Холодная комната

– Ну, всё! Хватит, хватит! Юленька, перестань, не плачь. Ей бы через год отрезали ногу. Точно отрезали бы!

– То…точно? – переспросила Юля, глотая слёзы.

– Конечно! Я тебе говорю. У неё сахара зашкаливали всё время. Ведь ты же знаешь, чем она занималась! Разве она могла за собой следить? Когда вопрос встал бы остро, она сама…

Юля хорошенько умылась, и они вышли из маленькой, светлой комнаты навсегда. В коридоре, к счастью, не встретили никого. Спустились по лестнице.

День был тёплый. Светило солнышко. Тополя и клёны стояли голые. Пройдя скверик, Светка и Юля нагнали двух санитаров, которые везли к моргу каталку с трупом в чёрном мешке.

– Ребята, это моя подруга, – сказала Юля, остановив санитаров, – позвольте мне попрощаться с ней.

– Сигарету дай и прощайся!

Светка дала. Открыв лицо Анечки, Юля вздрогнула. Мёртвая, в самом деле, смотрела страшно. Смерть изменила её черты, придав им страдальческой утончённости. Юля поцеловала синие, ледяные губы покойницы. Взяла сумку, поставленную на землю.

– Ну всё, пошли.

Перед проходной была лавочка.

– Помянуть не хочешь? – спросила Светка.

– Хочу. А чем?

Медсестра расстегнула сумочку и достала пузырёк спирта. Сели.

– Он не разбавленный, что ли?

– С ума сошла? Конечно, разбавленный! Но чуть-чуть. Вот тебе конфетка ещё.

После осушения пузырька Светка закурила. Юля взяла гитару, стала играть « Зелёные рукава». Лавочка стояла под клёном. Он звенел ветками на ветру. Осеннее солнце щурилось, улыбалось. За проходной шумела большая улица.

– Так вы с мужем просто соседи? – спросила Юля, начав играть другую мелодию.

– Да. И он мне – не муж. Уже три недели как развелись.

– Любовь прошла, что ли?

Светка зевнула и усмехнулась.

– Её и не было.

– А зачем тогда поженились?

– Ну, зачем люди женятся?

– По любви. По залёту. Из-за жилплощади. Из-за денег.

– От безысходности.

Кременцова так удивилась, что зацепила ногтем не ту струну.

– Я не понимаю! Ты красивее Мэрилин Монро!

– Не обо мне речь.

– Тем более непонятно! Ты вышла замуж за нелюбимого человека только из-за того, что у него не было шансов жениться ни на какой другой женщине?

– Да.

Внутри проходной, которая представляла из себя будку с приделанным к ней шлагбаумом для машин, вдруг вспыхнул скандал. Охранник отказывался впускать синюшного мужика с четырьмя бутылками водки. Мужик орал, что это, мол, для врача. Охранник орал, что к такому пойлу не то что врач – санитар из морга не прикоснётся. Очередь к проходной стремительно и ворчливо росла вдоль улицы.

– Я сейчас, – мяукнула Светка, и, резво встав, прошмыгнула в будку. Крики сразу же стихли. Через минуту Светка и алкашонок вышли на территорию.

– Ой, спасибо, родная, – пробормотал мужик, достав из пакета одну бутылку и вручив её Светке, – век не забуду, милая!

– Мне плевать, забудешь ты или нет! Яблоко давай.

Мужик дал два яблока – небольших, но красных, и зашагал к четвёртому корпусу. Сев обратно на лавку, Светка зубами вскрыла бутылку и протянула её отложившей гитару Юле, предупредив:

– Но только учти: тебе пить нельзя!

– Почему?

– Лекарства, которые тебе колют, несовместимы с водкой.

– Плевать!

