Под знамением Бога Грозы. Книга вторая. Месть Богов

Хемише сдал полномочия старшему погонщику. Словно гора с плеч упала! Он тут же направился к Фазаруке. Верхом в город не проехать. Коней оставили в ближайшем поселении и, уже пешими, вошли в бурлящую Хаттусу.

Двухэтажный дом за каменным прочным забором, резные ворота – как не узнать дом Фазаруки. Но привратник сказал, что жезлоносца вызвал правитель. Хемиша с сыновьями направился к Южной цитадели. В халентуве сказали, что жезлоносец у правителя с докладом. Хемиша решил дождаться его в городе. Во дворце творилась такая же суматоха, что и в нижнем городе. Чего туда соваться?

Фазарука покинул цитадель только после полудня. Он с озабоченным видом шагал вниз по щербатым аменным ступенькам. Следом семенили писцы с глиняными табличками и палочками для письма. Увидев горца, жезлоносец бросился к нему и долго не выпускал из объятий. Фазарука объявил писцам, что они свободны на сегодня. Затем, друзья решили сходить куда-нибудь повеселиться. Заодно позвали с собой Цулу.

Они выбрали дом богатого торговца. Хозяин славился добрым вином. Здесь собралось много народа, жаждущего выпить по чаше веселящего виноградного сока или пальмового вина. Тут же на кухне варили пиво, пекли лепешки и жарили мясо над каменными жаровнями.

Возле входа сидели нищие бродяги в грязных лохмотьях. Несчастные пили из треснутых глиняных кружек дешевую кислятину и закусывали объедками, которые им выносили невольники, служившие у торговца.

В самом дворе за длинными деревянными столами сидели горожане и залетные торговцы, воины с суровыми лицами и смуглые пастухи. Все о чем-то громко и оживленно беседовали, некоторые, выпив изрядно, затягивали песни. Глубже в саду стояли круглые столики, предназначенные для богатых гостей.

Сам хозяин, раздобревший круглый финикиец бросился встречать Фазаруку, Цулу и Хемишу с сыновьями. Лицо его расплылось в широченную улыбку. Он долго кланялся, затем отвел гостей в сад и усадил под раскидистой яблоней. С дерева свисали спелые красные плоды. Тут же появились серебряные начищенные кубки, вазы с фруктами, лепешки с хрустящей сарамой и кувшин с лучшим вином. Прозрачная рубиновая струйка весело полилась, заставляя звенеть серебряные кубки. Подошел невольник с жертвенным сосудом. Гости совершили возлияние и произнесли молитву. Цула предложил выпить за здоровье и счастье великого лабарны Суппилулиумы. Все осушили кубки до дна. После завели неспешный разговор, вспоминая былые походы и жаркие сражения. Цула бросил взгляд на Улию и Барбишу, невзначай сказал:

–У тебя хорошие сыновья. Из них вырастут великие воины. Мне в походе не так спокойно было с сотней мешедей, как с ними. Младшего Барбишу обязательно оставь в Хаттусе. Пусть воспитывается среди сыновей дворца. Да и старшего я бы взял в охрану солнцеликого.

– Барбишу оставлю. По горам набегался, пора науки познавать. А у старшего иная судьба, – возразил Хемиша. – Я когда-нибудь состарюсь и не смогу больше водить в походы лихих всадников. Тогда он меня сменит. Верно, Улия?

– Правда, отец. Я постараюсь быть достойным воином нашего рода, – искренне заверил юноша. Но, по печальному лицу было видно, что сейчас он думал о чем-то другом.

– Какой невеселый нынче Улия, – заметил Фазарука. – Взор его совсем погас. Во время похода глаза блестели, словно крупные алмазы, а сейчас больше походят на выцветшую морскую гальку. Послушай, Хемиша, если хочешь из сына сделать хорошего телепурия, обязательно жени его.

– Надо, – согласился Хемиша. – У нас в горах много хорошеньких девушек, которые родили бы ему крепких сыновей. Есть невесты из знатных родов с огромным приданным.

