Серебряный поэт

Огласка тайны

«На страшной высоте земные сны горят…»

Осип Мандельштам1. ЛистопадВерчение, лёт, беспамятства толика.Порывы. Вы правы, провалы, и только…А сути не видно, да есть ли, ей вторя,Природе, как в век королевы Виктории, —Вручную убранство пространства – изыскано,Так мир несказанный молчанием высказан.Неисповедимым, по лестнице Иакова,Прозрачным иль призрачным, суть одинакова,Предстал: Серафимы на арфах, кристаллы —Неслыханный мир – мне промолвить пристало…С озябших бульваров листву совлекая,Листал листопад тишину… И такаяБлагая окутала душу истома:Из сна дождепада выходишь, из дома.Расписано небо – высокие «станцы»,Объемлет. Обнимет. Окликнет остаться.Вперёд, пуще прежнего взвеяны кущи,Багрянцем бахвалится шелест бегущий!Обрушились листья куда ни попало:В Неаполь, в Петрополь, в октавы Непала,В бурлящую радостью пустошь идиллий,Гурьбой, в одиночку к земле восходили —Слетевшие с губ одинокие вести.Разрозненных листьев… Падение… Вместе!2. Сон Питера БрейгеляЛиют дожди лучей.По лезвию времён, по кромке ОйкуменыБосая тишина идёт, большая видимость назрела.Глотает голоса глухая ночь.И сребреник блестит надменныйНа каменном полу. Свисает яствами с тарелок —Застольное безумие, безмолвие губительной забавы.Сброд всех эпох и площадейГорланит, жаждет казни.И лисий хохоток старух, и колких перьев скрип,И взгляд плюгавый —Смешались, до беспамятства смешат. Взвывает: «Гасни!» —К кресту вздымает крючковатые персты,Забрызганный покоем,Сотрапезник чудовищ – век бубонный, каждый, взвинчен,И мы с любимой – скорби скарб с безудержною радостью пакуем!И сломанные крылья мастерит, в сердцах, да Винчи…Охвачен соглядатайством:В клуатрах, в кулуарах стынет кома:Уродства вакханалия, доспехов блеск суровый.Под грохот вавилонской башни мир людейИскромсанный, искомый…И ангельские развеваются плащи, покровы.Гул под крылами: своды, войны, воины и пятна алой швали!Невзрачной радости хмельная суть – вовсю пленила.Огласка тайны… Внемлет кто иль нет? Едва ли…Лиют вино багровое,А ночь – в глаза чернила…3. КомаВетер исполнил глиссандоВ осиротевших на листьяСводах бунинских аллей.Повадилась в глаза врываться тьма кромешная, впустили —Радостный холод – сердца́,Бой напольных часов остывал,Я навсегда отставалОт исчезающих вдаль журавлей,От падающих в бездну бремени израненных идиллий.Вечер утратил плаксивость,Огонь зачинался: в каминах,В снах, сгоревших дотла,В наполненных яростью бойницах, в больницах в кровь искомых.Взгляд, прикованный к стене.Осенью осенённый покой.Ночь озареньем светла.Поэзия – напасть? – На след напасть, не выходя из комы…4. Брезг счастьяТимпанов и флейт голоса, нити пряжи,Фригийских полей отдыхающий вид.Слепой Нотр Дам в дальний вечер наряжен.Заброшенный век пустотою кровит.И мокрое эхо шагов, и немаяЦарит мизансцена: унынью воследКрадётся туман, сладострастью внимая,Срывается с пальцев бубновый валет.Пропитана взглядом страница Жюль Верна,Бокалы целуются… Нет, не о том…Возможно, как будто бы, как бы, наверно,Таверна и хохот, с дымящимся ртом, —Рассказ моряка-старика, выплеск грога:Поддался клинку проржавевший сундук…Фортиссимо Грига, фортуна, потрогалШершавую ночь оглашающий стук.Солёные письма на рейде Ньюкасла…Я – эркер пространства, подручный племён;Маяк, чтоб надежда в шторма не погасла;Брезг счастья, молчанием хора пленён!

