скачать книгу бесплатно
Хохот Демиурга. Мысли в моей голове
Максим Шешкаускас
Представь, что ты художник, живешь себе на чердаке в Старой Риге, пишешь портреты. А потом раз! Острием по горлу. Но ты не умираешь, а оказываешься в городе, созданном силой мысли убийцы. А убийца не только отобрал у тебя всё, что ты любил при жизни, но и имеет полную власть над тобой после смерти. Растеряешься? Разозлишься? Вот и герой решает во что бы то ни стало выбраться и отомстить. Привет. За первую книгу издательство заплатило мне что-то около 12 тысяч рублей. Следующая принесла не сильно больше. Принимая, что ремеслом писателя не заработать – эту выкладываю за донаты. Верю, что кому-то будут созвучны мои мысли, и описанная история вызовет отклик в душе. А это для писателя важнее, чем любые гонорары. Каждому прочитавшему буду благодарен за отзыв. Содержит нецензурную брань.
Максим Шешкаускас
Хохот Демиурга. Мысли в моей голове
I. Вначале было…
1. Еще одна мысль
Узнал меня? Тише-тише… Теперь ты видишь тоже, что вижу я. Слушай внимательно – позже, когда ты успокоишься и примешь, я дам тебе слово, пока вникай. Оставь панику, отнесись философски. Как к переезду… Представь, что ты навсегда бросил старое, оставил всех, кого знал и переехал в другую страну – ты же мечтал о переменах? Я не шучу – произошедшее с тобой похоже на переезд – увидишь, тут, внутри меня, целый город – я в него душу вложил, в каждый камень любой из улочек. А какая экология! Еще из плюсов: ты больше никогда не заболеешь, не будешь нуждаться, переживать о завтрашнем дне – сможешь навсегда остаться прежним, как и хотел когда-то… И не думай, что ты умер – нет, даже не надейся. Ты, возможно, уйдешь одновременно со мной, а я намерен прожить долгую жизнь. Впрочем, мне-то как раз надо трудиться. А ты, наконец, полностью свободен от быта и можешь писать! Я даже тебе завидую – как иронично, не правда ли? Ты вскоре поймешь почему – советую на досуге поговорить с Янушем – именно во Внутренней Риге он достиг таких глубин, что даже мне теперь далеко до его понимания…
А если тебе вдруг будет чего-то не хватать, или захочется остренького – не стесняйся, спрашивай, постараюсь помочь. Ты, главное, не отчаивайся и не истери. Только не расценивай как угрозу, но, в крайнем случае, я найдусь, как обуздать. И, ой, как тебе это может не понравиться. Представь свой самый страшный кошмар, воплотившийся наяву и длящийся вечно? Но все-все, молчу, уверен, до этого мы не дойдем, ты ведь вполне рассудительный?
Так, кажется, ты еще не совсем понял, что произошло? Ага, последнее, что ты помнишь до прибытия во Внутреннюю Ригу – это как ты открываешь мольберт. Самое страшное твое сознание отказалось принять и внесло корректировки в память. Но ничего, сейчас я тебе помогу, расскажу, как все было.
Сразу к главному – три дня назад я перерезал тебе глотку. Насладился твоими воспоминаниями, пикантным поделился с горожанами, и вот решил ввести тебя в курс дел. А чтобы объяснить, зачем зарезал и где ты теперь, мне придется рассказать с самого начала. Да заткнись ты! Вот так – побудь-ка на время сплошным слухом, и не бойся – после я верну тебя в твое привычное состояние. А пока сосредоточься на рассказе – он поможет не сойди с ума прямо сейчас:
***
Жили-были два брата: Андрюша да Никитка. И хоть Андрюша до сих пор утверждает, что родители относились к ним одинаково, старшенький будто бы был нежеланным ребенком, а появившегося на год позже брата обласкали любовью. Отец ребятишек беспричинно нахваливал младшего, старшего же принимал… даже не знаю, как пасынка разлюбленной жены.... Посуди сам, вот пример стандартного отцовского поведения: подлиза Андрюша, привыкший к похвале до степени, когда без нее уже неуютно, чтобы угодить, затевает уборку. Уж не знаю, возможно замечтавшись как отец в награду треплет его по головке и приводит мне в пример, от рождения неловкий мальчик роняет со стола старинные карманные часы – семейную реликвию, передающуюся от отца старшему сыну. Экран разлетается брызгами, Андрюша бледнеет, бледнею и я: во-первых, зная о традиции, уже в то время считая себя собственником реликвии, во-вторых, со страхом прикидывая, сколько младший брат не сможет сесть на заднее место: окажись на Андрюшином месте я, от отца пощады не было бы. Понимая это, советую брату на время сбежать из дома, я буду приносить ему пищу и сообщу, когда отец подостынет – дети, что с нас взять. Но весь из себя такой правильный братик решает встретить угрозу лицом. Герой! Если бы не его этот жалостливый, тысячу раз отрепетированный взгляд, которому отец не в силах противостоять.