– Так в чем же дело стало? – обрадовался Фазарука. – Нет лучше времени для свадьбы, чем на празднике Нунтариясхи.

– Было бы отлично. – Хемиша помрачнел и с упреком поглядел на сына. – Да он сохнет по девчонке из свиты таваннанны. Сегодня я ее видел в халентуве. Заметила Улию – так сразу слезы ручьями. А у него, смотрите, женское колечко на мизинце.

Улия налился краской и спрятал руку с кольцом под стол.

– Не стесняйся, – подбодрил его Цула. – Скажи нам, кто разжег пламя в твоем сердце? Ничего, что она из свиты таваннанны. За такого героя любой отец с радостью отдаст дочь.

– Не приставай к парню, – оборвал его Фазарука и сочувственно добавил: – Я догадываюсь, кто лишил его сна – юная Асмуникал. Она стройна как лань и красива, словно распустившийся цветок. Не так ли, Улия?

Юноша покраснел еще гуще.

– Так это дочь повара Судхабии – презренного лувийца, – нахмурил брови Цула.

– Она, – подтвердил Фазарука, – его младшая и самая прелестная дочь.

– Тогда, Улия, забудь про нее, – безнадежно махнул рукой Цула и громко стукнул по столу пустой чашей.

Хозяин, с перекошенным от страха лицом, рысцой подбежал к их столу и дрожащим голосом спросил:

– Великий гость чем-то недоволен?

– Недоволен, – прорычал великан. – Хоть молодое вино у тебя чудесное, но я не привык пить кислятину. Принеси мне выдержанного, да чтоб весь кувшин мхом порос.

– Слушаюсь, мой господин, – залебезил торговец.

– Еще пришли сюда музыкантов и танцовщиц, – приказал ему, в свою очередь, Фазарука. – Мы к тебе пришли веселиться, а не напиваться.

– Будет исполнено, – горячо заверил их торговец и умчался за вином.

– Расскажи, почему мне надо забыть Асмуникал? – несмело попросил Улия у Цулы. – Ее отец жаден, я знаю. Но если ему заплатить хороший выкуп, разве он устоит?

– Вот пристал, – рассмеялся Фазарука. – Видно, сильно присох парень. Погляди вокруг: мало ли красивых девушек?

– У меня есть племянник, сын старшего брата, – начал Цула. – Сейчас он служит телепурием в маленьком городке вблизи Киццуватны. Когда он был еще незрелым подростком, и сражался со сверстниками деревянным мечом, этот самый Судхабия, отец Асмуникал, служил мелким сборщиком зерна. У него росло пять хорошеньких дочерей. Младшую звали Асмуникал. Старшие дочери уже достигли возраста невест, но хитрый лувиец отвергал все предложения. Да и кто к нему сватался? Такие же мелкие чиновники. Судьба свела Судхабию и моего старшего брата. Тот тогда занимался сбором податей. Презренный лувиец стал подлизываться к нему: присылал жене брата подарки, на праздники приглашал в свой дом. Он восхвалял моего племянника. Говорил, что ему будет прекрасная пара его младшая дочь. Мой брат – человек открытый и доверчивый – поддался на лесть и составил с Судхабией брачный договор, даже внес большой выкуп за невесту. Осталось ждать, когда дети подрастут, и тогда их можно будет соединить перед Богами узами брака.

Вскоре об этом договоре стало известно по всей Хатти. Еще бы, – мелкий сборщик зерна сосватал дочь за племянника старшего над мешедями лабарны. Мы с братом даже не думали, что этот негодяй хочет с помощью своих детей пробиться вверх, а не добиться места честным трудом.

