скачать книгу бесплатно
Аналогичным образом поступила бы ричлианская или неокантианская теология. Такая концепция теологии вполне согласуется с заявлением мистера Ходжсона о том, что теология должна быть спекулятивно неопровержимой и «интеллектуальным воплощением практической Веры». Мистер Ходжсон даже идет дальше неокантианской школы, утверждая, что единственным основанием теологии является философия, и что это основание должно быть таким, чтобы против него не могло быть выдвинуто ни одного обоснованного спекулятивного возражения; с этим я согласен. Однако я считаю, что мы должны пойти дальше; что, избегая путаницы, которая возникает, когда мы пытаемся отделить область философии от области теологии и различать или отождествлять библейское богословие, догматику, апологетику, систематическое богословие и философию религии по нашему индивидуальному капризу, мы должны найти наилучшее возможное выражение того, во что мы будем верить как в истину, после тщательного анализа субъективных, исторических и спекулятивных источников, касающихся существования и природы Бога, человека и их отношений. В этой попытке я бы выделил место для самого полного анализа индивидуального опыта, полагая, что эти сокровенные переживания сердца и ума являются таким же источником данных для синтетического взгляда на истинную Реальность, как и данные чувственного восприятия. Чтобы индивидуальный мыслитель, исходя исключительно из собственного опыта, не впал в мистицизм и превратности, я хочу, чтобы он сохранял здравомыслие, интерпретируя социальный или расовый опыт в том уникальном выражении, которое содержится в Священном Писании и которое обеспечит благотворное исправление и просветление его собственного разума. Я хотел бы, чтобы индивидуальный опыт, таким образом измененный и обогащенный, был основан и приведен в соответствие с надежной спекулятивной основой, образуя с ней последовательное целое истины, которое будет для этого теолога лучшим и наиболее разумно удовлетворительным выражением его знаний о Боге, человеке и их отношениях; более того, о его собственной жизни и судьбе.[12 - Cf. Harris, The Self-Revelation of God, chap. vii.]
Только убежденность в том, что мы обладаем знанием, может спасти теологию от бесцветного выражения простых чувств. Разве не достаточно с нас этой болезненной теологии, которая не имеет ни малейшего отношения к Реальности и не претендует на него; чья высшая цель – "не связать понимание", а убедить волю? Вспомним великие слова Эрдмана о том, что особая проблема современной мысли состоит в том, чтобы "начать с себя и найти путь назад к миру и Богу". Это не двусмысленный тон; вспомним и другие его слова, которые, как мне кажется, могут быть применены как к теологии, так и к философии: "Любая система, которая оставляет одну из этих сторон [мир или Бог] без внимания или не признает, что существует точка, где эти две стороны совпадают, перестает быть философской"; и, я уверен, перестает быть теологией, достойной этого имени.
И снова, позволим ли мы этому разделению теоретического и практического разума пройти бесспорно? Спекулятивная мысль Фихте, Шеллинга,
и Гегеля; и, если я не ошибаюсь, этот отказ от разделения был ближе к смыслу самого Канта, чем некоторые из более поздних спекуляций. Что, спрашивается, толку от философского базиса теологии, который, по мнению г-на Ходжсона, должен быть у теологии, если его истинность не образует некоего позитивного основания для надстройки, чтобы теология не была тем, чем она, по его словам, является, а именно структурой с малым или никаким конечным значением? Базис и надстройка должны составлять единое целое и придавать друг другу смысл и завершенность. Критика с точки зрения другого базиса не будет иметь силы против данной теологии, если только не будет показано, что этот другой спекулятивный базис является единственным достойным защиты.
Опять же, если мы беремся за анализ и синтез фактов сознательного опыта, ценность результата зависит от целостности и полноты этих фактов. Почему же, по мнению г-на Ходжсона, мы должны отделять одну часть результатов анализа и синтеза фактов сознательного опыта от другой и называть одну спекулятивным знанием, а другую просто формулировкой содержания практического, а не знанием? Более того, на каком основании он выбирает одну часть как значимую для конечной Реальности, а другую – нет? И то, и другое субъективно, поскольку знание субъективно, а перейти от субъективного к объективному в случае спекулятивного так же трудно, как и в случае практического. Действительно, мы можем пойти дальше и вместе с Босанке сказать, что объективная реальность сама по себе является конструкцией индивида, чье соответствие Реальности основывается на предположении.[13 - Bosanquet, Essentials of Logic, chaps, i, ii.]
Поэтому я утверждаю, что такое разделение между теоретическим и практическим, несмотря на Канта и г-на Ходжсона, несовместимо с попыткой анализа сознательного опыта, который представляет собой единое целое, и результатом должно быть единство, или же предстоящий повод для раскола единства сознательного опыта. Есть ли у нас теология, которая одновременно выражает наш практический опыт, включая значение моральной и религиозной веры, с местом для священных записей этого опыта со стороны высокоморальных и религиозных людей, и которая также формирует на разумном философском основании систематический взгляд на Бога, человека и их отношения, – это не вопрос; вопрос в статусе теологии, как в ее отношении к ее спекулятивной основе, так и в ее достоверности как знания.
Опять же, мы должны спросить, какой тест должен быть применен к анализу и синтезу фактов сознательного опыта, который определит, должны ли наши результаты быть приняты как истинные или нет? Этот тест, вкратце, заключается в том.
Вкратце, систематический взгляд, сформированный в результате синтеза, должен быть свободен от противоречий и удовлетворять разумного человека своей тенденцией к гармонизации всей совокупности его опыта. Это не более чем изложение руководящих принципов всех рассуждений, а именно принципов тождества или непротиворечия и достаточного основания. Если анализировать сознательный опыт в целом, то синтез факторов этого сознательного опыта сам по себе будет целым, каждая часть которого заслуживает доверия, как и другая, хотя одна из них называется спекулятивной философией, а другая – практическим богословием.
Наконец, что касается выбора между концепцией мистера Ходжсона об "основании теологии" и самой теологии и любой другой концепцией того же самого, то вопрос заключается в том, какая из них является более разумной и удовлетворительной? Какая из них лучше согласуется с нашим опытом жизни, мира и Бога? Обратите внимание, что это выбор, а не принуждение. С одной стороны, у мистера Ходжсона есть преимущество, которое вытекает из простого отрицания. Тому, кто не берет на себя никаких обязательств, нечего защищать. Простое отрицание Абсолюта всегда безопасно и неприступно. С другой стороны, теолог, уверенный в том, что спекулятивной основой его теологии в единстве с его богословием являются истины о Боге, человеке и их отношениях, легко может быть повергнут в ужас скептическим указанием на его дерзость в утверждении, что он действительно знает то немногое, что утверждает о Боге, его природе и целях. Действительно, мы должны признать, что отрицательная позиция более достойна смирения. И все же остается никогда не удовлетворяемое до конца желание узнать больше о мудром Боге и Отце, познание которого есть жизнь вечная, и мы просто не можем принять доктрину, согласно которой то, во что мы верим всем сердцем, как в знание, на самом деле не является истиной.
Предисловие
Предисловие к настоящей работе не требует особых пояснений. В 1880 году, когда мой небольшой том, в основном литературного характера, "Отверженные эссе и стихотворные переводы" (который был опубликован в следующем году) уже не требовал моего безраздельного внимания, я занялся тщательным обзором и повторным исследованием философской области. Я уже касался этой темы в трех работах, названных вместе с "Эссе изгоев" на титульном листе, а также в различных статьях, опубликованных в Mind и других периодических изданиях. Но я решил снова пройтись по всему предмету – основаниям, методу, результатам – и посмотреть, какие новые факты я могу выявить, какие новые шаги к завершению моей системы философии я могу сделать, какие части, если таковые имеются, должны быть изменены или, возможно, отброшены в этой системе, как это было в моей "Философии размышления" в 1878 году.
В 1880 году меня пригласили стать президентом Аристотелевского общества систематического изучения философии, находившегося тогда в процессе становления. Дискуссии, которые там велись, оказались для меня очень ценными для работы, которой я занимался, как в качестве стимула для моей собственной мысли, так и показывая мне, как этот предмет представляется другим умам, какие вопросы спонтанно возникали у них, и какие заблуждения (как мне казалось) относительно природы, цели и метода философии были наиболее распространенными. Четырнадцать выступлений, которые я произнес за четырнадцать лет, в течение которых я имел честь быть президентом, были посвящены тому, чтобы дать четкое представление о цели, методе и отношениях философии, а также рассмотреть некоторые из ее наиболее важных тем. Они образуют своего рода набросок или программу настоящей работы, которая, как бы, является их предвосхищенным содержанием.
Мое повторное исследование, как и следовало ожидать, подтвердило мою убежденность в правильности тех принципов метода, которые с самого начала представлялись мне бесспорными и имеющими кардинальное значение. В этом смысле настоящая работа является лишь продолжением тех, о которых я уже упоминал как о своих предшественниках. В своей первой философской работе "Время и пространство, метафизический очерк" (1865) я фактически порвал с кантианством и его методом исходить из кажущихся бесспорными предположений о фактах и поставил себя вместо этого на строго эмпирическую основу, когда я спросил, что такое время и пространство (которые являются априорными формами интуиции Канта), которые положительно известны в непосредственном опыте, не приписывая им психологически субъективного происхождения, в субъекте сознания или со стороны субъекта, как часть вклада субъекта в систематическое знание. "Возьмите, – сказал я, – любой эмпирический феномен, от самого простого до самого сложного, изолируйте его от других, рассматривайте его как предмет первого намерения и анализируйте его как таковой, не спрашивая, как он стал тем, что он есть, или откуда он взял свои характеристики, или на что он похож в других вещах. Окажется, что все его характеристики делятся на два класса; одни – материальные, или конкретные чувства, другие – формальные, или конкретные формы, в которых эти чувства проявляются" (с. 45). Приведенный в пример принцип – исходить из анализа опыта – является принципом, на основе которого написаны все мои работы, включая настоящую. В то же время я не могу не признать, что, если бы Кант не выделил Время и Пространство и не придал им особое значение как двум и только двум необходимым формам интуиции, то есть восприятия, мне бы никогда не пришло в голову начать философское исследование с анализа опыта, в котором они могли бы рассматриваться как единственные формальные элементы.