Скоропись духа

«Умение передавать в произведении не «голую правду-матку», но ту высшую правду, которая называется вымыслом – сопутствует поэзии. «Правдиво рассказать можно лишь о том, что не просто «было». Вымысел совсем не есть выдумка, басня, произвольное измышление. Его нельзя назвать ни былью, ни небылицей, ибо в нём таинственно познаётся не преходящее «бывание», а образ подлинного бытия. Поэтический вымысел есть мифотворение, без которого не может обойтись искусство и которое нельзя заменить дискурсивно-логическим познанием».

Владимир Вейдле

«Мне искусство никогда не казалось предметом или стороною формы, но скорей таинственной и скрытой частью содержания… той его частью, которая не сводится к темам, положениям, сюжетам… в художественном произведении всего важней не слова, не формы, но и не изображённое им, а то, что всем этим сказано и не могло бы быть сказано иначе, какое-то утверждение о жизни, какая-то мысль, которая перевешивает значение всего остального и оказывается сутью, душой и основой изображённого»

Борис Пастернак1.Я жаждуЧёрно-белого цвета на всём…Брезжит безвременье, нет ли?Как будто бы голоса в ладонях несём…Гулом наполнены ветви:Трамвайный дребезг, колокол и метроном,Вой злой дымохода долог,И, в хлещущем тоскою, жилище больномПадает тьма с книжных полок.Колеблются: память и туманы долин.Кажимость обрела очи:Забвеньем опьяняемый взгляд утолим,Ночи сопутствует очень.Отсутствуют: чёрный свет на белом снегу,Солнечная тень Калькутты;Изверчена стрелками, всегда на бегуЗабытая, бес попутал,Великая толика вымысла на всём!Слышатся песни звёзд, нет ли?Как будто бы на руках тишину несём…Лугом надбавлены ветви.2.Заблагорассудилось и обыденность стала миражом:Расстелилась гладь заката, гавань, всплески;Огонёк свечи – хмельным сраженьем, взрывом хохота сражён,И валялся под ногами окрик резкий;Навуходоносор – бой шагов, гул зиккуратов, конниц лязг —Грандиозный холод ка́мней Вавилона.Умопомрачительная толщина эпох и толща ласк,И промчались тени копий, непреклонны.В бездыханной улице рассусоливают скорбь особняки,На вратах: безвозвратные домочадцы.Особняком выстоять! Давай, ночь, в урочище сна вовлеки,Мне бы только до кромки жизни домчаться!Опознавший осень, луч фонарика, поглощённый тропой;Остроносая кирха прихожан кличет:Падает звон… Падшие листья… Падуя… Падая, пропой —О слиянии черт! Чёрт… Чёт… Нечет… Вычет.Моросящий дождь… Дож венецианский… Даждь нам пелену днесь,Дабы видеть: смертно, смутно, дамбы, дыбы;Чтобы правда вымощена обманом, чтобы город стал весь —Миражом, сквозь который мечтать смогли бы!3.Как Цезарь преданный, ещё не веря,Стоит мальчишка, жизнь моя, да что же это…Вой стёкол выбитых, как будто зверя.И голос, втоптанный в снега… Меня, поэта,Накормят холодом, в глаза не глядя.С заправской лихостью мне проживать охотаВ высоком рыцарстве, подвинься, дядя,Здесь латы клятые и клятвы Дон Кихота!Здесь жизнь обглодана, здесь тело рвалиРычащей сворою, но путь, но взгляд околен.И ночи родины о счастье вралиКолоколами колоссальных колоколен.Сноп фар постылая потьма рожала,Ржавела память, пошлостью лоснились рожи.Подставь, как к горлу остриё кинжала,Строку к глазам, путь станет снов дороже!Усекновенной полночью гордиться?На плахах Зимнего дворца искрились сольюНемые вскрики, канувшие лица.Часы изрубливали тишину соболью:Сонм звуков медленных – бездонный, медный.И снега солнечного скатерть расстилая,Очаровал поэта мир, намедни,Околдовала город оглашенность угловая…

Ключ Иппокрены

Однажды, где-то в разгаре ветреного осеннего дня, волнообразно шумящего, раскачивающегося кронами, приглядываясь к деревьям, травам, ощути в привольную хаотичность листопада, я вдруг почувствовал присущую всему – невероятную, естественную лёгкость или беззаботность, или полновесное доверие всего ко всему, царящее в природе, – сменяя друг друга, меняя облик до неузнаваемости, или даже как будто бы соперничая друг с другом, да ещё, подчас, обладая лишь мигом для существования – участники жизни природы – не имеют в себе самих никакой трагедии, зависти, подлости, как это бывает сплошь и рядом у людей, напротив, все жители мира природы – вольны и спокойны, уступчивы, знающие своё общее начало, своё единство и поддерживающие его.

