скачать книгу бесплатно
Теперь все Жорины одноклассники старались подружиться с ним, а Люся гордилась своим избранником, хотя старалась не выдавать своих чувств.
Время летело неудержимо. Экзамены были сданы, Люся перешла с отличием по всем предметам в десятый класс, а Жора и Сёмка в восьмой. Все были рады и счастливы, что всё уже позади. Да и Жора быстро собрал все необходимые документы и отослал их в авиационный техникум. Его мечтой было быстрее, как говорится, встать на ноги и вместе с Люсей создать хорошую и крепкую семью. Но время и судьба распорядились по-своему.
Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года Фашистская Германия со всей европейской военной мощью напала на Советский Союз. Началась Великая Отечественная война, самая страшная, безжалостная, самая кровавая из всех войн, которые знало и переживало человечество, живущее на нашей маленькой голубой планете. Война смешала в один комок все планы и надежды в ожидание чего-то страшного, неотвратимого. И оно пришло!
В начале сентября из города стали эвакуировать заводы и фабрики. Многие жители покидали город и уезжали вглубь страны, а через город шли отступающие советские войска, и было страшно осознавать, что немец вскоре может появиться и в нашем городе. Мама–Сима, Люся и Сёмка, как и большая часть еврейских семей, собирались в дорогу, заведомо не зная, куда и к кому ехать. Через три дня военком обещал всех эвакуировать на одной из машин, принадлежащих горвоенкомату. Вещи были уже почти собраны, когда ночью кто-то постучал в дверь. Первая проснулась мама–Сима, а за ней и Сёмка с Люсей. Мама–Сима, стоя у двери, спросила: «Кто там?» Ей ответил незнакомый мужской хрипловатый голос вопросом:
– Это квартира Григория Яковлевича Голдштейна? Я, по поручению Гриши.
Мама–Сима какими-то нервными движениями стала открывать дверь. В дверях появился высокий военный в плащ – накидке и, когда мама–Сима пригласила его войти, то он сразу же вошёл в комнату, остановился возле стола и обратился ко всем.
– К сожалению, я не имею много времени, но я должен, я обязан выполнить то, о чём меня просил Гриша – мой самый верный и близкий друг… – и, не поднимая головы, продолжил: – Наш полк попал в окружение, мы всё время отбивали нападающего врага, но нас становилось всё меньше и меньше, встал вопрос пробиваться из окружения к своим. Мы подошли к небольшому селению, где попали в засаду. Многие погибли, а Гриша был тяжело ранен. Не многим удалось уйти в лес, который был недалеко от села. Гришу я нёс до первого привала. Мы смастерили носилки, на которые его положили, а он поманил меня рукой и попросил, если я останусь жив, передать планшет с документами семье, то есть вам. А когда мы снова собрались в путь и подошли к носилкам, Гриша был уже мёртв. В этом же лесу мы его и похоронили. И после небольшой паузы он положил планшет на стол, отдал честь, повернулся и пошёл к двери, где остановился, держась за ручку, и тихо, но с какой-то убеждённостью сказал:
– Вам нужно немедленно уезжать! Через пару дней немец будет в городе.
Он ушёл, а в квартире повисла тишина. Сёмка и Люся стояли, обняв друг друга, а мама–Сима, облокотившись о дверной косяк, стояла белая, как мел, с посиневшими губами и остановившимся взглядом, устремлённым куда-то далеко-далеко, и вдруг медленно стала сползать вниз и, потеряв сознание, упала на пол. Люся бросилась к маме и крикнула, чтобы Сёмка бежал за Василием Ивановичем, и он, как был полуодетым, выбежал на улицу. Не прошло и десяти минут, как Сёмка, Василий Иванович и с ними районный врач, Бася Израилевна, которая жила рядом, вошли в дом. Маму-Симу перенесли и уложили на диван, она всё ещё не пришла в сознание, и Бася готовила всё для того, чтобы вывести её из обморочного состояния, а Люся тем временем положила холодный компресс ей на лоб. Благодаря общим усилиям и после укола, мама–Сима открыла глаза, но была ещё настолько слаба, что даже не могла говорить и только смотрела на всех своим затуманенным взором, а по щекам скатывались крупные слёзы.
В окна уже пробивался рассвет, когда уходили Василий Иванович и, Бася Израилевна. Спать никто не ложился. Люся сварила бульон, которым накормила маму, а сами с Сёмкой поели, что было. Где-то в девятом часу мама–Сима попросила Люсю, чтобы она позвонила в военкомат и спросила, когда будет машина. Люся позвонила, и ей ответили, что военкома пока нет, что машина будет, и чтобы не беспокоились, а, самое главное, быть готовыми к отъезду. Люся и Сёмка по очереди дежурили у калитки, но машина так и не пришла, а через два дня немцы вошли в город, который никем не охранялся и был брошен на произвол судьбы, как многие города Украины.
