скачать книгу бесплатно
– Верую. Только делишки свои я привык обстряпывать по-другому – чинно, складно, аккуратно. Чтоб не вышло как с броневиком на площади Коммуны. Усек?
* * *
– …Ты сильно не задавайся, Лаврик. Ты не главарь, а всего лишь гончий. И вообще… приблатненный. А задаешься, будто три срока отмотал от звонка до звонка. Мы с Косым лиха не меньше твоего хлебнули, – обиженно поджал нижнюю губу Валька и, демонстративно поправив перебинтованную левую руку, отвернулся.
Наблюдая из-за куста сирени за тихарем[22 - Тихарь – инспектор угро в гражданской одежде.], Лавр смачно сплюнул сквозь передние фиксы. Как же они ему надоели!
Два огольца из разгромленной банды Беспалого сразу не пришлись Лаврику ко двору. Косой, при всей своей шустрости и наблюдательности, не нравился ему тем, что хреново соображал. Приказы исполнял споро, но дальше дело не шло. Надежи на такого было мало.
С Валькой Неукладовым выходило ровно наоборот: живости ума ему бог не пожалел, а вот про ловкость и подвижность, видать, позабыл. Внешностью Валька обладал самой обыкновенной: видимых изъянов не имел. Разве что когда пацан волновался или переживал, щеки его покрывались розовым оттенком, а то и вовсе становились лиловыми. Однако все его движения получались угловатыми, будто мышцы с суставами сковала хворь.
В недавнем разговоре с Лавром Беспалый посетовал: «Если б гранату в броневик швырял не Валька, а опытный Прохор Панкратов, дело бы выгорело. Но Проша оставил на войне правую руку, пришлось поручать огольцу…»
Выходит, этот непутевый Валька и на площади Коммуны напортачил. А из банды его Беспалый не погнал лишь потому, что тот сполна заплатил за промах – автоматная пуля знатно саданула по предплечью, разорвав мышцы и задев костяшку.
– Я приказ выполняю, а задаваться и не думал. – Лавр решил не конфликтовать и немного сдал назад. – Приказ Деда Сафрона слышали?
– Ну, слышали.
– Так и нечего гундосить. Вас на стрем назначили, вот и зырьте.
– Говорю же, задаешься! – снова затянул свое Валька. – Не задавался бы, не командовал на каждом шагу…
Чаша терпения Лавра переполнилась. Резко обернувшись, он схватил Вальку за грудки и, хорошенько встряхнув, прорычал:
– Слышь, бездарный фраер![23 - Бездарный фраер – легкомысленный, бесполезный человек.] Знаешь, как у нас таких учат?
Косой дернулся было заступиться за корешка, да встал как вкопанный – под кадыком клацнуло лезвие выкидного немецкого ножа.
– Не дергайся, валет[24 - Валет – дурак; лицо, прислуживающее авторитетам.].
Косой испуганно отступил на пару шагов, а Лавр, ловко покрутив меж пальцами ножик, подвел кончик лезвия под левый глаз Вальки.
– Беспалый простил тебя, растяпу, а в банде Деда Сафрона в случае шухера разговор короткий, – процедил он. – Либо чичи протараним[25 - Протаранить чичи – выколоть глаза.], либо сразу вальнем[26 - Вальнуть – порезать, убить.]. Завязал на память узелок?
– Завязал, – прошептал малец, стараясь не шевелить головой.
– Тогда зырь, куда сказано, и не трави баланду…
Огольцы Беспалого нехотя принялись посматривать в разные стороны. Их делом была подстраховка Лавра. Тот не спускал глаз с тихаря, а они секли по прилегавшим кварталам.
Тихаря Лавр раскусил еще третьего дня, когда впервые подкатил с компанией в Глотов переулок, где заметил рослого широкоплечего мужика. Одет тот был «по гражданке» и, топая от ближайшей автобусной остановки в сторону Таганского военкомата, незаметно ощупывал острым взглядом округу.
