скачать книгу бесплатно
Когда отец ушел, он еще долго лежал, смотря в белый потолок и размышлял, что же произошло. Он "уделал" Глухарева! Тот оказался не так уж крепок. Что теперь будет? Глухарев убьет его? Наверное да, так просто не оставит. И зачем он вляпался в эту историю? Ведь это он сам обозвал Глухарева и за это должен был получить. С другой стороны, Марат заступался за правду. Правда. А кому она нужна, эта правда? И тогда, на поле картошки, и сейчас. Стало лучше кому-то? Может равнодушие учителей, это и есть лучшая реакция на несправедливость? Не зная ответов, Марат смотрел в потолок, а в голове звучали слова отца: “Мы никогда не построим светлое будущее!”
Через неделю его выписали домой, а Глухарев лежал в больнице еще месяц, потом долечивался дома. Глухарева прооперировали, и доктор назначил ему колоть обезболивающее. Три раза в сутки какой-то медицинский наркотик. А кололи только один раз. Две другие дозы списывались на его имя и исчезали. Медсестры дозы продавали наркоманам, которые стаями кружились около больницы.
Глава 5. Мрази
В школе Марат появился с гипсом на руке и искривленным носом. Про их драку с Глухаревым ходили легенды. В школе к нему стали относиться с уважением. Особенно в первое время. Ну мало ли?
Спустя пару дней Марата вызвали к директору прямо на уроке. Удивленный, он зашел в кабинет. Директор школы – добрая и улыбчивая женщина, встретила его с болезненной скорбью на лице. Не властная, сердечная женщина. За столом в форме буквы “Т”, напротив директора, сидела пожилая милиционерша, с погонами на покатых плечах. Марат видел ее раньше. Это она приходила к нему в больницу. Он сел на предложенный стул, решая, к кому нужно повернуться больше, к милиционерше или директорше. Сидеть лицом к обоим одновременно не получалось.
– Вот, Сафаров, к тебе из милиции, – незаконченным жестом директор указала на женщину в погонах. Та взмахнула тонкими выщипанными бровями – так в ту пору было модно, плюхнула на стол кожаный портфель, вынула стопку бумаг и, не глядя на Марата, официальным тоном произнесла:
– Сафаров Марат, – ее глаза, подернутые дымкой власти, взметнулись на него, и Марат догадался, что это был вопрос.
– Да, – ответил он.
Она полистала бумаги, каждый раз с удовольствием облизывая подушечки пальцев.
– М-да, Сафаров, – милиционерша продолжала перебирать страницы, и Марат напрягся. По спине пробежала капля пота. Наконец блюстительница порядка оторвалась от бумаг и вперила в него пронзающий взгляд. Даже самый строгий учитель в школе не смотрел на него таким взглядом. Даже завуч. Это был взгляд из другого незнакомого мира.
– За твое плохое поведение ты попал на учет в детскую комнату милиции, – четко произнесла она.
Казалось, что у нее в глазах лазеры. За большим окном светило солнце, чирикали воробьи, на крышке стола извивалась красивыми линиями фактура дерева, но все это сейчас ничем не могло помочь ему. Директор тоже молчала и боялась дышать. Даже пыль в кабинете замерла, опускаясь медленно, в надежде остаться незамеченной.
– Однако, у тебя только положительные характеристики. От учителей, классного руководителя, соседей, из детского сада, – с досадой произнесла милиционерша. – Чем ты занимаешься в свободное время?
– Ничем, – выдавил из пересохшего горла Марат.
– Совсем ничем? По улице гуляешь?
– Ну… гуляю.
– А в “кружки” не ходишь?
– В авиамодельный.
– Ходишь в авиамодельный?
– Ходил.
– А теперь?
– Перестал.
– В бокс или борьбу не ходишь? Каратэ?
– Нет.
– Раньше ходил?
– Нет.
Марат почувствовал, как милиционерша перестала смотреть на него, снова уткнувшись в бумаги, и незаметно выдохнул.
