Хроники Арехина

– В двадцать три ноль-ноль, говоря языком железнодорожников, – уточнил Егоров.

– Точно так, – подтвердил принц. – Не знаю ваших привычек, но сам я после обеда думаю соснуть часок-другой. Если получится. А пока прошу извинить, мне нужно подготовить нашу вылазку.

Присутствующие откланялись. До назначенного часа времени оставалось предостаточно. И солнце, и башенные часы это подтверждали.

– Пойду, почищу ружьё, – сказал Егоров. – У меня есть и запасное, двустволка от Зауэра, так что если кто-то захочет…

– Нет, благодарю, – ответил Арехин-старший.

– К своему пистолету я привык, – объяснил свой отказ англичанин.

– Вы меня заинтриговали, – сказал Егоров, но развивать мысль не стал, а пошёл в свитские номера. Арехин-старший и англичанин сели на скамейку в тени липы.

– Я уже не в первый раз слышу о событиях девяносто пятого года, но не знаю подробностей, – сказал Конан-Дойль.

– Я тоже. Принц не любит распространяться на эту тему. Вам лучше поговорить об этом с Павлом Павловичем Хижниным. Умнейший человек, ваш коллега, а, главное, непосредственный участник событий.

– Где я могу его найти?

– В больнице, вероятно. Работы у него много: люди любят лечиться, особенно даром.

– Даром? – удивился Конан-Дойль.

– Издержки по лечению частью берёт на себя земство, частью семья Ольденбургских.

– А, тогда понятно, – успокоился англичанин.

Арехин-старший не стал разубеждать собеседника. Пусть считает, что понял. Да и стыдно перед иностранцами-то.

6

В комнате было прохладнее, чем под открытым небом, и Арехины отдыхали от послеполуденной жары.

– Не скучаешь? – спросил Арехин-старший для порядка.

– Нет, не скучаю, – ответил Арехин-младший. – Здесь интересно. Мы с бароном на речку ходили. Ты ведь разрешил.

– Я разрешил, – согласился Арехин-старший. – Если Карл Иванович вам провожатого даст.

– Дали нам провожатого, деда Макария. Для присмотра.

– И как? – поинтересовался Арехин-старший.

– Присмотрели, что не присмотреть. Да ему присмотр и не нужен. Дед Макарий бодрый, ходит быстро, видит далеко, слышит хорошо. Он нас учил рыбу ловить, места показывал.

– Много наловили?

– Не очень. Дед Макарий говорит – пришел июнь, на рыбу плюнь. Разве на зорьке, когда прохладно, рыба просыпается и хочет есть. Вот тогда клёв. Мы с бароном думаем, а не пойти ли на зорьке.

– В любом случае, не завтра. Мы собираемся на ночную охоту.

– Мы?

– Нет, не я и ты, а я, принц, господин Конан-Дойль, еще несколько человек.

– Ладно. Мне больше рыбу ловить нравится. А охотится по-настоящему я никогда и не охотился. С луком разве, так и лук не настоящий.

– Подрастешь, будет тебе настоящий.

– Подрасту, – согласился Арехин-младший. Настоящий лук его не очень интересовал, но подрасти бы не помешало.

– Посмотри-ка, – Арехин-старший разложил на столе фотографии, полученные от принца. – Ничего не напоминает?

Арехин-младший внимательно осмотрел все двадцать карточек.

– Напоминает, – наконец ответил он. – Вот эта. Я её видел.

– Где? Когда?

– Мне мама книжку подарила. «Черная Курица» господина Погорельского. В ней есть карта подземной страны. Это – часть карты. Примерно четверть.

Арехин-старший не стал переспрашивать, точно ли такая карта и точно ли та книга. Знал – сын не ошибается. Спросил он другое:

– Как думаешь, где бы эту книгу посмотреть.

– Домой вернёмся, я тебе её дам.