Борьба за «место под солнцем»– очень усл овна, скорее даже, театрализована, важен не результат, а процесс: эхо шелохнувшегося листа, всплеск голосочка птицы, стремительное завихрение падающего с высоты снега, дождя, каждого листика, «разбивающегося насмерть» – всё это лишь красивая декорация, фон для совершенно умиротворённой, гармоничной картины мира природы… Ни вражды, ни смерти, ни одиночества – ничего нет из постоянного набора человеческой жизни!

Мне захотелось попробовать в строке этот «свободный, осмысленный хаос», хаос ради созвучия, жертвующий сиюминутным содержанием и даже смыслом! У нас слишком много подчас «содержательности жизни» и слишком мало ощущения или знания жизни и доверия к ней. Мандельштам неспроста у меня в эпиграфе, но как зачинатель торжества «беспамятной строки».

«Каково тебе там – в пустоте, в чистоте – сироте…»

Осип Мандельштам1.В прах растеряв обитателей, облик, на облако глядючи,Тяжко вдыхаемый лёгкими, мой переулок, старея,Мерно светал под шагами, и скрипка Шагала витала…Сны захоронены в дни – как в курганах уложены вятичи.Скоро уже… Уже стали минуты… Скорее, скорее!Ревель. Свирель. И свирепость вандала Виндава видала…Ладно, пусть так, пусть прохладные статуи сквера и скверноеЗавтра – затравленно ждёт нас и дышит на ладан, и клянчаМилостыню у глазеющих в строки, ох, строги, наверное,Выступят прутья из темени, будто бы рёбра из клячи.Славно скудеют шумы, словно губы поэта, поэтомуДвор, оркестрованный хором созвездий и гоном звериным,Сладостно спит… Мне, горнистами горными, горнами спетому,Слякотно грезится грязь и взрыхлённая рыхлость перины.Жизнь – секундантам, а мне на дуэльной дистанции – вымыслы:Счастье. Оживших поэтов стихи – льются, время снедая[1]!Блеск антрацитовый – руки из жерла истории вынесли.…Нет ничего. Только пламенный сон. Только юность седая…2.Ещё непроницаема,Ещё нет видимых причин.Лишь варево гудит: горсть звёзд, щепотка плача…Из глубины доносится,Как первый снег, во тьме неразличим,Латунный звук иль блеск, и ничего не знача,Врывается в строку – в разграбленное сердце октября,В холодную сумятицу, провозглашая:И трогательность плеч, и талый тлен теней – не зря, не зря!И чуточка тепла оплавленной свечи – большая.И вот уже лавина чувств, сквозь лаву лет, раскалена,Сжигая заживо, сметая быль и небыль,Вздымает, сокрушив, душа вольна, больнаРазверзшейся возможностью прославить небо.Распахнуты стихи! В объятьях – сонм стихий! И сны пруда,И зыбкий край ночующего в поле стога.Всем звёздам салютующая молодость, рука горда.Улыбчивый ручей, спадая, слышен много.Ещё не приключился день,Ещё дрожащая пора,В разгаре целокупное витийство, в силе.Но чар моих чураются… Судьба стремительно стара.Глаза очнулись. Здесь.Качнулись к смерти. Все ли?

3.

Когда осенняя стихает темнотаИ свет окна крадётся меж стенами,Внимаешь, с искренностью искры: занятаВысокими осколками стенаний —В е л и к о м у ч е н и ч е с т в а святая суть.Молчит обильно уличка, так надо.Меня отнять у вдохновения? Отнюдь!В укромной впадине струенье клада —Ключ Иппокрены! – воздух пламенно-сырой,К губам, к глазам… Душа качнулась ярко…Я за влюблённых в высоту стою горой!Жизнь выгорит свечою, до огарка,Я это знаю, но, чуть только тишина,С небес спускаясь, вымазавшись в саже,Остановилась, как слезинка, не слышна,Мой стих Вселенную двора покажет!