– Да, – продолжал Цула, отхлебывая из чаши вина. – Он был мелким сборщиком зерна. Блоха, которую можно раздавить одним щелчком. Но брачный договор поднял его в глазах знати. Он выдал всех старших дочерей за знатных людей с титулами. Все зятья имели положение при лабарне. Презренный лувиец влез, втесался со своей немытой рожей в Великий Род. Все новоприобретенные родственники принялись усиленно продвигать его по службе. И я, дурак, старался. Вывел его в повара лабарны. Так этот наглец задумал выдать младшую дочь Асмуникал не за моего племянника, а за лабарну Суппилулиуму. Да будет наш правитель здоров и счастлив.

Брачный договор Судхабия расторг. Выплатил, как полагается, выкуп в двойном размере. Я тогда сильно разозлился, хорошенько намял ему бока. Чуть не убил. Но этот наглый упрямец стоял на своем. Так презренный лувиец опозорил моего брата. Со своей обидой я пришел к лабарне и пожаловался ему. Восхваляю мудрость и благородство повелителя! Он пообещал, что никогда не женится на дочери повара. А если Судхабия такой нечестный, то будет изгнан из халентувы. Суппилулиума прогнал бы этого наглеца, но родственники Судхабии остудили гнев правителя. Сейчас этот подлец подмазывается к женам Суппилулиумы и к самой таваннанне. Он хочет, чтобы таваннанна уговорила лабарну взять Асмуникал в жены.

– Что ж мне теперь делать? – Улия схватился за голову.

– Не умрешь, если подыщешь невесту в родных горах. У нас девушки ничем не хуже, – рассердился Хемиша.

– Да, тебе с Судхабией не договориться, – покачал головой Цула. – Уж если он что вбил в свою тупую башку – обратно не выбить. Скорее дочь придушит, чем откажется стать родственником лабарны.

– Послушайте, друзья! Зачем договариваться с этим скупердяем? Надо просто украсть невесту, – предложил находчивый Фазарука. – В наше время женихи нередко крадут возлюбленных. Лишь, всего-навсего – не получишь приданного. Зато и выкуп платить не надо. Покаешься перед Богами, принесешь в жертву годовалого бычка – и Всемогущие простят.

– Я так и сделаю! – обрадовался Улия. Свет надежды вспыхнул в глазах юноши, взгляд прояснился, лицо ожило.

– Не вздумай, мальчишка! – гневно прикрикнул Хемиша. – Это тебе не пастушка какая-нибудь, а дочь дворца из свиты самой таваннанны. Не из хижины надо красть, а из халентувы. Тебе любой ее родственник шею свернет. Они боялись тебя трогать, когда халентуву горцы охраняли, терпели твои ухаживания. Теперь, если ты еще раз к ней подойдешь – прирежут, как глупого барана и выкинут в реку.

– Надо поговорить с самой таваннанной, – не унимался захмелевший Фазарука, продолжая давать мудрые советы. – Не ругай парня. Воин он или кусок женской хасгалы. Если что – мы с Цулой поможем.

– Верно! – подтвердил Цула.

– Да вы совсем сдурели! – рассердился Хемиша. – Думаете, таваннанна поможет украсть девушку из свиты? Крадут бедняки, которым нечем заплатить выкуп, да и то по согласию родителей.

– Я сам поговорю с звездоподобной и украду Асмуникал. – решительно произнес Улия и встал. – Разреши, отец!

– Не мешай сыну обрести счастье, – поддержали юношу Цула и Фазарука.

– Как знаешь, – сдался Хемиша. – Но, если Судхабия со своими слугами надает тебе по шее, я тебе нос вытирать не буду.

– Пусть только попробует, и я ему отрежу уши, – огрызнулся Улия, поклонился всем и быстро ушел.

Барбиша также собрался уйти.

– Ты хоть не лезь в это дело! – попросил Хемиша.

– Но он же мой брат, и рассчитывает на мою помощь. – Возразил Барбиша. – Как я могу предать брата? Это не по закону гор. Тем более, я знаю в халентуве все тайные ходы, а многие мешеди – мои друзья.

– Не слишком ли много я вам даю свободы? – воспламенился Хемиша. – Другие отцы детей держат в строгости.