– Хотелось бы раньше. Показать принцу. Послать, что ли, за ней.

– Дед Макарий рассказывал, что здесь школу открыли. Сейчас, летом, занятий нет, но учительница собирает детей и читает им книги. Вдруг у этой учительницы есть «Черная Курица», или она знает, у кого в Рамони она есть.

– Школа? Времени у нас довольно. Не сходить ли в школу – если ты не устал? Заодно и посмотрим, какова она, а то слух по всей губернии.

– Я не устал, – сказал Арехин-младший и посмотрел в окно. Фонтан едва журчал, но подоконник был высок, не очень-то посмотришь. А на стул влезать нехорошо.

– Отлично. Тогда идём.

Они вышли в коридор. Навстречу попался Георгий.

– Барон, мы тут в школу собрались, не хочешь с нами?

– Только дяде скажу, – ответил Георг.

– Мы внизу подождём, на скамейке, – сказал Арехин-младший.

Фонтан и в самом деле выглядел больным: струи, что давеча взлетали к небу, сейчас прижимались к земле. Напор не тот.

– Ты подружился с Георгом? – спросил Арехин-старший.

– Нас тут двое, он да я. У вас, взрослых, свои дела, – сказал Арехин-младший.

– Понятно, – протянул Арехин-старший.

Барон выбежал наружу, бодрый и радостный. Не один, вместе с мистером Конан-Дойлем.

– Я готов! И господин англичанин тоже, как знал, что мы идём в школу, захотел пройтись.

– Славно. Что дядя?

– Ружья чистит. Он их господину Конан-Дойлю показывал. Я хотел помочь, но дядя говорит, что сегодня они и так хороши, он только поверяет. А вот если доведётся стрелять, то и мне работа найдётся.

– А пока мы займемся мирными делами. Посмотрим здешнюю школу, – Арехин-старший поднялся со скамейки.

Вчетвером они дошли до ворот. Стражник сидел на табурете, прислонив бердыш к стенке будки.

– Как служба, Петрович? – спросил Арехин-старший.

Стражник смутился, вскочил, схватил оружие и только потом сказал:

– Стараемся, ваше высокоблагородие.

– Вижу, вижу. Измена не пройдёт. В какой стороне школа, открой секрет.

– Это ни разу не секрет, ваше высоко…

– Без чинов, пожалуйста.

– Не секрет, Александр Александрович. Вам по этой вот дорожке идти, идти, никуда не сворачивая. С полверсты, чуть меньше. И придёте. Белая такая, школа наша. Ни с чем не спутаешь.

Они пошли по дорожке, поначалу мощёной булыжником, но шагов через двести – просто утоптанной. Сиятельные владения кончились, а у земства до мощёных дорожек пока руки не дошли. Дойдут в следующем веке.

Лето дождями не баловало, и потому ветерок поднимал пыль, которая кружилась серыми смерчиками. Мелкие бесы.

Школу они увидели в положенное время. Действительно, белая. Здание по губернским меркам невелико, но для села приемлемо. В тени школы прямо на траве сидели дети, некоторые чуть старше барона и младшего Арехина, а некоторые и ровесники. Общим числом дюжина. Рядом, уже на стуле, сидела учительница и что-то читала вслух. Идиллическая картина. Дети смотрели на учительницу заворожено, никто не резвился, не шалил, казалось, даже не дышал.

– Здесь все ёще про Балду любят, – сказал Георг.

– Про какого Балду? – спросил Арехин-старший.

– Сказка Пушкина, про купца Остолопа и Балду. Учительница читает, а они – сами видите – ответил барон. – Интересно им.

– Ну и слух же у тебя, – сказал Арехин-старший.

Действительно, до читающей компании оставалось шагов сто, не меньше. Ветерок шевелил листья, порождая тихий, но вездесущий шепот, и потому расслышать голос учительницы казалось Арехину-старшему невозможным. Ну, почти невозможным. У детей слух острый, а он, увы, не ребёнок. Сорок три – возраст последней молодости. И первой старости.

