скачать книгу бесплатно
Рано утром, в 5.40, при свете лампад и свечей в храме начинался молебен, во время которого все просили у Господа, Божией Матери и святителя благословения на грядущий день. После молебна слушали утренние молитвы и читали записки о здравии и упокоении, потом следовал чин Литургии. Я старалась выстоять всю службу на ногах, но иногда позволяла себе опуститься на одну из скамеечек, в храме их достаточно много, потом снова вставала. Пытаясь не расслабляться в мечтаниях, в какой-то момент я всё же выпала из времени и, как мне кажется, ощутила золотистый струящийся свет этого Храма. Он легко проходил свозь цветные витражи окон, парил над певчими и устремлялся к куполу, постепенно заполняя пространство…
На третий день пребывания я исповедалась и причастилась. Мне, как и всем, выдали две красивые белые просфоры, на каждой из которой был след маленького копья. Я поняла, что наконец-то принята в большую монастырскую семью, приютившую у себя, помимо монахов, паломников и трудников со всех уголков России.
К тому моменту я уже привязалась к тем, кто меня окружал, с кем делила работу, кров и стояла на службе.
Полюбила юную маму Руслану, приехавшую в монастырь вместе со своей четырёхлетней дочкой-метиской Лидочкой откуда-то с Украины. У девочки ярко выраженная африканская внешность: характерные навыкате карие глаза, широкие губы и… русые, в очень мелких кудряшках, волосы – где бы ещё двадцатилетняя мать и её дитя встретили столько добра, как не в монастыре? А здесь, «в церковной ограде», каждый старался сказать темнокожей девочке в русском цветастом платочке доброе слово, сунуть мимоходом в её ладошку пряник, конфету. И когда юная мама трудилась на кухне, то свободные от послушания бабульки нянчились с девочкой, как со своей внучкой, рассказывали сказки и водили гулять…
Полюбила старенькую Александру Ивановну, которая, несмотря на возраст, каждый раз старалась взять на себя больше работы и не позволяла себе присесть во время церковных служб. И конечно, часто вспоминаю и бесконечно благодарна моей наставнице Марии, худенькой поварихе из трапезной – с её бесконечным терпением и протяжным белорусским говором. Сама не зная того, на время пребывания в монастыре она стала моим воспитателем. («Духовных бесед надо убегать, – в самом начале знакомства сказала она, – это даже монахиням и послушницам не дозволено, не то что нам, грешным, только батюшки просвещают духовно»). Я старалась не задавать лишних вопросов. Мы просто ежедневно трудились на кухне, а после читали молитвы. На утренних службах, глядя на её смирение и обильные слезы – Мария исповедовалась и причащалась ежедневно, подолгу, и казалось, не будет конца её бесконечному перечислению грехов, не закончатся слёзы, сотрясающие маленькую хрупкую фигурку, – я каждый раз понимала, насколько я духовно ниже неё и вряд ли когда-нибудь дорасту до её понимания духовного мира.
Мария жила в монастыре уже семь лет, но по-прежнему считала, что не в праве претендовать даже стать рясофорной инокиней, не то что мантийной монахиней, оставалась кандидатом на роль послушницы.
Глядя на её огромные, в пол-лица голубые глаза, всё ещё красивые, несмотря на тяжёлую работу, аристократичные руки и согбенную фигурку в плоских стоптанных туфлях – лицо и натруженные руки вступали в противоречие и не сходились по возрасту, – я невольно сравнивала её с некоторыми проплывающими мимо меня, будто ангелы, монахинями – с их белоснежными бесстрастными лицами, отглаженным облачением и продуманной обувью на удобных колодках.
Прости мне, Господи, эти сравнения! На службах они пели возвышенными «небесными» голосами, и вряд ли кому могло прийти в голову их о чём-то спросить, это показалось бы кощунством. В храме мирские и монахини сидели раздельно, по разные стороны, скамеечки для монахинь размещались справа, а для прихожан и трудников – слева. Скорее всего, молитвы мирян не всегда были столь бесстрастны, как предписывает наша Церковь, зато очень искренни. Иисусов Крест закровоточил в этом Храме именно с левой, «мирской» стороны…
Вернувшись домой, я тем же вечером написала матушке Алипии письмо о том, что о многом подумала и хочу уйти из «Липконцерта», и вот что она ответила:
10 октября 20… г., 1:05 пользователь м. Алипия <mail.ru> написал:
Дорогая Тата!