– Отец, мы тебя любим и уважаем – Еникей тому свидетель, – оправдывался Барбиша, в почтении склонив голову. – Но нельзя идти против воли великой матери Сауски. Улия и Асмуникал любят друг друга. Если Боги позволят их разъединить, то две жизни на этой земле останутся несчастными. Великая мать Сауска не простит.

– Во, наговорил, – насупился Хемиша. – Причем тут юношеская дурь и Великая мать Сауска?

– Но, отец, – Барбиша решил зайти с другой стороны, – Асмуникал самая красивая и самая добрая девушка во вселенной. Когда я был ране, она ухаживала за мной: поила отварами, промывала рану. У нее очень нежные руки, как крылышки птички.

– Вы оба совсем потеряли голову из-за этого цыпленка, – гневался Хемиша. – Отца вы кое-как уговорили. Но что скажет мать?

– А мама обо всем знает. – Барбиша ехидно улыбнулся. – Не сердись. Разреши Улии привести невесту в дом.

– Разреши! Разве не ведешь, как парень страдает. Он настоящий воин и поступает, как мужчина, – навалились на него Цула и Фазарука.

– Пусть будет так, – сдался Хемиша. – Но, если Еникей разгневается, и Асмуникал не принесет ему сына, – Улия не станет во главе племен Хауси. Так ему и передай.

– Я понял тебя, отец! – обрадовался Барбиша и побежал вслед за братом.

Хемиша хмуро уставился на дно кубка. Цула понимающе похлопал его по плечу. Фазарука решил разрядить обстановку.

– Хотите, я вам расскажу интересный случай? – оживленно спросил он.

– Давай, – нехотя согласился Цула.

– Хемиша, ты помнишь, как мы прорывались из западни, расставленной митаннийцами. Меня везли связанного в повозке. Вы с Тоопекой прикинулись табунщиками, а твои воин дерзко напали из засады.

– Припоминаю, – ответил Хемиша, – но что в этом было интересного.

– Помнишь, ты кинулся ко мне на помощь, а я в то время уже успел освободиться от пут и прикончить охранников.

– Да, и это припоминаю. Я даже немного удивился твоей ловкостью.

– А все потому, – хитро улыбнулся Фазарука, – что один ассириец подарил мне кинжал.

– Каким же образом? – удивился Цула.

– На пиру у Тушратты. – объяснил Фазарука. – Митаннийцы праздновали победу. Меня, как почетного пленника, усадили перед входом в пиршественный зал и кормили объедками. Тогда прибыла конная тысяча Ашшурбалита. Их командующий в золоченых латах предстал перед Тушраттой. Его осмеяли за то, что он явился слишком поздно. Когда ассириец выходил, то остановился возле меня и что-то спросил – что, я уже не помню – а затем незаметно сунул мне нож.

–Ты говоришь: ассириец? Командующий тысячей всадников? – Хемиша усмехнулся.

– Я, даже, не посмотрел на него. Какое мне дело до них. Они веселились, а я готовился к смерти. Да и лицо ассирийца скрывала полумаска. Но за нож я ему благодарен. Если еще раз встречу – назову братом.

– Вспомни, о чем он тебя спрашивал, – вдруг заинтересовался Хемиша.

– Вспомни! Легко сказать, что-то… – Фазарука от удивления сам чуть не свалился со скамейки. – Постой же! Он спросил про племена Хауси.

– Ну! – взревел Хемиша. – Где нож!

– Я ношу его с собой. – Фазарука вынул из-за пояса тонкий кинжал и положил его на стол. Обыкновенный бронзовый нож с обоюдоострым лезвием. Ножны с незатейливым узором. Костяная рукоять с головой оленя. Хемиша дрожащими руками положил на стол другой точь-в-точь такой же кинжал.

– Что это? – в один голос воскликнули Цула и Фазарука.

– Это кинжал моего брата, – сквозь стиснутые зубы ответил Хемиша. Он еле себя сдерживал, чтоб не разрыдаться, как ребенок.