После того, как вошли в город регулярные части немецкой армии, прибыло подразделение SS и какие–то штатские люди. Сразу же началась организация городской власти. В самом красивом здании, которое находилось на центральной улице города, где раньше располагался горисполком с видом на каштановый сквер, который сажали ещё до революции учащиеся городского реального училища, обосновалось гестапо. В здании бывшего банка – жандармерия, в здании и на территории агротехникума карательный отряд, организованный из местного населения, а также были созданы городская управа, публичный дом и полиция. Но самая интенсивная работа проводилась на окраине города. Там отделили три улицы, которые огородили колючей проволокой, были возведены три наблюдательные вышки с мощными прожекторами, оборудованы ворота с пропускным пунктом, который располагался тут же, возле ворот в одноэтажном доме. Все строения этих улиц перед самой войной подлежали сносу, а вот теперь на этих территориях будет еврейское гетто, о котором пока ещё никто не знал, но это не заставило себя долго ждать. В городе на всех столбах и заборах был расклеен приказ о том, что всё еврейское население обязано явиться (были указаны день и время) на городской стадион, где будет выступать с речью представитель новой власти. А далее шло предупреждение, что, если кто не явится, то будет наказан по закону военного времени! Далее шла подпись. На следующий день, а это была пятница, всё еврейское население города, численностью более трёх тысяч двухсот человек заполнили скамейки стадиона, где на футбольном поле была трибуна с микрофоном. Стадион был наполнен человеческими голосами, но когда за трибуной появился человек в форме «SS», то сразу же наступила тишина. Военный стал говорить, а человек в штатском, который стоял рядом, переводил с немецкого на украинский язык. Суть перевода была такова: ввиду того, что определённая часть украинцев – жителей нашего города – враждебно настроена по отношению к евреям, то могут возникнуть безобразия, которые перерастут в погромы и насилие. На основании этого, городское руководство и немецкие службы позаботились о том, чтобы этого не произошло. И приняли решение, где сказано, что выделена определенная часть городской территории с жильём, куда необходимо всем евреям в течение трёх дней переселиться. Где вы, будете под защитой немецких властей и, через короткий промежуток времени, когда будут готовы железнодорожные составы, то всех евреев перевезут в Польшу, а из Польши в Палестину, где вы все со временем будете проживать на своей родной земле, и никто не сумеет посягнуть на вашу свободу и жизнь. Итак, каждая семья переселяется только своими силами, а кто воспротивится данному приказу и не переедет в указанное место, будет наказан по закону военного времени!
На этом митинг был закрыт, и все стали быстро расходиться, обмениваясь своими мнениями о том, что здесь говорилось, и что наобещали, и верить ли этому или нет. Мама–Сима, Люся и Сёмка шли не спеша, и каждый анализировал всё то, что было услышано на этом «митинге». Вдруг Люся остановилась и произнесла одну – единственную фразу:
– Всё это враки и никуда нас не повезут! Они обещают отправить нас в Палестину, но они это сделать не могут по той простой причине, что Палестина подмандатна Англии, а не Германии, а она с Англией в состоянии войны!
Все молчали, и после небольшой паузы мама–Сима сказала, что тот военный, который принёс страшную весть о гибели папы, был прав! Нам надо было уходить, как уходили другие, а теперь уже поздно, и что будет с нами, одному только Богу известно!
Ещё издали они заметили стоящего у дворовой калитки Жору, который, как видимо, давно поджидает их. И они не ошиблись. Прошло уже более часа, как он ожидает, и был очень рад долгожданной встрече.
– Ну, что там говорили? – с тревогой в голосе спросил Жора.
На этот вопрос никто ему не ответил, и лишь только Люся, взяв его руку, тихо сказала:
– Пошли в дом. Улица не для разговора.
В квартире их встретила непривычная тишина, какая-то пустота, в которой выделялись три больших, потёртых от частых переездов, чемодана и два солдатских рюкзака. Всё это стояло в углу, напоминая о том, что они собирались уезжать, а уехать не смогли. Люся и Жора сели на диван, а мама–Сима и Сёмка – за столом. Все молчали, но Люся снова повторила то, о чём в это мгновение думали все, кроме Жоры, который пока ещё не знал, как решится судьба этих близких и любимых ему людей, судьба которых была ему далеко не безразлична. Сёмка предложил не переезжать, а уходить из города, но все продолжали молчать, а Жора тихо, ни к кому не обращаясь, стал рассказывать о том, что из города через мост никого не пропускают, а тех, кто старается уйти, перебравшись через реку, убивают на месте. Вчера застрелили Ефима Фиршмана, редактора местной газеты. Он хотел перейти реку в районе женского пляжа, так его застрелил один из автоматчиков, которые дежурили на кладбищенской горе. Сейчас из города уйти просто невозможно. Он ещё что-то говорил, но его почти никто не слушал, а мама–Сима, перебив его, сказала:
– Будем переезжать, а там будет видно. Что будет со всеми, то будет и с нами. После того, как я увидела эту массу еврейского населения, которая заполнила весь стадион, я не могу поверить, чтобы их расстреляли! Такого не может быть! А что кроется за всеми их обещаниями, я не знаю, но что-то есть, и это меня пугает и тревожит. Но разве можем мы что-то изменить?! Что ж! Будем переезжать. Да вот как, и на чём?! – она положила ладони на стол и задумалась.