Насилие, в том числе и профессиональное, на работе – это то, от чего Господь всегда ограждает человека. Если в человеке подавляется не его воля, а душевный мир, как в твоем случае, тогда это ложь во смирение и надо менять окружение. Чтобы окончательно себя неокрепшего не сломать, надо потреблять удобоваримую человеку духовную пищу. Подвиги должны идти от возогретого Духа. Мы к ним не готовы. Господь от нас и не требует их! Хранение мирного устройства и в работе, и в семье, и в церкви – вот та атмосфера, в которой человек сможет работать над очищением своего сердца. Избавиться от страстей, а не прибавлять их: в этом духовное возрастание.
С неизменной любовью о Господе м. Алипия.
И тогда я ей написала:
10 октября 20….г., 3:05 пользователь Татьяна <@list.ru> написал:
м. Алипия, здравствуй и спасибо за это письмо! Не представляю, кому бы я могла всё это рассказать. Любое слово, а написанное – тем более, сразу попадает наверх, ведь «вначале было слово»… Наверное, это та причина, по которой я редко бываю на исповеди – мои собственные излияния кажутся кощунством, ещё не готова.
Я совершенно отвыкла жаловаться (как Командор, стала памятником) и даже не представляла, что смогу когда-нибудь рассказать настолько личное, слабое, – слабость и есть, когда в душе нет центровки и ясности! – сама себе казалась негнущейся, над медиаторами и психоаналитиками только посмеивалась. И думала про себя: не умею гнуться, зато сразу рухну, единожды, раз и навсегда, лучше об этом не думать. Я никому и ничего не могла рассказывать, ведь если человек рассказывает, значит, он чувствует в окружающих братьев себе, а я в этом смысле совершенно плохая, дурная и чёрствая.
– «Just do it» – просто делай! – подбадривали меня со всех сторон. Главное – не останавливаться. Оглянешься – рассыплешься, станешь прахом, превратишься, как жена Лота, в соляной столб.
Тебя я воспринимаю как Божью помощь, греюсь возле твоего внутреннего света, учусь настоящему мужеству. Надеюсь, с твоей и Божьей помощью человеческое состояние души и понимание мира ко мне возвратятся.
Огромное спасибо, что ты есть, и ты – настоящая!
Утром, отправившись в «Липконцерт», я подала заявление об уходе и вызвала шквал эмоций и предложений остаться. Прежде всего, со стороны начальницы, Катерины Петровны.
– Ну, рассказывай, – провозгласила она, удобнее укореняясь в кресле. – Что там, в монастыре, происходит? («водить жалом, примериваться», – комментировала сама Катя такие моменты).
– Но… но… – промямлила я. – Делиться сокровенным не хотелось. – Если вы хотите узнать все подробности, то лучше бы вам самой туда поехать! – выпалила.
– Я, можно сказать, засылала тебя туда как разведчика, но с тобой невозможно ни о чём разговаривать. – Катя начинала злиться и тем облегчила мне задачу. – Ты – трудный человек!
– Я это знаю, – сказала я уже твёрдо, железным голосом.
– И даже не концертный!
– Тем более, могу и дома посидеть, не обязательно в «Липконцерте»!
– Нет, ты будешь работать у меня и со мной!
– Отнюдь. Пока вы будете сидеть на своём стуле-троне…
– Интересно!
– В роли Екатерины Второй, или Отелло, или кого-то ещё, кем пожелаете быть. Всё это – без меня!
– И разговариваю и придумываю постановки здесь я, а не ты!
– Точно!
Моё настроение и чувства остались при мне. И я по-прежнему боялась расплескать свою монастырскую радость. Но при этом решения уйти из «Липконцерта» не изменила.
И, куда деваться, устроилась назад, в прежнюю газету. Из огня, что называется, в полымя. Почти что «старые песни о главном», зато – с новым наполнением. Боже мой! Как всё это глупо, как глупо!