И вот отец возвращается с работы – Андрюша сама невинность, мученик, Христос-спаситель, идущий на распятие, и отец тает. Рука треплет головку: ничего-ничего, бывает… Как же мне хотелось зарядить младшему брату по физиономии – за фальшивый артистизм, который у меня вызывал отвращение и непонимание, как этим можно подкупить отца.
Но и я искал похвалы – хотя бы раз отец взглянул на меня так, и потрепал по голове так, как смотрел и трепал Андрюшу.
Поэтому на следующий день Никитка тоже вылизывает квартиру, кряхтя от усердия и фантазий про отцовскую улыбку. Но, увы, пришедший после работы папа просто окидывает убранную квартиру и наивно держащего метлу мальчика взглядом. Все повторяется и на второй, и на третий день. Никитка бросает попытки и тут же получает взбучку за беспорядок. Понимаешь? Мальчик превращается в уборщика.
И так во всем, если в школе Никитку хвалят за высокую успеваемость, дома он за это получает нагоняй, так как эгоист и не подтягивает брата. Или Никитке родители говорят, что хоть он и капитан хоккейной команды – на сборы в летний лагерь в Болгарии его отправить не могут, так как пока у нас не лучшие времена, несмотря на то, что отец очень много работает и делает все, что может. И после этого лицемерия папа с Андрюшей уезжают к морю, ведь мальчику полезен морской воздух и солнце.
И даже праздник рождения мальчишек, которое состоялось с разницей ровно в один год и один день, отмечали датой, в которую был рожден Андрюша, мол, лучше один большой общий праздник, чем два частных маленьких. Ты не подумай, что жалуюсь, но они стерли день моего появления на свет, возможно, с этого и началось размытие личности.
Несмотря на все это, Никитка относился к Андрюше как к своего рода божеству – с нежностью, трепетом, любовью, как к чему-то святому и неприкасаемому – ведь эту модель ему передали родители. Но и зависть копилась в потаенных уголках души, чтобы однажды переполнить и взорваться одним коротким, но роковым мигом всепоглощающей ненависти.
Андрюша много болел. И чем дальше, тем больше. Возможно, в этом и усматривается родительское отношение к младшенькому. Но легко ли понять такое ребенку?
Да, Андрюша много болел.
Начало конца обозначилось внезапно и в до приторности солнечный, погожий летний день. Братья стояли друг напротив друга с имитирующими ружья палками и старший, смеясь, учил младшего чеканить автоматную очередь: ТРРРРРЫ. Младший сопел, краснел, виновато улыбался, но никак не улавливал правильную позицию языка, и чем усерднее старался, тем смешнее у него выходило: ТфЫЫЫЫ. Детские дефекты речи. А потом глаза мальчика округлились, просигналили мольбой и закатились. Андрюша рухнул, его губы потемнели от пыли. Он лишился сознания, будто оставленная кукловодом марионетка. Никитка не знал, что делать, отчаянно звал на помощь и тормошил младшего.
Андрюша в тот раз еще быстро очнется, но лишаться сознания будет все чаще и чаще. Это, еще потеря аппетита, вечная тошнота, апатия, потеря координации… Диагноз – опухоль головного мозга. Можно попробовать оперировать, но врачи ничего обещать не могут.
