Тревожная весна 45-го

В это время по путям возвращались два обходчика.

– Чегой-то они затевают, Митрич? – спросил тот, что помоложе.

Митрич опасливо покосился на пробегавших по перрону солдат в синих фуражках.

– Никак опять эшелон с трофеями на подходе. Иль по репарации чего везут. Тут каждый день по пять-шесть эшелонов с фабричным оборудованием подходит, но такую суматоху вижу впервой…

Через четверть часа стало ясно, что Митрич был прав и оцепление выставлено неспроста. С запада, пыхтя клубами пара, к вокзалу медленно подползал товарный состав. Впереди, ощетинившись пулеметными и винтовочными стволами, двигалась низкая платформа. Помимо грузовых вагонов в составе был один пассажирский и несколько теплушек с солдатами.

Остановился состав на одном из запасных путей. Под навесом грузового перрона тоже стояли солдаты, тут же поезд поджидала группа генералов и людей в штатском.

Сразу после остановки из пассажирского вагона выскочил военный в начищенных до зеркального блеска сапогах. Отработанным движением он оправил китель и, чеканя шаг, подошел к встречавшим.

– Товарищ народный комиссар! – эхом прокатился в тишине его высокий голос.

Но тот, к кому он обращался, вскинул руку.

– Не так громко, майор. А то вся секретность полетит к черту.

– Понял, товарищ народный комиссар, – уже тише продолжил вояка. – Ваше приказание выполнено: золото из коллекции Генриха Шлимана в количестве девяти тысяч предметов из Берлина доставлено. По пути следования эшелона № 176/2284 происшествий не случилось. Доложил член трофейной бригады майор Дружинин.

Нарком снисходительно пожал ему руку.

– Ну, давай взглянем на твое немецкое золото…

Обернувшись к вагону, Дружинин дал отмашку.

Из тамбура тотчас выскочили два младших офицера. Подхватив темно-зеленый деревянный ящик, они поставили его перед наркомом. Майор приподнял край ящика, на котором отчетливо виднелись сургучные печати.

Убедившись в их целостности, кивнул:

– Вскрывай.

Разломав печати, Дружинин высвободил проволоку, проворно щелкнул замками и откинул крышку.

Перед народным комиссаром предстало несколько десятков золотых изделий, лежавших на мягкой холстине.

– Это верхний слой, – подсказал майор и осторожно приподнял холстину.

Под ней зашелестела светлая деревянная стружка, сквозь которую поблескивало золото следующего слоя.

– Неплохо, – оценил нарком.

* * *

Эту богатейшую коллекцию исследователи и специалисты называли по-разному: «Клад Приама», «Золото Трои», «Троянские сокровища», «Золото Шлимана».

Согласно записям в дневнике немецкого предпринимателя и археолога Генриха Шлимана, клад Приама он обнаружил в мае-июне 1873 года на северо-западе Турции у входа в пролив Дарданеллы. Находка состояла из девяти тысяч ценных предметов, среди которых особенно выделялись крупные: кубки, браслеты, височные кольца, шейные украшения, диадемы, налобная золотая лента и ладьеобразная чаша весом около шестисот граммов. Остальной «улов» представлял собой вещицы помельче: бусины, бисер, пластины сердцевидной формы, серьги.

Опасаясь полной конфискации клада турецкими властями, Шлиман тайно вывез драгоценности в Афины. Однако молодое греческое государство по политическим соображениям отказалось от предложения немецкого археолога построить на своей территории музей для экспозиции «Золота Трои». По политическим и финансовым причинам отказались от подобного предложения и другие страны: Великобритания, Франция, Италия. Готовность принять клад изъявили лишь Пруссия и рейхсканцлер Германской империи Отто Бисмарк. Так в феврале 1882 года в залах берлинского Музея художественных ремесел торжественно открылась выставка «Золото Трои», которую в первый же день посетили император Вильгельм с кронпринцем Фридрихом.

Через три года знаменитая коллекция переехала в новое здание берлинского Музея народоведения, который с 1933 года стал именоваться «Музеем древнейшей и древней истории».

В 1939 году «Золото Трои» по приказу Гитлера вывезли из музея и спрятали в надежном месте. А в конце 1941 года троянские сокровища наряду с другими ценными предметами музейных коллекций упаковали в три ящика и перевезли в зенитную башню люфтваффе Flakturm I, расположенную на территории Берлинского зоопарка.

В 1945 году за дальнейшую эвакуацию «Золота Трои» отвечал директор Музея древнейшей и древней истории профессор Вильгельм Унферцагт. На свой страх и риск он ослушался приказа фюрера, оставил сокровища в Берлине и лично занимался их охраной, дабы предотвратить мародерство и расхищение.

В конце Второй мировой войны Унферцагт передал ящики с бесценной коллекцией советским властям.

* * *

– И сколько в эшелоне таких ящиков?

– Три, товарищ нарком.

– Всего три? – удивился тот. – Ты же доложил о девяти тысячах предметов! Как они могут уместиться в трех ящиках?

– Они в основном все мелкие, товарищ нарком: кольца, бусинки, серьги, пластинки сердцевидной формы. А в этом ящике собраны самые крупные.

– Ладно. Где остальное?

– Вся коллекция размещена в штабном купе, – кивнул Дружинин в сторону пассажирского вагона. – Прикажете принести?

– Нет, пусть пока полежат, – сказал нарком. Отыскав кого-то взглядом среди сопровождавших, приказал: – Меркулов, принимай коллекцию. А ты… – нарком повернулся к майору, – сдашь все по инвентарным листам, подпишешь акты и можешь быть свободен. Даю два дня отдыха, доволен?

– Так точно!

Отдав необходимые распоряжения, нарком уехал. Внутри штабного купе пассажирского вагона уединились двое: директор Пушкинского музея Сергей Меркулов и член трофейной бригады – майор Серафим Дружинин. Оба спешно готовили коллекцию к перемещению в специальное хранилище.

Глава третья

Москва

Июль 1945 года

Деревянный павильон с надписью «Пиво-воды» был до отказа набит посетителями. В воздухе висела плотная табачная пелена, сквозь которую отовсюду доносились гомон, пьяный смех и мат. Шум не раздражал, а к едкому дымку солдатской махорки Васильков относился спокойно – привык за четыре года окопной жизни. Чего не скажешь о кисловатом запахе местного «Жигулевского», дешевой водки и еще бог знает чего.

Васильков отхлебнул из кружки, поморщился. На вкус пиво здорово отличалось от того, каким угощали москвичей довоенные питейные заведения.

– «СПГ с прицепом», – подмигнул сменившийся сосед, поставил на высокий столик кружку с пенной шапкой, полстакана водки, а на клочок газеты положил бутерброд. – Не желаешь?

– Спасибо, я только по пиву, – отказался Александр.

– Ну, как знаешь…

Сосед был на костылях. Вместо левой ноги из брючины торчала круглая деревяшка. Приспособив к стойке один костыль, мужик оперся на другой, опрокинул в рот водку, занюхал кусочком хлеба с тонкой пластинкой серого плавленого сырка и вытянул из кармана мятую пачку ленинградского «Беломора».

Васильков забрел в павильон по дороге домой, отстояв у слесарного верстака первую смену. Оказавшись за проходной, он вдруг почувствовал страшную усталость: голова гудела, руки висели словно плети, ноги налились свинцом, каждая сотня метров давалась с трудом. «Это из-за погоды, – поглядел Александр в хмурое небо, – или с непривычки. Никогда в своей жизни не выполнял такую однообразную и монотонную работу. Потому, видно, мне слесарное дело и не нравится. Не мое это…»