Было в его облике и пружинистой походке что-то необычное, подозрительное. Из-за скудости словарного запаса Лавр не мог это растолковать, но нутром понимал: это не работяга, не прощелыга, не случайный прохожий. У тех в пустых головах завсегда барахталась только цель, расположенная где-то впереди, в нескольких кварталах. Целью могло служить что угодно: фабрика, магазин, мастерская, трамвайная остановка, табачный киоск… А все, что слева, справа, позади или сверху, прощелыг и работяг не интересовало. Они могли поворотить башку и проводить взглядом красивую фигуристую кралю или, изменив маршрут, подвернуть к ларьку с нарзаном. Но такая вольность в их привычном поведении встречалась редко.
А этот тип двигался по улице, цепко и внимательно оценивая все, что творилось вокруг. Он успевал рассмотреть каждого встречного прохожего, каждый проезжавший мимо автомобиль или велосипед, все магазины и учреждения в первых этажах зданий.
Мужик в штатском заинтересовал Лавра, и тот пристально следил за каждым его шагом. Впрочем, интерес к нему тотчас пропал бы, если бы объект проследовал мимо Таганского военкомата. На кой он ему сдался? Мало ли шляется всяких по Москве…
Но мужик повернул к его старому корпусу и по-хозяйски вошел в парадное.
«Наш!» – обрадовался Лавр.
С тех пор, стоило высокому появиться в поле зрения, бандит не спускал с него глаз.
* * *
Свою криминальную карьеру Лаврушка начинал с девяти лет обычным форточником. Уже в этом нежном возрасте он отлично разбирался в ценах на краденое: что и сколько стоит у барыг, на московских барахолках и блошиных рынках. А потому безошибочно определял, какие вещички следует прихватить из чужой квартиры в первую очередь.
Повзрослев и увеличившись в габаритах, он уже не пролезал в форточку. Пришлось переквалифицироваться в телефониста[27 - Телефонист – вор, проникающий в квартиру под видом телефониста.]. Эта воровская специальность была интереснее, но требовала большего мастерства, так как работать приходилось в присутствии хозяев квартиры.
Незадолго до войны Дед Сафрон повелел ему учиться на карманника. «У тебя пальцы настоящего музыканта, – сказал он. – Такими лучше всего подрезать сумки и карманы в набитом пассажирами транспорте. А станешь марвихером[28 - Марвихер – привилегированная каста карманников, работающих только руками. Марвихеры интересовались исключительно кошельками состоятельных людей, иностранцев.] – все остальное покажется сущей безделицей…»
Авторитетные блатные поговаривали, будто и сам Дед Сафрон в юности неплохо чистил карманы. Начинал простым ширмачом – заходил в транспорт, держа в руке какой-нибудь предмет: пиджак, сверток, букет цветов… и, прикрываясь им, орудовал в карманах попутчиков. К шестнадцати годам стал хорошим щипачом, работал в группе, используя исключительно ловкость рук. Двое отвлекали жертву, а Сафрон опустошал ее карманы.
Постепенно дорос до марвихера и с тех пор пользовался общественным транспортом исключительно в качестве пассажира. А таланты своих чувствительных пальцев раскрывал в шикарных московских ресторанах, в театрах и даже на похоронах. Пальцы у него были удивительные. В антракте спектакля он мог вытащить из кармана курившего рядом мужчины часы лишь для того, чтобы узнать время. Или дорогую зажигалку исключительно с целью прикурить.
Предсказание Деда Сафрона сбылось: освоившись и набив руку, Лавр действительно почуял небывалую уверенность и безошибочно определял будущую жертву – человека небедного и в то же время несобранного, рассеянного. Таковые подходили лучше всего. Но что особенно важно, он научился распознавать тихарей из уголовки.