Так мы с братом повзрослели: Андрюша в свои одиннадцать поняв, что его жизнь держится на волоске, Никитка в свои двенадцать – что в любой момент может потерять самого близкого друга, брата, человека, свое божество. Взрослые избегали разговоров о смерти, но дети втихаря помногу обсуждали, что же Андрюша встретит там. Что этого там может не существовать, детский разум допустить не мог. Братья, держась друг за друга вспотевшими от волнения ладошками, со слезами на глазах условились, что Андрюша обязательно даст знак…
Я действительно повзрослел за короткий срок. Не было больше никакой радости, были бессонные ночи и желание угодить, хоть как-то помочь угасающему брату. Прочь обиды – не было их во мне – клянусь. Даже участившиеся упреки и периодические побои от отца я воспринимал не просто чем-то должным, а наградой – пускай, зато папе легче.
Стиснувший зубы и никогда не вытирающий слезы громоотвод – горя в семье достаточно, ни к чему еще и мои красные глаза – их высушит ветер. И не было кого-то, в кого можно было бы уткнуться и выплакаться – не до меня сейчас, я прекрасно понимаю.
После операции семья в палате. Об успешности судить еще рано. Боимся дышать, не потрескался бы выкристаллизованный от напряжения воздух. Андрюша лежит, голова перемотана, на лице страх и мука. Даже отец не решается заговорить, спросить о самочувствии. Нет, надо что-то предпринять – и план у меня заготовлен заранее.
Была в моем классе девочка Лидочка – девочка как девочка, зубрилка с первой парты. Классическая шестиклассница отличница – даже не знаю, как описать. И конечно же Андрюша выбрал ее для первых воздыханий. Как это и бывает, сох по ней, даже не думая предпринять попытку, думаю, просто наслаждался новым чувством. Конечно, я о его любви знал и часто брата подкалывал. Знала и Лидочка, но она-то вида не подавала. Обычная история.
Я обожал приключенческие романы и верил, любовь может творить чудеса. Решившись, однажды я выждал, когда Лидочка будет одна. Я ей рассказал, почему брат больше не посещает школу и уговорил на одно с ним свидание – это было несложно – девочки-отличницы запрограммированы на сострадание.
И вот, в палате, я подхожу к Андрюше, наклоняюсь к самому уху и сквозь бинт шепчу, что как только он оклемается и его выпишут, его ждет заветное рандеву…
Меня парализует от страха – лицо Андрюши на миг меняется, и на меня смотрит не ребенок, а старик, что-то искажает черты до неузнаваемости. В его глазах коктейль из физической боли и какой-то другой природы страха смешивается и вспыхивает гневом. Андрюша брезгливо смотрит сквозь меня на отца и говорит полуоткрытым в презрении ртом:
– Убери от меня… этого.
ЭТОГО. Убрать от него! Значит, ни черта он не оценил, значит, я для него этот, которого уведут по щелчку. Смотрю в его глаза, как в отражение своих, зеркалю ненависть. Не понимая, что творю – с силой толкаю пытавшегося оторваться от подушки брата. С ужасом понимаю, что он бьется затылком о стену. Бинт покрывается алым, отец хватает меня за локоть и вырывает из палаты – оставляет одного в коридоре и зовет врача.
Стою онемевшим вечность. Вокруг мелькают люди, события, но голова пуста тяжелой больничной белизной. Вновь во времени – ощущаю тяжелые руки отца у себя на плечах – его лицо перед моим. Черная щетина, впавшие скулы, синяки и красные глаза.