Кантианская философия и те философии, которые произошли от нее, никогда не выходят за пределы психологической точки зрения, поскольку они основываются на различении субъекта и объекта как конечном и неоспоримом, какими бы различными ни были способы, которыми субъект может быть понят ими, и отношения, в которых он может быть понят к своему объекту, включая крайний случай, когда у него нет другого объекта, кроме него самого. Например, гегелевская Вселенная – это огромное самосознающее Понятие (Begrif), вечно реализующее себя в мысли, являющейся процессом мышления; являющееся также, в силу активности этого процесса, Разумом или Духом (Geist), который, в рамках того же процесса, развивает из себя человеческие разумы, или активные понятия, которые, таким образом, имеют ту же природу самосознающей самореализации в меньшем масштабе. Философия Гегеля (которую он называет логикой) на самом деле является психологией этого огромного самосознающего Разума, в который, как он воображает, он превратил Вселенную. Доктор Уильям Т. Харрис, преданный гегельянец, в своей превосходной небольшой работе "Логика Гегеля" (Griggs, Chicago, 1890) называет философское движение, открытое Гегелем, "психологической онтологией, или онтологией, основанной на психологии и идентичной греческой онтологии в ее общем взгляде на мир, но значительно превосходящей ее по методу" (P- 44).
Поистине неудачной была мысль Канта о том, что для создания в будущем надежной и полной системы метафизики следует «заранее подготовить поле критикой органа, самого чистого Разума». (Предисловие ко второму изданию K.d. R.U.) Это подразумевало предположение о существовании такого органа, как Чистый Разум. Критика этого предположения была бы гораздо лучшим началом. Однако, с другой стороны, мы никогда не можем быть слишком благодарны за то, что такой выдающийся гений, как Кант, сделал своей главной и руководящей целью не доказательство химеричности метафизики, как полагают многие, посредством критической теории познания, а, напротив, восстановление метафизики, путем ее реформирования, до ее первозданного превосходства, как единственной науки об основаниях, или grundlcgeude Wissenschaft. То, что Кант преследовал именно эту цель, демонстрируют предисловия к обоим изданиям «Критики веры», а также его собственное изложение в «Prolegomena» 1783 года, а также в его собственных, написанных впоследствии трактатах, посвященных принципам, изложенным в K. d. R. K, в обоих разделах философии, спекулятивном и практическом. Именно потому, что эта главная и руководящая цель Канта является и моей, несмотря на мое радикальное расхождение с его методом ее достижения, я могу осмелиться считать себя продолжателем его работы.
Великий решающий и фундаментальный вопрос, который разделяет философов в настоящее время и препятствует принятию любой группы идей или учений, какой бы маленькой она ни была, в качестве общей и общепризнанной основы, – это спор за место агентства, активности или энергии в сознании – вопрос о том, принадлежит ли агентство и осуществляется сознанием, или чем-то, что не является сознанием, хотя и является его объектом. Это не тот же самый вопрос, который разделяет идеалистов и материалистов. Правда, те, кто утверждает, что сознание является исполнителем действия, ipso facto являются идеалистами; но не все материалисты утверждают, что исполнителем действия является нечто, что не является сознанием. И все же, когда опыт берется в качестве основы и проверки философии, материя является единственным основанием, на котором можно определить или довести до конца споры неидеалистической школы, поскольку материя – единственный положительно известный объект, который может быть признан одновременно не сознающим и реальным. Поэтому первый большой вопрос, возникающий в эмпирической метафизике, – это вопрос о независимом существовании Материи, который должен быть установлен, если вообще может быть установлен, путем анализа того, что мы называем нашим знанием о ней.
Этот анализ, содержащийся в первой книге настоящего труда, предполагает, показывая необходимость, замену концепции реального условия на аристотелевскую и схоластическую концепцию причины; замену, которая, как будет установлено, произведет кардинальное изменение во всей нашей манере рассматривать Вселенную, или какое другое название мы можем дать общему объекту-материи философии. Критика Юма свела старую концепцию Причины – т.е. нечто, заставляющее нечто другое быть, – до состояния настолько проблематичного, что потребовалось реабилитировать ее со стороны схоластов, просто предположив (идея критики Канта), что она является тем, что он назвал априорной категорией рассудка, имеющей трансцендентное происхождение и обязательно недоступной критике (в обычном смысле этого слова), поскольку не существует опыта, на котором могла бы быть основана критика, и который не зависел бы своим существованием от истинности этой концепции.
Что же тогда, кроме предположений такого рода, мы должны понимать под рассуждениями на основе опыта? Конечно, не рассуждения на основе объектов и событий обыденного опыта или опыта здравого смысла, таких как вещи и их свойства, лица и их функции, как если бы они были не поддающимися анализу и конечными данными опыта, а не сложными представлениями, предполагающими ассоциации и умозаключения. Это и есть эмпиризм, даже если связь между вещами и их свойствами, или лицами и их функциями, в целом, должна быть, согласно нашему привычному образу мышления, столь же неразрывной, как мы находим ее в конкретных случаях Материи и непроницаемости, Лиц и волевой активности; на этой последней неразрывности, как я вижу, решительно настаивает профессор Эндрю Сет в своем последнем томе Эссе "Место человека в космосе", стр. 95-128 passim, работа, которая случайно попала мне в руки во время написания настоящего предисловия.
Простое ощущение – это конечная данность опыта, но тот факт, что ощущение, а тем более действие, является функцией субъекта, по необходимости является сложным опытом, опирающимся на инференциальные процессы, а именно те, с помощью которых первоначально было сформировано представление о субъекте, способном осуществлять функции. Кажущееся непосредственное переживание "субъективной деятельности" или функции следует сопоставить с кажущимся непосредственным восприятием твердого физического объекта, скажем, дерева или камня, которое, как теперь принято считать, является сложным переживанием, включающим умозаключения в процессе формирования восприятия, хотя и не в акте восприятия, взятом в абстракции от воспринимаемого содержания. Чтобы оправдать наше отношение к одному или другому опыту как к "несводимому признаку" (с. 101 цитируемой работы), логически необходимо предположить некую априорную и трансцендентальную концепцию, например, концепцию причины или действия. Таким образом, эмпиризм и трансцендентализм идут рука об руку. Я сердечно благодарю профессора Сета и рад воспользоваться этой возможностью, чтобы сделать это, за вежливость и великодушие, с которыми он ранее, а также в Обращении, которое я сейчас цитирую, отозвался о моих взглядах. Читать все, что он пишет, всегда не только приятно, но и полезно. Я лишь надеюсь, что мои слова не покажутся ему неблагодарным ответом на его любезность.
Итак, еще раз поставим вопрос: что такое рассуждение на основе опыта? Это рассуждение на основе опыта, в котором избегаются все априорные предположения, какого бы происхождения они ни были, трансцендентальные или нет, и, следовательно, то предположение среди прочих, которое делает различие между субъектом и объектом высшим различием в философии и ставит его на место различия между сознанием и его объектом, которое, как будет показано, является различием, воспринимаемым как неразрывно связанное с самим сознанием. Всякое знание есть сознание; но мы не знаем a priori, или с самого начала, что все объекты также являются сознанием. Являются ли все они таковыми или нет – это одна из тех вещей, которые мы хотим узнать. Сознание, следовательно, в отличие от его объектов, – это то, что мы хотим узнать. Тот факт, что сознание – единственное свидетельство существования, не означает, что сознание – единственное существование, о котором у нас есть доказательства. Существует ли существование, которое не является сознанием, и если да, то каковы те экзистенции, которые оно включает в себя, должно быть выяснено, если вообще возможно, из сознания, которое является единственным свидетельством его или их. Теперь, как я надеюсь показать, то, что такие экзистенты существуют, и в некоторых случаях, что они собой представляют, доказывается тем опытом, который порождает концепцию реальных условий, обладающих оперативным агентством, причем эти реальные условия известны, в первую очередь, как условия возникновения определенных состояний сознания.
Теперь, я думаю, я могу оставить книгу говорить за себя. Я не буду пытаться рекомендовать ее, доказывая желательность или даже необходимость наличия той или иной метафизической философии, и тем более не буду пытаться показать превосходную желательность выводов, к которым она приходит, по сравнению с выводами, к которым приходят или которым отдают предпочтение другие системы. Я пишу не как защитник. Единственными действительно важными вопросами являются, во-первых, истинны или ложны анализ и выводы, сделанные в трех первых книгах, которые являются аналитической частью работы; во-вторых, истинны или ложны ограничения человеческого интеллекта в его стремлении сформировать позитивную концепцию Вселенной в целом, которые являются предметом заключительной книги. Вот вопросы, которые я хотел бы задать тем, кто удостоит мои страницы прочтением.
Глава I. Метафизический метод
§1. Философия, основанная на субъективном анализе опыта
Цель философии, как я полагаю, состоит в том, чтобы получить рациональное представление о вселенной, в которой мы живем и действуем, и о нашем собственном отношении к ней как разумных и деятельных существ. Это, конечно, следует понимать как чисто предварительное и временное определение, достаточное для того, чтобы определить цель, которую мы имеем в виду, исходя из обычного опыта или опыта здравого смысла, который мы занимаем до того, как начинаем философствовать, и который, следовательно, обеспечивает, так сказать, нашу отправную платформу.
Во всем обычном опыте мы отличаем наше "я" от того, что мы воспринимаем или считаем воспринимаемым; или, короче говоря, мы отличаем "я" от "не-я". Таким образом, в обыденном опыте в целом задействованы три термина: (1) познающее "я", (2) познаваемый мир и (3) знание, которое посредничает между ними. Знание – это термин-посредник, потому что это, с одной стороны, наше знание, а с другой – знание мира, поскольку в обыденном опыте эти два понятия проявляются, отличаясь друг от друга.
Именно этот посреднический термин, знание, понимаемое, конечно, в самом широком смысле, так, чтобы включать в себя все осознание, чувство, сознание и опыт, но в то же время отграниченное от двух других терминов, самости и мира, и является особым полем философии. Существование Я и мира, которое предполагается в обычном опыте, и отношения, которые они имеют или кажутся имеющими к знанию, становятся известными только в этом знании или благодаря ему и выступают в нем как его часть. Все наше знание о себе и мире, даже знание того, что они существуют и что само наше знание происходит от них и является знанием о них, относится к третьему, или посредническому, термину – знание; и философия сама является способом того знания, которое она исследует. Возможно, верно, что если бы не существовало ни "я", ни мира, ни "я", ни мира, то третий термин, знание, был бы невозможен и не существовал. Но если это так, то все равно основания для того, чтобы считать его истинным, основания для утверждения или идеи, должны быть найдены в знании, даже если они должны быть найдены в форме априорных или связанных идей в самом себе. Исследование третьего термина, знания, взятого в самом широком и самом строгом смысле, – самом широком в отношении его всеобъемлемости, самом строгом в отношении его определения, – является, таким образом, специальной областью той отрасли знания, которая имеет самый широкий охват, то есть философии.
Здесь следует отметить одну из необходимых двусмысленностей философского языка, двусмысленность, проистекающую из того факта, что единственный язык, имеющийся в распоряжении философии, – это язык, воплощающий и выражающий здравое различие Я и не-Я, Я и мира, о котором говорилось в самом начале. Философия должна использовать язык, предполагающий и выражающий это различие, даже при описании фактов, относящихся к третьему термину, знанию, взятому исключительно из тех, что относятся к первому и второму терминам, и при явном абстрагировании от них. Мы должны говорить "мы чувствуем", "мы воспринимаем", "мы думаем", "мы знаем" и так далее, даже при описании ощущений, восприятий, мыслей, познаний, которые не включают в себя осознание себя, и все же являются непосредственным опытом, и, возможно, опытом, из которого первоначально были построены представления о себе и мире. Очевидно, что такие фразы, как ice feel, we perceive и т. д., имеют совершенно разное значение, в зависимости от того, берем ли мы их для описания Я в его ощущениях и восприятиях, или для описания одних только ощущений и восприятий, частей процесса-содержания сознания, абстрагированного от Я. В последнем случае слово "лед" и другие местоимения, используемые аналогичным образом, должны пониматься как простое обозначение описываемых явлений.
Но не только в языке встречается двусмысленность, о которой мы только что сигнализировали. Она встречается и в индивидуальном мышлении, а значит, и в дискуссиях с другими людьми. Иногда мы понимаем под сознанием самость с ее сознанием или сознание, ограниченное чувствительными и активными способностями той самости, к которой оно принадлежит, а иногда – знание в целом, тот третий или посреднический термин, о котором говорилось выше и из которого самость и мир исключены или, если включены вообще, то только как конкретные объекты или объективные предметы среди других. Взятое в первом смысле, сознание не является законным основанием для философии, поскольку оно включает в себя предположение о самости, которое требует обоснования. Во втором смысле сознание соизмеримо с бытием, поскольку содержит общее понятие бытия, а любое бытие, не содержащееся в общем понятии бытия, является противоречием, немыслимым. Именно в этом последнем смысле сознание берется философией и делается ее основой; и поэтому в философии первичной истиной метода является то, что сознание и бытие соизмеримы по объему, ни больше, ни меньше другого; или, другими словами, нет такого сознания, которое не раскрывало бы бытие, и нет такого бытия, которое не раскрывалось бы в сознании, а именно как по крайней мере подпадающее под общее понятие, как раскрывается даже непроявленное бытие[14 - See on this point my little paper, The Philosophical Pons, in the Proceedings of the Aristotelian Society, Vol. II., No. 1, Part 2 (Jan. 25, 1892). Williams and Norgate.].
Когда эта первичная истина метода ясно и отчетливо осознана, сразу же обнаруживаются два следствия, которые, по сути, являются более явным выражением того, что она содержит. Первое состоит в том, что во всем диапазоне, охватываемом термином "бытие", необходимо выделить две части и установить границу между ними, а именно: бытие, о котором мы можем, и бытие, о котором мы не можем иметь позитивного и поддающегося проверке знания. Второе – это то, что, если бы речь шла только об установлении границы между этими двумя частями, необходимо было бы допрашивать сознание, вместо того чтобы допрашивать Бытие непосредственно, как если бы оно было известно нам до дознания, каким-то иным способом, чем в сознании. На самом деле возможность допроса или познания Бытия непосредственно, без посредничества сознания, – это полная иллюзия, которая, возможно, является наиболее глубоко укоренившимся источником эмпиризма.
Цель философии, и она была таковой с древнейших времен, – познать природу и историю бытия в самом широком диапазоне, диапазоне, соизмеримом с самым общим смыслом, который можно вложить в этот термин, и в этом отношении говорить о Вселенной, или Сумме вещей; И в то же время познать ее в самой сути и в мельчайших деталях; цель, которая (если предположить, что философия принадлежит человеку) обязательно подлежит ограничению, насколько такое познание в любом направлении достижимо для человеческих сил. А раз так, то из второго из двух вышеприведенных умозаключений явственно следует, что вся философия субъективна как по своему методу, так и по своему непосредственному объекту; это прежде всего допрос сознания сознанием, как единственным средством, с помощью которого Бытие нам известно. Метод философии, соответственно, состоит в том, чтобы требовать доказательств для всех фактов; доказательства – это субъективное присутствие или знание факта. Допущения фактов как per se nota, но без доказательств, в философии не допускаются.
Еще одна характеристика философского метода вытекает из двух только что упомянутых: он субъективен и не допускает необоснованных предположений. Эта третья особенность заключается в том, что допрос сознания осуществляется путем анализа его содержания. Просить доказательств факта, якобы являющегося per se nolum, значит спрашивать, как он непосредственно известен; то есть просить его анализа, или значения термина или терминов, которые его называют; факты, которые реальны, но в то же время конечны или не поддаются анализу, сами по себе являются значением терминов, которыми они обозначаются. Все доказательства в конечном счете должны быть сведены к анализу. Ибо все доказательства либо непосредственны, либо умозаключительны, и, если это последнее, должны быть основаны в конечном счете на фактах, свидетельства которых непосредственны.
Философия, таким образом, основывает свои выводы на субъективном анализе содержания сознания, и ее метод в последней инстанции состоит в этом. Но содержание сознания – это то же самое, что и содержание опыта. Момент реального осознания чего-либо есть момент переживания. Термин "переживание", как и термин "свидетельство", имеет прежде всего субъективное значение. Оба они означают содержание сознания, которое в то или иное время было непосредственно воспринято и которое, если и когда оно вспоминается в памяти (так мы обозначаем рассматриваемый процесс) с целью исследования, представляется и признается как воспринятое. Просеивание таких запомненных содержаний, сравнение их частей на предмет истинности и ложности и их перегруппировка в непротиворечивую совокупность, в новую мыслительную конструкцию взамен прежних мыслительных конструкций, имевших ту же объяснительную цель, – это и есть собственно работа философии. При этом ни в коем случае не нужно предполагать, что мы обладаем способностями, необходимыми для этого. Если бы у нас не было способностей, необходимых для этого, мы бы вообще не занимались этим. Напротив, что это за силы и что означает термин "силы", выяснится, если вообще выяснится, по результатам той самой работы, которой они занимаются. Когда я думаю или вспоминаю, я не больше предполагаю, что у меня есть способность думать или вспоминать, чем когда я хожу или ем, я предполагаю, что у меня есть способность ходить или есть. Что такое мышление и память, можно узнать, если вообще можно, путем анализа опыта, в котором они участвуют, опыта, в число которого может входить и анализ опыта. Поэтому верно, что философия строится только на опыте, если только это не случайность или ошибка в применении ее собственных принципов. Можно лишь неверно истолковать опыт, но совершенно невозможно выйти за его пределы. Опыт, свидетельство и сознание – три термина, обозначающие одну и ту же вещь в разных отношениях – субъективный аспект бытия.
Но термины "бытие" и "сознание", как мы уже видели, соизмеримы друг с другом в отношении диапазона их применимости. И философия, как мы также видели, имеет своей характерной целью познание Бытия, одновременно в самом большом смысле и в самом мельчайшем анализе. К этому я добавлю, что познание бытия со времен Аристотеля называется метафизикой. Это название, как известно, возникло по чистой случайности, но случайность эта была необычайно счастливой; в самом деле, единственное "второе-????" физического бытия – это сознание, а все остальное (если это вообще возможно) можно узнать путем умозаключений, опрашивая его. Когда в сравнительно недавние времена философия стала сознательно субъективной, аналитической и эмпирической в своем методе, не произошло никаких изменений в ее цели или задачах, которые по-прежнему остаются теми же, что и всегда, – познание Бытия в самом широком смысле этого слова и в мельчайшем анализе того, что им обозначается. Единственное изменение произошло в способе, которым достигалось познание Бытия, а именно: путем субъективного анализа опыта без допущений, а не путем того, что называлось Первыми Принципами, то есть допущением некоторой концепции или некоторой гипотезы, предполагаемой как обязательно истинная или обязательно существующая.
Поэтому термины «философия» и «метафизика» совпадают по своей применимости; правильно применяемые, они представляют собой два названия одного и того же занятия. Но термин «метафизика», безусловно, является более характерным из двух. Это слово, противопоставляя себя физике, указывает как на цель, так и на метод поиска. Тем самым оно указывает на то, что его проблема – это проблема бытия вообще, в отличие от проблемы только материального бытия. Она предполагает субъективность, то есть восприятие и мышление, как способ подхода к явлениям, в отличие от объективного способа, посредством наблюдения, гипотезы и эксперимента, который предполагает материю как нечто внешнее по отношению к воспринимающему. И он предполагает анализ нашего знания на нечто иное, чем атомы знания, опять же, в отличие от физической гипотезы, согласно которой материя в конечном счете состоит из материальных атомов физически indecomposal.de. Ибо надлежащей противоположностью метафизики является эмпиризм, который означает принятие неанализируемых конкретных фактов за конечные факты и работу с ними на этой основе. Не может быть философии, которая не была бы метафизической в том смысле, который я сейчас придаю этому термину. Субъективный анализ опыта – вот истинный смысл термина «метафизика»; и это, вместе с выводами, которые можно из него сделать, и есть метафизическая философия, единственная философия, достойная этого названия.
§2. Весь опыт субъективен
Но то, что обычно и традиционно понимается под метафизикой, совсем иное, потому что традиционная точка зрения – объективная или эмпирическая, а не субъективная или аналитическая. С этой точки зрения Бытие, вместо того чтобы предстать как то, что познается в познании, предстает как то, что никогда не может быть познано; то есть как нуменальная реальность, лежащая в основе феноменального проявления, которое является всем тем, что, исходя из природы случая, можно познать. Таким образом, знание предстает как система ощущений, восприятий и идей, а бытие – как нечто иное, мы не знаем что, кроме того, что оно полностью отличается от знания. А затем, поскольку все познаваемое рассматривается одной или несколькими конкретными науками – физическими, биологическими или психическими – или некой общей наукой, которая рассматривает отношения остальных наук друг к другу или подбирает, так сказать, проигнорированные крошки, которые могли упасть с их стола – эта общая наука иногда удостаивается титула философии – предполагаемая нуменальная и непознаваемая реальность остается в качестве удела метафизики, которая, как утверждается, в силу своей профессии имеет своим объектом бытие qua бытие. Метафизика, таким образом, отождествляется, по общепринятому мнению, с абсурдной и невозможной онтологией. Здесь не место разоблачать заблуждения, связанные с этим мнением. Я лишь должен указать на различие между этим мнением и моим собственным – тем, которое представляет метафизику как науку о непознаваемом, и моим собственным, которое понимает под ней субъективный анализ опыта.
