скачать книгу бесплатно
Однажды Женька Баландин пришел ко мне и сказал новость, что Анжелика переезжает в наш дом. Откуда он это узнал, кто у него был свой человек в недоступных для нас учительских кругах, мне было неведомо… Но через пару недель оказалось, что это действительно так. Анжелика переехала не просто в наш дом, а на нашу лестницу, в двухкомнатную квартиру на втором этаже. Наша прекрасная учительница, моя богиня, стала жить совсем рядом, на три этажа ниже – что было для меня и хорошо, и плохо. Я стал встречать ее иногда просто так, у дома или на лестнице. Но с другой стороны, это не всегда было кстати, особенно, когда надо было, предположим, вынести мусорное ведро на помойку, и делалось это по-быстрому в каких-то мятых «трениках», а тут вдруг она – небудничная и неотразимая… Иногда я видел, как в нашем дворе гуляла ее дочь лет восьми-девяти, причем одна, потому что друзей здесь у нее еще не было. Тогда дети во дворах спокойно гуляли сами, без взрослых – и никто особенно не беспокоился, что с ними может что-то случиться…
Приближались выпускные экзамены – я засел за учебники и тетради. Сочинение я написал без особых проблем. Но впереди был экзамен по химии. И тут непосредственно перед экзаменом я понял, что у меня есть сочувствующие, – это были учителя, которые учили меня раньше, еще до восьмого класса. Они знали меня и по какой-то общей договоренности хотели мне помочь. Прямо в день экзамена мне сказали, какой надо повторить билет, и я с одной нашей отличницей прошелся по этим вопросам. Меня предупредили, что сам билет будет помечен небольшим чернильным пятном. Других, кто шел до меня, предупреждали, чтобы они этот билет не брали. Когда я вошел в класс, взял помеченный билет и увидел, что это тот самый, я понял, что спасен. А задачки по химии, которые шли к этому билету, я мог решать самостоятельно – не зря несколько месяцев отходил к репетитору. Сам того не ожидая, экзамен по химии я сдал на «пять» – это был единичный, неожиданный для меня, но абсолютно запоздалый успех.
И вот, казалось бы, когда меня со школой уже почти ничего не связывало, в мою жизнь вошла третья учительница по литературе из той же школы, и звали ее тоже необычно – Марлен Иосифовна.
Она у нас не преподавала и даже никогда не замещала кого-то из учителей, никогда не бывала на наших уроках. Но она была подругой Анжелики, и, по-моему, они вместе покуривали после уроков, когда их не видели ученики. То, что они были дружны, я знал и видел. Марлен была такая же молодая (лет на пятнадцать старше нас, семнадцатилетних), вполне демократичная, легкая в общении с учениками. Я познакомился с ней на новой квартире Анжелики, где как-то оказался, не помню по какому поводу. Она, видимо, знала, что у меня была такая кризисная история… Наверное, мы заговорили о литературе или о поступлении в институт, и она пригласила меня к себе. Вот так запросто, приезжай ко мне домой, поговорим, обсудим все… С этого момента, примерно раз в неделю я стал ездить с Черной Речки на Дрезденскую улицу на эти душеспасительные разговоры к учительнице, которая и учителем-то моим не была. Но как-то так получилось, что она пригласила, мне было лестно и приятно… И получилось, надо сказать, наилучшим образом.
Был июнь-месяц, в городе установилось теплое лето, а мы готовились к выпускным экзаменам. Я приезжал к Марлен днем на трамвае, который шел по Торжковской улице, потом по Сердобольской, потом сворачивал на проспект Энгельса, проезжал Светлановскую площадь. Вскоре я выходил и по Дрезденской доходил до ее дома.
Я шел в одну из комнат небольшой двухкомнатной квартиры, садился в кресло, напротив устраивалась Марлен и начинала расспрашивать меня обо всем – о том, как готовлюсь к экзаменам, как их сдаю, какие попались вопросы, о том, что еще будет, что я люблю, что не люблю, что я хочу, о чем мечтаю… Говорить с ней можно было о чем угодно, и наверное, для меня тогда она стала каким-то психологом и духовником, который так нужен был мне в тот момент.