– Но то был ассирийский воин в высоком чине, – возразил Фазарука. – У него все доспехи украшали позолоченные пластины.

– Это он, – твердо повторил Хемиша. – Вот здесь на лезвии, – он обнажил кинжал, – видите, еле заметная надпись. Она гласит: «Аллунита, сын племени Хауси. Мне покровительствует Еникей».

– Значит, твой брат жив! Ты должен радоваться, а в твоих глазах слезы, – удивился Цула.

– Он отдал кинжал, – горестно произнес Хемиша. – Он знал, что рано или поздно кинжал попадет в мои руки. Аллунита грустит о родине. Тоска невыносимая. Если воин Хауси расстался с кинжалом или с поясом Еникея, значит – он готовится к смерти.

– Да что ты такое говоришь! – возмутился Фазарука.

– Это так. У каждого воина Хауси есть кинжал, пояс и амулет из черного камня. Воин носит все это с самого рождения. Если что-нибудь утеряешь – Еникей наказывает смертью.

5

Наутро вершины Бычьих гор поседели от снега. В тот же день Старший кантикини объявил начало праздника Нунтариясхи. Хатти зашумела, радуясь наступлению последнего праздника лета. Ведь скоро начнутся холода, и потянутся однообразные короткие хмурые дни и длинные вечера.

Последний праздник теплого сезона справляли особенно пышно и весело. В первый день длинная разукрашенная процессия выехала из Хаттусы и направилась в город Катабе. Там состоялось праздничное Большое Собрание и великолепный пир. На следующий день старший сын Суппилулиумы, он же наследник престола, Арнуванда совершил долгий ритуал для хаттского божества защиты Цитхаррии. Он принес ему щедрые дары полей и садов, а также многочисленные жертвы: быков, баранов, птиц. Третий день вся Хатти совершала обряды с жертвоприношениями для Бога Грозы. Вечером Арнуванда отправился с символом Цитхаррия в долгую поездку к городу Хакмару, а оттуда в город Татасуну.

На четвертый день с восходом Бога Солнца лабарна и таваннанна в сопровождении знати оправились вдоль излучины великой реки Марассантии по городам: Тахурна, Арина, Татисга, Харан, Цапланда, Катепу. В каждом городе проходили праздничные богослужения и веселые пиры. До самого утра не смолкала музыка. Землепашцы и пастухи, покончив с делами, стекались в города, чтобы присоединиться к веселью и воздать должное Богам. Из Катепу путь правителя лежал обратно в Хаттусу.

Солнце клонилось к западу, перекрашивая горы в оранжевые и красные нежные тона. Усталые кони еле плелись. Цветы, украшавшие повозки, завяли от жары. Сановники дремали в колесницах. Ни у кого не осталось сил и желания веселиться после столь продолжительных праздников.

– Я устала от дороги, – пожаловалась Фыракдыне лабарне, – и девочки мои утомились.

– Выпей немного охлажденного вина. Оно прибавит силы, – предложил Суппилулиума. – К ночи будем в Хаттусе.

– Я за праздники столько его перепробовала, что теперь смотреть не могу без отвращения на чаши и кувшины, – ответила таваннанна, обиженно надув губы.

– Хочешь, я прикажу остановиться. Мы разобьем лагерь возле дороги. А утром продолжим путь.

– Пожалуй, из-за моего каприза не стоит останавливаться. – Таваннанна устало закатила глаза. – Лучше отпусти меня к реке искупаться. Вечер жаркий. Я обмою уставшее тело в живительных струях Марассантии. Великая река восстановит мои силы.

– Хорошо. Но не долго, – разрешил Суппилулиума. – Солнце скоро сядет. После заката не купайся, иначе разгневаешь речных духов.

– Я очень быстро, – пообещала таваннанна. Она пересела в легкую колесницу. – Не останавливайтесь. Я вас догоню.

