколько в ней копится большого, настоящего… и горького! Но она умеет найти в себе ту точку, на которую могла бы опереться в беде ее щедрая душа… Глубокая, не всем донырнуть. Доброты у нее за десятерых. А в юности была… нездешняя, странно наивная, чем, случалось, давала повод для добрых шуток.

Умеет дружить и поддерживать отношения даже в конкурентной среде. Самодостаточна, поэтому не чувствует себя одинокой, когда одна. Хотя… в глубине души каждый человек одинок. И впустить туда, в эту глубину, он способен разве что любовь Бога… Я уж и не знаю, чего она не умеет… В рабочее время никаких сантиментов! У нее не забалуешь. Поставит задачу – изволь выполнять. Но не впадает в остервенение, если понимает, что ей предлагается что-то разумное. А меня и критические обстоятельства не всегда ставили на место… Дома Ленка милая, мягкая, как летний утренний лучик.

Бывает связь душевная и духовная. У нас с Леной и то и другое. Мне завидуют… Ее голос постоянно присутствует во мне, особенно в тяжелые минуты. Для меня она стала единственной находкой, лучшим приобретением в жизни… Пусть бы ее годы помчались «в круженье обратном»! Господи, да будет на то твоя воля… Я часто ловлю себя на мысли, что хочу кричать: «Ленка, больше улыбайся так, как можешь улыбаться только ты!» – тепло думала о подруге Инна. – А Андрей далеко не умный, если не оценил Лениных достоинств? Она для него была слишком хороша. Сколько сердец, столько видов любви? Но для любви всегда нужны двое, а тут… Жизнь без тепла… Лена никогда не говорит об Андрее. Значит, эта зона памяти до сих пор закрыта. Обида не ушла из сердца, и боль цепко держит ее в своих колючих руках? Но ведь давным-давно она сама от него «мужественно» отказалась. Я бы так не смогла, – на себя примерила ситуацию подруги Инна. – Пыталась строить семейную жизнь? Почему не складывалась? Достойного не нашла? Тепла ни с кем не получила? Не могла полюбить? Остальные мужчины ей не годились? Ну как же! Кто побывал на небе, тот не захочет на землю!.. Видно повезло полюбить только один раз… О чем это я? Куда меня понесло? Что-то я не в меру расчувствовалась. Устала, тормоза не срабатывают, каша в голове».

Прошла минута, другая. Лена насторожилась: «Инна задремала или ей плохо?»

Вихрь путаных мыслей пронесся в голове Инны и она, выйдя из задумчивости, наконец, задала свои вопросы:

– Еще несколько аспектов я упустила. Как современное слово выражает смятенный дух нашего времени? Как чувствуют себя пожилые женщины нашего круга в нынешней информационной круговерти? И как не затеряться твоим произведениям в разливанном море коммерческих изданий?

– Нормально мы себя ощущаем, – дружно, в один голос сказали Жанна с Аней и рассмеялись.

– Отрадно слышать, – улыбнулась Лена.

– К сведению Жанны: твои книги, Лена, не простенькое чтиво для пляжа. Зря бумагу не переводишь, есть над чем подумать, хотя многие рассказы бытовой направленности. Понимаю, жизнь сама подбрасывает сюжеты, которые невозможно сочинить. И финал у твоих книг будто бы лирический, не жесткий, даже оптимистичный, но не по себе мне от общей картины жизни твоих героев. Понимаю, «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Это о нас, о несчастливых женщинах, – усмехнулась Инна. – О какой нашей личной свободе можно говорить? Если только о духовной? Полностью свободным может быть только закоренелый одержимый собой эгоист.

– У тебя сразу прорисовался контур замысла очередной книги? – прервала Ленины размышления Жанна.

– Замысла – да, сюжета – нет. Я писала то о соединении времен, то о разъединении людей. Пыталась разворачивать широкую панораму эпохи. Использовала разные уровни условности минимально, без перебора. Чувствую, не мое это. И взялась за людей, так сказать, в чистом виде. Для меня интересней темы не найти. Но мне кажется, что некоторые мои главы так и остались не законченными, а другие – несколько затянуты. Они слишком длятся на одной долгой горькой ноте до тех пор, пока я не выплесну из себя всю боль, всю нервную дрожь, не достану из себя всю жалость и нежность к своим героям. Я всё отдаю, чтобы на тот момент мне больше нечего было сказать на эту тему. После этого у меня появляется легкость в голове и опустошенность в душе. Я обнуляюсь, перезапускаюсь, переформатируюсь и только потом заряжаюсь новой мыслью и новой идеей. Мне кажется, писатель по жизни должен сохранять свои эмоции внутри себя, чтобы открываться лишь в произведениях.

– Как Чехов, – согласилась Аня.

– Вот ты говорила, что писатель многое «берет из себя». Верю. Толстой, наверное, тоже сначала просто пытался высвободить и вынести из себя всё, что в нем бурлило. Он не думал о славе. Это потом, с возрастом, он захотел, чтобы его услышали, – предположила Инна.

– А как же Агата Кристи? И она накапливала боль, а потом выковыривала ее из себя? Сколько народу «изничтожила» в своих произведениях! Она так избавлялась от зла, от всего постыдно-сладкого и гадкого в себе? – спросила Жанна.

– Имея талант сочинительства и буйную фантазию, Кристи нашла свой путь выразить отношение к тревожащим ее порокам общества. Но ее тоже, прежде всего, волновали многие аспекты человеческой личности и в первую очередь причины и глубина падения людей, – ответила Лена и вернулась к разговору с Инной.

– Продолжу свою мысль. Знаешь, я сначала написала неплохой рассказ, а потом он разбух, оброс подробностями. И вот что получилось: не то роман, не то воспоминания. Тебе не кажется мое многословие в нем излишним? Этим часто грешит наш брат-писатель. Может, я зря испортила произведение малой формы?

– Толстой тоже, как бы шутя, корил себя за досадную раздражающую многоречивость и слезливость, – успокоила подругу Инна.

– Один из моих любимых писателей посоветовал мне полнее выражать свои мысли и чувства, раскрепоститься и писать так, как течет мысль, следовать за ней. Я попробовала, но теперь сомневаюсь, стоило ли?

– Сам-то он пишет достаточно кратко или лихо и размашисто? – спросила Инна.

– Теперь кратко.

– Видно, боится не успеть. Я это так понимаю.

– А может, это факт наличия мастерства, – сказала Лена.

– С возрастом стал философом. Тоже, видно, прошел все фазы становления писателя, – предположила Жанна.