Втуне

«По-настоящему (большой поэт) «осуществляется» только в талантливом читателе. В таком, который способен к активному сотворчеству и готов к усилиям, подчас к утомительным. Но это утомление сродни усталости рыбака в дни удачного лова. Утомление не растраты, а прибытка».

Марина Цветаева1. «Воронок»По остывающей бездомной тишине, грузноНалегая шагами на осеннюю робу бульвара Страстного…Жить уже некуда, час настаёт, ветер грустноПошевеливает ветви. Смертельно не верится в лучшее снова.Не горячит горечь чувств. Мысли огнём объяты.И бумажным змеем витает в оглашенном воздухе, прокажённом —Захлебнувшийся крик: «Остановитесь, ребята!».Онемевшие, обхватив окаменевших мужей, не плачут жёны.По нарастающей тает сон: так мало мелаОстаётся в дорисовывающей солнце детской руке, застыла…И кто-то сталью голоса тычет в ночь умело,И расстреливает,Пришедших за сном,Фарами «воронок»,В затылок.2. Past PerfectЖизнь на юру, смерть посреди. Незащищённость кровом.Кровью истекает время. Нет неба над головой!Типажи: зырк бычий, пот на подбородке здоровом…Сколько их, Господи, сколько! Впадаю в дым луговой…У рукомойников железных – впредь, прядь, прыть оттока:Нудно падают холодные капли, насмерть бьются.С картин: пламенеют маки заживо! Ожглась жестокоДуша мальчишки, потонув в остывшем чае блюдца.Окаменевших лобзаний неподъёмная тара,Мрачное золото Винсента и кривизна Дали…И во рту зычный привкус вокзала… Память, стань старой,Скорбь, губами початую, зорко со мной раздели!Где-то поодаль пообвыклось марево сна, спите…Стих перезвон увешанных монистами цыганок.Я любил любить… Любил Россию, из Москвы в Питер,Жизнь на ура, под воздыхание звёздных цигарок.3. Разве что…Запаян вечер оцинкованныйВ продолговатое пространство века жгучего.Глаза закатом жизни скованы.По капле сердца встречный ветер мне наскучивал.Строки мятежность статуарная,Огнебородым греческим богам покорная.Минут разгромленная армия.Неизречённостью вселенской сыт по горло я!Ветра и чувства переменчивы.Глаза, обживши темень вечера, за староеВзялись – блуждать… И молвить нечего,Ну, разве что: вот, облака прошли отарою…

Парад-алле

Я слышу жажду тверди!Мне твердят о ней:Ковыль низкопоклонный,Студень жара, миражами полон.В поло́н днём бездыханнымВзят покой, сильней —Скрипач в траве. Жужжанье обездвиженоВ потоке полом.Маячат маки. Миг в разгаре. Век, стремглав,Пронзил обескураженные семьи,В тине умолкая,Мерещится шмелём. Спит тишины анклав.Простёртый товарняк из облаков.И медлит тень нагая.Я слишком жажду тверди слов! Она самаСебя не узнаёт в моём неистовом порыве, так то…Жаровня захиревших трав…Сходить с умаОт всколыхнувших яблони сорок,Забросив чувство такта! —Освобождённым словом крыть – туз козырной,Пусть шайка воровская дойщиков закатов стынет скопом!Пусть только каждый сотнетысячный со мнойИ жар нескошенный – могильщиками вскопан,Я славлю обездвиженного слова взбег,Брусчатку подавай мне, жизнь,И готику сусветной речи!Бухарским пловом вскормленный молчит узбек,Ни слова не поняв, ничем поэту не противоречит.Благим, рождённым в грохоте нездешних гор, —Глаголю твердь, елейный аромат сицилианских сосен.Народ мой на расправу с жалким смыслом скорИ к жизни, за пылинку отданной поэтом, сонно сносен!Я жажду жажды,Зной вам в помощь, ходоки, —По сломленным рукам, по пятнам крови – выцветшим и ржавым!Снедаемые тишиною сны легкиМоей, правдоподобной, от дождей до сумерек, державы…Стеклянная есть твердь! …Не достучаться мне:Ладони в кровь и медленная пустотаСтены облезлой…И боль въезжает в сердце на лихом коне.Парад-алле… Доносит воздух:Костыли и топот жезла.

