скачать книгу бесплатно
Столетья прошли. «О несчастье! О боль!» —
стенают потомки навзрыд:
один из гробов был однажды открыт,
а там – только сытая моль…
Несвижский замок (XVI – XVIII века).
Гродно
В краю непуганых соборов
всё также ветер в листьях спит,
река имеет тот же норов
и величавый польский вид.
По небу тянется неспешно
ладей пушистых караван,
как в базилике безутешный
ряд полусонных прихожан.
И – слава Богу! Неизменна
реальность чудо-городка.
И пусть действительность так бренна,
а жизнь повсюду – коротка!
Костёл Благовещения Пресвятой Девы Марии и монастырь бригиток в Гродно (1634 – 1642).
Пейзаж (Молодечно)
В полях развалился зелёный дракон,
хозяином он возлежит:
то с ветром залётным поёт в унисон,
то молча на небо глядит.
Играет на солнце его чешуя,
глаза голубые горят.
Давно полюбил он леса и поля,
и выплюнул мерзостный яд.
«Мороз и солнце. День обычный…»
Мороз и солнце. День обычный:
вокруг – уральская зима,
брожу с коляской горемычной
средь куч собачьего дерьма;
поют метели, ветер свищет,
коляска гнётся и скрипит.
Я словно Иов на гноище.
Но Бог со мной не говорит.
Екатеринбург
Женский сон
Кондуктор уснул, а троллейбус двурогий
чуть слышно ползёт в темноте.
Знакомые тени лежат вдоль дороги,
на твёрдом уральском хребте.
Кондуктору снятся волшебные дали,
и лето, и танцы, и Он;
как будто бы солнышко прежним осталось,
как будто бы счастье – не сон.
Екатеринбург
Забытая губерния
I. Этюд
Заросшие снегом больные деревни
скрипят на холодном ветру:
кресты и берёзы на кладбище древнем
пеняют на злую пургу.
В пустующей церкви голодные птицы
на тусклые фрески глядят;
теперь только ветер приходит молиться
на чёрных святителей ряд.
По узкой дороге бредёт горемыка,
на нём – полинялый тулуп.
Не слышит несчастный звериного рыка —
медведя, что ловок и глуп.
Кресты и берёзы на кладбище древнем
пеняют на злую судьбу,
а рядом лежит, под ветвями деревьев,
крестьянин с дырою во лбу.
II. Зима
В забытой губернии – снова зима:
замёрзшие птицы лежат на снегу,
зарезаны овцы, пусты закрома, —
как будто деревни достались врагу.
А в местных газетах – весёлый трезвон:
изволил царь-батюшка в Ялту отплыть;
трепещет Европа; султан посрамлён —
бежит его войско, бежит во всю прыть;
построили церковь (а, может быть, две!)
и дом для сирот; окрестили татар;
поставили бани чуть ближе к воде,
иначе их вновь уничтожит пожар.
Замёрзшие птицы лежат на снегу,
зарезаны овцы, пусты закрома,
как будто деревни достались врагу, —
в забытой губернии снова зима.
III. Древнее село
Разбиты окошки, распахнута дверь,
нетронутый снег на крыльце,
глядит на проезжих покинутый зверь
с улыбкой на сером лице.
Покой, тишина в этом древнем селе —
рассыпались все кто куда…
Порою среди перекошенных слег[11 - Слега – толстая жердь, располагавшаяся поперёк стропил.]
чуть слышно бормочет вода.
Киров
Поэт и купец
На Синичьей горе ветер в листьях шумит,
тишина у крестов разомлела,
примостился на камне проезжий пиит —
пригласило чернильное дело.
У церковных камней землю давит плита,
то могила купца Соколова,
в девятнадцатом веке он отбыл туда,
где, надеюсь, так мало земного.
Книги пишет поэт, деньги копит купец,
все, конечно же, – разные люди.
Сам решай, что важней, пока, наконец,
не свершилось Пришествия чудо.
Великий Новгород
Церковь Петра и Павла на Синичьей горе (1185 – 1192).
Исцеление от болезни
«Постыдное второрожденье…»
(В. В. Щировский)
И вот опять – перерожденье:
стал обывателем поэт.
Брожу по улицам весь день я
и наблюдаю белый свет.
Явились люди, птицы, кошки,
включился шум больших дорог,
толпу заметил понемножку,
услышал шелест её ног.
Прекрасны тёплые котлеты!
Заманчив ласковый уют!
Не кормят жаркие сонеты,
а лишь тревожат и гнетут…
Петергоф
Размышления перед бокалом с ядом
Если завтра я умру,
что я буду делать?
Превратится в мишуру
молодое тело.
Черви тихо поползут
по остывшей плоти,
обретут во мне уют,
как тростник – в болоте.
Люди будут иногда
плакать надо мною,
но потом, через года,
станут перегноем.
Потускнеет солнце вдруг
и поникнут травы…
Нет, не завтра я умру.
Вылейте отраву.
Петергоф
Укроп
Суббота. Плацкартный. Шестнадцать ноль два.
Не очень торопится «Мурманск – Москва».
На нижней, я слышу, журчит разговор
старушек, что видели Евы позор:
