скачать книгу бесплатно
Подарила ему Оленька троих деток, двух мальчиков, как две капли похожих на отца, и младшую – Сонечку, копию матери.
* * *
К 1930 году конь стал старый, почти 20 лет. И Гришка перестал за него бояться. Даже жадной красной власти нет дела до старого, больного коня. Гришка пускал его под поповские деревья похрумкать яблоками, садился рядом и вспоминал. Чётко, как на счётах, считал потери и убытки своей жизни.
Сына одного не сберёг, помер мальчонка от тифа…
Двое детишек остались, слава богу.
Оленька, его райская птичка, живаздорова.
Гришка с семьёй ютятся в его старой хибаре, рядом с попом, значит, опять живут. Только теперь в мире. То поп у него в подполье отсиживался, то Гришка. Пережили все ужасы… И власть вроде не такая кровожадная стала, даст Бог – поживёт ещё Гришка, на внуков порадуется с Оленькой.
* * *
Не ко времени Гришка расслабился. Оказалось, есть дело красной власти и до старого коня. Загремел Гришка вместе с конём на строительство Камской ГЭС. Красиво писали в газетах: мол, для народа всё. А то, что народ этот самый под ружьём на рытьё котлована загнали – не писали.
Лошадей, у кого были, реквизировали на нужды государства. А человек – он не лошадь, его просто при лошади на каторгу отправили. Хотя за своим конём Гришка бы не задумываясь пошёл хоть куда. Даже представить не мог Гришка, как его «голубу» чужой человек кормить, чистить и в телегу запрягать будет. Обещали забрать на работу на три месяца, а потом вроде как отпустят. Других на благо народа работать пошлют.
В реальности дело обстояло хуже некуда.
В конце ноября высадили работников в чистом поле. Из инструмента выдали реквизированные у них же лопаты и ломы. Сами себе землянки рыли. Для лошадей ничего предусмотрено не было. Лошади по ночам сбивались в кучу, грелись. Гришка на такое смотреть не мог. Ночами не спал, воровал горбыль, ветки, всё, из чего можно было построить для своего коня укрытие. Крестьяне, согнанные из соседних деревень, подтянулись и соорудили кормилицам общими усилиями загон: доски, ветки обмазали глиной. На морозце схватилось. Сооружение хоть и странное, но от ветра спасало.
Гришка, если б мог, коня своего в землянку к себе бы забрал, там хоть подобие печки было. У «голубы» его с возрастом суставы болеть стали.
Через неделю приехало начальство. Кольев понавбивали и скомандовали рыть котлован. Лопатами и ломами – замёрзшую землю. У кого есть лошади – землю эту вывозить. За невыполнение нормы – расстрел. За падёж лошадей – расстрел. Так, значит, комиссары поднимали боевой дух крестьян.
И разговоров о том, что через три месяца отпустят, уже не велось. Работать до победного. Лозунги на красных тряпках привезли и развесили, а вот сена лошадям не предусмотрели на корм. Чем хочешь – тем и корми. Да и самим рабочим еды почти не было. Жидкая баланда на ужин – хорошо, что горячая.
Гришка ночами опять спать перестал – собирал по травиночке сено для коня. Воровал, где можно, в соседних деревнях, у лошадей начальства – чтобы «голубу» свою сохранить. Весь мир Гришкин вместился в его коня. Переживания за Оленьку, за детей, за то, как «голубу» прокормить и жизнь сохранить, чтобы вернуться к своим.
Ближе к весне совсем захворал конь. Суставы, как Гришка ни старался, подводили. Телегу, несмотря на состояние коня, грузили смёрзшимися комьями земли по норме. Никаких послаблений и поблажек. Гришка, только отъезжал за поворот, незаметно начинал скидывать небольшие комья земли и телегу сзади подпихивать, чтобы облегчить коню тяжесть неподъёмную.
Конь совсем отощал, шёл, закрыв глаза, словно понимая, что от того, что он пройдёт ещё шагдва, зависит жизнь хозяина. Днём, на солнце, дорога стала киснуть, глина – превращаться в скользкое мыло. В горку конь тянул, напрягая все жилы и оскальзываясь. Гришка тоже рвал жилы – пихал проклятую телегу в горку, скользил, падал в рыжую грязь.