– Это ты его убил, ты – понял? – говорит он сквозь зубы и плач, – будь ты проклят! Я тебя проклинаю. Это ты убил, понял! Мой Андрюша…
В этих словах растворяется вечер и остатки детской надежды на чудо. Значит, Андрюши не стало. Значит, я не смог помочь, а только навредил. Я убил, но как? Нет, это я виноват – отец не может ошибаться. Я беспомощный убийца – мне надо тоже умереть – прямо сейчас на улицу и под машину. Иду, покачиваясь, непослушные губы дрожат, шмыгаю носом, злюсь, но не могу сдержаться: с воем больничный коридор размывает слезами. Я навсегда остался один с ненавидящим меня миром, даже отец по заслугам проклял меня. Подслушавшая и сжалившаяся над ребенком медсестра обнимает одинокого, покинутого всеми ребенка и шепчет, что мой отец не хотел говорить то, что сказал, и я конечно же ни в чем ни виноват – сквозь рев хочу вырваться из объятий – ударить, укусить, но она сжимает крепче и я смачиваю ее халат своим горем…
Вот мы и подобрались к тому, зачем я рассказываю про эти сантименты. Не переживай, мне не нужно твое сострадание, просто считаю важной вехой отцовское проклятие. Да, будь я проклят…
Для Андрюши время перестало существовать, для Никитки оно превратилось в мучительную пытку – много дней он покрывал подушку слезами, спасительно забываясь только во сне. Пока однажды не почувствовал присутствие. Да, присутствие – Никитка физически стал ощущать брата где-то рядом, только никак не мог понять, где. Теперь каждая секунда бодрствования превратилась в труд – лежа и глядя в потолок Никитка пытался уловить, настроить себя, как радиоприемник, на нужную волну. И вот это произошло.
Попробуй представь место в сознании, как оно выглядит, где не водятся мысли – ни одной, ни единого образа. И вот из этого места я отчетливо различил клич младшего брата, но как туда пробраться живому, как? Сначала мне удалось вообразить свет. И в сиянии этого света я различил своего брата. Не было никакого умиления, радости встречи – был страх – призрак в моей голове! Я с ужасом захлопнул картинку и бледный отстучал зубами отцу – призрак! призрак! Андрюша пришел за мной! Отцовская затрещина наполнила рот кровью и навсегда выбила желание делиться пережитым с кем-либо – это дело только мое и Андрюши во мне. Решившись, я погрузился глубже – и вот мы стоит друг подле друга – под ногами ощущаю почву.
– Привет.
И он отвечает:
– Привет.
Андрюша так же, как ты сейчас, не помнил, что мертв. Я все ему рассказал, и он отнесся спокойно. Даже очень спокойно для ребенка своего возраста. Не так отчаянно, как ты…
И началась возможно лучшая пора жизни. Иронично, конечно, что лучшая пора жизни Андрюши пришлась на его смерть, но именно так все и было. Мы начали творить, обустраивать уголок моего сознания, оказавшийся приютом для мертвого брата. Появилась земля, вода, трава, асфальт, первые неестественные домики, которые обрисовывал Андрюша, и я их для него создавал – очень, конечно, мультяшные и нестройные – гораздо позже архитектура стала моим хобби и детализация стала на уровне, сейчас, например, во мне почти точная копия Старой Риги.
Так вот, я создавал для Андрюши все, о чем бы он только не помечтал. Мы населили мир даже птицами и говорящим рыжим котенком Васей, который сейчас отъелся в громадного кота, он весьма любопытен и своеобразен, думаю, ты с ним еще повстречаешься.
Андрюша стал жаловаться, что ему трудно при свете уснуть, и я заменил постоянный яркий свет на свет солнечный, а солнце заходило за горизонт и его подменяла луна, звезды… Понимаешь? Я создал для брата светила. День и ночь, а значит – время. Если Андрюша для меня был божеством при жизни, то я стал его Богом после смерти.
Как-то мы с Андрюшей ели мороженое (в реальном мире в тот период я почти ничего не ел, да и не вставал с кровати – никто бы не мог подумать, что я пребываю в счастье), и брат рассказывал о вкусе мороженого, которое он ел в Болгарии. Я задумался и понял, что мне знаком тот вкус. Решив проверить, попросил рассказывать о местах, впечатлениях, встречах, которые проходили без меня и да – я действительно обладал всем тем внутренним, чем обладал Андрюша. Оказалось, я вижу его насквозь – то есть видел всю его жизнь. Но то, что было у него в голове после смерти, для меня оказалось недоступным. Это открытие и приведет к тому, почему ты здесь.
Пока существует реальный мир, существует и несущее перемены время. И ход времени невозможно остановить. Я встал с кровати, меня вновь отправили в школу, потом родители переехали и меня перевели в другую. Новый хоккейный клуб, новые друзья, увлечения. На Андрюшу времени оставалось все меньше. Представь ребенка, пребывающего больше года практически в полном одиночестве, единственный человек, которого он видел, был я.