– Он у нас хороший мальчик, исполнительный, по классу помогает, поведение всегда отличное, – заступилась директор. – Ну подрались, с кем не бывает. А этот Глухарев, вот с ним у нас постоянные проблемы. Он сам всех и задирает, драчливый такой, семья у него неблагополучная.
– Ну с Глухаревым мы разберемся, а Сафаров… Я сейчас напишу тебе бумажку, завтра явишься с кем-то из родителей. Адрес и время там указаны. От уроков ты освобожден.
– Зачем? В тюрьму? – Марат посмотрел на нее обреченно и скорбно, и это понравилось милиционерше. Она была убеждена, что только страх способен навести порядок. С высоты ее опыта – это аксиома. Довольно небезосновательная.
– Возможно, посмотрим на твое поведение. Свободен, – она махнула рукой в сторону двери.
Марат машинально встал и вышел, споткнувшись о порог. Добрел до своего класса, остановился и с тоской посмотрел в окно, на школьный двор, на турники, на асфальтированную площадку, где все вместе недавно пели гимн. В душе царила такая жуткая тоска, что стало горько дышать. Его посадят в тюрьму? За что? Зачем?
Прозвенел звонок и из класса выпорхнули ученики. Увидев удрученного Сафарова, они обступили его, расспрашивая, как прошел разговор с директором. Услышав, как все было, они погрустнели.
Дома снова переполох. Мать не спала всю ночь. Утром позвонила на работу и отпросилась. Отец был в рейсе, и на утро Марат с матерью отправились по адресу, небрежно написанному на бумажке. Это оказалось недалеко от дома. Он и не знал, что тут, поблизости, во дворах, где они с друзьями знали каждый бугорок и куст, за невзрачной обшарпанной дверью находилась детская комната милиции их Правобережного района.
Мрачный коридор, дежурный за стойкой, скрипучий облезлый пол, испачканные известью светильники. Мать подошла к нужной двери, прочитала надпись на ней и шепнула:
– Ее зовут Галина Николаевна, не забудь.
Марат кивнул и тут же забыл. Они вошли в темный и тесный кабинет. За столом сидела та самая женщина в погонах. Напротив стоял пустой стул. На стул светила яркая настольная лампа.
– Вы подождите в коридоре, – повелела она матери.
Мать проворно исчезла за дверью:
– Да, да, конечно.
– Садись, Сафаров, – скомандовала Галина Николаевна.
Перед ней на столе лежали бумаги. Минуту в кабинете стояла тишина, нарушаемая ее сопением и скрипом старого лакированного стула, противостоящего весу женщины. Свет слепил глаза. Марат один раз только посмотрел в сторону Галины Николаевны и снова уставился в безопасное место – в пол.
– Я же тебя насквозь вижу, – резко сказала она и Марат от неожиданности вздрогнул.
– Хочешь в тюрьму, Сафаров? – ее голос звучал, как приговор в зале суда. – Там нет мамы, плохо кормят и бьют каждый день. А, хочешь? Если не хочешь, тогда слушай меня внимательно. Ты сейчас на учете в милиции. Это очень и очень плохо.
Она пронзила его взглядом, как и тогда в школе. Но голос был жестче. Здесь ей некого опасаться. Хозяйка кабинета, хозяйка положения, наделенная полномочиями от самого государства, а перед ней очередной шалопай.
– Если вдруг ты еще раз подерешься с кем-то, Сафаров, то я тебя лично засажу в детскую колонию, а это та же тюрьма, только хуже взрослой.
Она злобно улыбнулась.
– Все вы сначала такие тихие паиньки, сидите вот на этом стуле, крокодиловые слезы проливаете, а как выйдете на улицу, так готовы друг другу головы оторвать, – произнесла она угрожающим тоном. – Хулиган! Ты будущий малолетний преступник! Как только тебя земля носит? Ты подумал о матери, Сафаров? Каково ей? Она тебя вот здесь, под сердцем носила, а ты ей такое преподнес! Что в твоей дурной башке было, когда ты драться полез?
Марат молчал, потому что совсем не помнил свои размышления в тот момент.
– Ненавижу, ненавижу вас всех, твари собачьи! Горе своих матерей! Толку от вас никакого! Ни стране, ни семье толку нет от вас! Ненавижу, скоты! Мрази! Убила бы, будь моя воля! Не возилась бы с вами ни дня, сволочи!