Хлебнув грамм по семьдесят, вгрызлись в яблоки. Потом Юля стала разглядывать мужиков, проходивших мимо, а её собутыльница, закурив последнюю сигарету, коротко изложила и предысторию, и историю своего недолгого брака. Да, она вышла замуж из жалости, но с иллюзией, что объектик этого чувства, по меньшей мере, боготворит её. Однако, довольно скоро ей стало ясно, что он решил с её помощью доказать самому себе и своим друзьям, что очень даже способен соблазнять женщин, притом красивых. И одного доказательства ему показалось мало.

– Он изменил тебе, что ли?

– Если бы изменил! Но это даже изменой назвать нельзя! Он просто … развёл. И притом в открытую.

– Так значит, он при деньгах?

– С весны. Он – бухгалтер. Пятнадцать лет отработал в каком-то сраном НИИ. А в марте его приняли по конкурсу на совместное российско-американское предприятие. И – посыпались деньги.

– И, говоришь, в открытую?

– Домой водит.

Юля взглянула на потускневшее, замутнённое гарью солнце. Оно висело низко над крышами и двоилось. Светка, тем временем, ещё раз приложилась к мерзкой бутылке. Юля последовала её примеру. Догрызли яблоки, помолчали.

– А ты одна живёшь?

– Да, одна.

– А был кто-нибудь?

– Да, были.

– Ну, и чего?

– Ничего. Не люблю я это.

– Что ты не любишь?

– Ну, с мужиками спать не люблю.

– А зачем спала?

– Как зачем? Можно не любить, например, лечиться, но надо. Иначе сдохнешь.

– Может быть, мужика нормального не было?

– Были всякие.

Улыбнувшись солнышку, Кременцова тихо прибавила:

– Мне Илюха, кстати, понравился!

– Какой? Наш?

– Ну, да.

Светка изумлённо сузила глазки.

– С ума сошла? Ему девятнадцать лет!

– Я не собираюсь с ним трахаться. Он мне просто понравился.

Светка молча взяла бутылку и уронила её. Бутылка разбилась.

– Мать твою драть! Ах, мать твою драть!

– Не переживай, – утешила свою спутницу Кременцова, – нам уж пора.

Она не рискнула доверить Светке нести гитару. Дала ей сумку, а у неё взяла сумочку с ремешком. На проходной Светка умудрилась запутаться своей длинной юбкой в вертушке.

– Да ты доедешь до дому? – усомнился охранник, распутывая её.

– А ты предлагаешь с тобой остаться? Шустрый какой! За задницу, кстати, необязательно трогать!

Идя к троллейбусной остановке мимо ларьков, в которых чем только не торговали, Светка и Юлька завели спор о том, какой виски лучше – ирландский или шотландский, хотя ни тот, ни другой даже и не видели. Тем не менее, спор едва не дошёл до драки. Их примирил семьдесят четвёртый троллейбус. Он подъезжал к остановке, едва видневшейся вдалеке. С криками «Стой! Стой!» тяжелобольная и медработница со всех ног ринулись к нему. Кое-как успели. Большая, рыжая, с маленькими ушами собака, которая шла за ними от проходной, задумчиво поглядела вслед отъезжающему троллейбусу и нырнула в какую-то подворотню.

Глава десятая

От остановки пришлось ещё тащиться пешком. Это было пыткой, поскольку нежные организмы обеих дам бросили все силы на усвоение водки дурного качества. Наконец, дотащились до девятиэтажного дома с тремя подъездами, на который издалека указала Светка. Она, по счастью, жила на первом. Для того, чтобы вставить ключ в замочную скважину, ей понадобились обе руки, да ещё и рот, поскольку не матерятся, согласно народной мудрости, только те, кто ничего не делает. Дверь была металлическая, обитая дерматином. Войдя со Светкой, Юля увидела голубые обои, серый линолеум, трюмо, вешалку с двумя куртками и бухгалтера. Невысокий, невзрачный, с узкими глазками, он стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Светку он встретил пренебрежительным, косым взглядом, а Юлю – пристальным, с наглецой.

– Посиди на кухне, – сказала Светка своей попутчице, направляясь в одну из комнат, – я за полчасика упакуюсь.

– Что это значит, Светлана? – подал писклявый голос бухгалтер, – ты собираешься съехать? Имей в виду – тебе всё равно придётся вносить половину квартирной платы, пока мы эту жилплощадь не разменяем! Мне твоя комната не нужна.

В ответ прозвучали три кратких слова, после чего Светлана закрылась в комнате. Кременцова молча прошла на кухню. Та оказалась весьма просторной, но бедновато обставленной. За столом, под клеткой с унылым розовым какаду, очень симпатично сидела, закинув ножку на ножку и завернув за голень маленькую ступню, голая гражданка лет восемнадцати. Она с чавканьем пожирала прямо из сковородки жареную картошку с тушёным мясом. Юлю она приветствовала улыбкой во всю мордашку и дружелюбным взмахом руки, свободной от вилки.

– Ложки – вон там, – указала пальцем на шкафчик, – а хлеб, по-моему, кончился. Можно я ещё немножко поем? Тут много останется.

– Ешь хоть всё, – ответила Кременцова и примостилась с другой стороны стола. Девчонка разглядывала её с большим интересом.

– Меня зовут Эльсинора. А тебя?

– Юля.

– Откуда ты?

– Из прокуратуры.

Девчонка не испугалась, но изумилась.

– Вот это да! За что же тебя туда замели? Крутого начальника клофельнула?

– Я там работаю.

Эльсинора снова не испугалась, и ей как будто стало всё ясно. Набив улыбчивый, белозубый ротик картошкой, она завистливо пробубнила:

– Везёт же некоторым! И кто ж тебя там мочалит? Сам прокурор?

– Случается, что и он.

– А сколько башляют?

Юля назвала сумму своей зарплаты. Набитый ротик презрительно искривился.

– Это – за час?

– За двадцать рабочих дней.

Эльсинора выпучила глаза и стала икать. Потом она фыркнула. Содержимое её ротика оказалось на свитере Кременцовой. Но удивление Эльсиноры было столь велико, что ей совершенно не пришло в голову извиниться.

– Стало быть, у них что-то на тебя есть, – сказала она, подумав. Юля отряхивалась.

– Да, кое-что есть.

– А что? Наркота?

– Убийство и ограбление.

– Да ты гонишь! Или прикалываешься?

– Серьёзно. Два висяка. И ещё два выговора.

Из комнаты, в которую зашла Светка, вдруг донеслись яростные крики, грохот и шум борьбы. Кременцова встала.

– Не обращай внимания, – призвала Эльсинора, не успев поразмыслить над её репликой, – у него жена – дура.

Но Кременцова всё же решила выяснить, что творится. Ворвавшись в комнату, она ахнула. Коротышка-бухгалтер, держа в руках какое-то платье, зверски лупил ногами в ботинках Светку, наполовину влезшую под диван. Лицо коротышки было искажено горилльей свирепостью.

– Идиот! Скотина! Положи платье! – орала Светка из-под дивана, тщетно пытаясь вползти в убежище целиком, – его покупала мне моя мама! Положи, сволочь!

– А кто ей деньги дал? Кто, кто, кто? – хрипел коротышка и продолжал наносить удары. Юля вмешалась. Итогом её вмешательства был головокружительный вылет бухгалтера из квартиры. Скатившись по десяти ступенькам к подъездной двери, деспот вскочил, выбежал во двор, и, чуть не свалив девушку с коляской, умчался.

– Ты мне, козлина, двести долларов должен! – кричала вслед ему из открытой форточки Эльсинора, встав одной коленкой на подоконник. Судя по её тону, ей было скорее весело, чем обидно. Светка, между тем, выползла из-под дивана, разделась, и, убедившись с помощью Кременцовой, что никаких особенных повреждений на её теле нет, завершила сборы. Потом они присоединились к подло обманутой Эльсиноре. Она уже пила чай, сладостно хихикая.

– Вот козёл! Ты кто? Дзюдоистка?

– Вроде того. Он сюда ментов не притащит?

– Исключено, – отрезала Светка, бросив по ложке кофе в две кружки и наполняя их кипятком, – он – трус. Жалкий трус.