Четверка стройных высоких лошадей быстро понесла колесницу к реке. За ней последовали еще несколько повозок со свитой таваннанны и ее мешедями. Высокая пожелтевшая трава расступилась, и впереди показалась голубая манящая гладь широкой реки. Повеяло прохладой. Запахло тиной. Копыта коней увязли в мягком белом песке. Из густых камышей выпорхнула испуганная птица.

Таваннанна выбрала удобное место для купания: кусок песчаного берега, со всех сторон окруженный высокой травой и зарослями камыша. Мешеди расположились широким полукругом и внимательно следили за тем, чтобы ни зверь, ни птица не помешали правительнице наслаждаться.

Фыракдыне с удовольствием скинула отяжелевшую за день хасгалу, сняла массивные браслеты и украшения, оставаясь совершенно нагой. Ее прекрасное сильное тело задрожало от сладостной истомы, почувствовав свободу. Легко ступая босыми ногами по теплому песку, она вошла в прозрачную прохладную воду. Возле ног тенью метнулись в разные стороны маленькие рыбки. Фыракдыне, затаив дыхание, легла на воду и заскользила вперед.

На нее вдруг нахлынули воспоминания о далеком радостном детстве, когда она была маленькой черноглазой тоненькой девчушкой. Ее все любили. Отец, могучий воин, покупал ей дорогие хасгалы и разноцветные накидки, приносил из далеких походов украшения. Мама в ней души не чаяла. Мама должна была больше любить братьев. Девочки в семье – обуза. Мальчики – вот будущие кормильцы и продолжатели рода. Но почему-то к маленькой Фыракдыне все относились по-другому, не как к обузе. Ее почти никогда не наказывали за шалости и частенько баловали сладостями.

Ей до безумия нравилось купаться в речке на закате. Летом она часто выскальзывала из дома, обхитрив бдительных служанок, бежала за город, забиралась в камыши и плавала. Мать гневалась: нельзя купаться вечером и сердить речных духов. Когда-нибудь они утащат тебя на дно. Странно, но маленькая Фыракдыне никого не боялась. А вода вечером в реке такая теплая и ласковая, словно руки матери, бережно держащие ребенка.

Девушки из свиты таваннанны скинули хасгалы и бросились в воду. Им тоже не терпелось искупаться после утомительной дороги, несносной жары и едкой сухой пыли. Они плескались и резвились. Над рекой, соловьиной трелью разливался звонкий смех.

Таваннанна с сожалением заметила, как огненный шар прячется за горы. Фыракдыне неохотно вышла из воды, подставляя тело ласковому ветру. Девушки обтерли ее мягкой тканью и надели чистую хубику. Она взошла в колесницу. Возничий щелкнул плетью, и кони потихоньку побрели по песку.

Вдруг в зарослях залились свирепым лаем сторожевые псы, почуяв зверя. Закричали мешеди. Что-то огромное ломилось сквозь камыши. Здоровый секач выскочил на берег прямо перед колесницей правительницы. В его сером, поросшем грязной щетиной, теле торчали три пики. Кровь стекала красными струйками на песок. Кабан хрипел и мотал головой. Девушки испуганно завизжали, похватали одежду и разбежались кто куда. Кабана окружили высокие сторожевые псы, и не давали сдвинуться с места. Они злобно лаяли, скаля белые клыки, брызгая слюной. Один из мешедей подскочил к зверю и рубанул секирой по хребту. Кабан испустил отчаянный предсмертный визг и рухнул на землю. Тут же псы ринулись рвать его на части.

Кони, запряженные в колесницу таваннанны, испуганно заржали и рванули с места. Возничий кувырком слетел на песок, выпустив вожжи из рук. Таваннанна в последний миг успела вцепиться в поручни повозки. Напуганные животные, почуяв свободу, и подгоняемые страхом, понесли, не разбирая дороги. Берег поднимался вверх и заканчивался крутым обрывом. Вожжи упали на дышло. Их невозможно было достать. Колесницу высоко подкидывало на ухабах. Таваннанна еле держалась. Она с ужасом почувствовала, что ее пальцы слабеют, лицо окаменело, воздуху не хватало. А кони бешено мчались прямо к обрыву. Единственное, что оставалось – спрыгнуть с колесницы, рискуя покалечиться.