Почему так получилось, почему молодая учительница приняла меня, зачем ей это нужно было? До сих пор не могу ответить на эти вопросы… Я, конечно, не считал себя равным ей… А она, уж наверное, тем более. Впрочем, не знаю… Но что-то нас притягивало – и я чувствовал себя с ней легко и уверенно.
У Марлен был маленький сын, которого тоже звали Сережа и который периодически приходил к нам в комнату, иногда потихоньку слушал наши разговоры. Как-то она, видимо, не случайно, спросила меня, почему я не начал курить, ведь все мои сверстники покуривали втихаря… Я сказал, что не хочу поддаваться стадному чувству, не хочу это делать только потому, что так делают все другие… И Марлен тут же переадресовала мой ответ своему сыну, который был с нами в комнате: «Вот, видишь, Сергей говорит, что нельзя поддаваться стадному чувству… Надо всегда оставаться самим собой!»
В то время я наивно хотел стать кинорежиссером, а у Марлен то ли дед, то ли брат деда был знаменитый режиссер, классик советского документального кино Дзига Вертов. И поэтому в наших разговорах появилась и такая интересная тема – кино.
В общем, наши встречи длились месяца два с перерывами на мои экзамены: сначала в школе, а, следом – вступительные в институт.
Ну, а потом институт захватил меня всецело – это была новая, совсем другая, взрослая жизнь. Все завертелось, и мне стало не до моих любимых учительниц. Я все больше отдалялся от школы, от учителей, от того не слишком радужного для меня школьного времени…
Прошло больше сорока лет. Благодаря Интернету и социальным сетям я нашел моих, конечно, уже совсем немолодых, наставниц – Ирину Ивановну в Купчино, Марлен Иосифовну в Израиле, а след яркой кометы Анжелики мне отыскать так и не удалось.
Что осталось?.. Свет в моей душе, который не померк с годами…
Сказки дядюшки Хрущева
Об этой странице даже не столько моей жизни, сколько нашей истории, мне хочется написать особо. Хотя еще как сказать, насколько все это не касалось каждого из нас.
Историческая программа КПСС была принята на XXII съезде партии в 1961 году. Мне тогда должно было исполниться 9 лет, я был во втором классе. Но, несмотря на этот детский возраст, я помню, сколько шуму было по поводу этого съезда и этой программы. В газетах писали, а по радио с утра до вечера трендели, что принята программа построения коммунизма. И, конечно, на маленьком черно-белом экране нашего телевизора «Рекорд» все время показывали первого секретаря Коммунистической партии, главного человека в нашей стране и главного героя этого глобального спектакля Никиту Хрущева, как его еще тогда называли – Никиту-чудотворца, который говорил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. В том же году Гагарин полетел в космос – в общем, наступил триумф социализма и торжество коммунистической идеи.
По этой программе получалось, что уже через каких-то двадцать лет должен был наступить коммунизм. А при коммунизме ведь что главное для простого народа – что денег не будет. То есть, бери всего, сколько захочешь!.. В этой программе было сказано, что при социализме главный принцип распределения: от каждого по способностям, каждому по труду. А при коммунизме будет: от каждого по способностям, каждому по потребностям. И надо сказать, что людям эта формулировка запала в душу, они ее горячо обсуждали. Постоянно говорили друг другу, что вот сейчас «каждому по труду», а потом будет «каждому по потребностям». С одной стороны, люди не могли в это поверить, а с другой – всем очень хотелось в это верить. К тому же эти пункты программы партии все время повторяли как лозунги, особенно на работе, на разных собраниях, и не только партийных.
А еще в программе был сформулирован моральный кодекс строителя коммунизма, примерно из десяти правил, как десять заповедей Библии. Его тоже постоянно повторяли и зачитывали на всяких партийных и профсоюзных собраниях.
Народ тоже обсуждал, но больше иронически, и без особой веры мечтал: мол, вот жить-то начнем!.. Причем уже через десять лет общественный транспорт должен был стать бесплатным – так было написано в этой программе, которая продавалась в виде небольшой брошюрки во всех книжных магазинах еще долгие годы. Когда я немного подрос и стал покупать самостоятельно не только мороженое, я купил программу КПСС для верности, чтоб точно быть уверенным, что коммунизм наступит. Ведь вот, написано черным по белому, взрослые люди это составляли, по радио, по телевизору объявили, в газетах написали – значит, так и должно быть, должен наступить коммунизм.
Тогда еще говорили – коммунизм неизбежен! И все, и никаких тебе оговорок! Вот такой бред, такая слепота поразила всю страну, всех людей. Каждый день мы слышали: советский народ – строитель коммунизма! И никто не мог сказать вслух, что это бред, чушь, что такого не может быть, потому что не может быть никогда, нигде, ни в одной стране, ни в каком обществе… Чего только тогда нам ни говорили про наше светлое будущее. Помню как на уроке обществоведения уже в старших классах учитель истории, который их вел, сказал, что в будущем все национальности исчезнут и будет только одна национальность. Помню, как меня это поразило, и даже тогда я отнесся с недоверием к тому, что говорил этот учитель.
Но не надо забывать, что это было начало 60-х годов, еще совсем недавно прошел XX съезд партии, на котором Хрущев разоблачил культ личности Сталина, после чего стали реабилитировать жертв сталинских репрессий, еще народ помнил, что может быть, если сказать что-то против Советской власти… Народ был, как и прежде, запуган, да и не больно-то разборчив. Еще только наступила хрущевская оттепель, и как потом стало ясно – наступила ненадолго.
Но какая-то эйфория в стране была… Сталина разоблачили, реабилитировали репрессированых, спутники запускали, Гагарин полетел и объявили, что коммунизм наступит через каких-то двадцать лет…
Я еще учился в младших классах, можно сказать, ничего не понимал во взрослой жизни, однако кое-что стало касаться и меня. Помню, когда летом мы отдыхали в Луге, году это было в шестьдесят втором или в шестьдесят третьем, в магазине начались перебои с булкой и с хлебом. А потом и с сахарным песком, и с гречкой возникли проблемы. Мы стояли в длинных очередях – взрослые и дети – ждали, когда привезут булку и песок – стоять приходилось долго. И все в очереди склоняли власть, Хрущева и обещанный коммунизм. Тогда-то и появился анекдот про бабку, которая стоит в очереди за хлебом, а ей говорят, мол, не бойся, бабуля, скоро настанет коммунизм, тогда все будет. А она в ответ: «Ты меня коммунизмом не пугай – я блокаду пережила».
Время шло, и вдруг мы узнаем, что Хрущева, этого главного строителя коммунизма, сняли. Вот это да!.. Вот это была новость! Зарвался Никита-чудотворец, не рассчитал. Его партийное окружением его же и свалило – и стал Никита персональным пенсионером, сидел у себя на даче, выращивал свои помидоры. А нашему народу подсунули нового руководителя страны и на очередном пленуме ЦК КПСС в очередной раз объявили курс на дальнейшее построение коммунистического общества. То есть строим дальше!.. Ну ладно, пять лет уже прошло. Еще пять – и транспорт станет бесплатным.
Я учился в школе в старших классах, и уже какое-то поругивание власти стало до меня доходить, а наверху по-прежнему талдычили про нашу цель – коммунизм. Правда, к концу 60-х почти перестали говорить про программу партии. А я-то помню, что в ней написано. И не я один. Я жду, когда, наконец, наступит 1971 год, когда в автобусах, трамваях и метро можно будет ездить бесплатно. В общем, жду начала коммунистической халявы (впрочем, тогда такого слова мы еще не знали).
Но вот 71-й год настал, я тогда учился в институте, а в автобусах и метро мы по-прежнему платили пятачок (5 копеек, если кто не понял), и стало совсем понятно, что никакой халявы у нас не будет. А в институте как раз начался курс «Научный коммунизм», который тогда был во всех вузах, и наш преподаватель Болотников на своих лекциях пытался нам что-то втюхать про неизбежность и неотвратимость коммунистического общества. Кто ж его слушал, кто же верил всей этой прилизанной чуши!..