– Я так, наугад, – ответил Тольц. – Что в Рамони читать могут, кроме Пушкина?

Они приближались неторопливо, стараясь не мешать, но сначала самые маленькие, потом те, кто постарше, и уже последней учительница нет нет, а и стали посматривать в их сторону: кто, мол, такие, откуда взялись.

Они остановились шагах в двадцати. Барон угадал – это и в самом деле была сказка о купце и Балде, и когда она подошла к закономерному финалу, дети засмеялись, но вразнобой. Постарше хохотали вовсю, а младшие неуверенно хихикали, не сколько от смеха, сколько подражая старшим.

– А ты, Филя, чего ж не смеешься, – спросила учительница самого маленького слушателя.

– Мне купца жалко, – честно ответил Филя. – Куда он теперь, без ума, без языка? Кому он нужен?

– Да никому, – сказал мальчик постарше. – Пожил всласть, дай пожить другим.

– Точно, – поддержал второй. – Балда, он ложку мимо рта не пронесёт.

– Тише, ребята, тише, – уняла разгоревшееся было пламя спора учительница. – Вы подумайте, а завтра мы поговорим, прав ли Балда, наказавший купца, поступил ли он по-христиански, или нет. С родителями поговорите, посоветуйтесь. А пока бегайте, играйте.

Упрашивать ребят не пришлось. Только что сидели смирно – и словно вихрь пролетел над одуванчиком.

– Слушаю вас, господа – обратилась учительница к пришедшим.

– Я и мой британский друг, писатель Артур Конан-Дойль, сейчас гостим у Петра Александровича Ольденбургского. И нам посоветовали познакомиться с вашей школой.

– У господина Ланского слово не расходится с делом, очень приятно.

Арехин-старший не понял, причем здесь Ланской, но продолжил:

– И вот мы здесь.

– Что ж, школа перед вами – учительница описала правой рукой полукруг, показывая и здание, и площадку, и детей, бегающих на первый взгляд беспорядочно, а на второй – каждый по своей орбите.

– Много учеников?

– Много, особенно зимой. Летом только те, от кого в хозяйстве пользы мало.

– Можно посмотреть классы?

– Конечно, – учительница легко поднялась. – Дети, вы особенно не шалите, я всё вижу, а уж слышу и того больше. Вы своих детей на воздухе оставите, или…

– Мы здесь побудем, – быстро ответил Арёхин-младший.

– Ну, побудьте, побудьте, – согласилась учительница. – С ребятишками познакомьтесь, они не страшные.

– И мы не страшные, – сказал барон, и первым ринулся в деревенский Мальмстрем. За ним и Арехин-младший.

– Новенькие, новенькие! Вам водить!

Игра была простая – салочки. И играли деревенские просто: есть они, а есть городские барчуки. Барчуков обижать, конечно, нельзя, учительница заругает, но немножко – можно. И потому салили постоянно барчуков, чтобы водить им – не переводить. Пусть побегают, им полезно.

Они и бегали. Арехин-младший бегунком был неважным, с непривычки даже упал раза три-четыре, спотыкаясь о подставленные ноги, и сумел засалить одного лишь барона, который замешкался, глядя в глубину неба. Барон тут же очнулся и бросился в погоню за самыми шустрыми деревенскими. Догонял легко, но не торопился салить. Догонит – отпустит, потом опять догонит, давая понять преследуемому, что тот в полной его власти. Подставлять ноги ему перестали сразу после того, как он наступил на пару-тройку таких ног, и наступил крепко. А случалось столкнуться, то он всегда оставался на ногах, в отличие от вставшего на пути. Сокол среди цыплят. Наконец, он сжалился, засалил измотанную жертву, и вернулся к Арехину-младшему.

– Народ уважает превосходство, – сказал Тольц.