Навеяно Винсентом

Explicit mysterium[2]

1.Измаянных – изломанным молниями небом —Руками, хлопками просят сойти со сцены,Не мешкать, не мешать! Соборы с высоким нёбомСмыкают напевы в хор, реквиемом ценны…Вот ёкнуло в груди сердце, часы возвестилиГлубокую полночь, в которой несут мерноОсмелившегосяОслушавшегосяОслышавшегося безумца! Строй Бастилии —В почётном карауле. И пасутся мирноСтада округлых минут на циферблате чинном.Динь-Бом… – по имени тишину называя,В напольных часах хадж звуков… Схож с мёртвым мужчина…Сочится жизнью ночь, как рана ножевая.2.Острого цвета солнце,Пронзая толщу заспанного быта,Пробилось-таки к глазам,К лиловой дрёме…Тщетно разыгрывая безмятежность,Зная, что карта бита,Любуюсь падающей тишиной, кромеВолчьих пятен на распахивающейся двери – тлен итога —Минора полна каменная Минерва —Снится мне, на обложке Древнего мира, не буди, не трогай!Но мира не будет… Мы с ним, мы – нервы:Вытянутые, выпростанные, втоптанного стона струны!Напитаны бунтующей кровью вены.Вышедшие нам навстречу: полуночи, пустоши и страныВоспитаны в аду чувств благословенных.Загнанный в яму безумия,Или стяжавший взлёт глубокий?Столетий ствол, молнией разбитый, спилен.Жизнь отдана искусству. Убогие глазеют лежебоки.Охранной охрою осыпан храп спален.Любящим цветом оттенена неминуемая потеря.Последняя роза осенняя – блёкла.Таинство слабой занавески в створе утра. Рассвет потерян.Чирк солнца. Зарделись бездонные стёкла.3.В разгаре сумерек: сад, споры вдохновенья и отверстыхНебес – на вдохе отхлебнула – душа моя… Потёмки святы…И смутная тревога улеглась. Дождь выпал из отверстийВ чернильном куполе. И гнёзда птичьи – из прутьев окон свиты…Как зримо тонет взгляд! В пучину братских чувств я погружаюМотив сусального пейзажа заколосившейся пшеницы:Вороны тянутся к созревшему под ветром урожаю,Их пятна вороные, и данный день, который денно снится…Десницей Неба – молнией – померкший небосклон расколот,Удушливая тишина прохохотала – над жизнью всуе.И стынет сердце, подступает, крадучись, к ладоням холод,И кистью начинает смерть свою, смерч бешено рисуя…4.До обморока!И пульс нитевидный…Скорее, скорее,Хватая губами остуженный вопльРассветной земли, вызнать вдруг достоверность слепую!Избита душа, час о́т часу жив,Поминутно старея,Предчёрное пламя познав кипарисов,Пишу – оголтелую оторопь лиц, ввысь ликую.Патетикой дайте наполнитьминдальничанье с закатом!Замшелая путь-дорожка, петляя меж междометий,Выводит к опрятным мыслям о близком.И тайное станет явным – в грязи,В этом мире заклятом!И жаркая жуть прозрений вдруг окаменеет, застрянетДревнеегипетским обелиском.И всё же, ненапраснаЖизнь в искусстве, неостановима!Сердец хрустальные осколки. Разграбленные настежь судьбыИ правда впроголодь святая;И алчущие ярких глаз картины Винсента,И строк моих непреднамеренная схима —Сплав бережный,Сплав раскалённый добела!Ночь слышалась, ночь кончилась.Мир за окном светает…

Et cetera

«Сочинение поэзии – тоже упражнение в умирании».