Взобравшись наконец на горку, конь постоял и тихо опустился на колени. Гришка бросился к нему, обрезая по пути ненавистные ремни, что мучили его «голубу».
– Нет, нет, миленький, ты держись! – уговаривал коня Гришка, понимая, что это уже не спасёт.
Конь долго смотрел на Гришку, прощаясь. Гришка не верил. Не хотел верить, что вот так умирает его верный друг, в грязи, надорвавшийся, измученный и голодный. Тихо умирает у него на руках.
– Уморил скотину! – рядом остановился на лоснящемся откормленном жеребце начальник стройки. – Отойди, пристрелю, чтоб не мучилась! – Начальник выхватил наган и всадил пулю в Гришкиного коня. Неудачно. Пробил ему лёгкое. Конь захрипел, выпуская розовую пену.
– Уйди, начальник! От греха подальше уйди, – взбеленился Гришка. – Все вы – сволочи жадные! Сытые! Кони сытые! А мы дохнём! Сволочи! – он рванулся к начальнику с ножом. – Убью!
И Гришка в бешенстве всадил нож в ногу, обтянутую зелёным галифе, раз, другой… Конь начальника поднялся на дыбы, скинул седока.
– Гадина! – Начальник выпустил все оставшиеся пули в Гришку.
Оленька – райская птичка…
* * *
Котлован для Камской ГЭС рыли почти до самой войны. Внезапно обнаружилось, что возведение ГЭС очень рискованно. В основании нашли породы гипса, легко разъедаемые водой. Строительство заморозили. Первый электрический ток удалось получить лишь в сентябре 1954 года, а в 1964м строительство было полностью закончено.
Из Гришкиных детей уцелела одна дочь. Сын погиб в первые же дни войны, записавшись добровольцем. Оленька умерла в 1943 году у станка, отработав смену в восемнадцать часов. Она так и не поверила, что её Гриша не вернётся.
В 1964 году деревяшки, где жил Гришка, снесли, а в 1967 году сдали пять новеньких хрущёвок. Хрущёвка № 17 заселилась в декабре. Новосёлы встречали 1968 год прямо на лестничных площадках, ходили друг к другу в гости, чокались кружками, фужерами и бокалами с шампанским, загадывая и предвкушая новую жизнь в светлых квартирах.
Поповский дом стоял долго. Сорванцы из соседних хрущёвок воровали из поповского сада райские яблочки. А к Олимпиаде80 и поповский дом снесли.
Телесные радости Тимофея Ивановича
Тимофей Иванович – солидный мужчина. В возрасте, но не старый. Это он так определял своё положение на оси ординат жизни от рождения до смерти. Уже многое пройдено, но ещё есть доступные радости для души и тела. И не только пищевые. Но и духовные.
Так думал Тимофей Иванович, размышляя по вечерам. Радости перечислял – вкусовые, духовные, а дальше старался не думать. Потому что из сексуальных, ну то есть телесных радостей, доступна ему была лишь жена. А у жены Зоеньки из радостей остались только вкусовые – поесть повкуснее, а из духовных – повоспитывать Тимофея Ивановича, да ещё пожаловаться на него подругам.
А телесные радости Зоенька и с молодости считала не радостями, а грязью. Поэтому и у Тимофея Ивановича телесные радости отсутствовали. Случались, иногда, по большим праздникам. На день рождения там или на Новый год. И всё. Зоенька терпела мужественно, сжав зубы и закрыв глаза.
Потому что перед свадьбой ей мама наказала: хочешь замуж – придётся терпеть. Иначе этот кобель, ну не Тимоша, а вообще – муж, уйдёт. Против Тимоши мама Зоеньки ничего не имела. Славный такой Тимоша, добрый, немного увалень, но представить, что он её Зоеньку обидит – невозможно. Поэтому как мужа для дочери она его утвердила. И работа у Тимоши хорошая, к свадьбе уже мастером участка стал.
Да, Тимоша – хороший, вполне хороший для дочери. А вот муж, как понятие вообще – непременно кобель. Поэтому его надо держать в строгости и обучать командам всяким полезным: «подай», «принеси», «ко мне». Но иногда и поощрять тоже надо, не без этого, а то кобелинство мужское взыграет, и всё – муж потерян. Иногда удивлялась мама Зоеньки в разговорах с подругами, что за функция дурацкая у мужей – кобелинство это? Для чего она нужна? Ведь и так хорошо.