Из сказанного станет ясно, что я рассматриваю эту новую метафизику, метафизику опыта, не только как необходимый шаг вперед в субъективной тенденции современной философии, но и как революционный по масштабам, поскольку она завершает то движение к совершенной субъективности, которое Кант и его преемники пытались, но не смогли завершить. Ключ к ее пониманию лежит в новом и более строгом различии, которое я провожу между объективным и субъективным в знании – между тем, что я называю объективным и субъективным аспектами бытия, или знания; обнаруживая это различие в самом знании и избегая любых исходных предположений, подразумевающих, что знание – это знающий или субъект, или что оно принадлежит ему, или что оно есть знание о каком-либо бытии, отличное либо от него самого, либо от субъекта или знающего, обладающего или приобретающего его. В рамках этой всеобъемлющей концепции и из содержания опыта, проанализированного на основе, которую она предлагает, – а сама концепция, как показывает анализ, имеет корень в универсальном факте опыта – можно будет показать, что подразумевается под реальностями, которые не являются дугой сознания, но существуют независимо от него, а также обосновать истинность этой концепции как производной. Собственно, в этом, можно сказать, и заключается основная нагрузка настоящей работы.
Таким образом, я порываю, ab initio, хотя и не впервые, с кантовскими принципами и принципами его учеников. Философы кантовской эпохи продолжали, как и их предшественники, наделять, по предположению, нечто чисто субъективное объективным свойством реальной агентности, предполагая также идею реальной агентности как нечто per se notum. С моей точки зрения, эта идея, равно как и различие субъективного и объективного аспектов, должна быть, прежде всего, прослежена до своего источника в опыте. К основаниям для такого изменения я вернусь позже. Но сначала я должен сделать несколько замечаний более общего характера.
§3. Опыт здравого смысла как экспликация философии
Есть много людей, которые вообще никогда не философствуют. Те, кто философствует, начали это делать в какой-то определенный период своей жизни, задолго после рождения. Они, так сказать, пробуждаются к философии. Но они не пробуждаются к ней из бессознательного состояния. Напротив, они пробуждаются к ней из состояния ума, в котором они бодрствовали только для обычных восприятий и мыслей о мире, видимом и невидимом, и о себе как его части, воспринимая различные объекты, людей и вещи, власти и силы, одушевленные и неодушевленные, духовные и физические, которые наполняют или составляют его; это можно назвать взглядом здравого смысла на вещи в целом. Ступени, по которым приобретался этот взгляд здравого смысла, были забыты задолго до нашего пробуждения к философии. Период его обретения и неоспоримого господства может быть назван в каждом из нас дофилософским периодом. А взгляд, который вытекает из него, – это масса чувств, восприятий и мыслей, скрепленных предположениями и умозаключениями, которые, когда мы пробуждаемся к философии и рассматриваем их с философской точки зрения, оказываются предрассудками, истинными или ложными, или отчасти и теми, и другими, и требуют отсеивания путем философского анализа. Эта масса ощущений, восприятий и мыслей также является, правда, формой опыта, но именно эта форма опыта и является объяснением, проблемой философии. Это наш опыт бытия, прежде чем мы поставили перед собой вопрос: «Что подразумевается под терминами „бытие“, „Я“ и „опыт“?» или, как мы можем это сформулировать, «Что подразумевается под бытием объектов, бытием субъекта и бытием знания, которое он имеет как об объектах, так и о себе?».
Совершенно очевидно, что если бы нам удалось получить полный, хорошо аргументированный и не противоречащий друг другу ответ на проблему, поставленную опытом здравого смысла, один из способов изложения которого был только что приведен, то мы получили бы тем самым другую форму опыта, способную быть поставленной рядом и сравненной с той его формой, которая является нашим экспликандумом. Это была бы система идей, воспроизводящая в иной форме и в иных отношениях между собой тот самый универсум, который мы имеем перед собой в опыте здравого смысла. Первый, который мы можем назвать философским опытом, объяснял бы, будучи проанализированным и организованным воспроизведением второго, или опыта здравого смысла.
второй, или опыт здравого смысла; в то время как этот последний служил бы проверкой степени истинности, достигнутой первым, поскольку каждая предложенная экспликация должна быть обязательно сопоставлена с ее экспликацией, прежде чем быть принятой как точная или как достаточная. Существенное различие между двумя формами опыта заключается не в том, что одна из них является знанием Реальности, а другая – знанием Видимости; и не в том, что одна из них является знанием Абсолютного, а другая – знанием Относительного. В самом деле, если бы Абсолют имел какое-либо отношение к рассматриваемому различию, то знание о нем следовало бы отнести к опыту здравого смысла, а не к философии, поскольку мираж абсолютного существования, полностью отделенный от знания, является предрассудком здравого смысла. Реальное различие состоит в том, что философский опыт – это форма, которую должна принять наиболее точная, организованная и всеобъемлющая система знаний, на которую способен человеческий разум, после того как были подняты и обдуманы все возможные сомнения и вопросы, и в которой, следовательно, он должен быть вынужден признать свое ближайшее возможное приближение к истине; в то время как опыт здравого смысла – это форма, в которой это же приближение к истине появляется, прежде чем та группа ищущих сомнений и вопросов, которая составляет начало философии, была приведена в рамки сознания.
Далее следует отметить, что философия не одинока в объяснении мира опыта здравого смысла, ставя рядом с ним другую форму опыта. Позитивная наука также воспроизводит в обоснованной, точной и систематической форме явления здравого смысла и устанавливает эту форму, которая является ее научным объяснением этих явлений, напротив опыта здравого смысла, чтобы быть проверенной им в то же время, когда она их объясняет. Она перегруппировывает эти явления в другую группу и открывает законы или единства природы, которыми управляется каждая группа и которыми она связана с другими группами. В этом отношении процедура позитивной науки такая же, как и в философии. Действительно, на ранних этапах развития науки и философии наука и философия не отличались друг от друга. Можно сказать, что Аристотель был первым, кто показал, что между ними существует некое фундаментальное различие, в работах, на которые я уже ссылался, под названием ?? ???? ?? ??????, дополняющих энциклопедическое описание большинства отраслей науки.
Но позитивные науки намного опередили ту часть старого неразделенного стремления к знанию, которая сохраняет название философии в отличие от науки. Дело в том, что философия не могла добиться систематического прогресса, какой бы плодотворной она ни была, и занималась тонкими рассуждениями и сложным теоретизированием, пока не был открыт ее истинный метод, я имею в виду метод анализа опыта как субъективного явления, отбрасывая предположения. Именно эта особенность и является характерным отличием философского метода от научного. Оба метода устанавливают новую форму опыта в противовес его обыденной форме, но только философия исходит из субъективного анализа того, что действительно переживается, в отличие от научного метода, основанного на индукции, гипотезе, предсказании и проверке. И, следовательно, философская форма опыта, достигаемая таким образом, является единственной формой, в которой может найти место знание о Бытии, в отличие от предположения о нем как о чем-то per se 'notum (которое, как отмечалось выше, также является чем-то совершенно непознаваемым, хотя и предполагается как реальное).
Поэтому в том, что касается принятия субъективной точки зрения и ее последствий, философия противостоит научной форме опыта так же, как и здравому смыслу. Ибо наука и здравый смысл схожи в том, что принимают объективный взгляд на опыт, в отличие от субъективного. Наука, правда, субъективна как знание; таков же и опыт здравого смысла. Но это не то же самое, что субъективный взгляд на него. Говоря, что наука объективно рассматривает опыт, мы имеем в виду, что она берет объекты для анализа и изучения в их характере объективно данных фактов или данных. В этом характере они являются ее предельными значениями. Здравый смысл – это тоже эмпиризм. Наука заменяет эмпиризм здравого смысла точным и точно доказанным знанием. Мир науки – это не что иное, как мир здравого смысла, сведенный к измерениям и отнесенный к общим законам природы. С объективной точки зрения видны только объекты. Но с субъективной точки зрения и объекты, и знание о них видны сразу, отличаясь друг от друга, но находясь во взаимной и неразрывной связи. Таким образом, и здравый смысл, и научная форма опыта одинаково выходят за пределы философской формы, которая, тем не менее, ни в коей мере не выходит за пределы феноменального и относительного существования, которые, по сути, являются пределами самого опыта.
§4. Всеобщность философии по сравнению с наукой
Таким образом, логическое первенство обеспечивается философии как над здравым смыслом, так и над наукой. Я имею в виду, что оно обеспечивается только что упомянутым фактом, что субъективная точка зрения – это та, с которой одновременно видны и субъективный, и объективный аспекты вещей, и Знание, и Бытие; и что именно эта точка зрения принята философией, и этот двойной аспект стал ее особым объектом – материей. Правда, и здравый смысл, и наука на самом деле субъективны, поскольку являются формами познания; но они не выделяют этот факт для исследования и не прослеживают его в его разветвлениях; они не делают отношение между субъективным и объективным, между познанием и бытием, объектом своих поисков. Отсюда следует, что науки не охватывают всю область бытия. Они берут каждую группу объективных явлений, законы которых они пытаются открыть, насколько им позволяют позитивные концепции и возможно проверяемые гипотезы. Способы бытия, с которыми человеческая чувствительность не находится в прямом соответствии и которые, следовательно, не могут быть позитивно постигнуты человеком, находятся за пределами их компетенции. Для них не существует различия между непознаваемым человеческими чувствами и просто непознаваемым. Все, что выходит за рамки позитивно мыслимого, является для науки пустым местом, областью, в которой она не находит опоры, областью небытия для науки.
И все же это область, которая не выходит за пределы простого бытия, то есть бытия в самом широком смысле этого слова. С субъективной точки зрения мы формируем некоторое представление о ней и представляем ее по аналогии с тем, что позитивно мыслимо, хотя и не позитивно мыслимо само по себе. Хотя оно непознаваемо человеческими чувствами, оно не просто непознаваемо. Оно находится в отношении как к сознанию, так и к другим объектам сознания. Неоспоримо, что материальные существа, не говоря уже о нематериальных, могут существовать в реальности, которые, в силу либо огромности, либо ничтожности их масштабов, либо особых законов их строения и функционирования, могут быть не только полностью неощутимы, но и положительно немыслимы для нас. Также неоспоримо, что могут существовать реальные существа, которые по своему виду не имеют отношения к чувствительности таких видов, как наш. Нельзя также сказать, что если бы это было так, то мы непременно узнали бы об этом косвенно, по эффектам, которые были бы произведены на мир, с которым мы находимся в непосредственных отношениях и о котором мы непосредственно знаем. Если бы мы не знали обратного, вся видимая вселенная могла бы оказаться в петлице какого-нибудь микромегаса, и вся история ее существования могла бы начаться и закончиться, пока он спокойно дремлет после ужина. В таком случае что мы должны знать о Микромегасе, его пальто и его петлице? Отрицать реальность бытия за пределами человеческой чувствительности не менее абсурдно с одной стороны, чем отрицать то, что находится за ее пределами, с помощью воображаемого Микромегаса – с другой. Что нам нужно, так это установить границу между тем, что позитивно познаваемо о Бытии в пределах человеческой чувствительности, и тем, что позитивно познаваемо о Бытии просто, будь то в пределах этого диапазона или за его пределами. Позитивное знание того, что находится внутри него, является частным случаем позитивного знания простого бытия. Но это отношение частного случая к общему можно увидеть только с позиции, которая охватывает оба, то есть с субъективной точки зрения философии.