– Козёл он! – упрямо гнула своё, болтая большими белыми сиськами, Эльсинора. Её курносое личико, обрамлённое золотыми кудряшками, отражало такой триумф, будто она лично расправилась с коротышкой. Светка и Юля хлебали кофе сосредоточенно.

– Чаю хочешь? – вдруг раздалось откуда-то сверху. Юля испуганно подняла глаза. На неё смотрел какаду.

– Заткнись, пьём уже, – ответила Светка. Розовый юморист обиделся и смолчал. Его голая коллега не унималась.

– Эх! Жаль, меня рядом не было! Я б его ещё и под жопу пнула – вот так!

Она со всей дури врезала пяткой по холодильнику. Тот качнулся.

– Хватит буянить, дура! – взорвалась Светка, – сейчас сама с голой жопой отсюда вылетишь, малолетка сраная! Задолбала!

– Мне уже девятнадцать, – обиженно возразила девушка.

– Чаю хочешь? – опять пристал какаду. Светка запустила в него куском рафинада. Тот, отлетев от клетки, упал на голову Эльсиноры. Светка и Юля начали хохотать. Поглядев на них, как на дур, Эльсинора встала, взяла свою ложку с чашкой, приблизилась с ними к раковине и стала их мыть. Глянув на неё со спины, Юля удивилась. На голой заднице полыхали поперёк щели красные полосы – несомненно, следы ремня.

– Тебя что, пороли? – спросила Юля. Взяв с холодильника сигареты и зажигалку, Эльсинора опять уселась на стул. Закурив, ответила:

– Да.

– И кто ж это так надрал тебе жопу?

– Как, кто? Клиент.

– А за что?

– Как, за что? За деньги. Не за спасибо же!

– Ты не знала, что есть такая услуга у проституток? – пожала плечами Светка, без спросу взяв сигарету из той же пачки, – вот ты дремучая! Правда, что ли, не знала?

– Нет. Кому это надо? Не понимаю.

– Ну, как кому это надо? Тем мужикам, которых женщины презирают, это и надо. Унизить женщину для них – кайф, и они готовы за это любые деньги платить. Ты, Юленька, прямо как вчера родилась! Или с дуба рухнула.

Эльсинора, куря, смотрела на Кременцову с досадой. Видимо, вспоминала свой разговор с нею, который происходил перед выдворением коротышки.

– У тебя много таких клиентов? – спросила у неё Юля.

– А для чего тебе знать?

К такому вопросу Юля не подготовилась.

– Ну… мне надо.

– Что тебе надо? В Москве-реке меня выловить тебе надо?

Совсем ещё подростковый взгляд Эльсиноры стал прямо–таки стальным. Юля постаралась взять себя в руки.

– Что ты несёшь? Какая Москва-река?

– Глубокая! И вонючая. И меня в ней утопят через минуту после того, как выяснится, что я навожу на своих клиентов прокуратуру! Не лезь ко мне, поняла? Я лучше сама пойду утоплюсь, чем буду здесь отвечать на твои вопросы.

– Я тебя поняла, – промолвила Кременцова, отхлебнув кофе, – не хочешь – не отвечай. Но мне нужны деньги. Да, у меня действительно такая зарплата, как я сказала. Мне просто тупо деньги нужны! Если бы мне нужно было что-то ещё от твоих клиентов, разве я стала бы вот так, сходу тебе колоться, откуда я?

Эльсинора, гася окурок, прищурилась.

– И ты хочешь так заработать денег?

– А почему бы и нет? Я не собираюсь за деньги трахаться с мудаками. Не потому, что я жутко честная. По другой причине. Но то, что на твоей жопе – это ведь даже не проституция! Это – так, ерунда какая-то.

– Никакая это не ерунда! – визгливо обиделась Эльсинора, – унижение женщины путём порки по голой попе имеет очень глубокий духовный смысл, если хочешь знать! Я читала книгу об этом! Толстую книгу! Шестьсот страниц! Как могут шестьсот страниц быть про ерунду? Объясни мне это!