Поймать профессионального карманника всегда было крайне сложно. Для начала требовалось вычислить его среди огромной массы людей. Это означало, что охотникам (чаще это были сотрудники МУРа) надлежало владеть огромным багажом знаний. Типичная внешность, особенности поведения, мимика, взгляды… Но и этого было недостаточно. Почуяв опасность, карманник мгновенно скидывал добычу на пол, после чего доказать его вину становилось невозможно.
«Огласить предъяву» можно было только в одном случае: когда карманника ловили с чужим кошельком в руках. Провернуть такой финт могли далеко не все оперативники – требовались настоящие виртуозы. Их-то Лавр и навострился отличать в однородной толпе простолюдинов.
Самыми опасными противниками оказались как раз тихари из МУРа. Эти так ловко маскировались под обычных граждан, что раскусить их стоило огромных усилий. Они мастерски прикидывались пьяницами, бездомными, торгашами, а иногда и… ворами-карманниками. Едет такой в старом тесном травмайчике и едва заметной мимикой подначивает настоящего вора: «Давай, чего дрейфишь? Смотри, как я лихо работаю!..» Р-раз – и вытащит шмеля[29 - Шмель – кошелек.] у своего же подставного. Настоящий карманник, подстегиваемый чужой удачей, тут же лезет в карман ближайшей жертвы. И, конечно же, попадается тепленьким.
Прежде чем приспособиться и научиться распознавать этих ушлых «товарищей», Лавр трижды едва не оказался в их лапах. После стал умнее, осторожнее. Если что не нравилось или кто-то казался подозрительным, к работе не приступал и без раздумий линял в другое место.
Вот и этот высокий тихарь, ежедневно шастающий в старый корпус Таганского военкомата, сразу ему не понравился. Обычные армейские офицеры – даже те, кто ходил по улицам Москвы в штатском, – держались просто и скромно. Встречались, правда, и такие, которые выпячивали грудь с «иконостасом». Или несли себя с гордым петушиным видом, презрительно не замечая никого вокруг. Дескать, вот я какой – прошел огонь и воду!..
Этот замечал все. И по едва уловимым внешним признакам – по взгляду, по походке, по положению головы и рук – Лавр безошибочно определил, что имеет дело не с затрапезным военкомовским служакой, а с кем-то более серьезным и опасным.
* * *
Небольшую, пропахшую хлоркой и горелыми сухарями столовку при бухгалтерских курсах посещала почти вся округа: продавцы из бакалеи «Промторга», мастера из ближайшей парикмахерской, какие-то работяги в засаленных робах и, разумеется, работники Таганского военкомата.
Прошвырнулся по ее блевотному нутру и Лавр. Не снимая фуражечки, вразвалку прошелся вдоль очереди, заглянул через плечо молодой девицы. И пошел прочь к выходу, потому как не привык к таким жидким харчам.
Высокий тихарь посещал столовку не один. Который день подряд за ним увязывался молодой парень лет двадцати четырех. Сержант или младший офицер, не имевший опыта работы. Это было заметно по уважительному взгляду, которым тот «облизывал» старшего напарника. Вот и сегодня эта парочка направилась обедать вместе.
– Возвращаются, – заметил Лавр вышедших из столовки. – Что там вокруг?
– На Марксистской тихо, – буркнул все еще надутый Валька Неукладов.
– В сторону Воронцовской тоже никого, – вторил ему Косой.
– Тогда айда за мной…
Дав мужику с пареньком отойти на полсотни метров, троица покинула лавку под кустами сирени и двинулась следом…
Сегодняшний день был решающим. Ранним утром, напутствуя молодежь перед отправкой в Глотов переулок, Дед Сафрон сказал:
– Сегодня в Таганском заканчивают лопатить дела бывших вояк. Если не заметите ничего необычного, то вечером – как сгинет толпа военкомовских – приступаем…
Оценив груз ответственности, Лавр не спускал глаз со всех, кто заходил и выходил из старого корпуса. С замиранием сердца следил за проезжавшими мимо автомобилями. Он изучал каждую мелочь; прислушивался к голосам, доносившимся через распахнутые окна, и даже принюхивался. И не находил ни одной детали, отличной от тех, что он наблюдал двумя днями ранее. Все было точно так же: несуетливо, буднично. Только когда утром Лавр снова увидел высокого тихаря, одна деталь немного удивила его. На подбородке у мужика белела какая-то отметина. «Пластырь! – приглядевшись, догадался племянник Сафрона. – Порезался и заклеил пластырем…»
Вечером, около шести, Лаврушка сбегал к телефону-автомату на Воронцовскую улицу, позвонил на городскую хату, где ждал Дед Сафрон, и произнес условную фразу: «Профсоюзное собрание отменяется, домой вернусь вовремя». Это означало, что ничего подозрительного за третий день наблюдения не замечено, никто из сотрудников военкомата не думает о готовящемся налете.