Иосиф Бродский1.Да, в расплавленный воск тишины наряжёнЗнойный полдень – Москва под пятой.Выходи из подполья и лезь на рожонДух мой, чудо продлив запятой,Разбуди, береди, борозди боронойИзмождённую душу, озвучьЖалким скрипом двери тлен тоски вороной,Провернув неподатливый ключ.Мне за волосы вызволить, ввысь подтолкнуть,Мне к оглохшим слепым – со стихом?!Взгляд: на кромках домов каплевидная муть —Высох ливень в проулке глухом.Зал в потёмках. Подсвечен сюжет за спиной:Стол, влюблённые, яства горой;Утро. В голову целится друг записной.Обронён в травы главный герой…Скомкан кадр, расплавится фильм. И опять:Безымянных мгновений купаж.Близкий зной. Шмель взлетит тишину опылять…Жизнь за с т и х о т в о р е н ь е отдашь?2.Огонь в лицо!Рациональной подоплёки —Ищи-свищи, здесь строки-самураи;Здесь ночь бездомная и колокол далёкийЗвонит, звонит, по капле умирая…Горит свеча.И тьма народа обступила —Поэзию – и губы в кровь, смолчала…Как дружелюбно по живому водят пилы!Ободрана, как липка на мочала.Огонь в лице!Сквозь неизбывный сброд, сужаяПростор, с ребёнком на руках, мадонна,Идёт – навстречу славной гибели, чужая —Всей жизни! И счастливостью бездонна.3.Прижато к кремню бытия кресало!В шагах нехоженых таится эхо, снам сродни.Высоким ветром небо расчесалаНочь, растерявшая достопочтенные огни.Застыли в беге облака. Молчите,Молчите, строки, совладайте с тишиной камней!Висок, ударов крови расточитель,Чуть содрогается. И ластится тоска ко мне.И ласточка сквозь синеву, и прорваЖеланий в рифму рассказать о чём-то там таком…Мой белый фронт кромешной чернью прорван!И крадучись в ночи, поэзия, – живёт тайком.4.Я скажу, нарочито шёпотом,Вознося свечу над плечом:В омут ночи глядел и шёл потомПросто так, и всё нипочём.Я прошу, как последней милости,Как в Сахаре воды глоток,Чтобы ранней порой явилась тыИ осталась бы на чуток —Тень снесённого веком вечера,Песнь горниста, похлёбка ртов!А сейчас, что же, делать нечего,Ко всему, ко всему готов…

Цикл «Фата-Моргана»

Мне искусство никогда не казалось предметом или стороною формы, но скорей таинственной и скрытой частью содержания. Той его частью, которая не сводится к темам, положениям, сюжетам, после чего мысль несколько затемняется, но остаётся несомненным, что в художественном произведении всего важней не слова, не формы, но и не изображённое им, а то, что всем этим сказано и не могло быть сказано иначе… какое-то утверждение о жизни, какая-то мысль, которая превышает значение всего остального и оказывается сутью, душой и основой изображённого».

Борис Пастернак1.Неминуемый вечер: на пледе,На оборках июльских кулис.Раздушистой черёмухой бредитРастемневшийся в зной барбарис.Будто жизнь, убывает помалуСвет не тронутых ветром небес.Ноги босые, в ночь, окуналаВечность в Лету, в раздолье чудес!Распылила зарю кавалькадаОблаков – мчатся медленно вдаль.Неминуемо знаешь: Не надо —Ничего! – и в минувшем, не жаль.2.Есть в солнце вечернем:Покой и прохлада,Ласкающий травы дрожит ветерок;Смолкающий светВ гуще мутного садаПод пыльные звоны ушедших дорог.Минуты, сподобившись часу, продлили —Присутствие солнца на кромках ресниц.Пал колкою тенью в распахнутость лилийРаскидистой ели игольчатый шпиц.Есть в думах вечерних:Узоры Калькутты,Бриз Корсики,Волны Тверских куполов;Желание в шаль золотую укутатьОзябшие звуки промолвленных слов.3.Немеет воздух.В вечность канет —Из облаков закатных холм.Зари разорванные тканиЗалатаны златым стихом.Превыше всяких слов, превышеОстановивших дрожь ветвей —Начало звёзд над острой крышей,Высокий абрис тополей.Сгустилось.Смерклось.Свыклось.Сталось.Ещё не тьма, но при дверях:Души умолкшая усталость.И пепел лет,И песен прах.4.Побережье агав и магнолий,С томным взглядом ажурная мисс.Вечер зёрна кофейные молет,Восходя ароматами вниз.Алый шар погружается мягкоВ чернобровую ликом волну.Пахнет крабом рыбацкая лавка,Подступает луна к валуну…Приглушённая пляска фокстрота,Пальцы топят в рапсодиях сплин.Ждёт под сенью гротескного гротаОголённая женственность спин.5.Благоухая нардом, киннамоном,Царицей Савской в сумерки сходяС небес, во сне неугомонномЗастыть сухою каплею дождя.Обрадовать покой громадой гудаСтолетних елей; еле-еле внятьПространной странной темноте, покудаНисходит звёзд окрепших благодать.Всем миром слышать мерные тирадыС травинок свесившихся скрипачей.Душа моя вечерняя, ты радаСоитию речений и речей!6.Чаепитий невинные всхлёбы,Венских стульев овалы легки;Наставание сумерек, чтобыВдосталь стали слова далеки.Купы звёзд в глубине чашек с чаем,Рука об руку – вечер и ночь.Взгляд взгрустнувший отнюдь не случаен,И слеза раскатиться не прочь…Но так медленно слышатся ставни,Но поёт на душе соловей!И пролёт облаков – вящий, давний —Над узорами стихших ветвей.7.Всё обволакивал из воздуха возникший,Нижайший звук – туманом миража.С немой покорностью возгорбленного рикшиС колосьев ржи слетала солнца ржа…Жар спал. Спал жаворонок. Видел сон котёнок.Не скрипнув, погрузилось в густоту —Крыльцо. Гудок состава шеей длинен, тонок,Пронзительно озвучивал версту…Нет, не «ясней и проще» всё, как у Толстого,А померещившимся, день-деньской, —Фата-Моргана вечеров! Вовсю готоваВзлелеять оглушительный покой!