– Это я заметил, – Арехин-младший отряхнул одежду от пыли, листьев и травы. – Таблицей умножения их не проймёшь.

– Ты здорово бегаешь, – признал, отдышавшись, засаленый пацаненок барону. – Лучше меня. Мы-то думали, что все городские вроде него, – и он кивнул на Арехина-младшего.

– У меня своё умение, – сказал Арехин.

– Какое же? Читать, писать, спасибу-пожалста говорить?

– Я могу слышать тех, кто там, – Арехин показал на землю.

– Червяков, что ли? – усмешливо спросил пацан.

– Тебе ещё рано знать. А то приходи на кладбище этой ночью, может и ты услышишь.

– Не пугай, не пугай, не боимся.

– А зря, – сказал Арехин-младший. – Там тебя девочка ждёт. Приходи, говорит, Миша, мне скучно. Вместе веселей. А то я сама к тебе приду. Постучу в окошко, ты пусти только.

Пацан побледнел.

– Ты… Ты чего… Ты ей скажи, пусть успокоится. Скажешь? – он заглядывал в лицо Арехину, сразу став на вершок ниже ростом.

Арехин молчал и смотрел не на пацана, а сквозь него.

– Хочешь, на колени стану?

– Я ничего не хочу. А она… Приходи не ночью, а днем, в воскресенье. Вдруг и успокоится.

– Я приду! Я точно приду, так и передай!

Веселье разладилось. Деревенские сторонились и Арехина и барона.

– Однако вы, Арехин, нагнали страху на туземцев. Как вам удалось?

– Дело нехитрое. У каждого сельского мальчика или девочки найдутся умершие братик или сестра. Не родные, так двоюродные. И стуки ночные в избе всегда есть, то кошка, то крыса, то дом рассыхается.

– А имя? Миша?

– Это ещё проще, ему кричали – «наддай, Мишка, наддай!».

– Действительно, просто. А вот если бы он спросил, как имя той девочки…

Арехин посмотрел на Тольца.

– Не спросил бы. Никто не хочет этого знать. Взрослые – другое дело, но мы-то не взрослые.

Деревенские тем временем оттаяли. Врожденная живость характера взяла верх, да и вообще – всё ведь кончилось хорошо, разве нет? Они сели в кружок, и другой мальчик, не Миша (Миша по-прежнему дрожал), стал рассказывать истории про Лысый кордон: о говорящем медведе, что из кустов плачем и причитаниями заманивал сердобольных путников, а потом разрывал их на части и выедал сердце, печень и мозги. Рамонцы-то про медведя знали и в кусты не шли, хоть обрыдайся, а париновцы и берёзовцы, бывало, плошали.

Или дядя Матвей, что на хуторе – рыл погреб, и вдруг слышит стук, да громкий такой, словно в бочку пустую колотят, бух, бух! А хутор, понятно, наособицу стоит, рядом никого. Он быстро землю в яму назад побросал, а теперь вот никак покупателя на хозяйство не найдёт. Кто ж купит, когда соседство такое!

Или Ванька Кретинин, тот, что позапрошлой зимой ни с того, ни с сего повесился в сарае. Ну, повесился и повесился, на кладбище его хоронить нельзя, а за кладбищем отец не захотел, и похоронил в лесу, как раз на границе двух кордонов, Зверинца и Лысого. Через неделю пришли, а могила разрыта. Домовина разбита. Подумали – собаки одичавшие. Или волки. Или медведь-шатун, дело-то в феврале было. Только с той поры и отец его умер, и мать умерла, и брат Семен умер. Осталась одна сестра, Мария, она подхватилась, всё продала и уехала в город. Говорят, лавку держит, плохонькую, но зато живая.

Или…

Но тут из школы вышли учительница, Арехин-старший и англичанин. Арехин-старший держал в руках книгу, обернутую газетой.