Возможно, лучше всего мой смысл можно передать следующим образом. Научные деятели редко отрицают возможность реального существования за пределами человеческой чувствительности, отрицая, как они справедливо делают, связь такого существования с наукой. Они часто говорят, что могут представить себе существование реального мира, совершенно отличного от всего, что находится в пределах человеческого опыта, и совершенно не зависящего от какого-либо вида человеческого сознания. Говоря "совершенно независимо", они, очевидно, делают одну большую, но негласную оговорку: они абстрагируются от факта собственного сознания в представлении мира, о котором они говорят, в то время, когда они его представляют. Для того чтобы их предполагаемое утверждение было буквально истинным, необходимо, чтобы оно включало их собственное сознание в тот момент, а не исключало его путем молчаливой оговорки. Но включение его сделало бы их предположительное утверждение невозможным, поскольку тогда они должны быть одновременно и сознательными, и не сознательными по отношению к миру, о котором они говорят. Поэтому их утверждение не может быть буквально истинным. Либо они должны сделать свою оговорку явной, что влечет за собой явное противоречие в терминах, либо они должны отказаться от нее, и тогда мир, о котором они говорят, не будет полностью независим от человеческого сознания.
Дело обстоит так. Для них мир, о котором они намерены говорить, мыслится как полностью независимый от человеческого сознания, но с вышеуказанной оговоркой; для метафизика он мыслится как относящийся к его сознанию, пока он его мыслит, что и есть то самое, от чего они абстрагируются, делая свою оговорку. Но поскольку они не осознают сделанной ими оговорки, а делают ее молчаливо и оставляют скрытой в своей мысли, из этого следует, во-первых, что мир, который они затем представляют себе, они представляют себе как абсолютно существующий, не соотносимый с сознанием, и, во-вторых, что они также не осознают противоречия, которое влечет за собой такое представление о нем.
В действительности это противоречие неизбежно и непреодолимо; из этого следует, что есть только один способ, которым мы можем без противоречия мыслить мир, который в любом истинном смысле не зависит от человеческого сознания; а именно: сначала сделать нашу нынешнюю мысль о нем (которая является предметом их оговорок) основой всей концепции, а затем признать, что эта мысль – лишь набросок, содержание "которого мы не имеем возможности представить себе положительно. Если мы вообще имеем право говорить о непознаваемом, то не потому, что у нас нет никакого представления о нем, а потому, что у нас есть представление о нем как о чем-то непознаваемом в его позитивных чертах. Соответственно, о непознаваемом мире можно говорить либо как о связанном с нашей мыслью, когда мы думаем о нем, либо как о не связанном с каким-либо позитивным знанием о его природе; и эти два способа практически одинаковы. Один нелогичный путь – говорить о таком мире как о полностью независимом от человеческого сознания, но с молчаливой оговоркой о том, что мы думаем о нем в настоящий момент; это показывает, что у нас нет отчетливого знания о том, что мы делаем. Это сразу же вовлекает нас в противоречивую концепцию абсолютного существования, не соотносимого с сознанием, что является наказанием нашей плохой логики.
Заметьте также, что сознание, от которого научный человек абстрагируется своей предполагаемой молчаливой оговоркой, есть то самое сознание, которое метафизик выбирает для исследования, будучи сознанием в момент актуального опыта, сознанием, которое имеет или может иметь своим объектом существование во всей его полноте, сознанием в самом широком смысле этого слова, опытом, рассматриваемым с субъективной точки зрения; короче говоря, чем бы ни было содержание настоящего момента сознания, разница велика. Момент действительного опыта – это то, от чего абстрагируется человек науки и что постоянно держит в поле зрения метафизик.
Таким образом, только с этой точки зрения Бытие можно рассматривать в самом широком смысле этого слова, то есть как любой объект любого вида Познания. Прежде чем классифицировать объекты Познания, мы должны сначала рассмотреть их, поскольку они могут различаться только на основе ощущаемых и известных различий. Поэтому именно философия, а не наука, включает в себя логику. То, что Дж. С. Милль назвал индуктивной логикой, является лишь особым видом рассуждений, способом исследования и открытия, который правильнее было бы назвать научным методом, а не логикой.
называть научным методом, а не логикой. Философия, принимая бытие в самом широком смысле этого слова, принимает его в том смысле, в котором оно включает в себя два противоположных определения или ограничения себя, вводимые мыслью или логическим знанием, которые называются бытием и небытием. Таким образом, для определенного вида или определения познания, а именно логического мышления, существует определенный вид или определение Бытия, а именно: бытие в противоположность небытию или небытие в противоположность бытию, причем оба являются определениями Бытия в самом широком смысле, а именно: Бытия как объекта познания или сознания вообще. Сознавать или мыслить Не-Бытие в смысле, в котором оно должно быть соизмеримо с Бытием в самом широком смысле, невозможно; это означало бы сознание без содержания; то есть это означало бы несознание. Быть сознательным абсолютно ни в чем – значит быть бессознательным.
Как метафизическая философия справляется с этими различиями, мы увидим позже. Здесь же достаточно отметить, что просто непознаваемое есть для метафизической философии просто несуществующее, объект обеих концепций, подпадающий под логическую категорию Not-Bcing, которая действительно имеет существование для знания в самом широком смысле, но существование только как логическая категория. Просто непознаваемое существование – это противоречие в терминах. Не существует бытия вне всякого отношения к сознанию. Нет никакого другого бытия, никакого другого существования, кроме того, которое имеет субъективный аспект. Ибо "бытие" и "существование" – это слова, которые либо имеют значение, либо не имеют. Если они не имеют, то это пустые звуки. Если же они имеют, то этот смысл должен быть частью сознания.
Опять же, то, что просто непознаваемо человеческими чувствами, или просто позитивно немыслимо, не должно быть просто отнесено к несуществующему или непознаваемому. Реальное существование объекта или объектов, мыслимых в этих терминах, не влечет за собой противоречия только на этом основании и может иметь веские инференциальные доказательства в свою пользу. Но, как я уже утверждал, эти доказательства (если таковые имеются) можно увидеть только с субъективной точки зрения, исследуя природу знания, сознания или опыта, который дает связь одной его части с другой, а не непосредственно с Бытием; то есть их можно увидеть только в философии, а не в позитивной науке, которая предполагает начать с некоторого вида или видов Бытия как уже позитивно известных и отказывается выходить за их пределы.
Думаю, теперь станет ясно, что философия имеет гораздо более широкий диапазон, чем позитивные науки, как по отдельности, так и вместе, а также что причина этого кроется в субъективности ее точки зрения и диктуемого ею метода. Единственная наука, которая, как может показаться, может соперничать или конкурировать с ней в этом отношении, – это наука психология. Поэтому необходимо сказать пару слов об отношении этой науки к философии. Верно, что психология охватывает весь диапазон человеческого сознания; но тогда она не рассматривает его с субъективной точки зрения и не избегает допущений при его рассмотрении. Она рассматривает явления сознания на тех же объективных основаниях, что и объекты других позитивных наук, с некоторыми из которых она пытается привести их в так называемые причинно-следственные отношения. И для начала она делает предположение, что в реальной среде существует реальный субъект, или агент, от которого непосредственно зависят явления сознания; хотя во многих случаях она делает это предположение, не уточняя, следует ли считать природу этого агента материальной или нематериальной.
Таким образом, хотя психология, с одной стороны, исходит из ранее известных концепций агентов и агентности, с другой стороны, она делает генезис и поведение феноменов сознания, в зависимости или взаимодействии с их субъектом и окружающей средой, своим особым объектом исследования. В действительности психология рассматривает именно природу и возможности человеческого субъекта в его отношениях с окружающей средой, а не содержание сознания в его отношении к объекту, бытию в целом. А раз так, то очевидно, что психология ничего не может сказать нам о природе Бытия, взятого просто как объект сознания; но ограничена своими собственными предположениями и методом, чтобы установить, самое большее, каковы законы тех процессов, посредством которых человеческие субъекты данной природы, помещенные в данную среду, приобретают и развивают опыт своей данной среды и своей собственной данной природы. Природа субъектов и природа их окружения, таким образом, предполагаются как уже известные, а их отношение к природе Бытия, как правило, остается без исследования. Таким образом, именно точка зрения и принятый метод ограничивают диапазон психологии по сравнению с философией; ограничение, которое является необходимым условием для того, чтобы она стала позитивной наукой.
Однако не следует ни на минуту думать, что философия требует предположения или говорит с точки зрения какого-либо другого вида сознания, кроме человеческого. Она не делает никаких предположений на этот счет, а просто избегает их делать, пока не узнает из анализа содержания опыта, что подразумевается под человеческим, а что под нечеловеческим сознанием. Мы должны проявить сознание, прежде чем сможем что-либо о нем предположить. То, что мы сами являемся людьми, и то, что сознание, которое мы анализируем, является человеческим сознанием, – это суждения здравого смысла, которые философия не должна принимать a priori, но и не должна отрицать. Факты, выражаемые ими, являются частью экспликации; и, как и все другие конкретные и детерминированные факты и объекты, они должны быть найдены и обоснованы анализом того опыта, посредством которого сама экспликация была первоначально получена.