* * *
«Дорогая Татьяна! Мы просто стареем…», – написал мне на электронку игумен М. Мы вместе когда-то росли, и я воспринимала этого худенького долговязого мальчишку как брата. Его церковные перипетии и восхождения: неожиданно сбежал с последних курсов двух институтов, в которых учился, в монастырь, принятие монашества, защита кандидатской и, наконец, статус доктора богословия и статус наместника мужского монастыря в столице – мало что изменили в наших отношениях. «…Не вихляйся, живи как умеешь и, по возможности, больше бесстрастно… не кори себя и других по всякому поводу. Созидай свой дух…». Игумен М. с годами внешне превратился в солидного русского батюшку со словом твёрдым, мыслью прямой и ясной, настоящий наш «русский поп». Но для меня так и оставался тем худощавым мальчиком, с которым мы вместе разбирали прелюдии Шопена и читали русских философов… И вместе с тем была в нём некая апокалиптичность на уровне метафизики, пророчественность. С годами – всё больше.
Игумен М., мой названый брат.
II. Лирическое интермеццо
Из статьи в газету «Парадиз», колонка редактора, декабрь 20… г.
«Оставайтесь духовно сильными. И при этом услышьте за спиной крылья Ангела!
Жизнь трудна, и по ходу много возникает вопросов. Я так полагаю, что главное – жить не скучно и сердцем не очерстветь. Прилепиться к чему-то, своим идеалам, и свято в них верить. Потому что иначе собьёшься с пути, грудь стиснут тягостные предчувствия, замечешься-запаникуешь и не заметишь, как растеряешь себя, заблудишься. Слишком уж много всего вокруг: супермаркетов и телепередач, по которым дикторы несут полную околесицу, а также суетности много и пустословия. Чего ждать и какое поколение идёт вслед за нами? Что-то ещё пропоют о нас поэты на цитрах?
– Выбери меня, выбери меня, – кричат глашатаи с разных сторон.
На фоне всего этого безобразия просто хочется повернуться спиной и поступить, как известный исторический персонаж, сказав: умываю руки, товарищи, просто умываю руки.
Но – нельзя. В то же время ангелы небесные машут за спиной своими крыльями и пропевают нежными голосами:
– Нельзя. Если каждый отвернётся, то что же тогда с миром будет?
Ангелы Господни. – Может, стоит послушаться? – Какие они милые!
Ведь на самом-то деле надо выбрать себя. Скорее всего, чем-то поплатиться за это, но каждый должен выбрать себя.
У всех нас в душах был и остаётся груз святынь: любимые, родственники, работа. Не всегда и не на всё хватает энергии. Но главное, повторюсь, сердцем не очерстветь. И откуда-то эту новую энергию черпать, восполняя ею себя и всё вокруг. Весь мир озабочен поиском новой энергии!
Надо себя зарядить изнутри – интересно, каким это способом? Для начала, по моему разумению, надо понять, почему тоскует душа – а ведь она тоскует! – и что ей желанно. И ощутить внутри некую духовную мощь. Ведь в человеке есть не только физическая сторона, но и духовная, и мистическая.
Надо найти в себе некий ресурс. Подзарядку свою найти, подобно лампочке. И очень часто этот ресурс оказывается тихим, как пламя маленькой восковой свечи. Попробуйте (ведь это прекрасно!) быть смиренным и тихим – не от слабости или пьянки, а от некоего внутреннего света, с чем бы он ни был связан. Для кого-то это религиозные святыни, для кого-то – искры семейного очага, для кого-то спорт, а кому-то – и танцы – всего так много вокруг! Весь мир будто затаился и ждёт – ждёт нашего внутреннего поступка.
Жизнь идёт. Царица Небесная! Что-то ещё будет? Похоже, что летоисчисление останется таким, какое есть. Хотя бы это говорит о стабильности. Что могу пожелать?
Желаю не забывать о единстве формы и содержания, духа и тела; почаще собирайтесь у домашнего камелька, тренируйте здоровье и душу и берегите себя и своих близких!
Желаю почаще смотреть на небо, а не на землю. И полной грудью вдыхать ароматы и чудеса этой жизни. Так-то.