Тем временем у нас потихоньку начали расти цены. Каждый год, 1 июля, выходил указ об упорядочении цен – так это тогда называлось. И каждый год что-нибудь дорожало: золотые украшения, ковры, хрусталь, шубы, кофе, шоколад, даже книги. Но этим же указом снижали цены на что-то очень несущественное, например, носки. Помню, после подорожания кофе появился такой анекдот: если гости приходят в дом без предупреждения, а хозяева не открывают дверь – значит, они пьют кофе.
Так прошли 1970-е годы – самые махровые годы нашего застоя. Брежнев из бодрячка, когда он сменил Хрущева, превратился в дряхлеющего маразматика, про которого постоянно рассказывали новые анекдоты – один смешнее другого. А в 1980 году на каком-то юбилейном заседании в Баку ему уже трудно было выговаривать слово «Азербайджан» – оно сливалось у него в нечто нечленораздельное, и он произносил его примерно так, как в очередном анекдоте «социалистические страны» – «сосиски сраные». А вместо «нефтяники Азербайджана» он ляпнул «нефтяники Афганистана» (причем сам даже не заметил), потому что Советский Союз накануне ввел туда свои войска, и Афганистан, видимо, был у него в печенках.
С продуктами становилось все сложнее по всей стране, особенно в глубинке. И это тоже было предметом множества анекдотов. «Скажите, у вас нет мяса? – У нас нет рыбы. Мяса нет в отделе напротив».
Так незаметно и тихо подошел 1981 год, когда согласно программе КПСС должен был наступить коммунизм. Но его уже никто не ждал, все видели, что происходит в стране, что она скатывается в глубокую яму. Эти двадцать лет мы благополучно спустили в унитаз. А в мае 82-го на очередном пленуме ЦК партии приняли другую программу – продовольственную, потому что этот вопрос стал уже настолько очевидным, что власти надо было хотя бы создать видимость каких-то действий. Но и эту программу никто не мог выполнить, потому что политбюро и все ЦК КПСС могли только принимать очередную программу, решения пленума или съезда партии, которая называлась коммунистической.
А 10 ноября в стране объявили о смерти Брежнева. Все, приплыли! Я работал тогда в студенческом профкоме Кораблестроительного института, и мы решили, что это дело надо отметить. Скинулись, пошли в винный магазин. Смотрим, мужиков в магазине много, значит, народ тоже решил не пропустить такое событие – уж слишком долго все потешались над этим старым, немощным и совершенно недееспособным руководителем страны. Смотрим на ассортимент, решаем, что же взять… И тут Олег Алешин, зампредседателя профкома, показывает на бутылку вина и говорит:
– О! «Прибрежное» – то, что надо!
Конечно, мы оценили его подкол. Все-таки профсоюзы – школа коммунизма! Как тогда официально всем долдонили. Когда пришли в профком, разлили по стаканам вино, председатель сказал мудрые слова: «Ну, давайте, мужики! Чтобы хуже не было».
Так навсегда закончилась эпопея построения коммунизма в нашей особой, отдельно взятой стране.
За свою жизнь я переезжал не один раз, но тоненькая книжечка с названием «Программа КПСС» у меня сохранилась до сих пор. Теперь это исторический документ, свидетельство целой эпохи в жизни нашего народа. Поразительно, как на протяжении двух десятков лет партийная власть морочила голову своим гражданам, а они покорно соглашались с этой ролью огромного послушного стада. Не верили – но соглашались. И сегодня я могу достать эту многообещающую брошюрку – сказки дядюшки Хрущева – и почитать, каким должно быть наше общество в недалеком будущем. А вдруг еще пригодится!..
Сиреневая ночь
Наступившая пора белых ночей вновь заставила меня вспомнить нежное время давно прошедшей молодости. А была ли она, моя молодость?.. Вот сейчас у молодых она действительно есть. И я всегда завидую, когда вижу, как парень и девушка, еще в пору сближения или наступивших близких отношений, идут рядом, держат друг друга за руки, улыбаются, весело болтают, смеются… И такое у них сейчас счастливое, сладкое время, не обремененное прозой жизни, бытовыми подробностями, деньгами, проблемами, ссорами и всем тем, что их обязательно ждет впереди и что потом накрывает как туча то незабываемое счастливое состояние.