Почему так сложно в голове у мамы Зоеньки было устроено, никто не знал. Даже сама мама Зоеньки не знала. Да и не задумывалась, надо сказать. Задумывалась она о более важных, на её взгляд, вещах – о заготовках на зиму, о новой вязаной шапочке, о тёплых рейтузах для дочери и о воспитании всех, кто попадался под руку. Простая и добрая была женщина.
Добра ко всем, ну, кроме мужей. Любых. Всех попадавших в её окружение – подруг, сестёр, дочери и даже знаменитостей, о коих любила почитывать перед сном. Ко всем мужьям она питала недоверие, изза этой самой включавшейся у них после свадьбы опасной функции. Которая, по её мнению, всё и портила.
И правду сказать, опасная это была функция.
* * *
Тимофей Иванович всё чаще перед сном стал размышлять о недополученных телесных радостях. За всю жизнь накопилось, наверное. Он стал больше гулять, и всё старался один выйти на прогулку, без Зоеньки. Потому что лето хоть и холодное в этом году выдалось, но всё же женщины не в шубах, коечто видно. Это очень волновало Тимофея Ивановича, ну то, что было видно у женщин.
На прогулки он стал долго и серьёзно собираться: сандалии почти не ношенные, носки обязательно новые, не растянутые. В летние брюки – новый, подаренный коллегами на день рождения ремень. Пригодился. Затягивал на самую дальнюю из возможных дырочек ремня свой округлившийся в последнее время живот и подтягивал брюки на талию, отчего брюки становились коротковатыми. Осматривал себя придирчиво в зеркало и ещё долго выбирал галстук. Обычно с галстуком не ладилось, то к настроению не подходит, то к цвету лица.
Зоенька не замечала его изменившегося настроения за своими обычными заботами. Урожай собрать, дача, подружки – не до выбранного цвета галстука. Она и к себе так же относилась. Утром натянула, что есть чистое, и всё. Кофта в цветочек синий, юбка с богатым хищным принтом, и хорошо. Всё, насколько, возможно, в миропонимании Зоеньки – модно. Но не слишком. Она женщина серьёзная, не позволит себе глупостей. Поэтому Тимофею Ивановичу и удавалось ускользнуть незамеченным при всех своих приготовлениях.
Он ходил по улицам и разглядывая женщин.
Сначала он присматривался к женщинам своего возраста. Робко улыбался. Ловил взгляды. Но женщины возраста Зоеньки были такими же замотанными, как и его жена. Телесные радости их не интересовали. Они были с сумками, полными продуктов, уставшие, с натруженными руками и варикозными ногами. Улыбок Тимофея Ивановича они не видели, или не хотели замечать.
Тимофей Иванович пытался смотреть на красивых, ухоженных женщин своего возраста в автомобилях. Они безразлично проезжали мимо, не замечая его. Както раз одна такая дамочка даже специально окатила Тимофея Ивановича грязной водой, газанув в громадной луже. Он расстроился, пришёл домой мокрый, поникший, с тёмными пятнами на летних светлых брюках. Зоенька изругала непутёвого мужа и долго отстирывала брюки Тимофея Ивановича.
Он сидел в семейных цветастых и линялых трусах в кресле, поджав ноги в пупырышках, почемуто не снимая мокрые новые носки, и чувствовал себя несчастным. Злился на Зоеньку, которая намыливала его штаны и ворчала в ванной. И вдруг поймал себя на мысли, что он сейчас почти изменил жене, ну, по крайней мере, в мыслях, с той женщиной, облившей его грязной водой, и Зоенька сейчас собственноручно смывает следы его преступления с брюк. Это так возбудило Тимофея Ивановича, что он решительно встал, ворвался к Зоеньке в ванную комнату и задрал её юбку.
У Зоеньки ломило поясницу. Она сегодня целый день мыла полы, крутила банки с заготовками и очень устала. Она сердилась на мужа, что он уляпал неизвестно где светлые и почти новые брюки. Если их не застирать сразу – пятен не вывести. Так бы плюнуть на всё и отдохнуть в кресле с новым журналом о жизни беспутных и наверняка развратных звёзд. Но брюк было жалко. На следующей неделе они были приглашены в гости, и она планировала, что Тимофей Иванович пойдёт нарядным и будет выглядеть уж точно не хуже мужа её подруги, а тут – пятна.