Не является необходимым предварительным этапом философии, но, напротив, было бы, и часто было, камнем преткновения на ее пути, чтобы заранее решить, кто или что мы дуги, кто имеет опыт, который в философии мы анализируем. Достаточно того, что у нас есть опыт и способность его анализировать. Универсальность или даже, как может оказаться, бесконечность диапазона, охватываемого опытом, ни в коем случае не требует предположения о наличии универсального или бесконечного Субъекта для его восприятия. Знание в его самом широком диапазоне, диапазоне, который соизмерим с Бытием, принадлежит, как мы увидим далее, каждому отдельному человеческому индивиду, в той же мере, что и то позитивное знание, которое мы называем нашим научным знанием о видимом и материальном мире. Эти два диапазона можно диагрануляционно изобразить двумя концентрическими кругами, большим и меньшим, один внутри другого; один и тот же Объект изображается одним центром, общим для обоих. Рефлексивное восприятие, посредством которого я воспринимаю как больший, так и меньший круг, сосредоточено в том же Субъекте, что и восприятие лицом к лицу, посредством которого я воспринимаю свое телесное присутствие в видимом и материальном мире, изображенном меньшим кругом. Мое представление о бесконечности является настолько же моим, насколько и мое восприятие себя и своего непосредственного окружения. Конечное "я" может воспринимать бесконечность, не будучи само бесконечным, так же как оно может воспринимать конечные вещи, которые являются определенными частями бесконечности.
§5. Отложим вопросы о Бытии и Истории
Выявленная таким образом полная непригодность психологического метода, основанного на предположениях и гипотезах, для целей философии заставляет меня в следующем месте прямо указать, что является основным руководящим принципом метафизического метода, я имею в виду принцип, который, будучи имплицитно связан с его воздержанием от всех предположений, становится практически действующим принципом при его применении. Он заключается в том, что при анализе опыта или любой его части в самом широком смысле этого слова, без допущений и с субъективной точки зрения, необходимо в первую очередь абстрагироваться от вопросов: как возможен сам опыт в этом самом широком смысле; что его порождает; что (если что-либо) он делает; и кто или что "мы", которые в здравом смысле известны как субъекты этого опыта?
От этих и подобных вопросов мы должны абстрагироваться в первую очередь, но только в качестве предварительной меры, пока анализ переживания, просто как процесса-содержания, не будет достаточно продвинут, чтобы дать определенное значение терминам, связанным с ними, я имею в виду такие термины, как Мы, Я, Эго, Субъект, Агент, Носитель сознания, Перципиент, Агентство, Причина, Эффект, Состояние, Порождающее и так далее. Пока их определения не будут даны анализом, все подобные термины, когда бы они ни использовались в анализе или при описании его феноменов, должны восприниматься только как обозначения, используемые с точки зрения здравого смысла, и как указания, а не определения тех вещей, о которых говорится. Мы не должны предполагать, что опыт зависит от субъекта, или что он известен с самого начала и обязательно является нашим опытом, или, опять же, что он самосуществующий или саморазвивающийся. Тот простой факт, что прежде чем утверждать или отрицать что-либо, в сознании должно существовать некое содержание или wJiatness, относительно которого может быть сделано утверждение, обязательно влечет за собой и несет в себе, в сочетании с общим принципом избегания предположений, главный руководящий или действующий принцип метафизического метода, на котором сейчас настаивают, а именно: откладывание вопросов Бытия и Истории. Ибо пока мы не проанализируем множество различных процессов-содержаний сознания просто как таковых, мы не будем иметь точного представления о том, что подразумевается под суждением, утверждением, утверждением или отрицанием, а также под генезисом или историей таких процессов-содержаний, причем оба эти термина подразумевают суждения о них.
Соответственно, вся совокупность вопросов, относящихся к тому, что лучше всего назвать реальной обусловленностью состояний и процессов сознания, вопросов, относящихся как к тому, что (если что) они обусловливают, так и к тому, что (если что) обусловливает их, будет отложена в настоящей работе до анализа процесса-содержания сознания, или, что то же самое, опыта, как он фактически происходит. Они отложены до тех пор, пока не будет достигнут тот пункт анализа, который раскрывает, что подразумевается под такими терминами, как реальный субъект, реальный объект, реальные условия и кондиции. Другими словами, весь предмет психологии, весь вопрос о генезисе, истории, эволюции и причинной детерминации сознания или опыта откладывается до тех пор, пока анализ того, что опыт говорит нам о природе Бытия в целом, не достигнет точки значительной сложности и определенного уточнения содержания. Что это за точка, станет ясно по мере того, как мы будем переходить к самому анализу.
Отсюда следует, что основное различие метода, принятое в метафизической трактовке опыта, – это не различие между субъектом и объектом, как в большинстве, если не во всех прежних системах, включая то продолжение Кантовского способа философствования, которое известно как Erkenntnisstkeorie или Er- kenntniss-Kriticismus, эпистемология, или теория познания, все еще преобладающая в Германии. Это различие между сознанием, воспринимаемым просто как процесс-содержание, с одной стороны, и любыми другими реальностями, какими бы они ни были, которые могут быть обнаружены в отношении к этому процессу-содержанию в качестве либо реального условия, либо реального условия-обстоятельства. Существуют ли и в каком смысле такие реальности, отличные от сознания, или само сознание стоит в отношении реального состояния к самому себе, как в гегельянстве, можно выяснить только из анализа содержания процесса как реально переживаемого; этот анализ и есть метафизика. Этот субъективный анализ, следовательно, в истинном философском методе имеет приоритет над изучением сознания в связи с любым реальным агентством, которое может быть вовлечено в него или предполагается им, либо как его субъект, либо как объект или объекты, которые являются его условиями или его обусловленностями; изучение сознания в этих отношениях является не метафизикой, а психологией, исследованием, которое только на более поздней стадии должно быть принято и включено в метафизическую философию в целом.
Я, конечно, осознаю, что это почти инверсия значений и функций, обычно приписываемых мктафизике и психологии соответственно. Мктафизика обычно отождествляется с онтологией, изучением реальной и, возможно, трансцендентной сущности и агентства, которые, как предполагается, лежат в основе явлений сознания, а также явлений вообще. А психология обычно понимается как исследование феноменов сознания в связи с их феноменальными условиями и следствиями, оставляя их глубинные реалии (если таковые имеются) метафизике или онтологии. Оба взгляда основаны на аристотелевской или схоластической философии, все еще сохраняющейся в современной и обычной мысли, и всегда желанной для тех, кто либо враждебен, либо равнодушен к философии как к живому и прогрессивному исследованию.
Но я уже привел причины, по которым я отвергаю такое разделение труда, равно как и соответствующее применение выражающих его терминов. Такое разделение может быть правомерным только с объективной точки зрения, никогда – с субъективной; и то лишь при условии предварительного допущения предположений, которые в философии недопустимы. Я не буду повторять свою аргументацию по этому вопросу. Но одно замечание я бы добавил. Дело в том, что изменение, которое я пытаюсь ввести, не является пустым или капризным изменением только номенклатуры; но изменение номенклатуры связано и необходимо для главного изменения, которое я хочу видеть осуществленным в разделении и организации знания в целом, изменения, при котором философия, основанная на субъективном и аналитическом методе, наконец, займет свое надлежащее место, как ведущая и доминирующая отрасль среди всех отделов человеческого знания.
Глава II. Момент опыта
§1. Эмпирические моменты настоящего времени
Из того, что было показано в предыдущей главе, вытекает, что форма опыта, основанная на здравом смысле, при которой мы как бы существуем как личности в мире личностей и вещей, действий и событий, является первой проблемой или explicandum[15 - пер с лат.: утверждение о чем-то (факте, предмете или выражении), которое необходимо объяснить.] философии. Процесс-содержание опыта, в этой его обыденной форме, есть то, с чего мы начинаем, то, с чем мы знакомы, прежде чем начнем философствовать, и, следовательно, то, что в философии мы должны объяснить, в первую очередь, показав, в чем оно состоит, не спрашивая, какими средствами оно приводится к тому, что мы его воспринимаем, что предполагает обращение к гипотезе и, следовательно, к предположениям, которые в этом случае могут быть не более чем частями explicandum, взятыми заново, как если бы они могли обеспечить объяснение, не нуждаясь в нем сами. Итак, что мы должны сделать с опытом в его здравой форме, в первую очередь, это разложить его на конечные элементы и конечные способы комбинации элементов, из которых он состоит в то время, когда мы его анализируем, или из которых состоят те его части, если таковые имеются, которые мы должны оставить без анализа, но зарезервировать для будущего анализа, при нашем первом рассмотрении.
Теперь ясно, прежде всего, что все, что мы на самом деле переживаем, всегда является содержанием настоящего момента опыта, который можно назвать эмпирическим настоящим, чтобы отличить его от абстрактного математического момента времени, который, как и математическая точка пространства, сам по себе не имеет никакого содержания. У нас нет никакого фактического опыта, который не был бы включен в содержание эмпирического настоящего момента, хотя мы можем заключить из этого содержания, что мы имели такой-то и такой-то опыт в прошлом, или будем иметь такой-то и такой-то опыт в будущем, или должны или могли бы иметь такой-то и такой-то опыт в таких-то и таких-то других воображаемых обстоятельствах. Термин actual выражает реальность настоящего содержания, когда и пока оно присутствует в сознании. Воспоминания, предвосхищения, воображения и умозаключения имеют существование в актуальном опыте только как часть и неотъемлемая часть эмпирического настоящего момента; хотя то, что мы называем их содержанием, имело, будет иметь или может иметь реальное существование в прошлом или будущем времени, в зависимости от обстоятельств. Они, так сказать, одной ногой в настоящем, другой – в другом месте; и это двойное существование как раз и выражается в их названиях как феноменов сознания.
Таким образом, эмпирический настоящий момент – это не только единственная вещь, которую можно проанализировать в том виде, в каком она происходит на самом деле, но и единственная вещь, которая когда-либо существует в качестве нашего непосредственного опыта. Когда мы говорим, что опыт состоит из череды эмпирических настоящих моментов, мы выражаем умозаключение, сделанное из содержания эмпирического момента, реально присутствующего в момент высказывания. Это действительно умозаключение, обусловленное фактами содержания этого эмпирического настоящего, какими бы они ни были, но все же умозаключение, относящееся к тому, что уже не является непосредственным настоящим. Из анализа эмпирического настоящего мы скоро увидим, как умозаключение о последовательности таких моментов, то есть эмпирических моментов, которые были, но уже не являются, – будут, но еще не являются, – фактически присутствующими, коренится в опыте эмпирического настоящего, каково бы ни было его конкретное содержание. Ведь только на основе анализа эмпирического настоящего можно установить значение термина "настоящее" в отличие от прошлого и будущего.