– Дети, дети, попрощаемся с нашими гостями! – сказала учительница.

Дети дружно, как один, сказали: «До свидания!», и на этом встреча завершилась. Арехин-старший и англичанин шли впереди, Арехин-младший и барон – шагах в десяти за ними. Взрослые спешили, неосознанно, чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы разрыв отцов и детей увеличивался. Да дети и не торопились. Солнце миновало зенит, повеяло свежестью, и торопиться в свитские номера не хотелось. У барона дядя хотя бы ружья чистит, а Арехина после обеда ждал сон. Положим, спать он не спал, но полежать на диване с часок было необходимо: отец считал, что дневной отдых наполняет энергией на весь остаток дня.

7

Помимо шоколада Иван привез служебный пакет, и Ланской неспешно перебирал бумаги. Торопиться в таком деле нельзя. Постороннему человеку бумажная работа может казаться никчёмной, но он-то не посторонний. Он знает, что за каждой бумажкой стоят десятки, сотни, а порой и тысячи часов работы опытных специалистов как его ведомства, так и ведомств иных, в том числе и зарубежных. Оно, конечно, Рамонь место такое, хоть три недели скачи, ни до какой заграницы не доскачешься, но в век железных дорог и скакать никуда не нужно. Купил билет сообразно бюджету, и преспокойно катишь хоть в Варшаву. Варшава не заграница, но из Парижа до Варшавы рукой подать. А из Лондона до Парижа – ногой.

Варшаву он вспомнил не случайно. В бумагах сообщалось, что по сведениям варшавского отделения, в Российскую Империю прибыл анархист для подготовки покушений.

Каких покушений, не писали, и это настораживало больше всего: по неписанным правилам, нельзя было прямо писать, что вот-де готовится покушение на Государя. На министра можно, на сенатора можно, даже на члена Императорской Фамилии можно, а на Государя – нет. То ли из суеверия, то ли потому, что существование Департамента должно было делать подобное покушение невозможным. Тоже суеверие, разумеется. Александра Освободителя убили при свете дня, на виду народа, в окружении конвоя, показав тем самым полное бессилие Департамента. Иные думали, что для того и убили, чтобы явить миру ничтожность Департамента, смерть Государя была средством, а не целью.

Но далее в бумагах он увидел то, что заставило позабыть о мировых проблемах. Имя анархиста, вернее, кличку. Лунный Зверь. Любят анархисты загадочные прозвища. Считалось, что именно он явился причиной смерти дюжины видных европейских банкиров и промышленников, отказавшихся платить дань некоему «комитету по установлению справедливости». Ни бомб, ни револьверов, ни винтовок: во всех случаях жертвы были убиты холодным оружием, даже не оружием, а кухонными ножами, и ножи были из домов самих жертв. Один раз, правда, это был не нож а сабля, второй раз – кинжал, но опять же принадлежали они убитым. Висели на стене. Для красоты. Получается, Лунный Зверь шёл на дело безоруженным. Оно с одной стороны странно, идти на злодейство неподготовленным, а с другой и умно: трудно найти дом, в котором не будет кухонных ножей. Даже в лачуге бедняка нож найдётся почти наверное. В богатом доме кухню тоже найти нетрудно, вокруг кухни всяя жизнь вертится. Не дворец же. Да и во дворце задача не из сложных, раз уж сумел попасть внутрь.

В Рамони дворец есть. Банкиров и промышленников нет, хотя разве Ольденбургские не промышленники? Имение и сахарный завод стоят немало. Но требовать от них дани на некий «комитет по установлению справедливости» вряд ли кому-то придёт в голову. Мы, к счастью, не в Европе. Однако кто-то может решить, что смерть одного из Ольденбургских – или даже не одного – может послужить примером. Уж если до таких людей добрались, то до Губонина или Мамонтова доберутся и подавно. Потому платите налог во имя справедливого будущего.