– Про ерунду могут быть и шестьсот томов, – усмехнулась Юля, припомнив, сколько ночей на четвёртом курсе она шипела, плевалась, ругалась матом и выдирала с корнями волосы над трудами Маркса, Энгельса, Ленина и сторонников их теории, – так что, знаешь, шестьсот страниц – это так, для детского сада!

Светка хихикнула.

– Представляю себе лицо человека, который шестьсот страниц написал про духовный смысл порки женщины! Этакая, …, жаба с дрожащей челюстью!

– Сами жабы, – гордо дала отпор насмешницам Эльсинора. Но ей самой уж было смешно. Насмеявшись вдоволь, она сказала:

– Ну ладно, уговорила. Есть у меня клиент, которого мне не жалко. Как раз такая вот жаба с дрожащей челюстью. Дам тебе его телефон. А ты мне дашь свой. Лады?

– Хорошо, – ответила Кременцова и тут же вытащила из сумки блокнотик и карандаш, а также свою визитную карточку. Эльсинора продиктовала номер. С брезгливостью набросав его, Юля передала ей визитку.

– Ну, чего? Валим? – спросила Светка, гася окурок. Юля допила кофе. Отодвигая чашку, сказала:

– Да.

– Меня подождите, я с вами выйду! – воскликнула Эльсинора, и, вскочив, упорхнула в апартаменты бухгалтера.

– Чаю хочешь? – продолжал трепать нервы розовый какаду. Но Светка на сей раз не разозлилась.

– Нет, дорогой, мы уже попили. Прощай! Едва ли ещё увидимся.

Через две минуты раздался стук каблучков. Это выплывала из комнаты Эльсинора, ни дать ни взять – бизнес-леди: туфли, колготки, юбка, блузка, пиджак, и всё – от «Карден», одна только рожа осталась от «большевички».

Вышли на улицу. Светка с Юлей сгибались под тяжестью своих сумок. Прекрасногрудая Эльсинора гордо несла гитару. На полпути к остановке сделали перекур.

– А ты Аньку знаешь? – спросила Юля, без колебания отказавшись от сигареты.

– Я сорок штук Анек знаю, – ответила Эльсинора, чиркая зажигалкой, – ты про какую?

– Ну, ростом она повыше меня, худая, глазастая. Глаза – синие, волосы – ниже плеч, белые, прямые.

– Таких я знаю штук десять.

– Слегка хромает. Иногда – сильно.

Эльсинора задумалась, вспоминая.

– У неё – диабет?

– Да! Это она!

Эльсинора хмыкнула. Сплюнула. Сбила пепел.

– Разве её Анька зовут? Ах, да! Вроде, Анька. Мы с ней однажды только пересеклись.

– А где? Когда? Как?

– По-моему, в Краснопресненском РУВД. Да, да, точно, там! Полгода назад. Или год назад. Короче, зима была. Меня тогда взяли на Маяковке, её – не помню, где взяли. Мы с ней пять часов просидели в клетке. Ну, в обезьяннике.

– И о чём говорили?

– Ты издеваешься? Год прошёл! Ну, она сказала, что у неё – диабет. Я тоже что-то сказала. Потом пришла какая-то баба и забрала её.

– Забрала?

– Ну, да, забрала. Ментам отбашляла, и те её отпустили.

– Как она выглядела?

– Кто?

– Баба, которая отбашляла!

– Худая, рыжая, молодая. Ростом как Анька.

– И они вышли вместе?

– Да, вышли вместе. А что? К чему все эти вопросы?

Юля и Светка, не отвечая, смотрели одна на другую так, будто каждая порыжела и стала ростом как Анька.

– Вы что, с ума сошли? – стала хохотать Эльсинора, переводя глаза с одной на другую. Ей вновь никто не ответил. Тут она, к счастью, увидела нереальной красоты кошку и погналась за ней, чтоб погладить. Или помучить. Не догнала. Вернулась взбешённая.