Андрюша затосковал. Стал раздражительным, нервным, даже агрессивным. Когда он понял, что выбраться невозможно, он начал во всем винить меня – часто скатывался в истерику и требовал вернуть ему жизнь, родителей. Как будто я мог что-то сделать. Я и хотел ему помочь, и одновременно начал избегать с ним встречи. Тогда же я изобрел способ транслировать то, что происходит в реальности. До ныне существующего Храма Утех было еще далеко – в то время это был с виду обычный телевизор, в котором Андрюша видел мой текущий день. Он днями залипал у экрана, это позволяло забыться, и, в то же время, побуждало ненавидеть меня все больше – ведь у меня-то есть настоящая жизнь…
Я много раз пытался создать Андрюше родителей и настоящих друзей, скопировать всех тех, с кем проводил время: тщетно, фигуры возникали и рассыпались прахом – жутковатое зрелище.
В конце концов, у нас с братом дошло до прямого конфликта, мне надоели его вечные претензии, он заявил, что я тоже его в конец достал. Будучи в переходном возрасте, я не мог и не хотел понять брата, психанул и надолго оставил его одного…
Прошло года два с переезда Андрюши в мою голову. У меня была полноценная подростковая жизнь, у Андрюши только ее эфир с телеэкрана. Я записался в туристический клуб, Андрюша начал смотреть кустарную версию канала Дискавери.
Основателем, руководителем и единственным инструктором тур-клуба “Сократ” был мой учитель литературы – Павел Иванович – молодой выпускник педвуза, дисциплинированный и строгий, но позволяющий ученикам называть его Павлом – без всякого отчества. Обладая неимоверной харизмой, он стал даже авторитетнее тренера по хоккею, а тот был почти идеалом взрослого человека для меня, обделенного отцовским теплом. Павел водил нас в походы, или просто собирал в подвальном помещении клуба и часами делился философией, вычерпанной из учений Сократа. Часто мы по очереди читали диалоги, записанные Платоном, делились понятым, обращались к Павлу за толкованием того или иного момента. Например, как это никто не делает зла по своей воле…
Андрюша Павла обожал, он даже превозмог себя и обратился ко мне с просьбой проводить больше времени подле этого человека, на что я, не без удовольствия, согласился.
Павел много рассказывал, показывал, обучал – я жадно вникал. Любовь часто возникает, когда один готов слушать другого, когда же один слушает другого с благоговением, обоюдной любви не избежать – вскоре я стал любимчиком своего учителя, он с радостью делился со мной багажом знаний и оказывал различные знаки внимания. Так случилось и в тот, поворотный для всех нас – включая тебя, день. Будучи отважным человеком, Павел принял решение действовать, и это решение во второй раз вывернуло наизнанку мой мир…
Наступили весенние каникулы, только-только сошел лед, реки разлились – идеальное время для сплава по Амате – самой быстроводной латвийской реке, имеющей второй уровень сложности проходимости, что нам, подросткам, ничего, кроме того, что это выше первого, не говорило.
От Риги до поселка Аматы, у которого мы должны спуститься на воду, ехать чуть больше часа. По договоренности, Павел с самого утра, опережая рассвет, на арендованном микроавтобусе собирает нас по домашним адресам, и мы отправляемся в путь. Конечно же, ко мне он должен приехать к первому, значит, мне и достанется почетное место рядом с водительским.
Дожидался Павла я уже на улице, на холоде сонно пританцовывая вокруг огромного рюкзака. Ровно в назначенный срок появился заветный автомобиль. Спустя неполную минуту, потраченную на погрузку, мы уже были в пути. Павел был какой-то напряженный и чрезмерно сконцентрированный, не понимая причины, я пытался его развеселить забавной историей, случившейся со мной во время вчерашнего матча, но Павел смотрел на дорогу и будто бы совсем меня не замечал. «В точь как отец» – мне подумалось и задело. Наконец, добрались до второго адреса, Мишка – мой одноклассник, как всегда, опаздывал.
– Спит еще. – Говорю, скрывая в раздражение на одноклассника подлинную суть недовольства.