– Я сейчас привезу большой возок, и мы с Сёмой перевезём всё необходимое! – сказал Жора и, поднявшись с дивана, тут же ушёл выполнять то, о чём только что сказал.
Люся тихо плакала, и её никто не утешал, ведь мама–Сима и Сёма чувствовали всем своим существом, что случилось то страшное, неотвратимое, которое принесёт с собой страдания на всю оставшуюся жизнь. Вскоре пришёл Жора и привёз большой возок. Сразу же начали решать, что перевозить раньше, а что потом. Разобрали стол, кровать, аккуратно сложили, а наверх положили три чемодана и два рюкзака, перевязали верёвками, заперли квартиру и пошли в сторону нового места жительства.
Жора и Сёма тащили возок, а мама–Сима и Люся толкали возок сзади. Прошло совсем немного времени, когда они издали, увидели громадную очередь у ворот, ведущую вовнутрь жилого массива. Подъехав, они встали в хвосте очереди и, прождав более двух часов, подошли к воротам, где в углу сидели два эсэсовца и с улыбками на лице выдавали номера, приговаривая: «Биттэ, биттэ!». Получив номера и проехав почти всю улицу, они увидели покосившийся домик, на котором большими цифрами был написан номер их нового жилища.
Вход был с улицы, а вторая половина домика выходила прямо на колючую проволоку. Разгрузили всё то, что было привезено, в квартиру, которая состояла из маленького коридора, комнаты и маленькой кухни с разрушенной плитой. Везде была грязь, паутина, полы во многих местах были прогнившие, воздух был спертый, застоявшийся, и пахло гнилью. Всё говорило о том, что здесь уже давно никто не жил, и само строение пришло в полную негодность для жилья. Мама–Сима и Люся остались с вещами, а Жора с Сёмой поехали за всем тем, что необходимо было ещё привезти.
За три дня всё еврейское население было переселено на отведенный и со всех сторон огражденный колючей проволокой участок города. Ворота закрылись. Везде были полицейские посты, а на стенах домов расклеивались всё новые и новые приказы, где говорилось о том, что на территории устанавливается комендантский час и, что после пяти часов вечера до шести утра хождение по улице запрещено! Человек, появившийся после указанного часа, будет расстрелян! Всем изготовить шестиконечные звёзды и пришить их к своей одежде на грудь с левой стороны! Выход за территорию поселения запрещён! Внутри территории имеются магазины, где всё приобретается за деньги или в обмен на вещи и драгоценности! Вода будет доставляться в цистернах и тоже продаваться наравне с продуктами. Посещение жителей посторонними людьми категорически запрещено! Всё это было указано в приказах, а в конце после слов: «За неповиновение – расстрел!»
Так началась жизнь за колючей проволокой, а в это же самое время за городом в полутора километрах от городского кладбища на месте трёх оврагов, где до прихода немцев мальчишки играли в сыщиков–разбойников, начали проводить работы по расширению и углублению этих оврагов.
Ранним утром Жора оделся, умылся, кое-что перекусил и, взяв небольшой узелок с продуктами, который ещё с вечера приготовила бабушка, пошёл к Люсе, Сёме и маме-Симе, чтобы повидаться с ними, с такими дорогими ему людьми, и помочь им обустроиться на новом месте. Почти у самых ворот ему преградили путь два полицая. Один высокий, крупного телосложения с широким, отекшим, как видно, от пьянства, лицом и щупленький парень лет семнадцати, оба с карабинами на плечах.
– Куда ползёшь? – спросил мужик, как видно, он был старший. – Что, не видишь, что здесь запретная зона?!
– Да мне необходимо повидать своих друзей, которым я ещё вчера помог сюда переехать, – объяснил Жора.
– Вот что! Катись-ка ты домой, пока ещё жив, нечего тебе тут с жидами якшаться, а не пойдёшь подобру, то будет плохо! – и мордатый полицай стал снимать с плеча карабин.
Жоре не оставалось ничего иного, как уйти подальше от этих «стражей порядка».
Он шёл домой и всю дорогу думал, что же произошло?! Что же это такое, что всех евреев изолировали от всех, живущих в городе, и никого не пускают на территорию?! Что же за всем этим кроется? Но он не мог ответить ни на один мучавший его вопрос. Хотя чувствовал, что за этим кроется что-то страшное, которое неумолимо надвигается, как та грозовая туча, которая зарождается далеко у горизонта и, сгущаясь растёт, движется, захватывая всё видимое пространство неба, опускаясь на землю теменью, которую прорезают огненные стрелы молний, поджигая дома, хлебные посевы, выжигая сотни гектаров леса, сопровождаясь басистыми раскатами грома. Что? Что же всё-таки случилось?!
Он подошёл к своему дому, так и не ответив ни на один из вопросов, которые рождались в его голове, тревожа его.