– Вот зараза! Жалко ей, что ли, было?

Уже стемнело. Народу на остановке было немного. Троллейбус подошёл быстро. Сели.

– Тебе куда? – спросила у Эльсиноры Светка.

– До Кузьминок доеду. Оттуда – на Тимирязевскую. А вам?

– Нам – на Полежаевскую, – ответила Кременцова.

– Круто! Значит, поедем вместе до Пушкинской!

Ни в троллейбусе, ни в метро ротик Эльсиноры ни на одно мгновение не закрылся. Она озвучивала абсолютно всё, о чём думала. А не думала она, по её признанию, только о классической музыке, интегралах и Уголовном кодексе. Светка с Юлей её не слушали. Ей на это было плевать. Она чуть не прозевала Пушкинскую, где ей нужно было переходить на Чеховскую, и еле успела выскочить из вагона, махнув рукой на прощание. Кременцова такой её и запомнила – очумелые глазки, рот до ушей, небрежные жесты. Когда вагон вгрохотал в тоннель, Светка наклонилась к уху попутчицы и спросила:

– А ты заметила, что у неё – рыжие волосы?

– Нет. Я только сейчас это поняла.

Тревожно задумались. После Баррикадной Светка уснула, обняв свою спортивную сумку. Юля с трудом её растолкала на Полежаевской.

У метро раскинулся рынок. Тогда, на заре лихих девяностых, уличная торговля заполонила Москву.

– У тебя есть деньги? – спросила Юля, решив оставить последние сто рублей на всякий пожарный.

– Есть, но немножко.

Светкиных денег хватило на три десятка яиц, два батона хлеба и пачку «Мальборо Лайт». До дома доехали на автобусе, и опять с приключением. Кременцовой пришлось поссориться с парочкой контролёров довольно низкого уровня воспитания. В связи с тем что они ввалились в автобус как надзиратели в камеру, не поверили в подлинность удостоверения Кременцовой и разорвали ей свитер, один из них покинул поле сражения с вывихнутой рукой, другой – кувырком, зато без увечий. Десятка три пассажиров громко одобрили поведение Кременцовой, десятка два промолчали.

– Не любишь ты мужиков, – заметила Светка, когда шли к дому.

– Да, – согласилась Юля, – сволочи они все! Ужасные сволочи.

У подъезда сидел на лавочках и заборчике молодняк обоего пола, лет по четырнадцать. Все курили. Все пили пиво. Все поздоровались с Кременцовой.

– Глядите, Юлька на тёлок переключилась! – громко заметил один из мальчиков – самый рослый, с прыщиками на скулах. Его друзья и подружки отозвались дружным хохотом. Кременцова, тянувшая на себя тяжёлую дверь подъезда, передала её Светке и повернулась. Хохот мгновенно стих. Ухмылки остались.

– Ты бы сначала переключился хоть на кого-нибудь со своей ручонки, потом меня обсуждал, кретин, – предложила Юля, внимательно оглядев прыщавую рожу. Вокруг её обладателя раздалось хихиканье.

– Ты с ума сошла! С кем связалась? – шепнула Светка. Но у её подруги имелись к прыткому парню старые счёты. Тот, судя по всему, был не лыком шит. Он даже не покраснел.

– Себя предлагаешь, что ли?

– Кого ж ещё? Ты согласен?

– Согласен, – взял мальчуган быка за рога, не боясь ловушки, – пошли ко мне! Родители на неделю в Турцию умотали, хата пустая! Травы надыбаю, если надо!

– Сначала задницу покажи, – попросила Юля, – прямо сейчас.

– Зачем?

– Хочу убедиться, что на ней нет прыщей. Если у тебя прыщавая жопа, значит, ты – девственник, и тебя учить всему нужно. А мне на это время терять не хочется.

– Да пошла ты, – пробормотал мальчишка, залившись краской. Снова раздался всеобщий хохот, на этот раз убийственный для него. Также посмеявшись, Юля вошла в подъезд вслед за Светкой.

