Подруга – жизнь. Соседка – смерть. Подлинные истории из далекого и недавнего прошлого

скачать книгу бесплатно

Я ничего не ответил. Я не знал, что можно сказать в такой ситуации. Но меня переполняли предчувствия…

Так мы дошли до Сенной площади и свернули в переулок, где находилась Танина квартира. В старом доме, по узкой, крутой, давно не крашенной лестнице мы поднялись на последний четвертый этаж.

Это была старая квартира, в каких я редко бывал, поскольку жил в новостройках. И все в этой квартире мне сразу же стало нравиться – ее дух массивности, основательности, толщины стен. Коридор в одну сторону вел в комнату, ванную и туалет, а в противоположную – на кухню, в середине коридора была дверь в еще одну комнату.

Мы прошли в комнату, в которой Таня жила вместе с мамой.

А потом было то, что ничем не передать, никакими словами, когда впервые раздеваешь женщину и чувствуешь, что она готова на все, когда впервые ощущаешь, как соприкасаются тела – когда все впервые, и второй раз такого чувства уже не придется испытать…

Прожив целую жизнь, я часто вспоминаю ту ночь и не могу смириться с тем, что невозможно вернуть назад самые лучшие годы, дни и мгновения своей жизни.

Дурь молодая

В молодости всем приходится проходить через минное поле глупостей, когда мы не очень сознаем, что делаем, почему и зачем живем, кому обязаны своей беззаботной жизнью. И в моей молодости было много такого, о чем я потом, скорее, пожалел, чем одобрил. Впрочем, ничего уж слишком постыдного мы себе не позволяли. Но всякой дури было немало.

Наш Институт культуры имел вполне определенную репутацию среди вузов города, да и у всех трезво мыслящих людей. Даже для нас, студентов, это было очевидно. Уж не знаю, стал ли он сейчас полноценным вузом, когда получил название – Университет культуры и искусства, а нынешние студенты называют его теперь как большой университет – универом. Думаю, что как был Институт культуры «кульком», так «кульком» и остался. Чему мы учились, мы сами толком не знали. Но, как и в любом вузе, от сессии до сессии живут студенты весело. А уж в Институте культуры своего, можно сказать, профессионального веселья, было не занимать.

Те из нас, кто трезво оценивал ситуацию, презирали нашу будущую деятельность, которая официально называлась – «культурно-просветительная работа». Но, как и в любом вузе, в нашей учебной программе была практика. И вот после третьего курса на две недели мы отправились на практику в районный центр – поселок Мга.

Этот населенный пункт, скорее, известен по истории обороны Ленинграда во время войны. А вообще это был типичный поселок городского типа, не более. Впрочем, в этом поселке был даже книжный магазин, который для нас стал главным центром притяжения. Название «Мга» сразу вызывало желание по-разному его употреблять. Например, говорить: «Не видно ни Мги» или «Буря Мгою небо кроит».

О нашем смешанном составе практикантов можно сказать особо. Мы с Таней решили поехать на практику вместе, потому что у нас только начинались отношения. С нами напросился и Сенька Фурман – мы с ним дружили в студенческие годы и потом еще лет десять. Еще с нами оказался Виталий Щеглов из параллельной режиссерской группы, он был немного старше нас, поспокойнее и порассудительнее. На последнем курсе мы узнали, что он женился на своей немолодой преподавательнице по сценической речи, а после окончания института стал работать диктором на радио, как будто между этими событиями была какая-то прямая связь. Еще были три девушки с другого отделения, но до практики мы их не знали.

Практику мы должны были проходить в местном Доме культуры, а для проживания нам отдали небольшое деревянное здание школы, в котором в июле никого не было. Нас, студентов-практикантов, было семь человек – трое парней и четыре девушки. И жить нам предстояло в одной большой комнате-классе. В школе было несколько таких классов и один коридор, в конце которого висел алюминиевый рукомойник с холодной водой и находился туалет с выгребной ямой. На этом удобства заканчивались.

В центре класса мы натянули веревку и через нее перекинули какую-то ткань, взятую из Дома культуры. Таким образом, перегородили помещение на две половины – для мальчиков и для девочек. Поставили металлические кровати – получилось общежитие. У девочек четыре кровати стояли в ряд, а на мужской половине одна кровать была поставлена вторым ярусом, и Фурман специально так устроил. Возможно, не все сразу поймут, почему… С высоты второго яруса Сенька надеялся подсматривать поверх натянутой перегородки за тем, что делается на женской половине. И самое, конечно, интересное, как и в чем девчонки буду ложиться спать и вставать.