Потому что жизнь прекрасна – таково моё мнение! Жизнь прекрасна!»
Была ли жизнь прекрасна на самом деле – тот ещё вопрос. Вот разворачиваешь эту огромную простыню – нашу газету и с тоской думаешь, каких там только не представлено тем и известий, и как только читатель не лопнет от всей этой всеядности, куда уж ещё…
Зато с уходом из учреждения культуры на душе стало легче. И когда всем коллективом потребовалось поехать на лыжах в Австрию, – работа предполагала разъезды, я не чинилась особо… Я и не одиночка, и не общественник. Но если уж быть не одной, то рядом с таким человеком, с которым тебе комфортно. К примеру, как Людмила – корректор. Я посоветовалась с ней перед поездкой, и она моё решение ехать одобрила.
Мила-корректор
Мы вместе выпускаем газету. Знакомы больше 20 лет, говорим на одном языке и используем понятные друг другу филологические, музыкальные и киношные цитаты, не считая вереницы редакционных баек. И, сколько я себя знаю, всегда знала и чувствовала, что мне не надо отходить от неё далеко, где бы я ни работала.
– Ты сначала согласуй… – начинает Людмила, – и я, вспоминая крупный плакат, вывешенный в старой редакции на самом почётном месте (написан, кстати, перьевой тушью), бодро завершаю:
– А потом в газету суй.
И мы начинаем корпеть над рекламными материалами: продажа счастья за 5 рублей, по акции – дешевле, от которых обе шизеем, но после шутки уже не столь мучительно…
Людмила – специалист. Её базовый русский прошёл длинный путь, который не даётся модным часовым тренингом западного коуча наподобие «как это правильно будет по-русски», мне с ней повезло.
– Люда, мы с тобой два сапога пара. Два филологических сапога.
– Да, если мы с тобой не пара, то и Волга – не река, – легко соглашается она.
Людмила высокая и статная – в отца-прибалта, её светлые, с пшеничным отливом, волосы – натуральные, как и лёгкая меланхоличность движений и неторопливый, распевный говор.
И я почти не удивилась, когда в одной из наших бесед выяснилось, что тётушек Людмилы со стороны отца зовут Эльза, Марта и Берта – точь-в-точь как персонажей одной из моих сказок, такое вот совпадение или промысел.
У Людмилы больная пожилая мама, за которой надо серьёзно ухаживать и практически не оставишь одну, и другие члены семьи не без проблем. Получается, что она в своём доме и хозяйка, и нянька, и сестра милосердия, неотрывно на посту и при этом надо ещё сохранять эмоциональное мужество.
Родня, как известно – самоё серьёзное испытание для кого бы то ни было. Даже старцы советуют прежде помолиться, а потом уже разговаривать с родственниками, – вспоминаю в таких случаях я. И при этой непростой жизненной ситуации Людмила почти не жалуется и старается несмешные ситуации рассказать с юмором.
Что бы она ни сделала и ни сказала, по моему мнению, это будет правильно. Нас сравнить – как будто я курю, а она читает псалмы, хотя она никогда при мне церковных книг не читала. Но соотношение будет таким.
…Людмила благословила поехать, и я отправилась в Австрию.
Австрия. Серёжка в ухе Моцарта
Сразу скажу, что в Австрии я бывала несколько раз, поэтому от новой поездки чего-то особенного для себя не ждала. Но всё же кое-чему удивилась. Прежде всего тому, что, сидя за кордоном, я всё же смогла вовремя выпустить газету – с помощью электронной почты, скайпа и редактуры онлайн. После этого – вау! – я зауважала себя и оценила тот кайф, который испытали русские эмигранты-подпольщики, выпускавшие газеты, которые призывали Россию на баррикады революции.
Такой вот неоценимый опыт. Посетители семейной гостиницы наверняка запомнили меня, блуждавшую ночью с ноутбуком в руках в поисках места хорошего приёма Wi-Fi (интернет ловил слабо, ночью – получше). Второй рукой я активно стучала по стенам и попадающимся под руку предметам, чтобы зажёгся свет (экономные австрийцы давно перешли на сенсорные светильники, датчики реагируют на движение) – такое, не дай бог, привидение!