А было это еще тогда, когда наш город назывался Ленинградом, когда прогулки в белые ночи были непременной частью нашей жизни, когда такой летней ночью можно было свободно пройти на территорию Петропавловской крепости, гулять по ее брусчатке, по крышам куртин и любоваться с высоты простором невской панорамы.
Женщина, о которой пойдет мой рассказ, была откровенно красивой, с правильными чертами лица и длинными свободно падающими каштановыми волосами. Челки у нее не было, волосы распадались на две стороны, но часто она схватывала их сзади резинкой или простой заколкой для волос. У нее было открытое лицо, высокий лоб и красивые серо-голубые глаза, которые она чуть прищуривала. И еще у нее была потрясающая широкая улыбка, излучающая море радости и счастья. Словом, ею можно было любоваться.
Ее звали Таня. Она была старше меня на пять лет, до института работала гримершей в Пушкинском театре и со мною вела себя как более опытная. У нее уже был роман с одним известным актером театра, но это было в прошлом.
Мы были однокурсники, целый учебный год проучились вместе, не очень-то замечая друг друга, может быть, потому, что в нашей группе она была какой-то особенной, со своим опытом жизни и держалась как бы независимо от всех. Но ближе к окончанию первого курса вдруг что-то случилось, мы как будто впервые увидели друг друга и стали присматриваться, словно пытаясь понять, нравимся мы друг другу или нет.
На лекциях, сидя рядом, мы стали писать друг другу записки. Она знала Вийона, сонеты Шекспира, Лорку и Цветаеву и вольно цитировала их, сочиняла послания в стихах, в которых игриво обращалась ко мне на «вы». Для меня же, вчерашнего школьника, эти имена были тогда открытием, я пытался не отставать, хотя кругозора мне явно не хватало. Когда же я сидел на лекции по соседству с другой однокурсницей, она посылала мне грозные послания, что будет жестоко мстить своей сопернице!
Поскольку наш институт был в самом центре города, после занятий мы нередко гуляли в Летнем или Михайловском саду, шли на Невский и заходили там в какое-нибудь кафе, но чаще всего бывали в «Метрополе» на Садовой, где официантка приносила нам металлический кофейничек и свежайшие булочки со сливками.
Наши отношения стали развиваться стремительно, и в душе у меня все ликовало от того, что я люблю такую интересную женщину и она, кажется, отвечает мне взаимностью.
Как правило, все, что она мне рассказывала, было для меня внове. Новые имена художников и поэтов, новые книги еще больше подогревали мой интерес к ней. А она легко играла на струнах моей влюбленности и порой говорила о любви, об отношениях мужчины и женщины такие откровения, которые сближали нас и давали мне надежду на большее. Ее улыбка могла покорить любого, ее слова производили на меня куда большее впечатление, чем лекции всех наших педагогов…
Казалось, все было прекрасно, но в это же время рядом с нами появился другой наш однокурсник моего возраста, который также поступил в институт сразу после школы и которого тоже звали Сергеем. Причем он возникал как бы нечаянно, но для меня всегда некстати. Он был скромный, вполне миролюбивый парень из Белоруссии, жил в общежитии, был такого же роста, как я, и такой же худощавый. В то время у нас в ходу было очень распространено обращение «чувак», а если ко всем, то – «чуваки». А у Сергея была фамилия Чумак. Поэтому очень скоро все стали называть его Чувак.
Конечно, она ему тоже нравилась, и мы поневоле, без всяких объяснений, стали соперниками. Не могу сказать, что он ей как-то был интересен, но она не гнала его от себя, и получалось, что мы часто оказывались втроем: два Сергея и одна Татьяна. Это выглядело как-то смешно и по-дурацки.
Хотя у меня все-таки было одно преимущество – я ленинградец, я живу здесь, а он – приезжий, общежитский, провинциал. И это давало мне некоторую уверенность.