По молодости нам все было нипочем и всегда как-то беспричинно весело!.. У нас была плитка, чайник, а в тумбочках хранился запас хлеба и печенья. Остальное покупали в магазине – так что особенно не тосковали…

В первый день практики мы пошли в Дом культуры, познакомились с его сотрудниками и стали обсуждать план нашей деятельности. Надо было придумать и провести праздник для детей и еще пару мероприятий для местной молодежи. Дома культуры у нас в стране везде были практически одинаковые, и даже внешне похожи – здания послевоенной постройки с колоннами, с большим и пустующим центральным вестибюлем сразу при входе. Таким же был и Дом культуры во Мге.

И директора в них тоже везде были одинаковые – хорошо поддающие ухари средних лет, которым все нипочем. Работа у них была такая – культура в массы! Не стал исключением и директор мгинского ДК. Когда мы собрались первый раз и стали обсуждать детский праздник, он тоже стал подбрасывать какие-то примитивные идеи. Мы предложили устроить выставку детского рисунка на асфальте, чтобы дети нарисовали любимых детских героев. «Правильно, – сказал он, – пусть рисуют Чебурашку и этого, как его – Крокодила Федю!». С тех пор мы всю жизнь его так и называли, хотя «по паспорту», как известно, он был все-таки Геной.

В Доме культуры нам дали несколько готовых сценариев, написанных работниками ДК, некоторые перлы из которых просто врезались в память. Например, про то, как проходят танцы в том же ДК, был такой стих: «Но отдохнуть тут не мечтай – себя под кулаки лишь подставляй!». Про демонстрацию кино: «Слышны со всех сторон щелчки – жуют в кинотеатре семечки». Про одну-единственную баню на весь поселок Мга был просто крик души: «Нету бани здесь второй!». И наконец, запомнился еще такой романтический перл о том, что летом в поселке невозможно уснуть: «Слишком белая ночь надо Мгой!». В общем, мы над этим всем ржали и хотели только одного – чтобы для нас поскорей закончился весь этот идиотизм.

Вообще местные мастера клубного творчества поражали нас своим каким-то редким сочетанием поселковой выдумки и ограниченности. Работники дома культуры периодически проводили всякие конкурсы, над названиями которых мы потешались. Конкурс доярок они назвали «Кровь с молоком!», а конкурс на празднике молодоженов назывался «Так держать!». На что мы резонно спрашивали: Так что держать и как держать?..

Поскольку мы представляли какой-никакой, но все-таки творческий вуз, в доме культуры нас сразу же решили использовать и стали отправлять выступать в окрестные поселения. Тем самым дирекция дома культуры записывала в свои планы и отчеты, что они обслуживают местное население. Получалось что-то типа доморощенного концерта: девушки с хордира что-то играли и пели, Таня читала какие-то стихи, а мы с Сенькой показывали юмористические миниатюры Горина, Курлянского и Хайта. Местных деревенских не часто баловали такими праздниками, и для них это было событие. Приехав в одну из таких деревень, мы пошли в магазин, в котором бабки обсуждали новость и беспокоились: «А Никитишна знает, что на гора артисты приехали?».

Но больше всего запомнилась как раз не сама эта идиотская практика, а все, что было вокруг нее, бытовая сторона нашей жизни.

Девчонки с другого отделения чаще уезжали, и мы оставались на день или на два вчетвером, втроем, а то и вообще вдвоем с Таней. И вот тогда начиналось самое интересное.

Первое, что мы могли придумать, чтобы скрасить свой досуг, – это попить пивка. Пивбаров во Мге, конечно, никаких не было, тогда и в Ленинграде их было наперечет. А самым главным пивбаром во всем Советском Союзе был пивной ларек. И такой ларек во Мге, конечно, был. Вот в этот ларек мы периодически и наведывались. Когда мы решили попить у себя в классе пива с воблой, отправили в ларек Сеньку. Конечно, без особого желания, он, в конце концов, пошел. А так как никакой емкости в нашем неустроенном быту не было, пришлось ему взять двухлитровый алюминиевый чайник.

