скачать книгу бесплатно
если вы ещё спите в утреннем свете
или порхаете в покровах ночного спокойствия.
Гнусная столица, я люблю тебя! Да! Да!
Куртизанки и сутенёры – все ваши удовольствия,
это вульгарная толпа не поймёт никогда.
Одобрение ужаса
Approbation d’horreur
В этом небе странном и бледном,
похожем на измученную твою судьбу,
в опустошённом сердце летают мысли бегло.
Ответь мне: ты вольнодумец, мать твою?
Ненасытный и жадный
для мутного, неясного неба,
не стони, как Овидий,
изгнанный из рая и Рима.
Расколотые небеса и берега сошлись,
моя гордость отражается в тебе.
Твои облака с трауром унеслись.
Катафалки моей мечты
и ад отражаются в твоём свете,
а сердце радуется от красоты.
Навязчивая идея
Obsession
Великие леса пугают меня, словно громадные соборы.
Ты ревёшь, как орган в душе, осуждённой где-то.
Траурный процесс, где предсмертные хрипы хором
издают звук вашего De Profundis, как эхо.
Я ненавижу океан! Мой разум в его бурной магистрали
видит себя, я слышу громкий смех его морей,
наполненный звуками богохульства и рыданий,
с горьким смехом побеждённых людей.
Ты радовала меня и свою ночную звезду!
Я знаю язык, на котором говорит их свет!
Поскольку я ищу наготу, пустоту и тьму.
Сами тени кажутся, что они от живых,
в полотнах, где тысячи потерянных существ
хотят взглядом спрыгнуть с глаз моих.
Мечта любознательного человека
Reve curieux
Ты пробовал когда-нибудь вкусную скорбь?
Ты просил говорить тебе, что ты дерьмо?
В моей душе странная болезнь и смерть.
Ужасные желания соединились в целое одно.
Тоска, надежда и никакой фракционной желчи,
чем больше рокового песка, тем ещё больше
острой и вкусной муки теснилось в моём сердце,
отрывалось от мира и становилось всё дальше.
Я был как ребёнок, жаждущий зрелища,
ненавидел занавеску, как препятствие видеть.
Вот и правда открылась леденящая.
Я умер, ужасное утро окутало меня.
Это всё, что можно было увидеть?
Занавес поднялся, а я ещё ждал тебя.
Парижская мечта
Константин Гис
А Constantine Guys
Reve parisien
Далёкий образ и неясный,
этот страшный пейзаж,
что не видит даже смертный,
проснулся утренний ужас.
Сон полон был чудес и пепелища!
По единственному капризу
открывшегося этого зрелища
я запретил всю эту мазню.
Художник должен гордиться мастерством.
Я наслаждался своей картиной,
очарован был однообразным трудом
из металла, мрамора, воды и глины.
Вавилон лестниц и аркад,
это был бесконечный дворец,
полный бассейнов, и каскад
падающего золота, тусклый цвет.
Тяжёлая катаракта сияла,
как завеса из хрусталя
висит в воздухе, ослепляя,
стены из металла и камня.
Не деревья, а колоннады,
кружили спящие бассейны,
куда смотрели милые наяды,
на себя, как это делают жёны.
По берегам розы в зелени,
голубая раскинулась вода
на краю огромной Вселенной
для миллионов лиг навсегда.
Были неслыханные камни,
волшебная волна тоже была,
я поразился всем увиденным,
огромные дрожали зеркала!
Бесстрастный и молчаливый,
я был под небосводом Ганга,
сыпались сокровища из урны
в бездну алмазного ранга.
Я архитектор сего заклинания,
сделал приручённый океан,
точно по воле моего сознания,
через драгоценный канал.
Всё было глянцевым и ясным,
переливались даже оттенки
чёрной жидкой славы
в кристаллах света и тени.
Ни единой звезды нет и следа
и солнца ровного, низкого в небе,
чтобы осветить чудесные места,
сияющие во внутреннем огне!
Над переменными чудесами
зависла страшная новинка!
Всё для глаз, и ничего ушами,
в тихой вечности была картинка.
Я видел ужасы моей лачуги
и ощутил на себе постыдность,
забота, проникающая в душу,
глаза, отражающие невинность.
Жестокие мрачные удары,
часы пробили полдень,
небо наливалось тенями,
серый мир внезапно онемел.
Лебедь
Cygne
Андромаха, я думаю только о тебе
около узкого печального ручья,
где безмерно величие вдовьего горя,
зияет на выросшей из твоих слез траве.
Вдруг мою память тронуло что-то,
когда я сел на новую карусель.
Старый Париж исчез куда-то
Быстрей, чем из сердца выходит хмель.
Я вижу мысленно эти хилые кабинки,
груды отёсанных столбов и капителей,
сорняки, массивные глыбы зелёнки,
безделушки на витринах магазинов в пыли.
Там раньше был звериный острог.
На рассвете пробуждался труд,
под ясным небом ремонтники дорог
издавали в безмолвный воздух стук.
Я увидел лебедя, вырвавшегося из клетки на мгновение,
ударяя перепончатыми ногами по сухой почве,
раскрыв свой клюв, в бездонной канаве, воочию,
он волок по твёрдой земле своё белое оперение.
Он судорожно купал в пыли свои крылья,
сердце его рыдало по родным ручьям.
Несчастный, странный, роковой символ,
молния ударила к порывам дождя.
Я вижу тебя, как правду Овидия,
мужик преобразился в напряжении
взглядом к жестокой и ироничной синеве,
обращаясь к богам со своим прошением.
Париж. Ничего в моей тоске не меняется.
Новые гостиницы, брусчатка, строй леса,
старые пригороды, всё стало аллегорией, кажется,
мои воспоминания стали тяжелей, чем небеса.
В Лувре изображение угнетает меня и странников.
Я думаю о большом лебеде, его безумных движениях,
смешных, возвышенных, как у изгнанников,
затем гложут бесконечная тоска и сомнения.
Андромаха, выпавшая из объятий
великого героя, имущество в руках гордого Пирра.
В гробнице экстатическая грация в печали,
это жена Елена и вдова Гектора!
Я думаю о негритянке с чахоткой и голодной,
Которая, не сводя глаз, тащится по грязи в саванне,
ночуя под африканской одинокой пальмой,
за огромной пеленой в густом тумане.
Из потерявших то, что нельзя восстановить
когда-либо, навсегда, кто пьёт их слезы,
сосёт грудь печали волчицы-матери и
тощих сирот увядающих, как мимозы!
Так изгнание моего сердца в лесах,
старая память звучит как стих.
Я думаю о моряках, забытых на островах,
о пленных, побеждённых и о многих других!
Далеко отсюда
Loin d’ici
Это и есть святилище новое,
где милая барышня меня манит,
спокойная и всегда готовая,
со своими пышными грудями.
Её локоть на подушке лежит,
хорошо слышен поток фонтана,