Сергей был заводилой, но вполне умеренным, иногда подбивал на всякие инициативы типа поездки за город или какого-нибудь спонтанного праздника в институте, который предлагал организовать. Тане, в силу ее природного авантюризма, это даже нравилось. А я чувствовал, как во мне начинает распаляться огонек ревности. Я надеялся, что она все-таки предпочитает меня, но мне было обидно, что он все время где-то рядом, и нам приходится проводить время втроем. Мне не давало покоя это дурацкое состояние.
И все-таки я видел, что Таня неравнодушна ко мне, что у нас складываются отношения, а Сергей, как пятое колесо, просто болтается под ногами…
В середине мая закончились основные занятия, пошла зачетная неделя, а потом и экзамены. Мы с Таней стали реже встречаться, а мне все время хотелось видеть ее. Но я жил в новостройке, в Ульянке, а Таня – в центре Ленинграда, недалеко от Сенной площади. Надо было готовиться к экзаменам, и делали мы это как обычно, сидя дома с конспектами и учебниками. Встречались в институте на консультациях и во время экзаменов. Теперь я ждал экзамена, главным образом, чтобы увидеть ее. Но мы не афишировали наши отношения, поэтому в институте встречались как все однокурсники.
А уж после экзаменов мы позволяли себе куда-нибудь сходить, погулять по центру города и посидеть в кафе. Обычно после сданного экзамена в группе обязательно находились самые неугомонные, которые подбивали отметить это событие. Но мы с Таней всегда старались ускользнуть от этой перспективы и тихонько смывались от очередной спонтанной сходки. Нам вдвоем было лучше, мы могли говорить друг с другом о чем угодно и бесконечно. Я любил ее слушать и всегда узнавал для себя что-то новое.
Летняя сессия проходила беспорядочно. Я сдавал с переменным успехом, но меня это уже не очень волновало – у меня была цель, о которой я думал и к которой постоянно стремился, – это была она.
Весна в том году была поздняя. Она долго раскачивалась, все не могла разогреть землю и растительный мир. Но лето началось на редкость теплое и благодатное. Сады и парки, наконец, в полную силу распустили кроны своих вековых красавцев. На Марсовом поле кусты сирени выпустили пышные белые и сиреневые кисти, и все вокруг задышало знакомым и давно ожидаемым душистым ароматом.
Удивительное это время в нашем городе – начало лета, когда магия ленинградских белых ночей совпадает со временем молодости, свежести восприятия жизни и настоящего чувства, когда все в жизни происходит впервые.
В последний день сессии после сдачи экзамена, когда наши однокурсники уже находились в состоянии вполне понятного возбуждения, мы с Таней решили испытать ни с чем не сравнимые летние ощущения ленинградцев – погулять по ночному городу. И в десять часов, как договорились, мы вновь встретились на Невском у Гостиного двора. Ее взгляд был полон доверия и любви. Мы обнялись и, не думая и не выясняя, куда пойдем, двинулись навстречу предстоящей ночи. Ноги сами понесли нас куда-то.
Я предвкушал дивный вечер и незабываемую летнюю ночь вместе с моей возлюбленной. Еще было совсем светло, мы перешли через подземный переход на другую сторону Невского и очень скоро оказались на площади Искусств, а оттуда по Инженерной улице прошли до канала Грибоедова. На набережной было много веселых, беззаботных людей. Они громко разговаривали, смеялись, шутливо заигрывали друг с другом. Казалось, что сейчас не поздний вечер, а хороший летний день, и поэтому везде полно народа.
– А тебе приходилось вот так гулять по городу в белые ночи? – спросила Таня.
– Только один раз, год назад, когда школу закончили, во время «Алых парусов».
– Ну, это совсем не то. Там же, наверное, везде была толпа.