Но здесь возникает вопрос: где или как должны быть очерчены границы эмпирического настоящего момента, или что мы должны в него включить? Если принять, что этот вопрос относится к границам, действительно встречающимся в опыте, а не к границам, искусственно нарисованным нами для целей анализа, то ответ будет следующим: Это любое содержание опыта, простое или сложное, с момента его появления в сознании до момента его исчезновения из сознания, включая периоды (если таковые имеются) постепенного увеличения и постепенного уменьшения его ясности или интенсивности. Тот факт, что определенные содержания сознания появляются и остаются в сознании в течение определенного времени, а затем исчезают из него, является фактом непосредственного наблюдения или опыта. Любое содержание в течение того времени, когда оно остается в сознании, принадлежит к тому, что я назвал эмпирическим настоящим моментом. Некоторое содержание эмпирический настоящий момент должен иметь всегда, поскольку в противном случае он вообще не был бы моментом опыта. Но поскольку различные содержания имеют различную продолжительность и многие различные содержания могут одновременно присутствовать в сознании, по крайней мере, в течение некоторой части их продолжительности, из этого следует, что сознание или опыт не происходят порциями одинаковой или фиксированной продолжительности, но что наблюдателю предоставляется сказать, что должно быть включено в любой эмпирический настоящий момент, ссылаясь на любое содержание, которое он может выбрать для рассмотрения, среди тех, которые действительно присутствуют. Конкретное содержание сознания состоит из множества различных напряжений или особенностей, не начинающихся и не прекращающихся вместе; так что, хотя мы всегда должны говорить в целом о всем содержании, каким бы оно ни было, как о составляющем эмпирический настоящий момент, невозможно установить какую-либо фиксированную продолжительность, применимую к целому, как ту, в которой заключаются его границы.
Поэтому мы можем считать установленным, что содержание или некоторая избранная часть содержания эмпирического настоящего момента обязательно является тем, что мы должны анализировать. Более того, из установленного факта обязательно следует, что сознание, в котором заключается анализ, само является частью того же эмпирического настоящего момента, анализом которого оно является, хотя и отличимо от той другой его части, на анализ которой оно направлено. Было также показано, что здравая форма опыта – это та его форма, которая является нашей отправной точкой в философии. Следовательно, именно с анализа эмпирического настоящего момента, принадлежащего к форме опыта здравого смысла, мы и должны начинать.
Предположим, в соответствии с этими условиями, что опыт, который я выбираю для анализа, – это процесс-содержание, заполняющий мое сознание в течение, скажем, каких-то двух минут, пока я нахожусь в своей обычной гостиной, в своем обычном зрительном и звуковом окружении, умственно активен и механически занят, скажем, затачиванием острия карандаша для письма. Я только что прочитал свои письма или сводку новостей в утренней газете; скатерть накрыта для завтрака, кофе только что принесли, и комната уже наполнена его ароматом. Такова группа обстоятельств, которую я беру для анализа, скажем, когда все еще занят затачиванием карандаша для письма H.H. Эта группа предстает передо мной в форме опыта здравого смысла, в терминах которого я ее описал. Как, в таком случае, должен проходить мой анализ?
Очевидно, что я должен сделать отбор, и, возможно, не один, прежде чем я приду к факту или характеристике, которые позволят мне проанализировать их по частям, которые больше не поддаются раздельному анализу. Первый отбор определяется тем руководящим принципом, который был изложен в заключительном разделе главы I. Он состоит в том, чтобы отбросить от настоящего рассмотрения и оставить для будущего анализа все те части или характеры частей, содержащиеся в фактически существующем опыте, в которых идеи генезиса, истории и реальной обусловленности, или, короче говоря, причинности, очевидно, настолько задействованы, что без них невозможно восприятие этих частей или характеров. Все остальное я сохраняю для настоящего анализа: то есть я сохраняю все за вычетом (1) идеи, что то, что я переживаю, является частью мира людей, вещей, действий и событий, и за вычетом (2) идеи, что я как реальный человек переживаю это или их; это все объекты или символы, которые не имеют непосредственного очевидного значения, но требуют дальнейшего анализа, показывающего их происхождение из комбинаций переживаний, которые по отдельности имеют непосредственное значение или характер сами по себе.
Если кто-то возразит, что я ошибаюсь, во всяком случае, опуская восприятие Я, или Я., из первого анализа на том основании, что во всяком сознании мы имеем непосредственное и самозначимое восприятие его, то он должен будет сказать, в чем состоит это восприятие, в чем состоит его самозначимость или непосредственное содержание. Но это. Я полагаю, что он не сможет этого сделать, не привнося в это содержание идеи реальности и агентности, тем самым разрушая его непосредственный характер и оправдывая аналитический метод, с помощью которого оно откладывается для последующего рассмотрения.
Итак, в первую очередь я исключаю из общего опыта восприятие комнаты и ее мебели с помощью здравого смысла: все представления о реальном происхождении цветов, звуков, запахов, тактильных и других телесных ощущений, удовольствия и боли, воспринимаемых немедленно; все представления о реальных объектах, подсказанных памятью или воображением, или являющихся объектами эмоциональных чувств, желаний, мыслей или воли; а также о себе как реальном человеке. В то же время я сохраняю цвета, звуки, запахи, тактильные и другие телесные ощущения, воспоминания, воображение, эмоциональные чувства, удовольствия и боли, желания, мысли и воления; но сохраняю их только в качестве содержания опыта, причем весьма разнообразного. И я сохраняю их с целью сделать еще один выбор одного или нескольких из них, чтобы они стали объектом дальнейшего анализа.
Опыт здравого смысла, который был нашей исходной информацией, в результате этого предварительного анализа распадается на две части, одна из которых занимает место объекта анализа; и этот новый опыт, теперь выделенный, который таким образом стал нашим первым ана-лизом, больше не имеет формы здравого смысла, хотя он является и непосредственным опытом, и процессом-содержанием в эмпирическом настоящем моменте, в равной степени с исходной исходной информацией. Сохраняя его, мы рассчитываем на то, что его анализ, если он будет проведен должным образом, даст нам элементы, которые облегчат анализ той другой части исходного опыта, которая на данный момент исключена из рассмотрения.
Здесь я хотел бы обратить внимание на то, что при выборе частей для дальнейшего анализа, который сам по себе является первым шагом в анализе опыта здравого смысла, с которого мы начинаем, я не руководствовался никакими психологическими соображениями. Части, оставленные для настоящего анализа, относятся к самым разнообразным психологическим функциям: ощущениям различного рода, эмоциональным переживаниям, желаниям, памяти, воображению, мышлению, воле. Я не пытаюсь мысленно реконструировать или объяснить весь опыт здравого смысла, который является нашим исходным материалом, отнеся его к совокупной игре определенных психологических функций и различных
феноменам сознания, которые сопровождают их осуществление. Анализируемый опыт здравого смысла или эмпирическое настоящее – это, так сказать, поперечный срез или сегмент, взятый из того, что можно представить как поток сознания, состоящий из множества различных течений, или как кабель, состоящий из разноцветных нитей, различным образом переплетенных между собой. Но он рассматривался как такой конкретный процесс – содержание сознания просто, независимо от полномочий или функций субъекта или агента, от которого, как может быть показано в психологии, зависят его различные явления по отдельности, их различные комбинации, разделения и модификации любого рода. Сама идея субъекта или агента, в которую, конечно, включена функция или способность, отбрасывается и оставляется для будущего анализа в соответствии с руководящим принципом принятого сейчас метода.
"Итак, пока мы не покажем, что восприятие или идея субъекта или Я, как реального объекта, складывается из более простых и более непосредственно значимых состояний или процессов-содержаний сознания, очевидно, что оно не может появиться в нашем анализе опыта. Бор, хотя он и обнаруживается в анализируемой форме опыта, основанной на здравом смысле, он исключается, благодаря нашему предварительному отсеиванию этих данных, из явлений, которые таким образом занимают свое место в качестве непосредственного объекта анализа. Пока этот анализ не выявит особенности, которые не могут не войти в его состав, делая его смысл очевидным, идея перципиента, воспринимающего что-либо, имеющего опыт или сознание, будет отсутствовать в терминах, в которых дается этот анализ. То есть в анализе будут указаны только состояния или процессы-содержания сознания, вместе с неотделимыми элементами, из которых они состоят, и отношениями или комбинациями, в которых они находятся или в которые они вступают друг с другом; и в качестве анализа он не будет содержать утверждения, что они или любой из них воспринимаются субъектом.
Еще один момент, на который следует обратить внимание: хотя мы видели, что сознание или опыт, где бы мы ни столкнулись с ним, то есть в любой эмпирический момент, имеет форму изменяющегося процесса или потока разнообразного содержания, это не следует путать с психологической идеей, что сознание в целом – это непрерывный поток, текущий от начала до конца сознательной жизни индивида, без пробелов или разрывов в его непрерывности; идея, которая, кажется, придает сознанию своего рода самодостаточность и независимость, и выходит далеко за рамки всего, что оправдывается нашим непосредственным знанием о нем. Идея о том, что сознание индивида, взятое в целом, есть нечто, существующее без фактических разрывов в его непрерывности, не является идеей, в пользу которой говорит опыт. Ее нельзя утверждать без помощи умозаключений, и prima facie эти умозаключения сталкиваются с неблагоприятными фактами. Ибо сознание, взятое в целом, о котором мы говорим, является объектом воображения и мысли; и так взятое, оно, очевидно, во всяком случае, прерывается частыми интервалами бессознательности, как во сне без сновидений; и даже та форма сознания, которую мы называем сновидением, хотя она может быть продолжением сознания, взятого просто как существование, и таким образом может быть мостом, так сказать, между его состояниями бодрствования, все же является почти полным разрывом в его непрерывности, рассматриваемой как процесс-содержание, обладающее систематическим и последовательным смыслом или значением.
То, что существует некий реальный и постоянный Субъект или Агент, некоторые из функций которого, говоря психологическим языком, поддерживают и обусловливают сознание, как идея здравого смысла неоспоримо; и объяснение этому появится по мере нашего анализа. Но это объяснение не может быть дано, как и не может быть доказана содержательная истинность идеи здравого смысла, не прибегая в конечном счете к анализу текущих моментов сознания, взятых каждый сам по себе, без предположения о непрерывности сознания как существующего потока, от начала до конца сознательной жизни субъекта. Непрерывность сознания в этом смысле не может быть принята как конечный и самоочевидный факт; тем более она не может быть использована как предпосылка, сама по себе не требующая доказательств, для того, чтобы показать, в сочетании с предполагаемым принципом или законом причинности, действительное существование психологического субъекта, агента или носителя сознания. Опыт, сам по себе, без предположений, является конечным источником всех наших знаний в этой области.