Грабеж, шантаж, убийство – дела уголовные, но если Лунный Зверь и в самом деле решится на покушение? Шанс невелик, но это его, Ланского, шанс – проявить себя. Потому всё следует делать так, будто Лунный Зверь вот-вот прибудет в Рамонь. Или уже прибыл.

Иностранец? Тогда это англичанин. Чушь и ерунда, на англичанина у Департамента сведения верные. Врач и писатель. Как врач, ничем не примечателен, но писатель известный, а, главное, хорошо оплачиваемый. По английским меркам, а английская мерка – не пустяк. Весь на виду, о нём часто пишут в газетах. Патриот. Хотя чего, конечно, не случается с людьми. Однако оценка – маловероятно. Что не исключает разработки при отсутствии более перспективных персон.

А если не иностранец? Если свой брат, русак? Александр Арехин? Бывает за границей. Можно сверить время пребывания вне пределов империи с активностью Лунного Зверя. Не можно, а нужно. Хотя человек он явно благонамеренный и весьма богатый, да еще жена – дочь миллионщика. Такой, конечно, может впасть в соблазн социальных утопий, но больше теоретически. Дать денег на газету, самому статейки пописывать – да, люди его положения порой подобным занимаются. Но резать людей? Дворянин, он и в анархистах дворянин. Будь ещё револьвер, но кухонный нож? Нет, Арехин маловероятен, как и Конан-Дойль.

Наконец, Егоров. Андрей Владимирович. И сестра Анна. По орденам. Племянник Георгий тоже. Егорова он уже рассматривал – и отверг. Но всё-таки рассматривал. Почему? Всё при нём – и в деньгах нужды нет, и имение, плюс известность в определённых кругах. Почему же Егоров привлёк внимание? Во-первых, авантюрист. Все эти поездки в дикие места – Ост-Индия, Вест-Индия, Африка, храмы, затерянные в джунглях, охота на леопардов и прочих тигров не оставляют сомнений, что Андрей Владимирович – Авантюрист с большой буквы. Поди, и с дикими индейцами не церемонился. Уж если кто и может убить, так это он. Во-вторых, Егоров часто бывает за границей, да в тех местах, где не проследишь. Год провел в сельве? А год ли? Сел на пароход под другой фамилией, и вот он в Европе, собирает дань с богачей, устраивая показательные казни непокорных. Ну да, никаких доказательств нет. А поискать – глядишь, и будут. В-третьих, живет богато. Да, имение, да, хозяйственная сестра, но сестёр на свете много, а дебет с кредитом сходится не часто. Не все же деньги идут на анархистские дела, доля добычи, возможно, достаётся Лунному Зверю. На пропитание, для подготовки новых дел. На деньгах их, анархистов, часто и ловят, когда те живут не по средствам. А здесь вроде и по средствам. Имение маскирует преступные доходы. И, наконец, в четвёртых. Конечно, хорошо, что Егоров помог Ланскому. Но только подобное поведение для людей круга Егорова нехарактерно. Для кругов Егорова характерна фронда, жандармских офицеров терпят, и только. Нет, встречаются и исключения, но именно – исключения. Искренен ли Егоров в своём желании помочь, или искусно притворяется?

Но племянник, Жоржик… На дело ребёнка не берут даже анархисты. Но то на дело. А на разведку, на рекогносцировку? Ребёнок – лучшее прикрытие. Но тогда необходимо и Арехина не забывать. Тоже с ребёнком, тоже частенько бывает за границей… Значит, подозреваемый номер один – Егоров, подозреваемый номер два – Арехин, подозреваемый номер три – Конан-Дойль. При этом следует отдавать отчет не сколько начальству, сколько самому себе, что поймать Лунного Зверя собирается каждый штаб-ротмистр Корпуса, что Лунный Зверь может оказаться совсем другим человеком, и готовить покушение не в Рамони, а в Санкт-Петербурге или вовсе в Крыму, где государь любит совершать пешие прогулки в одиночестве. Понятно, одиночество это относительное, двенадцать человек охраны не дадут подойти к нему никому неизвестному, да и известному тоже, если этот известный не занесен в список допущенных на сегодня. А вчера был иной список.