Открыв ключом входную дверь, сейчас все поставили замки и держали свои дома и квартиры закрытыми, вошёл в прихожую, повесил свою верхнюю одежду на вешалку и вошёл в комнату, где бабушка что-то шила на швейной машинке, а на диване сидела молодая женщина, закинув ногу на ногу, дымя папиросой. Жора остановился, облокотившись о дверной косяк, и поздоровался. Бабушка, продолжая шить, спросила:
– А что это ты так скоро вернулся? Ты что? Поссорился или что другое?
– Да нет, – ответил Жора. Он прошёл в комнату, сел на стул, который стоял недалеко от двери, и тихо сказал: – меня просто не пустили на территорию и прогнали, угрожая оружием.
И он подробно рассказал, что произошло у ворот того места, куда переселили евреев. Молодая гостья, заказчица, бабушкина клиентка, внимательно, не перебивая, слушала Жорин рассказ, а в конце тихо рассмеялась и вдруг как – то сразу стала серьёзной и с какой-то грустью сказала:
– Все они сволочи, убийцы и алкаши! Не обращайте, Жора, на них внимания. Ведь поднялась со дна вся осевшая там муть и встала, нависла над обществом, радуясь нынешнему смутному и опасному времени! – немного помолчав, продолжила. – А я вас, Жора, знаю. Я была в комиссии от ГОРОНО на приёме экзаменов, а также читала статью о вашем героическом благородном поступке. Как это было недавно, и как это было давно! – она снова задумалась, а потом как – то сухо произнесла: – Если вы хотите пройти на территорию, куда переселили евреев, то вам необходимо иметь пропуск, выданный нашей городской полицией.
– Но я не имею никаких отношений с полицией и, как видимо, никогда не буду иметь так называемого пропуска! – ответил Жора и, поднялся, собираясь уходить.
– Это как сказать! А вы знаете, кто у нас начальник полиции?
– Нет, не знаю и знать не хочу! – он повернулся к двери, но его остановила одна фраза, произнесённая женщиной.
– Ваш бывший педагог – Генрих Людвигович Шварцберг.
Жора резко повернулся и переспросил:
– Кто–кто?! Генрих Людвигович?!
– Он самый! – улыбнувшись, подтвердила она.
– Вот это да! – воскликнул Жора. – Так я сейчас пойду в полицию, думаю, что он меня не забыл и поможет мне.
– Думаю, что так оно и есть, что он вас не забыл и обязательно примет, и поможет, но сегодня идти в полицию нет смысла ввиду того, что Шварцберга на работе нет. Он в Чернигове на совещании, будет только завтра, – она снова улыбнулась и хотела что-то ещё сказать, но Жора её перебил:
– Вы извините, но откуда вы знаете все эти подробности?
Она снова одарила Жору своей улыбкой и, рассмеявшись, сказала:
– Вот мы с вами уже долго говорим, а познакомиться забыли. О вас я почти всё знаю, а вы обо мне ничего, даже имени. Меня зовут Татьяна Сергеевна, а то, что я знаю о работе полиции, так в этом нет ничего загадочного, я ведь у Генриха Людвиговича работаю секретарём. Так что, дорогой Жора, приходите завтра, к девяти утра и будете приняты начальником полиции. Я в этом вполне уверена!
В этот же день, около трёх часов дня, на улице, где жили мама–Сима, Люся и Сёма, через четыре дома от них у Лизы Шварц начались предродовые схватки. Эта молодая красивая женщина ушла из горящего Минска, где при первой бомбежке погибли все её родные: отец, мать и маленькая сестричка. Бомба попала в дом, где они жили. От дома осталась только масса разбросанного кирпича и большая воронка. Лиза в это время была на приёме у врача, а, когда вернулась, то не было ни дома, ни родных. Некоторое время она пожила у своей подруги, а когда немец подошёл уже вплотную к городу, сумела уйти и, пройдя большой путь по белорусской земле и Украине, остановилась в нашем городе, чувствуя, что дальше идти не сможет, потому что тот, который уже жил в ней, стал иногда давать о себе знать, шевелясь, упираясь, и постукивая в стенку живота. А когда пришли немцы, оккупировали город, она, как и все евреи, оказалась за колючей проволокой, а вот сейчас пришло время рожать. Условия были ужасные. Соседки, которые собрались у постели роженицы, не знали, что и как нужно делать. Одна из них побежала за Басей Израилевной, которая жила тоже на этой улице. Вскоре эта неутомимая женщина распоряжалась, давая каждому задание, что нужно делать. Нашлись несколько простыней, вода грелась на примусе, все что-то приносили и старались, чем только могли, облегчить страдания роженицы, а роды были тяжёлыми. Уже прошло около часа, а Лиза никак не могла разродиться. Она старалась делать всё, что говорила Бася, но все усилия, как всем казалось, были напрасны, но в конце концов появилась головка, Бася помогала появиться на свет новому человечку, и, к радости всех, кто делал всё, чтобы это случилось, в комнате