В половине седьмого опустело основное здание Таганского военкомата. В течение следующего часа остатки служивого люда покидали старый корпус.
Без четверти восемь в Глотов переулок на легковушке прибыли Дед Сафрон и Беспалый. Постепенно подтягивались к месту будущих событий и остальные кореша.
– Нарисуй обстановку, – приказал Дед.
– В старом корпусе осталось пятеро. Два казачка[30 - Казачок – рядовой охранник, низший чин, человек на побегушках.] сидят на входе, три швейцара в большом кабинете, – отрапортовал Лавр.
– Копошатся с делами?
– Точно.
– А что в основном?
– Там только охрана. Двое. Занимаются уборкой.
Беспалый глянул на часы.
– А швейцары, значит, еще при делах. Чего ж так долго-то?
– У них сегодня последний день. Кхы… кхы… – закашлялся от курева Дед. – Неизвестно, сколько они будут сидеть.
– Так чего ж тогда ждать? Начинаем?
– Не гони лошадок. На улице многолюдно – народ с работы домой возвращается. Начнем через полчаса…
* * *
Спустя двадцать пять минут ничего не изменилось – сержант с рядовым бойцом по-прежнему охраняли вход в старый корпус, а в самом большом кабинете единственного этажа продолжали работать три офицера. Разве что прилегающие к военкомату улицы и в самом деле опустели – рабочий день окончился, люди разошлись по домам.
Всего для налета на военкомат Дед Сафрон задействовал более двадцати человек. Восемь из них, разделившись на пары, прогуливались вокруг квартала. Они должны были перехватывать патрульных милиционеров в том случае, если не получится обстряпать дельце быстро, в тишине и согласии.
Троим корешам Сафрон поручил разобраться с охраной нового корпуса. Перед оставшимся штурмовым отрядом стояла самая ответственная и сложная задача: ликвидировать охрану в старом корпусе и захватить личные дела бывших военнослужащих. По мелким переулкам, идущим в стороны от широкой Марксистской улицы, поджидали две легковушки и «полуторка». На этом транспорте банда должна была исчезнуть из города сразу после налета.
– Сколько там набежало? – спросил Дед, докурив папиросу.
Беспалый выдернул из кармана часы:
– Восемь пятнадцать.
– Пора. Просемафорь, Лаврушка.
Гончий метнулся к углу ближайшего дома, за которым перекуривала и ждала сигнала первая тройка корешей…
Глава четвертая
Москва, Глотов переулок; июль 1945 года
Старый корпус Таганского военкомата имел адрес: улица Марксистская, дом 28. Казалось бы, все просто. Однако в данном адресе имелась одна особенность: здание находилось не по шумной Марксистской, а в глубине квартала – ближе к скромному и тихому Глотову переулку.
Корпус был построен очень давно. Поговаривали, что заложен он был при царе Александре Павловиче, а окончательно заселен при Николае I. Метровой толщины стены из красного семеновского кирпича, высоченные потолки, узкие окна с надежными деревянными рамами, под ногами скрипучие дубовые половицы.
Когда-то в Москве все постройки были такими же основательными, крепкими. Зимой они отлично держали тепло, в летний зной сохраняли приятную прохладу. Казалось, что время над ними не властно – многие дома, возведенные в восемнадцатом-девятнадцатом веках, стояли как новенькие и практически не требовали ухода.