Решительно одёрнув юбку, Зоенька решила, что Тимофей Иванович стукнулся головой, когда изгваздал свои брюки, но потом почувствовала, что дело плохо. Возможно, он чемто заразился. Иначе как можно объяснить его поведение? И эти незапланированные и прямо скажем какието дикие порывы? Она решительно повернулась к Тимофею Ивановичу с мокрыми брюками в руках и увидела его искажённое лицо. Недолго думая, она хлеснула его по этому искажённому лицу грязными, в мыльной пене брюками и раздражённо кинула их в тазик.
– Что это ты удумал? – вскричала она, получивтаки подтверждение маминым словам, что все мужья кобели.
Тимофей Иванович тяжко переживал такое унижение от Зоеньки. Он не разговаривал с ней весь вечер. Лёг спать позднее её и всю ночь ворочался. Утром встал осунувшийся и грустный.
Зоенька посмотрела утром на мужа и раскаялась. Видимо, она неправильно его поняла. «Может быть, он хотел ей помочь и облегчить боль в пояснице? – уговаривала она себя. —Но почему его лицо было так странно искажено?»
Честно говоря, Зоенька иногда подсматривала за мужем в моменты тех, два раза в году дозволенных ему телесных радостей. Точнее, она первый раз чутьчуть приоткрыла глаза на третий год совместной жизни, пытаясь понять, так же Тимоше это противно, как и ей, или всё же приятно. В первый раз она не определилась. Сначала она подумала, что, скорее всего, ему больно так сильно, раз его лицо перекосилось, он застонал и упал рядом потный и обессиленный. Она пожалела мужа, но решила, что для того, чтобы появились дети, они должны страдать вместе. Но у них родился сначала один ребёнок, потом второй, а Тимофей Иванович всё так же продолжал страдать свои положенные два раза в год. Зоенька задумалась, а так ли это противно ему, как ей? И на десятом году брака решила подсмотреть ещё раз. Но так и не поняла.
Тимофей Иванович ушёл на работу, продолжая сердиться на Зоеньку. На проходной его встретила новенькая вахтёрша, молоденькая и хорошенькая. Принимая пропуск, она ему так улыбнулась, что плечи у Тимофея Ивановича сами собой расправились, живот втянулся, ну, насколько возможно – сантиметра на два, и настроение расцвело. В обед он подумал, что, наверное, он улыбается совсем не тем женщинам. «Старухи» – он смело произнёс про себя это слово, но не относя его к Зоеньке – не способны оценить его как мужчину. С этими мыслями он смело вышел после рабочего дня за проходную.
Тимофей Иванович шёл домой и размышлял, какие брюки ему надеть сегодня на вечернюю прогулку и подойдёт ли его малиновый в полосочку галстук к этим брюкам. Надо сказать, что брюки у Тимофея Ивановича сухие и готовые к прогулке остались одни. Летние заслуженные брюки кисли в тазике с мыльной водой, дожидаясь, когда остынет Зоенька и достирает их. Поэтому и выбирать было не из чего. Но сам процесс выбора был приятен почти так же, как его вчерашнее возбуждение от того, что Зоенька смывала следы его преступления с его же брюк. Правда реакция Зоеньки потрясла Тимофея Ивановича, и даже больше – разочаровала.
Так, размышляя о приятном и старательно обходя в своих размышлениях неприятные моменты, Тимофей Иванович дошёл почти до дома, осталось, то какихто минут десять. Он остановился у магазина и критически осмотрел себя в грязной витрине, пытаясь принять смелую и героическую позу и стараясь найти те неизмеримо прекрасные черты, которые увидела в нём новенькая вахтёрша.
Он расправил плечи, втянул живот на возможные два сантиметра и двинулся к дому, чтобы поужинать, выбрать брюки и галстук и выйти на улицу. Потому что был уже август, скоро станет холодно и женщины спрячут всё то, что сейчас было видно. Но это тоже относилось к неприятным моментам, которые в своих мыслях старательно обходил Тимофей Иванович.