раздался крик новорождённого мальчика. Все радовались этому величайшему чуду, хлопоча возле роженицы, молодой мамы и маленького, вновь появившегося на свет человека. Вдруг одна из соседок, посмотрев на часы, сказала, что осталось пятнадцать минут до комендантского часа, и все потихоньку разошлись, остались только Бася и пожилая женщина, которая жила вместе с Лизой. Она уговаривала Басю идти домой, но та, как бы ни слыша, продолжала делать своё дело. Она обработала пуповину, обтёрла мокрой тряпицей, заранее смоченной в тёплой воде, тельце новорождённого и, запеленав его, положила рядом с Лизой и только после всего этого стала собираться уходить. Фира, так звали пожилую женщину, уговаривала Басю остаться и переночевать, потому что уже начался комендантский час, и ходить по улице очень опасно, но она собралась, попрощалась и вышла. Она прошла немного по тротуару и только стала переходить дорогу, как вдруг яркий луч прожектора прорезал уже сгустившиеся сумерки, высветив одинокую женщину. Прозвучал выстрел. Бася, упала, не дойдя до середины дороги, где и осталась лежать, а неподалеку от неё в луже, на том месте, где утром стояла цистерна с водой, валялся её медицинский чемоданчик с ярко–красным крестом. Никто не осмелился выйти и узнать, жива она или мертва. Был комендантский час, и это говорило само за себя. В то время мама–Сима стояла на кухне, у окна, всматриваясь в темноту, и вдруг она увидела этот страшный луч света и падающую Басю, которая ещё совсем недавно прибегала к ней, чтобы помочь ей справиться с сердечным приступом. И вот её уже нет! Мама–Сима стояла и смотрела до тех пор, пока не погас свет прожектора и, задумавшись, тихонько произнесла: «Это начало нашего конца!». И отошла от окна. Она была мудрая женщина. Эта мудрость передалась ей от далеких предков, которые не раз переживали величайшие трагедии еврейского народа, дочерью которого она являлась.
Утром в девять часов Жора подошёл к зданию бывшей еврейской школы, в котором в настоящее время располагалась городская полиция. Вошёл, прошёл к двери бывшего учительского кабинета, где теперь висела табличка «Приёмная», открыл дверь и оказался в квадратной комнате с одним большим окном, возле которого стоял большой двухтумбовый стол. За столом, на котором стоял телефон, пишущая машинка, чернильный прибор и стопка разноцветных папок, сидела Татьяна Сергеевна. Увидев Жору, она улыбнулась и указала на стулья, которые стояли вдоль стены, приглашая присесть. Жора не заметил, как она позвонила, но услышал слова «Он уже тут».
Сразу же после звонка открылась дверь кабинета начальника полиции, и в приёмную вошёл улыбающийся Генрих Людвигович. Он подошёл к Жоре, поздоровался с ним за руку и пригласил идти за ним. Они прошли по коридору, свернули налево, где были двери, ведущие в классные комнаты, и дошли до конца коридора. Генрих Людвигович открыл ключом дверь, и они вошли в очень маленькое помещение, которое оказалось не классом, а, скорее всего, небольшой кладовкой, где стояли всего три стула, маленький столик, а вверху, почти под самым потолком, было крохотное, зарешечённое окошко. Они уселись за столиком один против другого, и Генрих Людвигович, пристально посмотрев Жоре в глаза, начал заранее продуманный разговор:
– Я вижу, что ты удивлён, что мы здесь, а не у меня в кабинете? Всё очень просто, мой кабинет прослушивается, а у нас с тобой предстоит очень серьёзный разговор, о котором никто, а особенно те, кто подслушивает, не должны знать. О твоей проблеме, которая привела тебя ко мне, я уже знаю, мне Татьяна Сергеевна рассказала. Бланк пропуска я уже подписал, будет подготовлен документ, на основании которого выдан пропуск, и завтра ты получишь всё необходимое, чтобы посещать свою любимую девушку. В документе будет указано, что ты сотрудник полиции и выполняешь функции по распространению дезинформации среди еврейского населения. Пусть тебя такая формулировка не смущает, ведь этот документ нигде не будет зафиксирован. Это первое, и не так важно, как то, что нам предстоит сделать. Ты спас мою дочь, а я хочу, нет, я просто обязан, спасти твою любовь, девушку, которую ты любишь, которую я знаю и уважаю, – он помолчал и вдруг поднялся, стал лицом к стенке, над которой возвышалось глухое зарешечённое окошко и глухо произнёс: – Люсю нужно спасать немедленно! Любое промедление грозит ей смертью! Больше я тебе не могу ничего сказать. Я и так много сказал того, о чём не имел права говорить.
После небольшой паузы он повернулся к Жоре, подошёл и, снова сев напротив него, спросил:
– Ты можешь держать язык за зубами и не проболтаться о том, что я тебе сейчас скажу?