Павел жадно смотрит на меня ошалелыми глазами, похоже не спал всю ночь. Лицо раскраснелось – он чем-то взбудоражен:
– Нам надо будет поговорить, – в голосе решимость и облегчение, говорит быстрее обычного, будто слова продрались через преграду и теперь несутся по инерции. – Что ты испытываешь ко мне? Не говори сейчас – я знаю, ведь и у меня те же чувства. Я понял и все тебе объясню. К чертям предрассудки! Но позже. Напомни… сам вспомню! Когда будем одни.
Мишка, споткнувшись, практически вывалился из подъезда и побежал к нам. Павел тут же вышел из салона ему на встречу, оставив меня в задумчивости через стекло наблюдать за нервными движениями учителя. Хотелось погрузиться в себя и обсудить с братом, что же только что случилось – но мы уже достаточно долго не разговаривали…
В дороге, предвкушая приключение, подростки весело галдели, молчали только я и Павел. Мне одновременно хотелось и избежать, и приблизить таинственный разговор.
Оставив микроавтобус, оперативно выгрузились, переоделись, накачали воздухом рафт, заняли указанные Павлом позиции. Стало не до разговоров. Только короткие команды и указания предводителя. Вода поднялась рекордно высоко и со слов встречающихся то тут, то там бывалых водников, была быстрее обычного.
Целью путешествия было добраться до утеса Звартес, со слов Павла, неописуемого места, которое хоть раз в жизни нужно увидеть. Но первым заныл Мишка, стуча зубами от холода, заявил, что у него немеют ноги. Мы уже несколько раз останавливались вычерпать воду или перенести рафт по берегу в обход опасного по мнению Павла участка, и тут мимо нас проплыло перевернутое каноэ. Павлу удалось зацепить его веслом, притянуть к рафту. Мы вновь пришвартовались к берегу отставить плавучее средство дожидаться хозяина.
– Надо закругляться. – Обдумав, доверил Павел мне свое решение.
– Может, еще немного?
Он посмотрел на меня, и, я понял, захотел угодить.
– Дойдем до ГЭС, тут уже недалеко, – кивнул он, – но оттуда назад по берегу.
И мы вновь опустили рафт на бурую, холодную, бурлящую воду.
Прошли совсем немного и услышали клич с берега: “Накоша эглэ нау брауцама!” Пока мы осматривались, Павел сразу все понял и вновь дал команду причаливать. Водный путь преграждала упавшая громадная ель, переломанная пополам. Мне показалось, что в месте излома пройти можно, но перечить капитану нельзя.
Привал. Команда греться у костра и возвращаться по берегу. Пока остальные собирают сухие дрова, с Павлом орудуем временный лагерь – остаемся одни, и я смотрю на него выжидающе – экстрим сплава объединяет и больше нет ощущения подвоха. Павел понимает, чего я жду, и говорит в этот раз по-капитански спокойно:
– А ты сам еще не понял? – и читая в глазах удивление продолжает, – я люблю тебя, и любовью большей, чем просто к ученику. И я знаю, ты тоже меня любишь – не морщься, отбрось предрассудки и пойми – это нормально. Взять древнюю Грецию – тогда даже государством поощрялась любовная связь ученика с учителем. Это правильно, любить то, что сильнее от природы и наделено большим умом…
Видя мой страх, Павел пытается успокоить:
– Я просто хочу учить тебя, делать подарки, ласкать и доставлять удовольствие. Ничего плохого! Пойми же ты. Я просто хочу тебя любить. – На этих словах его рука касается моей.
– Не трогай меня, животное! – одергиваю руку и замахиваюсь.
Шок. Закрываю глаза и врываюсь к брату. Посмотри, каким оказался твой Павел! Но Андрюша сидит перед телевизором хладнокровно спокойным. Бешусь – захлопываю внутренний мир, возвращаюсь обратно в реальный, думаю ударить, но вижу, что Павел этого ждет.
– Тронешь меня еще раз – убью! – отхожу к краю лагеря. Сдерживаю порыв убежать – ведь я-то как раз сильный мужчина, пускай скрывается он. Стиснув зубы стою спиной к лагерю, пока не возвращается команда.