Навстречу ему шла немного развязная блондинка лет около тридцати. Точнее Тимофей Иванович не мог определить. Может быть, под толстым слоем косметики скрывалась и более юная женщина. Она улыбалась своим мыслям, размышляя о приятно проведённой ночи с Вовкой, и планировала дальнейшие ночи в его объятиях вплоть до свадьбы. От этого её бёдра, вспоминая ночные телодвижения, стали раскачиваться призывно, всё более увеличивая свою амплитуду, грудь вздымалась и улыбка становилась всё шире.
Тимофей Иванович даже поперхнулся от такой немыслимой красоты, которая сама плыла ему в руки, точнее… тут даже сердце дало сбой от размышления, куда плыла этакая красота в страшно обтягивающих джинсах. Тимофей Иванович решительно шагнул навстречу своему счастью и обхватил на ходу всю эту доставшуюся ему красоту за талию.
Зоенька решила исправить всё же свою вчерашнюю резкость с Тимофеем Ивановичем, и пошла в магазин, чтобы приготовить изысканный ужин и сгладить так некстати возникшую размолвку. На следующей неделе они же были званы в гости к её подруге Сталине Ильиничне. А уж Сталина не преминет воспользоваться и указать Зоеньке на проблемы в её супружестве. А это было совсем ни к чему, потому что Зоенька в прошлый приход подруги к ним в гости указала подруге на то же самое.
Зоенька планировала, как она сейчас зажарит к приходу Тимофея Ивановича курицу и даже, наверное, сама нальёт ему небольшую стопочку, чтобы совсем загладить трещину в отношениях, как увидела своего мужа впереди себя, спешащего к дому. Она совсем раскаялась в своём вчерашнем поведении, представляя, какие муки совести испытывает её Тимоша, что ускорила шаг, но сумки с продуктами были очень тяжёлые.
И зачем только она набрала столько огурцов для посолки? И варикозные ноги ломило от напряжения. Уже совсем было она решила окликнуть Тимофея Ивановича, обрадовать неожиданной встречей, а заодно перегрузить на него сумки с продуктами, как увидела то, что совершенно сбило её с толку и остановило крик прямо гдето на выходе. Зоенька закашлялась и впервые в жизни встала в нерешительности.
Она увидела, как Тимофей Иванович засмотрелся на проходящую мимо размалёванную потаскуху, простотаки свернул шею, пуская слюни, смотрел на её кровавокрасные губы, на груди, бесстыдно вываливающиеся из безобразно глубокого разреза блузки, и обтянутую задницу. Потом немного замешкался и с блаженной улыбкой схватил её поперёк туловища.
Потаскуха истошно заорала от неожиданности и стала бить Тимофея Ивановича маленькой сумочкой по лысине. Она истошно визжала:
– Извращенец! – и выдиралась из объятий Тимофея Ивановича.
Уж в чёмчём, но в этом Зоенька с этой потаскухой была солидарна. Она бросила сумки с продуктами, подбежала на подгибающихся ногах к мужу и стала бить его по лысине дерматиновой сумкой, визжа:
– Извращенец!
Потаскуха наконец вырвалась из объятий ошалевшего Тимофея Ивановича, обняла оторопевшую Зоеньку, припав к её обширной груди, и проникновенно сказала:
– Спасибо, женщина! Вы меня спасли от извращенца! Мы, женщины, должны помогать друг другу!
Зоенька обиделась на потаскуху за извращенца и стукнула её дерматиновой сумкой по голове. У сумки оторвалась одна ручка, видимо она не была предназначена для таких активных боевых действий, и она только смазанно прошлась по щеке потаскухи. Размазала её потаскушную кровавокрасную помаду и аспидночёрную тушь. Но для морального удовлетворения Зоеньки и этого было достаточно.
Потаскуха завизжала пронзительно и обиженно:
– Извращенцы! – и, уворачиваясь от дерматиновой боевой сумки, постыдно бежала.
Зоенька зло сжала зубы, всучила пыльные пакеты с продуктами избитому двумя сумочками Тимофею Ивановичу и ткнула его в спину кулаком, коротко скомандовав:
– Домой!