Почти не пострадал за прошедшее столетие и старый военкоматовский корпус: по стенам и фундаменту ни одной трещины, целехонькая крыша; ровные, без перекосов дверные и оконные проемы. Местами, правда, облупилась до красного кирпича штукатурка; немного поизносились ступени каменного крыльца. В остальном – шик и блеск.
Начальство Таганского военкомата шло в ногу с прогрессом: от ближайшего столба к зданию тянулись провода, во всех помещениях горели электрические лампочки, в здании имелось несколько телефонных линий, а в конце длинного коридора располагалась уборная с водопроводом и канализацией. Вряд ли офицеры и гражданские сотрудники захотели бы добровольно покидать уютные кабинеты. Да вот беда – штат военкомата увеличивался, и обустраивать новые рабочие места стало просто негде. Потому-то рядом и выросло новое, современное здание, записанное по адресу: улица Марксистская, дом 28/1.
* * *
Изредка поглядывая на часы, майор Васильков заканчивал сверку кодовых цифр, проставленных на «личных делах» и в длинном общем списке, состоящем из сотни листов единого размера. Работы оставалось минут на пятнадцать.
Старший лейтенант Баранец сидел рядом за тем же столом. Беря из высокой стопки очередное «личное дело», он называл фамилию и диктовал проставленный на лицевой стороне картонной папки трехзначный код. Васильков отыскивал в списке названную фамилию и, если цифры совпадали, ставил карандашом маленькую галку.
Подполковник Туманов готовил обработанные «дела» к отправке в Московское управление милиции.
Целую неделю шла нервная, напряженная работа. И вот она подошла к завершению. Напевая в пшеничные усы, подполковник складывал папки в ровные стопки по пятьдесят штук и связывал их суровым шпагатом. Затем относил ближе к двери и устанавливал рядком вдоль стены. Примерно через час из Управления за этим хозяйством должна была прибыть грузовая автомашина.
Донесшаяся из коридора возня поначалу никого не насторожила. Она не показалась странной и необычной хотя бы потому, что смолкала только на ночь. Днем из кабинета в кабинет шастали сотрудники, в коридоре топтались призывники и их родственники. Вечером, когда корпуса военкомата пустели, дежурный наряд приступал к уборке помещений и коридоров обоих корпусов. Солдатики гремели ведрами, топали по коридорам, набирали в уборной воду, возили по полу тряпками… При этом, не стесняясь оставшихся офицеров, перекрикивались и болтали о своем.
Посреди возни раздался странный приглушенный щелчок, похожий на стук упавшей швабры. Туманов с Баранцом даже не повели ухом – мало ли безруких растяп среди срочников!
Васильков поднял голову и замер. Уж больно щелчок этот походил на выстрел револьвера. Отложив карандаш, майор переключил внимание на происходящее в коридоре…
На несколько секунд там стало тихо. Затем недалеко от двери кабинета скрипнула половица.
Александр понял, что по коридору кто-то крадется, стараясь не производить шума. Местные солдаты так тихо не ходили – топот их тяжелых кирзовых сапог был слышен во всех кабинетах.
Ладонь Василькова нащупала рукоятку торчащего за поясом «ТТ».
– …Четыре, два, четыре. Александр Иванович, код Федора Балакирева – четыре, два, четыре, – несколько раз повторил Баранец.
– Тс-с, – Васильков прижал к губам указательный палец.
– Что случилось? – прошептал Ефим.
Вместо ответа майор поднял пистолет и бесшумно взвел курок.
Глаза Ефима округлились. За полтора месяца совместной работы с Александром Ивановичем он привык к тому, что тот по пустякам не волновался и других не беспокоил. И уж если он достал оружие, значит, происходит что-то серьезное.
Ефим хотел задать очередной вопрос, но за дверью что-то грохнуло, и она шумно распахнулась.