Итак, в следующем разделе я вернусь к анализу эмпирического настоящего момента опыта в той точке, которая была достигнута в этом разделе. Прежде всего, однако, я должен заметить, что рассматриваемый сейчас пример и каждая его часть, которая может быть рассмотрена отдельно, могут рассматриваться как репрезентативный случай, обозначающий все эмпирические настоящие моменты опыта или их части; подобно тому как треугольник, нарисованный на бумаге, обозначает все возможные треугольники; и с таким же правом, поскольку ни один аргумент не выводится и не будет выводиться из любой черты, которую он содержит, кроме тех, которые являются общими для всех случаев опыта в целом или для опыта просто и исключительно как такового. Тем не менее, с этой оговоркой, что множественность нескольких таких переживаний и возможность их включения в историю опыта одного индивида могут быть продемонстрированы на основе тех признаков, которые могут быть сфокусированы в одном настоящем моменте сознания этого индивида. Как эта демонстрация сама по себе возможна, надеюсь, станет ясно по ходу дела.
§2. Анализ содержания отдельного звука
Приступая к нашему анализу, первый вопрос заключается в том, с какой составляющей начать, из всех тех, которые предварительный отсев всего эмпирического настоящего момента сохранил для анализа, и сохранил просто как процесс-содержание сознания. В этом характере были сохранены, как мы видели, ощущения, эмоции, удовольствия, боли, желания, воспоминания, воображение, мысли, воления. Теперь, поскольку большинство этих явлений, взятых, как мы ограничиваем их, просто как принадлежащие к процессуальному содержанию сознания, предстают в чрезвычайно смутных и неопределенных формах, на которые мы можем ожидать, что будет брошен свет, если мы сначала приведем их в связь с другими явлениями, принадлежащими к тому же самому процессуальному содержанию, которые, взятые сами по себе, имеют более определенный характер, будет хорошо начать с чего-то, что обладает этим характером определенного самозначения в сравнительно высокой степени. Поэтому мы должны начать с чего-то, что одновременно является настолько простым и настолько определенно представимым, насколько это возможно, и в то же время это не абстракция, а эмпирическая часть процесса-содержания сознания, и может быть названо абстракцией только в том смысле, что оно искусственно выделено нами здесь и сейчас для целей анализа.
Этим условиям простоты и определенной представимости или самозначимости, как мне кажется, лучше всего отвечают ощущения, относящиеся к тому, что мы называем специальным и внешним чувством слуха. Иными словами, звук – это то, что мы должны выбрать в качестве первого феномена для анализа, точно так же, как он возникает в контексте настоящего момента опыта здравого смысла, только при этом мы согласны рассматривать этот контекст для целей нашего анализа как состоящий только из процессов-содержаний сознания, то есть относиться к нему точно так же, как мы относимся к самому выбранному звуку. Ясно, что рассматриваемый таким образом звук – это лишь одна часть одной нити или тока во всем содержании эмпирического настоящего момента, и что его изоляция от остальных, будь они одновременными, предшествующими или последующими по отношению к нему, является лишь искусственной. Более того, мы должны будем иметь дело с ним только как с единичным случаем или экземпляром выбранного звука, абстрагируясь от других его экземпляров, неотличимых по виду, которые уже слышали, которые называются тем же общим именем и с которыми, по опыту цивилизованных взрослых, он мгновенно и непроизвольно классифицируется. Рассматривая его таким образом, мы представляем его как пример того, что можно назвать низшим эмпирическим моментом сознания.
Предположим, что я пишу в своем кабинете, и кто-то в комнате ударяет по ноте "си" на фортепиано позади меня. Звук входит в поле сознания и занимает там свое место как часть содержания моего непосредственного опыта. Теперь я выделяю эту часть, мое переживание ноты "си", путем абстракции из остального моего опыта в тот момент и делаю ее объектом анализа. Здесь я должен попросить читателя вообразить себя в тех же обстоятельствах и проверить мой анализ опыта своим собственным анализом. Это анализ, а не аргумент; и его доказательство заключается в точности наблюдения, а не в убедительности умозаключения.
Как переживается нота C? Это первый вопрос. Она переживается как (1) звук определенного качества, (2) определенной длительности, (3) предшествующий и сопровождаемый другими ощущениями.
Что он не переживается как? Это следующий вопрос, который следует задать, несмотря на то, что утверждение, сделанное Альркадв, предполагает исключение любых других членов анализа, кроме приведенных. Ибо этот второй вопрос становится необходимым в силу того, что нота С бесчисленное количество раз была содержанием прямого или косвенного опыта, и то, что мы знаем о ней из этих численно различных источников, должно быть отделено от того, что мы знаем о ней только из одного непосредственного опыта. В сущности, именно тесное переплетение и смешение результатов многократного опыта того, что называется единой вещью (результатов, по большей части собранных и выраженных общим термином или терминами, используемыми для ее описания), составляет большую сложность субъективного анализа. Это будет видно, когда я начну уточнять, что не относится к опыту ноты C в ее величайшей простоте.
Прежде всего, хотя она и переживается как звук определенного качества, она не переживается как похожая на другие звуки, не распознается мысленно как звук, тем более не может быть названа или описана словом "звук". Он также не распознается ментально как ощущение; и не распознается как качество. Это термины, которые мы впоследствии, а значит, и сейчас, используем для его описания, термины, которые мы узнали не из одного простого случая, как тот, что перед нами, а из бесчисленных случаев в бесчисленных вариантах возникновения, и из рассуждений о них.
Точно так же, хотя оно переживается как обладающее определенной длительностью, длительность этой длительности по сравнению с другими длительностями не воспринимается в нем; оно не причисляется к вещам, обладающим длительностью; оно вообще не относится ко времени как общему термину.
И хотя ей предшествует и сопутствует другой опыт, она все же не осознается ментально как поддающаяся такому описанию. Смысл терминов "предшествовать" и "сопровождать" не раскрывается в полной мере в этом единственном опыте, который является лишь одним из бесчисленных данных, из которых выводится их значение.
Также целесообразно отметить, что содержание предшествующего и сопутствующего опыта исключается из опыта ноты С нашим собственным нынешним предположением, когда мы принимаем опыт ноты С в качестве нашего анальи/сандума. В действительности это исключенное содержание присутствовало бы в сознании, хотя, возможно, и уменьшилось бы в яркости из-за удара по ноте. Более того, точное качество нашего сознания ноты С
несомненно, частично обусловлено предшествующим и сопутствующим контекстом звуков, от которого она получает модификации, отличные от тех, [которые она получила бы от других контекстов. Или, говоря более строго, она частично обусловлена модификациями, полученными нейронным процессом, лежащим в ее основе, от нейронных процессов, лежащих в основе звуков, которые являются ее контекстом. Однако его генезис, то есть условия, при которых он излечивается как нота С, здесь не рассматривается. Вопросами такого рода должна заниматься психология.
Из всего опыта, как он действительно происходит в природе, мы выбираем для анализа часть, называемую нотой С, как бы она ни была произведена. Но при этом мы должны быть осторожны, чтобы не фальсифицировать опыт ноты С, приписывая ей искусственную изоляцию, в которую мы помещаем ее для анализа. Поэтому я включаю в опыт ноты С сознание того, что ей предшествовали и сопровождали, хотя и не следовали, другие переживания, содержание которых исключено из самой ноты (J). Факт, что это так, является частью нашего опыта ноты (', хотя содержание, принадлежащее этому факту, отбрасывается нашим анализом в исключение этого опыта. Факт наличия контекста является частью опыта, хотя и не частью содержания услышанной ноты. Это как если бы, искусственно изолируя ноту C, мы разорвали пересекающиеся волокна шнура.
Но вернемся к другим членам исключения. Переживание ноты С не признается в единственном и простом случае, который мы анализируем, как случай опыта. Наше представление об опыте вытекает не из этого случая самого по себе, а из его связи с бесчисленными другими. Тем более он не признается частью нашего опыта. Эго, или субъект, вообще не появляется в нем как единичный случай. В опыт не включается и восприятие организма, который его обслуживает, будь то ухо, или нерв, или мозг. Опыт также никак не связан с внешним миром как его источником, не воспринимается как приходящий в сознание извне или из бессознательного. Оно не осознается как нота, произведенная на фортепиано. Потребуется множество различных и дополнительных переживаний, прежде чем простое восприятие на слух сможет подсказать, какой инструмент ее издает.
В ней также нет никакого чувства усилия, напряжения или натяжения при ее восприятии; тем более нет никакого чувства усилия для того, чтобы услышать ее более отчетливо или сравнить ее с другими ощущениями; это чувство усилия для цели называется вниманием и, вероятно, является зачатком или простейшим случаем нашего опыта воления. Несомненно, отличие ноты С от сопутствующего опыта воспринимается; более того, это отличие может быть настолько заметным, что сразу же сопровождается вниманием. Но для того, чтобы задержать или, скорее, настроить внимание, оно должно быть сначала воспринято; оно не может сначала задержать или настроить внимание, а потом быть воспринятым. Разница может быть настолько выраженной, что промежуток между восприятием и вызванным им вниманием окажется не ощущаемым, и тогда внимание будет казаться одновременным с вызвавшим его восприятием. Но в этом случае восприятие в целом не будет восприятием в его низшем понимании; это будет сложное восприятие, хотя сложность будет обусловлена лишь разницей в степени или интенсивности. Другими словами, простейший опыт того типа, который мы сейчас рассматриваем, не включает в себя никакого опыта воления. Правда, даже для этого простейшего опыта необходимо некоторое повторное действие со стороны субъекта, без которого нота вообще не воспринималась бы. Но само это повторное действие не переживается в тот момент; никакая ясность в восприятии ноты С не предполагает и не выдает его присутствия. Оно находится за порогом сознания, как его называют, пребывая где-то среди реальных условий, от которых сознание, по мнению психологии, находится в непосредственной зависимости. Анализируемый нами опыт вносит свою лепту в формирование всех перечисленных концепций и переживаний, но ни одно из них не обнаруживается в качестве элемента в любом простом и единичном переживании ноты С.
Но теперь я перехожу к характеристикам другого рода. Я перечислил звук определенного качества как один из трех элементов анализа, включенных в наш опыт ноты С. Но это качество само по себе не простое. Оно содержит в себе три подкласса: высоту тона, цвет (тембр) и степень интенсивности. Я думаю, сомнительно, что при простом и единичном восприятии звука эти элементы вообще различаются, и если различаются, то в какой степени. Острое ухо может их услышать, а ухо холма – нет; практикующаяся машина может их услышать, а непрактикующаяся – нет. Иными словами, это означает, что в одних случаях они будут восприниматься как элементы звука, [а в других – нет. Я предпочитаю предположить, что они не будут различаться на слух – предположение, которое не отрицает их присутствия в звуке, но оставляет их как недискриминируемые компоненты его общего качества.