И я вспомнил то полусумасшедшее состояние необузданной радости, когда мы всем классом поехали на трамвае из Новой деревни в центр Ленинграда и гуляли по набережным Невы, на которых в ту ночь одновременно собрались выпускники ленинградских школ. Все набережные и проезжая часть были заполнены до отказа бесшабашными молодыми людьми, слегка, или уже не слегка, подогретыми выпивкой, которые не просто веселились, а кричали, пищали, визжали, буйствовали, бесились, сходили с ума. Описать это состояние огромного количества молодых людей просто невозможно…
Но и в тот вечер, когда мы гуляли с Таней, на улице было шумно и весело. Мы прошли мимо Спаса на Крови, который давно, привычно и безнадежно, стоял в лесах, и уже при подходе к Марсовому полю почувствовали нежный аромат сирени. Мы шли, обнявшись, и болтали о чем угодно. Мы шли и на ходу целовались, и смеялись, что можем так легко, беззаботно, без оглядки на всех себя вести… Танины волосы слегка развевались от легкого ветерка, а я не мог оторвать взгляда от ее покоряющей улыбки.
Постепенно стало смеркаться, это еще не была ночь, но на небе уже появились первые звезды, а вытянутое здание бывших Павловских казарм стало резче выделяться на фоне лилового неба. Так, задрав головы вверх, подставляя лица свежему воздуху с Невы и пытаясь как-то запечатлеть в душе это неизъяснимое состояние, мы прошли по дорожкам до начала площади со стороны памятника Суворову.
Не знаю, что больше я видел тогда перед собой, – удивительный ночной город или эту женщину…
И когда мы уже собрались перейти через площадь на Кировский мост, перед нами совершенно непредсказуемо возник Сергей, наш постылый однокурсник.
Откуда он взялся?!.. Как здесь появился?.. Я не понимал и стал лихорадочно прикидывать, то ли он остался в институте, который находится рядом, и оказался здесь в этот момент совершенно случайно, или он как-то услышал, как мы с Таней договаривались о сегодняшней встрече… Но факт был налицо – похоже, наша идиллия, наша безмятежная ночная прогулка была безнадежно испорчена, потому что я понимал – теперь мы от этого идиота не отвяжемся.
Он стоял и невинно (а может, нагло) улыбался:
– Привет, привет! Гуляете?..
– А ты-то как здесь?.. – вырвалось у меня.
– А я здесь уже давно. Мы отметили сдачу в пельменной на Невском, потом я посмотрел фильм в «Авроре» – но так, ничего особенного… А потом просто пошел гулять.
– Ну, а сейчас куда? – Я еще надеялся, что он скажет, мол, куда-то идет, и тогда мы соврем, что нам совсем не туда, и разойдемся.
– Да не знаю. А вы куда идете?
– Мы тоже просто гуляем, – сказала Таня и безнадежно махнула рукой.
Сергей, не спрашивая, пошел с нами рядом.
Мы с Таней не знали, что делать. Сказать ему откровенно, что не нуждаемся в его обществе, мы оба не решались, почему-то не хватало у нас смелости это сделать и просто послать его подальше. И мы пошли вместе.
Перед нами открылась перспектива невского простора – хорошо знакомый вид на Неву, ее набережные, стрелку Васильевского острова и Петропавловскую крепость. Небо уже слегка окрашивалось бледно-сиреневым тоном, и все очертания становились не такими четкими. На мосту ощущалась вечерняя свежесть, и от воды пошел легкий холодок.
Наш путь стал превращаться в вынужденную, скорее даже, в вымученную прогулку. Сергей пытался исправить неловкую ситуацию и говорил всякую ерунду.
– Я вот думаю, интересно, смог бы я прыгнуть с моста или нет?
– А ты попробуй! – подначивал я.
Сергей выразительно посмотрел на меня. И я уже злорадно подумал, а вдруг он решится.
– Пожалуй, сейчас не буду.
– А что так?.. До берега недалеко.
Осмелев, Сергей стал рассказывать нам истории своей доинститутской жизни.
Меня удивляло, как в такой час, в таком месте, в окружении такой красоты можно было болтать о всякой ерунде. Он рассказывал об оккультных науках, перешел к рассуждениям о современном искусстве, а потом вдруг понес чушь о духовном и физическом преобразовании человечества благодаря космической трансмутации. Как все мы в молодые годы, Сергей мог увлеченно говорить о том, о чем имел довольно смутные представления. У болтливых людей, как правило, очень хорошая память. А, может, именно эта способность заставляет их все рассказывать, чтобы не держать все это в голове. Я же придерживался мнения, если хочешь сказать что-то умное, сначала подумай, потом произнеси это про себя, а потом лучше все-таки промолчи.