И вот в жаркий июльский день Семен пришел к пивному ларьку и встал в очередь, которая в таком важном для народа месте была всегда и в которой стояли одни русские мужики, работяги. Легко представить, что сразу возникла интересная коллизия, – простые местные мужики стоят за пивом с банками и бидончиками, а залетный еврей-интеллигент – с чайником. Все в очереди это заметили и тут же прицепились к нему: «Мужик, кто же ходит за пивом с чайником, ты чего, совсем сдурел?!». Сенька растерялся, а тут вскоре возник и национальный вопрос, кто-то стал проходиться насчет пятого пункта и выступать, что, мол, евреи совсем оборзели, прохода от них нигде нет, у пивного ларька – и тут они… Тогда Семен стал искать какие-то оправдания в этой ситуации, чтобы все-таки достоять до конца, купить пиво и унести ноги. В ход пошел железобетонный аргумент того времени: «Мужики, да вы что?! Мы дружная семья народов. Мы живем все вместе в советской стране!». Против этого трудно было что-либо возразить, даже у пивного ларька… Зато каким героем выглядел Фурман, когда появился в комнате с полным чайником пива, сказав, что его там чуть не убили. Как же хорошо мы посидели тогда в пустом учебном классе с пивом, воблой и уморительными Сенькиными рассказами о том, как нелегко ему пришлось отбиваться от нападок аборигенов у пивного ларька!..

Развлекали мы себя как могли. Как-то в один из вечеров мы решили устроить бой с подушками – такое невинное развлечение молодых балбесов. Перед зданием школы лежала бетонная труба большого диаметра, но никакие работы в это время там не велись. И вот мы втроем: я, Сенька и Щеглов решили устроить петушиные бои на этой трубе. Мы условились, что каждый будет биться за себя, взяли подушки и залезли на трубу. Щеглов оказался в центре, мы с Сенькой по обе стороны. Мы с ним переглянулись, поняли друг друга, бешено заорали: «Каждый за себя!» и стали что есть мочи огребать Щеглова с двух сторон. Он отчаянно отбивался, сопротивлялся довольно долго, но, в конце концов, наши удары свалили его с трубы. Это нам и надо было. Мы спрыгнули и сказали: «Ну, все, Виталик, ты проиграл. Иди за пивом!». А сами потные и довольные, что так круто нагрели Щеглова, пошли в дом и повалились на свои кровати.

Но апофеозом мгинской дури стал сеанс гипноза, который Фурман один раз устроил в нашей комнате-классе. В очередной вечер, когда мы не знали, чем заняться, Сенька предложил провести с нами сеанс гипноза. Оказалось, что он занимался гипнозом давно, начал еще в старших классах, и сейчас готов попробовать с нами. Мы с недоверием, но все-таки с любопытством, отнеслись к этой идее. Почему бы и нет? Сеня предупредил нас, чтобы мы сидели тихо, не мешали проведению гипноза. По очереди он пробовал ввести нас в гипнотический сон, но мы не очень-то поддавались его воздействию… И скоро выяснилось, что по-настоящему гипнабельным среди нас был один Виталий Щеглов. Вот с ним-то и был проведен настоящий сеанс гипноза, а мы стали свидетелями уморительного зрелища, от которого хотелось валяться по полу.

Виталий сидел на кровати с закрытыми глазами, а Фурман давал ему команды, что надо делать: «Ты отгоняешь комаров. Едешь на велосипеде. Ловишь бабочек сачком». Все это Щеглов выполнял в чуть замедленном темпе. Он отмахивался от комаров двумя руками. Он брал руками руль и начинал крутить ногами педали. Он размахивал и накрывал бабочку воображаемым сачком. Он совершал еще много всяких дурацких действий, которые придумывал для него Фурман.

Смотреть на это без смеха было невозможно. Еще минуту назад это был совершено нормальный человек, и вдруг он моментально изменился и стал абсолютно покорно, тупо выполнять все команды… Мы давились от желания смеяться, но Фурман бросал на нас страшные взгляды: мол, сейчас все испортите, козлы! Смех приходилось сдерживать, но это было почти невозможно – нас просто распирало!..

А Щеглов делал все безропотно и старательно – Сенька загипнотизировал его на самом деле. И мы видели, что это не игра, что Виталий не притворяется, а делает все на полном серьезе – и от этого нам становилось еще смешней.

Все это продолжалось до тех пор, пока Фурман не сказал: «Сейчас ты проснешься, встанешь, соберешь все подушки и положишь их на свою кровать». Затем он взял булавку и тихонько уколол Щеглова. Виталий проснулся, открыл глаза, медленно поднялся, стал ходить по классу и собирать подушки со всех кроватей. Когда Фурман спросил его, зачем он это делает, Виталий что-то пробурчать, мол, мне так будет удобнее.

– Виталий, но другим будет неудобно без подушек.