Но хватит жить днем вчерашним, нужно жить днем нынешним. А ныне сбирается принц Ольденбургский на лунную охоту. Его не позвали, но придётся напроситься. Объяснить это заботой о безопасности государя. Ведь не на кабанов они идут охотиться.

Ланской сложил бумаги в пакет, пакет поместил в портфель, а портфель положил в платяной шкаф. Куда ж ещё его класть, если не в шкаф? Не под подушку же. Это вредно – под подушку. И для портфеля, и для головы.

8

– Что ж, господа, через четверть часа выступаем. Чай, кофе? – принц старался выглядеть радушным хозяином, но получалось у него скверно. Не до радушия, когда впереди такое дело. Но нужно выдержать расписание, а по расписанию свободных пятнадцать минут. Выделены на всякий случай, а он, всякий, возьми и не приди.

Ни чаю, ни кофе никто не пожелал. Хорошо бы хлебнуть стакан шустовского, но это потом, после дела.

– Вот что я, кстати, обнаружил, – Арехин-старший показал книжку.

Остальные посмотрели на неё без интереса. Но посмотрели. Чтобы занять себя. Развлечься.

– Детская книжка, – сказал нетерпеливо принц.

– Именно. «Черная Курица или подземные жители» господина Погорельского, издание Суворина, иллюстрации Николая Чехова.

Арехин раскрыл книжку. Рисунок изображал мальчика, держащего в руке карту подземной страны. Карта была похожа на ту, что обнаружил при помощи хитрой фотосъёмки принц Ольденбургский.

– Позвольте, – потянулся к книжке Егоров. – Да, сходство несомненное. Николай Чехов – не родственник ли он нашему знаменитому писателю?

– Брат, – ответил Арехин-старший.

– Вот и спросим у брата, как возникла идея изобразить эту карту.

– Спросить вряд ли получится. Николай Чехов умер несколько лет назад.

– Тогда придется побеспокоить самого Антона Павловича. Вдруг он знает?

– Чеховы родом здешние, воронежские, – сказал Арехин. – Дед из крепостных выкупился. Так что связь возможна.

Они помолчали. Утром открытие взволновало бы больше, завтра ещё и заинтересует, но сейчас предстояло иное. Предстояло действие, сопряженное с опасностью. А это штука посильнее детской книжки, даже такой интересной, как «Черная Курица» с иллюстрациями Николая Чехова.

На башне приглушенно зазвенели куранты. Ночной режим, чтобы не будить петухов.

– Пора, – поднялся принц, а за ним и остальные. Принц, доктор Хижнин, Егоров – с ружьями, Арехин и Конан-Дойль с немецкими «маузерами», а присоединившийся в последний момент Ланской – с «браунингом».

Картина живописная, хоть Рембрандта зови.

Но Рембрандта никто звать не стал.

Вышли наружу. Небо ясное, луна яркая, тут не Рембрандт нужен, а Куинджи. Куинджи, впрочем, тоже не позвали.

Они дошли до парковых ворот, где их ждала телега с впряженным битюгом. И возница, бородатый мужик, одетый в серое крестьянское платье. С бердышом. Тем самым.

Соломы на телеге было изрядно, и потому все устроились с комфортом. В отличие от прочих телег, эта была на резиновом ходу: колеса были обуты в новомодные шины. Более того, и у битюга на ногах были лошадиные калоши – от них в городе отказались даже отъявленные кутилы. И дорого, и быстро снашиваются, и постоянно теряются, и лошадь в таких калошах чувствует себя непривычно, ступает медленно, боится оскользнуться. Им, кутилам, цокот копыт подавай.