Дома она мстительно исполосовала светлые, прокисшие в тазике с мыльным раствором брюки, о чём пожалела сразу же. Денег купить новые не было. Готовить изысканный ужин она тоже не стала из мстительных побуждений, и оставила избитого Тимофея Ивановича голодным.
Утром Тимофей Иванович не смог встать с постели. На нервной почве от всех перенесённых им унижений и потрясений он заболел. Поднялась температура, глаза покраснели и слезились. И вид он имел довольно жалкий. Зоенька вызвала врача, но ходила с поджатыми губами. Тимофей Иванович смиренно сносил всё это. Проболел две недели. В гости они не пошли по уважительной причине.
Через две недели Зоенька, посмотрев женскую передачу о семейных отношениях, в которой рассказывалось, что в крахе семейной лодки обязательно повинны обе стороны, приняла решение. Решение это ей далось нелегко. Но она ощущала себя мученицей и праведницей, и это както скрашивало весь ужас предстоящего.
Она разрешила ещё один раз официальных телесных радостей для Тимофея Ивановича. Он воспользовался с благодарностью и радостью. Подглядывать, продолжая чувствовать себя праведной мученицей, Зоенька не стала.
А через год Тимофей Иванович както забыл воспользоваться своим выстраданным третьим официальным разом. А ещё через год и вовсе отказался от всех телесных радостей, кроме вкусных ужинов Зоеньки.
Диктатура Сталины Ильиничны
Сталина Ильинична внезапно увлеклась садоводством. Ну как – внезапно? Когда она выгуливалась по двору со своей собачкой, она внимательно смотрела, как соседка Татьяна Владимировна вгрызается маленькой лопаткой в каменную городскую землю. Смотрела она неодобрительно, так как, по мнению Сталины Ильиничны, все эти цветочки только отравляют людям жизнь. Место занимают, и вообще. А все почемуто радовались, что Татьяна Владимировна облагораживает двор их хрущёвки. Даже стали делиться со своих мичуринских цветами, привозя их в драных грязных пакетах. И советы давать всякие, как без этого? Все местные женщины ласково улыбались Татьяне Владимировне и стали очень положительно о ней отзываться в разговорах.
Но Сталина Ильинична както не участвовала в общем процессе, потому что не понимала ничего в садоводстве, и её это тревожило. Ей хотелось принимать цветы, распоряжаться и раздавать советы. Но всё, буквально всё шло мимо.
Но ей «повезло». Зимой умер муж и пришлось усыпить собаку. Оба заболели и покинули Сталину Ильиничну. Времени освободилось много. Внуков не было, дочь Лена была не замужем и учила других детей. А своих не случилось завести. И она всем говорила, что дети – это зло жизни. Так ей надоели её двоечники. Да и было уже поздно, вышла из возраста, когда приличные женщины рожают неприлично, без мужа.
В гости подруга Зоенька тоже перестала приглашать, и сама стала заходить редко, справедливо полагая, что незамужняя подруга – угроза домашнему очагу. Но Сталине об этом, конечно, не говорила, чтобы не обижать, а отговаривалась всякими жизненными сложностями. Впрочем, Сталина Ильинична и сама об этом догадывалась – она бы поступила точно так же со своей подругой, случись той остаться без мужа. А ведь вполне могло такое случиться! В прошлом году чуть было не дошло дело до развода у подруги Зоеньки с её Тимофеем Ивановичем. Рассказывали соседки, как она его охаживала дерматиновой сумочкой по лысой голове. Как жалела Сталина Ильинична, что не застала этого эпохального события.
Весной Сталина Ильинична присмотрелась к Татьяне Владимировне, к её клумбам, и решительно купила лопату. Вышла во двор и, немного волнуясь спросила:
– Таня, ты ведь не против, если я тоже буду тебе помогать?
Татьяна Владимировна оказалась покладистой женщиной, чего от неё никак не ожидала Сталина Ильинична, ибо недолюбливала её. Но так сильно хотелось распоряжаться во дворе, что пришлось с этим смириться.
Поначалу садоводство не давалось Сталине Ильиничне. Не нравилось ей копаться в земле: руки грязные, спина ноет, и всё, что она садила, не желало расти. Она расстраивалась, и сердилась на Татьяну Владимировну. У неё почемуто всё росло.