Мы с Таней шли, не говоря ни слова. Уже прошли весь Кировский мост, по набережной дошли до Иоанновского моста, ведущего на территорию Петропавловской крепости. Этот старый, деревянный, какой-то совершенно негородской мост в самом центре Ленинграда всегда поражал меня своей нездешней архаичностью. Было удивительно ступать по его дощатому покрытию, как будто мы очутились в другом времени и шли по деревянным мостовым.
Людей становилось все меньше. Мы оказались в пространстве крепости, окруженном красно-коричневыми стенами. На булыжной мостовой под воротами ноги не слушались, ступая по неровным округлым камням. Так мы прошли через арки двух ворот и вышли к собору.
Часы на шпиле пробили половину второго. Мы обогнули Монетный двор и пошли по темному, неширокому проходу между старым зданием и стеной крепости. Справа от нас, в зарешеченных окнах на первом этаже горел свет, а в одном даже была открыта форточка. Слышно было, как там работают какие-то машины. Мы заглянули туда и увидели, как из какого-то аппарата выскакивают желтые монетки. Это было удивительно – своими глазами видеть, как выпускаются деньги. Правда, это были всего лишь трехкопеечные монеты, но меня поразило, что даже ночью производство денег безостановочно работало.
Дойдя до круглого здания тюрьмы, мы решили вернуться к Невским воротам. Сергей наконец-то притих и теперь высказывался лишь изредка. Чувствовалось, что уже наступила ночь, и появилась какая-то усталость. Но зато когда через глубокую арку ворот мы вышли к Неве, свежий ветерок ударил в лицо, и эта усталость отступила.
Мы спустились на берег и пошли по пляжу Петропавловской крепости. Напротив тянулась Дворцовая набережная с ее ровной классической петербургской застройкой. На пляже мы оказались одни. Нева плескалась под ногами и словно соблазняла нас войти в ее воды. И пройдя еще немного, один из нас не выдержал – конечно, это был Сергей.
– А что, может искупнуться?
Сергей посмотрел на нас вопросительно и, одновременно, вызывающе. Мол, ну что, слабо?..
Ни я, ни Таня не горели желаем ночью мокнуть в Неве. К тому же мы не представляли, где и во что переодеваться и как потом сушиться. Но Сергей уже загорелся и начал снимать с себя рубашку, а потом расстегивать брюки. Он потрогал ногами воду и повернулся к нам:
– А вода ничего, вполне себе… Ну, что? Не составите мне компанию?..
– Чего-то не хочется! Ты уж давай сам!.. – смеясь, почти прокричала Таня, и глаза ее загорелись в темноте каким-то огоньком еще неведомой мне радости.
Сергей не торопясь стал заходить в воду, слегка поеживаться и поводить плечами: «О-ох!». Он прошел еще пару метров, бросился в воду и поплыл.
Мы смотрели на все это как на спектакль актера-неудачника. Таня перевела взгляд на меня и шепнула: «Давай убежим!». Я посмотрел на нее, взял за руку, и, не говоря ни слова, мы пустились с места что есть мочи. Вскоре от воды послышался крик: «Эй, куда вы?!..». Но нам было уже все равно.
Мы бежали как сумасшедшие, как люди, которые освободились от чего-то тягостного, надоевшего и обрели неведомые силы.
Мы пробежали без остановки по всей территории крепости и, только выбежав за Иоанновские ворота, уже на мосту остановились, а потом, тяжело дыша, пошли шагом по деревянному настилу.
Мы шли и смеялись, мы были уверены, что освободились от нашего однокурсника, и теперь, наконец, могли посвятить эту ночь друг другу.
– Пошли ко мне. У меня сегодня никого, мама с бабушкой на даче, – сказала Таня так просто, как будто речь шла о посещении кино.