Оперативно сработали внештатники – материалы оказались достаточно интересными, правка – минимальной. Иной раз, вернувшись после лыжной прогулки, я удивлялась свежести их мысли.
Отдельный австрийский случай – мой Моцарт. Вольфганг «настиг меня» здесь необычным образом. Это произошло в Зальцбургском музее. Толщина и тишина многовековых стен фамильного замка. Спинеты и клавесины. Драгоценная, на тишайшем «пианиссимо» звучащая музыка. В компьютерном зале можно послушать и просмотреть на экране всё, что экспонируется.
Многие из музейных предметов я уже видела в буклетах и книгах, так что, скорее, лишний раз ощутила их священность. Ошарашило, без преувеличения, другое. Одна из моих коллег обратила внимание на карандашный рисунок. На нём было изображено левое ухо Моцарта. Да-да! В те времена придавалось особое значение деталям – рисовали уши, руки – для композитора это так важно! Приятельница, о которой идёт речь, наблюдательна и сама великолепно рисует. Она-то и заметила, что моё ухо очень схоже с ухом великого Моцарта (попутно я удивилась, что Вольфганг носил серьгу, об этом я раньше не знала!), так что я сразу про себя загордилась и обрадовалась! Шутка ли сказать, большая часть моей жизни была связана с музыкой, и тут вдруг такая честь! Вернувшись домой, я плотно засела за инструмент, вспомнила Моцартовские сонаты и решила для себя больше уделять времени музыке. Спасибо за это Австрии!
Поездки в тот год следовали одна за другой. Я только успела перевести дух, как буквально через несколько дней – Индия, и я снова паковала свои чемоданы.
III. Сансет в Гоа
И вы уже не можете быть прежним
Так получилось, что я летела одна, было грустно. В аэропорту наблюдала за туристами и что-то черкала в блокноте. Я и потом поступала в поездках так же – сначала искала уединения, потом находила его, шизела и чиркала в свой блокнот.
А незадолго до этого в моё окно повадились влетать бабочки. Порхали на балконе. Потом осмелели и стали залетать дальше, в мою студию-квартиру. С каждым разом их становилось всё больше. Я даже стала ждать следующего этапа, ждала, что под ногами зазеленеет трава или случится ещё что-нибудь в том же роде. Но дальше этого не пошло. Хотя преображение, безусловно, началось. Я поняла, что можно начинать следующую книгу, она во мне зреет.
* * *
В аэропорту. Маленький загон на посадку. Назад ты уже не выйдешь. А самолёт между тем не подан. Сумбурная и длинная очередь ожидающих. Худые, толстые, чопорные или, напротив, нелепые и взъерошенные, что-то жующие, с многочисленной кладью и без. Как будто очередь на распределение в рай или ад. Вполне допускаю, что будет нечто похожее.
* * *
Первый день в Гоа.
– Чей это мобильник звонит так оригинально, будто петух?
– Петух – настоящий! Здесь – всё настоящее, просто к этому надо привыкнуть.
* * *
В Гоа рано утром наблюдаю в океане солнечную дорожку. Рыбаки, попадая в бьющий наискосок «золотой путь», на какое-то время становились светящимися, невидимыми, их можно отчётливо разглядеть, только когда они выныривали оттуда. На тот момент они были самыми богатыми людьми мира – гребли на золотых лодках золотыми вёслами…
* * *
Рано утром, когда линия океанического горизонта сливается с небом, кажется, что стоящие на приколе вдалеке корабли не плывут, а парят в голубоватой дымке воздуха.
* * *
В Гоа в общественных туалетах и ванных комнатах часто нет потолков. А дома, в скромных семейных пансионах вместо кондиционера крутится вентилятор, и мусор летит вам прямо на голову. Впервые встав здесь под душ, я поняла, что моюсь в ледяной воде. И ничего, как-то нормально.
* * *
На пляже – коровы, слоняющиеся повсюду, примерно, как наши дворняжки в деревнях, отдыхающие в позе сфинксов поджарые собаки…
– Что эти коровы едят, здесь, на песке?
– Пережёвывают жвачку.
– А из чего получается жвачка? Вокруг нет никакой еды, кроме бумажек!
Вопрос риторический.