Дома они, заперев как следует дверь, разбили на сковородку восемь яиц, зажгли под ней газ и переоделись. Вслед за тем Светка стала мотаться по всей квартире, осматривая её, а Юля нашла записанный на обоях телефон Бровкина. Между тем, яичница подгорала. Её спасли. Потом уничтожили, сожрав прямо из сковородки.

– Хорошая у тебя квартира, – сказала Светка, вилкой поддев последний желток, – вот бы мне такую!

– Через полгода в ней уже жил бы какой-нибудь недоносок с десятью шлюхами.

Светка молча встала из-за стола и вымыла сковородку. Она же сварила кофе, которое налила не в кружки, как предлагала Юля, а в чашки, не поленившись сходить за ними в большую комнату, где был шкаф с дорогой посудой.

– Это тебе не пиво, – прокомментировала она свой странный поступок. Кофе, купленный в Елисеевском, получился у неё так, что Юля, действительно, отличила его от пива, которое ненавидела.

– Мне какие медикаменты нужно купить? – спросила она, сделав два глоточка. Светка закуривала.

– Бинты, шприцы, димиксид и антибиотики. Это всё должно появиться завтра. А денег нет.

– Найду.

– Где ты их найдёшь?

– Возьму в долг у друга.

– Уже сегодня?

– Да.

– Так мы что, вдвоём поедем к твоему другу?

– Нет, ты останешься. У меня хорошая дверь. Стальная, с сейфовыми замками. Надеюсь, ты понимаешь, что открывать никому нельзя?

Допив кофе, Юля принесла справочник по служебному, охотничьему и декоративному собаководству. Она раскрыла его на нужной странице и дала Светке. Та, хоть глаза у неё слипались, долго и с интересом разглядывала ирландскую сеттериху, очерченную портретной рамкой, одна из сторон которой имела две параллельных линии. Пепел сыпался на страницу. Светка его сдувала и опять сыпала.

– Ну, что скажешь? – не утерпела Юля. Медсестра бережно положила книгу на подоконник и подняла глаза.

– Это сама Анька нарисовала рамочку?

– Да, конечно! Ты обратила внимание, что она между мордами суки и кобеля провела карандашом дважды?

– Да, это интересное наблюдение! Значит, рыжая сука с кобелями не нюхается?

Большие, тёмные глаза Юли сделались ещё больше, ещё темнее. Почесав кончик своего носа, она беспомощно поглядела на Светку. Та трясла чёлкой, чтоб не уснуть. Гасила окурок. В комнате зазвонил телефон. Очумело встав, Юля подошла к нему. Сняла трубку.

– Да, я вас слушаю.

– Добрый вечер, Юлия Александровна, – сказал Бровкин, – вы уже дома?

Юля молчала. Рыжая сука с кобелями не нюхается! Не нюхается! Поэтому Анька ушла тогда из милиции, где могла и погибнуть, если у неё с собой не было инсулина. Рыжая сука с кобелями не нюхается! О, боже!

– Юля, ты меня слышишь?

– Слышу. Привет.

– Так ты уже дома?

– Дома. Но Карнауховой совершенно необязательно знать об этом. по крайней мере, до завтра.

– Считай, что завтра уже настало.

Юля со вздохом села на край дивана.

– Какая мразь меня заложила?

– Ей позвонили из отделения. Так что, мадемуазель Кременцова, если вы завтра на похоронах подойдёте к ней ближе чем на пять метров, вам чёрный пояс ваш не поможет.

– Завтра хоронят Алексея Григорьевича? – прошептала Юля, чуть не разломив трубку своими тонкими пальцами. Из её груди, в которой заныло сердце, вырвался стон. Как могла она за два дня ни разу не вспомнить о предстоящих похоронах? Какая-то страшная, ледяная пропасть пролегла между этими двумя днями и всей её предыдущей жизнью – пусть не счастливой, но не бессмысленной, потому что казалось: главное – впереди. Так вот оно, главное! Состоялось.