И молчание вокруг огня и галдежа одноклубников. Обедаем, но кусок в горло не лезет. Павел дает команду собираться, но какой он мне командир!
Позади волоку ноги, это все Андрюша виноват, кто же еще. А я то! А Павел каков! Конечно, слабак он и баба, это сразу было видно. И даже при сплаве он сдался и не довел команду до конца. Но я ведь не такой, как он. Я мужчина, который ведет себя так, как подобает мужчине – не плачет, когда больно, терпит, идет вперед. Я опора. Я капитан хоккейной команды, как никак. Я не включаю заднюю – только вперед!
Каноэ – то самое, что мы вынесли на берег. Молча беру у Мишки весло.
Я-то дойду. Если есть неописуемое место, которое хоть раз в жизни стоит увидеть, я увижу его сейчас же.
Погрузившиеся в ледяную воду пальцы сводит судорогой, но ничего – сейчас пройдет. Сильнее гребу от берега – Павел кричит, но после признания я его не слышу – он для меня никто. Помню, что ель можно пройти в месте излома, но почему-то оказывается, что одному каноэ сложнее лавировать, чем командой управлять рафтом. Опрокидываюсь в воду, грудную клетку и горло мгновенно сковывает спазмом. Но, раз ты сейчас меня слушаешь, понимаешь же, что это далеко не конец?
На поверхность воды поднимает Павел, одной рукой держит меня, второй держится за упавшее в воду дерево. Лица вплотную. Волна омерзения скрючивает больше, чем холодная вода – изворачиваюсь и головой бью в лицо, затем отталкиваю этого педика. Он исчезает под водой где-то под деревом. На место поспевают водники-спортсмены… В отличие от меня, Павла уже не спасли. Его и нашли-то только под вечер. Что я испытывал? Конечно же муки совести, ведь никто не делает зла по своей воле. И о признании Павла я никому ничего не сказал. Я еще глубже замкнулся в себе, возможно именно этим расширив внутренний мир…
А теперь опять перейдем к мистической части рассказа.
Павел появился не сразу. Так же, как и вы все, он пришел на третий день.
Я только-только начал приходить в себя после случившегося, ну как приходить – просто в тот день меня разбудил отец и сказал, что нечего отлеживаться, ведь я живой, значит, пора в школу. И вот, еле перебирая ногами, я тащусь под холодным моросящим дождем. И, представь, ранняя весна, мрачное утро, грязь и талый снег, по тротуару идет одинокий ребенок, внутри у которого еще хуже, чем вокруг. И вдруг этот ребенок слышит отчаянный клич своего давно мертвого брата внутри. Представил? Каково быть этим ребенком, а? Но что-то я не о том, не нужно мне твое сочувствие…
Клич Андрюши был настолько тревожным, что я отозвался незамедлительно, для прохожих застыв под дождем. Внутри у меня вечное лето, так что неудобств я не испытывал, только потом заболел, но это было потом.
Мизансцена была будто поставлена режиссером, выражения у обоих были вполне говорящие: Андрюша стоял напротив Павла, оба смотрели друг на друга с испугом – Павел с диким, Андрюша со смешанным с любопытством и радостью, предвкушая конец своего одиночества. Я даже почувствовал себя третьим лишним, смотря на них растерянно и пугаясь, что сейчас придется включаться в разговор с покойниками.
Что это? Как это? Павлу требовались объяснения. После того, как он вымерил шагами не один десяток кругов, общипал себе все руки, вырвал клок волос и сильно избил кулаками грудь, он поставил нас с Андрюшей рядом плечом к плечу, встал напротив и потребовал спокойного, несбивчивого пересказа. Мы, подчиняясь авторитету взрослого, дополняя друг друга, на некоторые моменты отвечая дополнительно, рассказали историю с самого начала – можно сказать, Павел-то и завел традицию вводить в полный курс дела каждого пришедшего – так вам легче свыкнуться.
«Ты здесь уже больше двух лет? Как такое возможно? Отсюда должен быть выход! Так, начинаем исследовать территорию». – Не в характере Павла было подчиняться обстоятельствам. Он начал предпринимать попытки, по привычке легко переняв командование в свои руки.