Старик и море

1. СтарикЖизнь уткнулась в старость, как волна в песок:Вспененного шелеста пропажа.Лишь крылом парящим белый день высок,Пресной стала суша, море даже.Воспалённый влажным солнцем звук шагов,Мачты раскачали взблеск заката.Под ногами вечер. Всплеск… и был таковДень… И ночь бессонницей богата.Сном залатанная явь. Глава на грудь.Грохот тишины, душа солёна.Хочешь, помни всё, а хочешь – позабудь…Хватит на глубокий вдох силёнок!Завтра снова в море волн и гладких дум:Отмель золотистая и львята, —Будто кадры киноплёнки, в сонме дюн —Кромка сна, благословенна, святаДанность моря – ослепительная гладь.Львята стали львиной долей смысла.Хочешь, берег онемевший трогай, гладь,Высмотри, как тень звезды повисла!Не жестока старость, простынь не жестка —Мягкий шелест старой газетёнки.Словно птахи голосочек ввысь, с шестка,Ветер в хижине попутный, тонкий.2. МальчикКак же он верит, как смотрит в него,Любит его, старика своего!Бледная бедность, вовсю нищета…Звёзды на небе. Он их не считал.Воздух залатанный. Возглас. Кровать.Сердцу доверено громко кровить.– Не уходи, просыпайся, старик! —В самой груди разгорается крик.Чем бы помочь, сгусток кофе, дымок,Нет, он не будет один, одинок!Только прогнать бы из горла комок,Снасти с рассветом – руками помог.Юность старела. Взрослея, заря —Вторгнулась в слёзы сквозь пальцы, не зряПриняты муки – победа за ним!Мальчиком плачущим, солнцем хранимСпящий старик, укротитель морей.Борозды страшных ладоней согрей,Солнце солёное! Снящимся львамСнится, возможно, подножный Ливан…Как же он смотрит сквозь ночь на него,Впавшего в сон старика своего!Завтра настанет и в море, вдвоём.Медленно тщит тишину окоём.3. МореБереговая линия огней.И кобальт глубины, и перламутр,И жемчуг раковин распахнутых видней,И ветер одухотворённо мудр…Взлетают рыбы над волной, сюдаВ горнило страсти правь, старик, тяниОслепший взгляд! Как будто бы слюда,Даль расслоилась в солнечной тени.Уже который день… внахлёст… внатяг…Величественно ярок небосклон.И паруса вздымающийся стяг,И море, взявшее судьбу в полон.Костями рук сдержавши бечеву…Пучина вдоль бортов. Оскал акул.И сукровица моря наяву,И радостных отчаяний разгул!Береговая линия огней.И море неба под рукой, прилечь…И в свете фонаря слегка виднейГубами шевелящаяся речь.