Жора выдержал пристальный взгляд Генриха Людвиговича и ответил только одним словом:
– Да
– Ну, что же, если да, то слушай. Ты удивился тому, что Люсю надо спасать? Видишь ли, действительность более жестока, чем мы можем себе представить. Все евреи, которые живут там, куда ты стремишься попасть, очень скоро будут убиты и ничто, и никто не может предотвратить, остановить это страшное преступление, это безумие, с которым я не могу согласиться и быть его участником, но на вопрос, что делать и что предпринять, я не могу найти ответа. Это очень страшно! У меня есть план к её спасению, и ты должен это сделать так, чтобы ничто ни у кого не вызвало подозрения. Ты завтра должен получить согласие Люси и её родных и только тогда придёшь в полицию и скажешь Татьяне Сергеевне, что всё в порядке. На следующий день придёт немецкий офицер, пусть это Люсю не пугает, и отвезёт её в заранее намеченное место, а далее будет видно, что делать и как поступать, – он помолчал и тихо произнёс: – Господи, помоги нам! Да, я ещё забыл сказать, что как только офицер увезёт Люсю, ты должен прийти, как и всегда приходил к ним, как будто ничего не знаешь, и этим подтвердить, что ты не причастен к её исчезновению. Надо надеяться, что всё будет хорошо, и удача нас не подведёт! А теперь мы разойдёмся, и завтра приходи за документами и пропуском.
Они пожали друг другу руки, распрощались, и Жора отправился домой, окрылённый надеждой на Люсино спасение. Утром, получив из рук Татьяны Сергеевны документы на право посещать еврейское гетто, Жора с небольшим свёртком, в котором были продукты, подошёл к воротам, от которых недавно его прогнали полицаи. Но сегодня Жору поджидала скверная неожиданность. На ступеньках у входа в проходную стоял Грынька. Он улыбнулся, оскалив свои желтые зубы и, вдруг повернув голову к двери, прокричал:
– Володька, Аркадий, посмотрите, кто к нам пришкандыбал!
На крыльце появились Володька и Аркадий в форме полицаев с повязками на рукаве и трезубцем на форменном головном уборе. Они тоже, как и Грынька, с издевательской улыбкой разглядывали своего злейшего врага. Жора, не обращая на их явное пренебрежение к нему, уверенным голосом спросил:
– А кто тут у вас старший?
– Ну, я! – приосанившись, ответил Грынька. Жора медленно достал пропуск и подал ему. Грынька взял, прочитал, посмотрел на Жору, снова на документ, присвистнул, и произнёс неопределённо: «Ого!» – и показал документ Володьке, который тоже прогнусавил: «Во даёт!» – и возвратил Грыньке, который отдал пропуск Жоре, со словами: «Ну, ты и даёшь, едрёна вошь! Гляди, как пристроился, почти нас переплюнул! Ну, иди–иди к своей жидовке!». Он немного отошёл в сторонку, пропуская Жору, который не спеша прошёл мимо и направился по улице к тому ветхому домику, в котором жили дорогие ему люди. Наверное, никто так не радовался Жориному приходу, как радовались Люся, Сёма и мама–Сима. Ведь они уже потеряли надежду увидеть его, зная, что любые посещения категорически запрещены. Так что появление Жоры было для них неожиданностью и величайшей радостью, а мама–Сима радовалась вдвойне и Жориному приходу и продуктам, которые он принёс. Ведь они вот уже третий день живут впроголодь. Все магазины на территории закрыты, остался только один, где продают, а вернее, меняют капусту, картошку и сахарную свёклу на золотые кольца, серьги, часы, золотые цепочки, царские пятёрки и десятки, а у большинства всего этого не было, и люди были обречены на голодную смерть. Вот почему мама–Сима так обрадовалась тому, что принёс Жора. Люся подошла к нему, он сидел на одном из трёх стульев, обняла его и тихо спросила:
– Жоронька, ты не обидишься, если мы сейчас покушаем, а потом посидим вместе и пообщаемся?
Он заглянул в её такие дорогие для него глаза и ужаснулся, увидев, что там, где всегда искрилось счастье, радость, любовь и что-то необъяснимо прекрасное, теперь затаилась беспредельная тоска, усталость и тревога!
– Да, да! Какой может быть разговор?! Я посижу здесь, пока вы покушаете, а потом у меня будет очень серьёзный разговор с тобой, Сёмой и мамой, – Жора задумался над тем, что ждёт их в скором будущем. Он знал, но ничего не мог предпринять, кроме того, как спасти Люсю. Ему было тяжело осознавать своё бессилие по поводу Сёмы и мамы-Симы. Он сидел, опустив голову, уйдя в глубину своих тревожных мыслей, и очнулся только тогда, когда Люся, появившись в дверях кухни, сказала:
– Вот и мы! – за Люсей в комнату вошёл Сёма и мама–Сима. Она села на кровать, а Жора, Люся и Сёма, пододвинув стулья ближе к кровати, уселись тесным полукружком:
– А что ты к нам, Жоронька, так долго не приходил? – спросила Люся. – Мы тут уже потеряли надежду увидеть тебя, хотя знаем о том, что всякие посещения на территорию запрещены. Как же тебе удалось пробраться к нам, да ещё с продуктами? – Она не могла скрыть своей радости, что вот Жора снова рядом и уже казалось, что всё будет хорошо, и они снова будут все вместе.