Мы работали в течении месяца, изучая мой внутренний мир, в котором, по необъяснимым обстоятельствам были заперты двое мертвецов. Павел все пытался найти границу, но получалось, что мои просторы безграничны. Павел требовал от меня, и чем дальше, тем настойчивее, изменять ландшафт, пытаться рассечь воздух, воплотить безумный лифт, уходящий до бесконечности в небо и в недра земли. Пытался действовать он и в реальном мире – я в библиотеках искал какие-то колдовские заклинания, часами простаивал у могилы инструктора.
Тщетно. Выхода нет. И чем больше это понимал мой учитель, тем большее отчаяние им овладевало. Надо сказать, что и Андрюша становился совсем подавленным, но, если Павел выпускал раздражение вовне, Андрюша становился все более замкнутым.
Павел начал сходить с ума. Однажды он потребовал кувалду, которой пытался вручную уничтожить воздвигнутые моей мыслью стены зданий. Андрюша наблюдал за ним в тоскливой задумчивости, я с некоторой злостью, но не вмешиваясь.
А потом, когда, свернувшись калачиком, полностью поломанный взрослый утопленник рыдал как ребенок, я подумал, что же твориться у него в голове. И увидел. Увидел все, что было, и о чем он думал до.
Пока я не побывал в твоей голове скажи, что для тебя олицетворение брезгливой мерзости? Ну, не молчи. Ай, да, забыл-забыл…
Для меня это компостная яма. Совсем в далеком детстве, когда был жив еще не только Андрюша, но и наша бабушка, лето проводили у нее. Жила она в поселке городского типа сразу за чертой города. И был у нее огород – те самые типовые шесть соток. Смородина, крыжовник, клубника – ну, знаешь, витамины прямиком с грядки. И чтобы удобрять это хозяйство, была у нее компостная яма – вкопанный в землю громадный деревянный ящик с объедками, сорняками, навозом… содержимое с любопытством и заткнутыми носами под дождем изучали два брата. Старший ковырял палкой и комментировал очередную находку, младший решил пошутить и напугать, но не рассчитал и толкнул слишком сильно – я по пояс оказался в отходах – выбравшись и увидев растекающуюся по ногам коричневатую жижу, прилипшие к коже листья и отвратительные отходы чьей-то жизнедеятельности, сперва меня вырвало, а потом я потерял голову и обезумев, исколотил брата. Досталось же мне потом от отца…
Ну вот, оказавшись в голове у Павла, я словно с головой погрузился в ту компостную яму из детства.
У всех нас есть стержень. Стержень, жизненная линия – то, что образует характер человека, формирует его личность. Все поступки, желания, мысли Павла – все, что делало его им, тоже было нанизано на стержень, и этим стержнем была любовь к детям. Как ты уже, думаю, догадался, весьма неправильная любовь.
Первое, что я увидел, два подростка приблизительно того же возраста, в котором был я, когда Андрюше оставался последний год жизни. Один из этих двух – Павел, он чуть постарше, он проявляет инициативу. Оба на грани полового созревания, но об этом не догадываются, ими движет любопытство разобраться в новоприобретаемых ощущениях. Ими движет желание разобраться с загадкой своего тела. Они в радостном предвкушение, они открыли какую-то новую, запрещенную, но интересную игру. Они еще не знают, что такое сексуальное удовольствие, слов таких даже не знают, находящиеся на последних рубежах невинности, любопытные дети. Они запираются в комнате. Они изучают друг друга, прикосновения отзываются неопознанной приятностью. Они в жару, они возбуждены от волнения, их стыд мешается с запретной сладостью, образуя ядовитый коктейль. Они неуклюжи друг с другом и безгранично нежны. Они понятия не имеют, как далеко можно зайти, а интуиция об этом молчит, она шепчет о другом, как можно попробовать еще, что, вот если губами…
Эти игры продолжались недолго, очень быстро мальчики понимают, что занимались чем-то постыдным и порицаемым. Они начинают стесняться друг друга, избегать и, в конце концов, обрывают общение полностью. И дальше, вплоть до совершеннолетия, у Павла идет обычная, как у всех парней, жизнь – будто бы настоящие друзья, якобы ненавидимые враги, рассыпающаяся через месяц первая “настоящая” любовь.