И только тогда Щеглов серьезно задумался и не смог больше ничего сказать… На его лице отражалось полное непонимание того, что с ним происходит…

Всю жизнь вспоминается мне этот сеанс гипноза в деревянном здании поселковой школы. А так, как мы смеялись в молодости, мы не смеялись, наверное, больше никогда.

Весь мир – театр, или Ашхабадская гастроль

В моей жизни была такая необычная страница, которая осталась в памяти как яркое, даже экзотическое воспоминание молодости… После окончания института самым первым моим местом работы стал Театр юного зрителя в Ашхабаде. Не надо путать этот город с другими столицами среднеазиатских республик в Советском Союзе: Алма-Атой, Ташкентом или Душанбе, которые тогда были республиканскими столицами. Но с тех пор много воды утекло, и все так переменилось…

В Ашхабаде мы оказались, потому что после окончания Института культуры в Ленинграде моя жена Таня, с которой мы как раз тем летом зарегистрировались, хотела работать в театре. Это была заведомо утопичная идея, но, как говорится, в молодости все надо попробовать. Все-таки молодость – удивительное время, когда человек порой может больше, чем можно себе предположить.

Поэтому в начале августа мы с Таней поехали в Москву на актерскую биржу и там познакомились с большим, добродушным, вполне обаятельным главным режиссером из Ашхабада. Звали его на туркменский лад Ораз Хаджимурадович Хаджимурадов. Это был такой восточный добряк, представитель национальной культуры. Он посмотрел на нас и сразу сказал, что актеры ему очень нужны, потому что в этом году они открывают русскую труппу в туркменском ТЮЗе, и даже не стал слушать подготовленные нами для показа актерские заготовки. А для нас главное условие было – чтобы театр мог предоставить мне отсрочку от армии. Хаджимурадович пообещал, что они смогут это сделать, и таким образом довольно быстро вопрос был решен.

Мы вернулись в Ленинград и рассказали нашему недавнему однокурскнику, а теперь такому же безработному выпускнику Сене Фурману, что устроились в театр, в Ашхабад, и Сеня тут же заныл: «Чуваки, а как же я?.. Я тоже хочу работать в театре. Я хочу с вами…». И обстоятельства легко благоприятствовали ему в этом. Вскоре в Ленинград должен был приехать Ораз Хаджимурадович, об этом он говорил нам в Москве – наверное, он рассчитывал и здесь еще подсобрать будущую труппу. И когда он приехал, мы созвонились и подъехали к нему в гостиницу вместе с Фурманом. Опять же, Хаджимурадов недолго размышлял о принятии Семена в труппу. Так мы все трое стали актерами Туркменского государственного ТЮЗа.

Мы стали готовиться к отъезду в незнакомую столицу Туркмении. Из театра нам были высланы деньги на билет. И вот в последний день августа мы сели на самолет и с пересадкой в Улан-Уде через несколько часов приземлились в Ашхабаде.

В небольшом аэропорту нас встретил директор театра Фарадж Мехтиевич, невысокий, седой, с мягким, но чуть хрипловатым голосом. Как потом выяснилось, он был азербайджанцем и частенько в приватных разговорах подчеркивал свою национальность, чтобы русские не путали его с туркменами, мол, он принадлежит к другому народу, ну а с туркмен что возьмешь, они туркмены и есть… Широко улыбаясь, он поздоровался, спросил, как долетели, и пригласил в свою машину – директорский УАЗик, и от него теперь зависела наша судьба. Конечно, нам было приятно, что нас встречает директор театра, водитель помог погрузить чемоданы, мы сели в машину и отправились в неведомый нам город, в новый мир со своим национальным колоритом, к своему первому после института месту работы и новому месту жительства. Мы ехали по пыльной дороге, вокруг была скудная пустынная местность с бедной растительность – и кругом солнце, много солнца, все было залито этим солнечным светом, и среднеазиатская жара сразу давала о себе знать.

По дороге Фарадж Мехтиевич рассказывал нам о Туркмении, об Ашхабаде. Оказывается, этот город был большим, знаменитым на всю Среднюю Азию до губительного землетрясения в 1948 году. Тогда фактически весь Ашхабад был разрушен, и погибло почти полгорода. За прошедшие двадцать пять лет он был отстроен заново. Когда мы въехали в город, мы это почувствовали. Город был, в основном, застроен домами 1950-х и 60-х годов, а самые современные здания – совсем недавнего времени, и они даже казались авангардом в архитектуре.