Татьяна Владимировна терпеливо обучала свою соседку. И по вечерам, когда уставшая Сталина Ильинична уходила домой, часто пересаживала растения, потому что соседка хоть и очень старалась, но, беседуя с жителями, высаживала цветы кверху корнем и не замечала этого.
Но иногда Татьяна Владимировна сердилась, даже очень жалела, что приняла помощь Сталины Ильиничны. Особенно в те моменты, когда она пользовалась тем, что Татьяна Владимировна была на работе. Сталина Ильинична получала в полное распоряжение все клумбы: полола, садила и пересаживала всё на своё усмотрение. Очень расстраивало Татьяну Владимировну, что хорошие растения при этом оказывались выкинутыми на помойку, а сорняки оставались на клумбе под видом благородных растений. Она сердилась, но про себя. Ворчала, собиралась с духом выгнать Сталину Ильиничну или хотя бы предложить ей сделать свои клумбы и заниматься садоводством отдельно – что вырастет, то и вырастет, и не будет Татьяна Владимировна нервничать, что погибла вся её любовно выращенная на подоконнике рассада редких цветов. Дворто большой, всем места хватит. А потом, спохватившись, что недостойно себя ведёт, Татьяна Владимировна просила про себя прощения у Сталины Ильиничны и с ещё большим терпением и участием объясняла ей основы цветоводства в городских условиях.
Сталина Ильинична не знала и даже не подозревала о таких сложных психологических переживаниях своей соседки, старалась нести людям красоту, прививая им свой вкус в садоводстве. По её мнению, клумба Татьяны Владимировны отличалась несобранностью, была не ухожена и просто запущена. Поэтому она с большим энтузиазмом приводила её в порядок, особенно когда не было соседки.
По мнению Сталины Ильиничны, все цветы должны были расти строго по линейке, по цвету и по росту. А ещё они должны стоять прямо и не разваливаться как им вздумается. Поэтому к каждому цветку она приставляла мощный кол и привязывала тугонатуго резинкой. Резинки белой, в пять полосочек, у Сталины Ильиничны водилось много, ещё с того момента, когда она работала экономистом на швейной фабрике. Резинки со временем от долгого лежания без употребления пожелтели, рассохлись и перестали быть эластичными, но Сталина Ильинична их не выбрасывала, вот они и пригодились.
Что ещё раздражало Сталину Ильиничну в садоводстве, так это дурацкая привычка Татьяны Владимировны делиться. Цветами, отводками и прочей зеленью, и главное – без спросу Сталины Ильиничны. Выйдет утром Сталина Ильинична с лопаткой, решив пересадить очередной кустик цветов на своё усмотрение, а его нет. Точнее есть, но половина. Татьяна Владимировна поделилась им с другой соседкой. Сталина Ильинична стала сердиться, что Татьяна Владимировна раскомандовалась на её клумбе.
И подумав немного, Сталина Ильинична, решила, что хватит и пора выгнать Татьяну Владимировну. Конечно, было бы чудесно, если бы можно было выгнать её совсем со двора, но это было сложно, так как дом кооперативный и квартира в этом доме принадлежала Татьяне Владимировне на законных основаниях. Но сделать так, чтобы она появлялась во дворе как можно реже, было вполне под силу Сталине Ильиничне.
И Сталина Ильинична взялась за народные массы.
До этого она просто беседовала с гуляющими соседями. Давала советы, корила за плохое поведение, поучала, как правильно жить, и сплетничала. Ну как сплетничала, она не считала свои рассказы о жизни соседей сплетнями. Она делилась с воспитательной целью.
А сейчас, пока Татьяна Владимировна была на работе, Сталина Ильинична выходила во двор, вооружившись лопаткой, и целенаправленно создавала коллективное мнение.
– Вы знаете, – она обеспокоено смотрела на двух соседок, Нину Ивановну и Светлану Михайловну, – кажется мне, что Татьяна Владимировна злоупотребляет.
До этого момента Татьяна Владимировна не была замечена в злоупотреблении хоть чёмто, но Нина Ивановна и Светлана Михайловна очень трепетно относились к злоупотреблениям, так как мужья у них как раз злоупотребляли. Они стали присматриваться внимательно к Татьяне Владимировне и таки обнаружили все признаки злоупотреблений. О чём и стали своевременно докладывать Сталине Ильиничне.