Таваннанна мысленно молила богов и уже готовилась к худшему, как вдруг краем глаза заметила всадников. Они нагоняли колесницу с обеих сторон. Всадники лежали на холках коней, слившись с ними в единое целое, и пытались приблизиться к обезумевшей упряжи. Вот они поравнялись с несущимися конями. Наконец один из них ловко перепрыгнул на холку правого коня, другой, заехав немного вперед, принялся хлестать лошадей плетью по мордам, заставляя их перейти на шаг. Колесница остановилась почти на краю обрыва. Лошади упряжки ржали, били копытами землю, пытались укусить наглых всадников, но, в конце концов, почувствовали крепкую руку и успокоились.

Таваннанна не сразу пришла в себя и осознала, что избежала гибели. Она еле разжала побелевшие пальцы и распрямила спину, при этом чуть не потеряла сознание. Но все же устояла. Немного отдышавшись, она, наконец, обратила внимание на своих спасителей. Воины стояли перед ней на коленях. Один – коренастый стройный юноша с хищным горбатым носом и большими горящими темно – карими глазами. Борода и усы только начинили пробиваться на гладком лице. Другой – еще мальчик, чертами похожий на первого.

– Кому я обязана спасением? – спросила таваннанна не совсем твердым голосом.

– О звездоподобная, будь всегда счастлива и красива, – воскликнул старший. – Неужели твои сиятельные очи не узнают нас. Мы верные слуги лабарны, сыновья телепурия Верхней страны.

– Теперь вспомнила, – виновато улыбнулась таваннанна. – Сама богиня Сауска послала вас на помощь.

– Мы лишь сделали то, что нам велели Боги, – скромно ответил младший и горячо добавил: – Если бы мы не успели и допустили твою гибель, то сами бы покончили с собой.

При этом выражение лица у него было такое по-детски доверчивое, что таваннанна невольно рассмеялась. Барбиша даже покраснел от обиды.

– Встаньте же, славные воины! Ваш отец должен гордиться такими сыновьями.

Сзади послышался страшный грохот. Это мешеди на двух колесницах мчались помочь своей госпоже. Страх и ужас перекосил их лица. Они думали, что таваннанна разбилась или покалечилась. Не сносить им головы! Но, увидев свою правительницу целой и невредимой, слуги немного успокоились. Мешеди упали перед госпожой на колени и принялись лбами бить о землю и стонущими голосами молить о прощении.

– Замолчите! – прикрикнула Татухепа, как хозяйка на провинившихся псов. После взгляд ее немного смягчился. – Во время праздника грешно поднимать руку на человека. Но в следующий раз готовьте ларцы для ваших отрубленных голов. Теперь идите прочь и не стоните возле меня. Прикажите подать другую колесницу с сидением.

Мешеди вскочили и со всех ног бросились выполнять приказание. Вскоре привели легкую двухколесную повозку, запряженную парой мулов. Мешеди помогли таваннанне устроиться на сиденье с низкой спинкой.

Улия и Барбиша шли рядом с колесницей. Их кони преданно следовали за хозяевами.

– Милые юноши, – заговорила таваннанна. – Боги, конечно, мудро поступили, что послали вас спасти меня. – Брови таваннанны сердито сдвинулись. – Но скажите честно: что вас привело сюда? Уж не собирались ли вы поглазеть на дочерей дворца, когда те купались. Вы совершили великий грех.

– Нет, звездоподобная! – воскликнул искренне Улия. – Неужели ты думаешь, что честный воин способен на такой поступок. Боги сразу бы нас лишили зрения, и мы ходили бы по дорогам в лохмотьях, выпрашивая милостыню. Мы ехали сюда, чтобы увидеть тебя, Солнцеподобная, упасть к твоим ногам и, не смея поднять глаза, просить о снисхождении.