Но действительность диктовала своё. Жора начал рассказывать о том, что произошло за это короткое время, как его прогнали от ворот и пригрозили оружием, как он познакомился с Татьяной Сергеевной, которая оказалась секретарём в городской полиции, и от которой он узнал, что начальником полиции, является никто иной, как Генрих Людвигович. До этого момента, все слушали Жору, не перебивая, и, как только он произнёс имя их учителя, то Люся тихо сказала:
– Вот сволочь!
– Ну, не скажи! – возразил Жора. – Мне, когда мы с ним беседовали, показалось, что он не тот, за кого себя выдаёт, и что в нём есть что-то загадочное и недосказанное. Он как-то проговорился, что многое не в его силах, чтобы предотвратить то, что творится вокруг. Но, самое главное – это то, что он предложил план, как отсюда вывезти тебя, Люся, – а затем, Жора обратился к маме–Симе и Сёме, и вас. Люся сразу же отказалась, заявив, что она не бросит маму и Сёму, и вообще ей не нравится то, что предложил этот, с позволения сказать, «добродетель». Она поднялась со стула, пересела на кровать, обняла маму и, заглядывая ей в лицо, сказала:
– Мы будем все вместе, я думаю, что всё обойдётся, и всё будет хорошо. Ведь я права?! Нам ни в коем случае нельзя покидать друг друга, ведь пока нам ничего не грозит, ведь это правда?! Но почему ты молчишь, мама? Скажи, что ты об этом думаешь?
Но мама–Сима почему-то молчала. В это время Жора сказал то, о чём раньше не хотел говорить, но теперь это было необходимо, и он сказал:
– Когда я подошёл к воротам, то на крыльце проходной стоял Грынька, а, когда увидел меня, то позвал Володьку и Аркадия. Все трое были одеты в полицейскую форму с карабинами и трезубцем на форменных фуражках. Оказалось, что они приняли дежурство, и старший в этой тройке – Грынька, который стал издевательски посмеиваться над моим приходом, но, когда я предъявил свой документ, выданный мне в полиции за подписью начальника, то реакция была совсем иная. Куда только делась их спесь! Всё это хорошо, но от этих мерзавцев можно ожидать любую подлость и любое преступление! Вот почему тебе, Люсенька, надо воспользоваться тем, что предлагает Генрих Людвигович, просто необходимо!
Он поочередно посматривал на каждого, ожидая ответа на то, что он только что рассказал. А Люся смотрела на маму-Симу глазами, в которых затаился страх, в ожидании, что скажет она, а Сёма смотрел то на Люсю, то на маму и, как видимо, ждал решения создавшейся проблемы, и мама–Сима в задумчивости, как бы сама с собой, начала говорить:
– Я не верила, я не могла поверить, что могут убивать людей безнаказанно, просто так для своего развлечения, до тех пор, пока не увидела своими глазами, как убили Басю, которая несла облегчение людям, которая никому не сделала зла, а только добро, и её убили, и никто не несёт ответственности за это убийство, и только потому, что оно узаконено. Оно охраняется и поощряется тем же законом убийц! Я долго анализировала то положение, в котором в настоящее время находится всё еврейское население города, и пришла к выводу, нет, я просто уверена, что нас всех, живущих за колючей проволокой, вскоре начнут убивать! Да! Да! Я в этом уверена! Так вот, Люсенька, я считаю, что необходимо воспользоваться возможностью вырваться отсюда, невзирая на то, от кого исходит инициатива и помощь, которую нам предлагают. Тебе нужно согласиться, и, чем скорее это свершится, тем лучше для тебя и для нас всех, а, если удастся и нам с Сёмой вырваться, то это будет просто чудом! Но первой должна быть ты. Вот всё, что я хотела сказать.
В комнате воцарилась тишина. Все молчали, ожидая, что скажет Люся. Она медленно встала с кровати, где сидела вместе с мамой, подошла к Жоре, встала за спинкой стула, на котором он сидел, положила ладони ему на плечи и, склонившись, тихо сказала:
– Я согласна.
После этого она подошла к кровати и села рядом с мамой, как и сидела раньше.
Жора шёл в полицию, чтобы сообщить о Люсином согласии. Он радовался, он знал, он спасёт её, он спасёт Люсю, он спасёт свою любовь! В приёмной посетителей не было, он подошёл к столу, за которым сидела Татьяна Сергеевна, наклонился к ней, поздоровался и тихо прошептал:
– Всё в порядке, она согласна.
Почти сразу же открылась дверь кабинета, и в приёмную вошёл Генрих Людвигович, молча, показал на выход из приёмной, и они вместе с Жорой вышли в коридор, где он напомнил ему, чтобы тот завтра после двенадцати пришёл на территорию, как и приходил раньше; об исчезновении Люси не знаешь, и как будто узнал только сейчас. Он помолчал немного и продолжил:
– Это просто необходимо и для тебя, и для меня.
Попрощавшись, он ушёл к себе, а Жора домой, окрыленный надеждой в завтрашний день.
Уже в одиннадцатом часу, когда мама–Сима с Люсей и Сёмой готовились ложиться спать, вдруг в коридоре что-то загромыхало, как видно, упало пустое ведро, послышалась отборная матерщина, открылась дверь, и в комнату вошёл Грынька, а за ним Володька и Аркадий. Грынька, как всегда перед тем, как начать говорить, гыгыкнул, а потом произнес, указывая на Люсю:
– Одевайся. Пойдем!
– Куда?! – спросила мама–Сима, заслоняя дочь собой.
Грынька не ожидал такого вопроса, и сразу ответить не смог, а только промямлил:
– Куда–куда?! На кудыкину гору! – и тут вдруг его осенила мысль. – Комендант требует! Во!
– Да, да! – в разговор вклинился Володька. – У коменданта торжество, вот он нас и послал, чтобы привести двух-трёх певиц и пару танцоров, чтобы веселее было для гостей.
– Во–во! – продолжил Грынька. – Так что побыстрей одевайся, а то нам ещё в четыре места надо зайти, – и он снова гыгыкнул, довольный своей сообразительностью.
Руки у Люси дрожали, когда она надевала тёплый жакет. Она никак не могла попасть в рукав, но наконец, одевшись, обняла маму, поцеловала её и прошептала: «Это конец!». Ещё раз поцеловала маму, подошла к Сёме, поцеловала в щёку и тоже тихо прошептала: «Отомсти за меня, Сёмочка». Затем повернулась и пошла к двери. Первыми вышли Володька с Аркадием, Грынька пропустил Люсю и прошёл за ней, громко хлопнув дверью, звук которой был похож на звук падающей крышки гроба.
Как только закрылась дверь, мама–Сима потушила свечу и подошла к окну. Она вглядывалась в темноту ночи, но ничего не видела. Вдруг узкий луч прожектора выхватил из тьмы четыре человеческие фигуры, где в окружении полицаев была её любимая дочь. Она опустилась на пол и тихо-тихо заплакала.
Люся шла, задумавшись, и не заметила, как они поравнялись с конюшней, дверь которой была немного приоткрыта, оттуда струилась тонкая струйка света, и вдруг она почувствовала, что её вталкивают в эту дверь. В мгновение она оказалась внутри конюшни, где на перекладине под крышей висела лампа «летучая мышь», откуда и исходил тусклый свет, еле-еле рассеивая полумрак. Она закричала, вырываясь из цепких рук мерзавцев, отбивалась, царапалась, а эти подонки срывали с неё одежду, бросая на небольшую кучу соломы. Силы были неравными! Скот побеждал человека. Её насиловали все трое, насиловали и били, били зверски, вымещая на ней всю накопившуюся злобу, которая скопилась в их чёрных презренных душах. Били за то, что пренебрегала ими, за то, что были позорно избиты Жорой, который её защитил. Люся сопротивлялась, теряя сознание. Всё происходило, как в страшном сне. И, когда, насытившись, насильники отошли в сторону, приводя свою одежду в более-менее порядок, то Грынька наклонился над своей жертвой, прохрипев ей в лицо:
– Ну что, убедилась в силе настоящих мужиков? – и, оскалив свои гнилые зубы, гыгыкнул.
А Люся, собрав последние силы, плюнула кровавым плевком в его рожу. Он вытерся, размахнулся и ударил кулаком в её разбитое лицо, потом с силой ударил по голове, удар пришёлся немного выше виска. Люся сразу же обмякла, глаза остекленели, не реагируя ни на что. Грынька ткнул её кулаком, потом ударил носком сапога в бок, но она и не пошевелилась. Он повернулся к Володьке и Аркадию, которые стояли возле повозки, и хрипло произнёс:
– Видать подохла, курва! Пошли отсюда! – и первым направился к двери.
Всю дорогу шли молча. Пришли в дежурку, где сидел пожилой полицай и клевал носом, борясь с наплывающей дремотой. Пройдя мимо него, оказались в комнате, вернее, в бывшей кухне, где была плита, стол, стулья и большой шкаф. Володька пошарил рукой за шкафом, вынул ранее спрятанную бутылку самогона и предложил выпить на сон грядущий. Все оживились, уселись за стол, разлили в стаканы, выпили, утёршись рукавом вместо закуски, решили домой не уходить, ведь утром, а это уже не так долго, нужно принимать вахту, улеглись на тюфяке, который лежал в углу, и сразу же уснули.
Далеко до рассвета Люся очнулась, медленно приходя в сознание и вглядываясь в крышу помещения, не в силах осознать, где она находится. Медленно, очень медленно возвращалось сознание. Правый глаз не открывался, затянутый кровавым отёком. Всё тело болело, она попробовала пошевелиться, но вскрикнув, снова потеряла сознание. Когда же она вновь пришла в себя, то слабый свет просыпающегося серого утра еле-еле просачивался сквозь щель неплотно прикрытой двери. В памяти всплыло всё то, что с ней произошло. Она со стоном повернулась на бок и, вглядываясь одним левым глазом в полумрак конюшни, начала искать то, что ей сейчас было особо необходимо, но долго не могла увидеть и, наконец, увидела, что искала. Верёвка была привязана к оглобле повозки. Люся подползла к ней и начала медленно развязывать затянутый узел.