Марат молчал, словно прибитый к полу словами человека от власти. Кажется, ему стала понятна фраза, часто произносимая учителями: “От стыда готов сквозь землю провалиться”. Вот бы сейчас действительно провалиться. В темноту и сырость. Все равно там, наверное, лучше, чем в этом кабинете. Однако, как ни напрягался Сафаров, никак не мог понять, почему он сразу, вот так без разбора, попал в разряд “мразей” и преступников? Эта тетка была, кажется, не права. Неужели взрослые такие же болваны, как и их дети, только у них больше власти?
– Что молчишь, Сафаров? Язык проглотил? Хулиганить все вы мастера, а как отвечать, так молчим? Из-за таких, как ты, мы, нормальные люди, не можем отпустить своих детей на улицу. Не можем быть спокойны за будущее страны, – она размахивала короткой рукой с оттопыренным вверх указательным пальцем. – Но мы не дадим вам спокойной жизни. Всех посадим куда следует. Итак, слушай сюда, Сафаров. Если еще хоть раз кто-то мне на тебя пожалуется, хотя бы разок, я с тобой буду разговаривать по-другому. Ты теперь должен быть просто шелковым, просто паинькой, иначе – смотри у меня!!!
Голос Галины Николаевны звенел в ушах. Ее маленький рот с тонкими поджатыми губами, мертвецки бесцветными, открывался скупо и с сухим треском выплевывал короткие фразы, словно пулемет из амбразуры, стреляя короткими очередями. Марат больше не понимал ни слова. Не слышал. Он только чувствовал нутром, что так быть не должно. Это жутко несправедливо. Безоблачный мир, нарисованный в его воображении с малого возраста, воспитанный на хороших мультфильмах, детских книгах и пропаганде, теперь сгорал напрочь, оставляя только жирный летающий пепел вокруг. Словно теперь ему открывалась та сторона сцены, где расставляются декорации, где видны механизмы, расположены тросы и обнажена обратная сторона театра. Их в школе учили смотреть на фасад, а на чем он держится – умалчивали. Словно этого нет. Но дети намного умнее, чем думают взрослые. Вот только выводы им приходится делать свои собственные.
– Свободен, – сказала она и добавила, – позови маму сюда.
Он очнулся от ступора только в коридоре, когда увидел страдающие глаза матери.
– Как ты? Все хорошо? – она пригладила ему торчащий вихор на голове.
– Тебя зовет, – пробормотал он.
Мать на цыпочках прошла в кабинет, стараясь не шуршать одеждой. Дверь закрылась.
Хмурый Марат прислонился спиной к стене. Перед ним висел советский плакат, на котором рабочий огромным молотом разбивает бутылку водки и надпись: “Пьянству – бой”. На соседнем плакате крепкий дядя разгружает тачку и подпись: “От жаркой работы тает твой срок!” Второй плакат Марат не понял. Он вдруг почувствовал, как на него дует из замочной скважины. Сквозняк. Через отверстие Марат увидел плечо матери. Оглядевшись, он прислонил ухо к скважине. Оттуда доносился голос милиционерши, но слов не разобрать. Марат ухватил только “…и смотрите, не пожалейте потом, что не сделали аборт…”
Спустя пару минут из кабинета вышла бледная мать и со словами: “Пошли отсюда”, повела его домой. Так они шли по улице. Мать с бледным лицом и хмурый сын с непослушным вихром на затылке. Подходя к дому, Марат спросил маму:
– А что такое аборт?
Мать остановилась и с ужасом посмотрела на сына:
– Ты все слышал?
– Нет, только “аборт”, – пробормотал он.
– Ты подслушивал? – ужас на ее лице сменился злобой. – Нельзя подслушивать, когда взрослые разговаривают!
Мать отвесила ему крепкий подзатыльник. Веселый денек! Вообще-то это был первый и последний раз, когда его ударила мать.
Потом их знакомые посоветовали родителям Марата дать Галине Николаевне “на лапу”, чтобы их сына не ставили на учет в милиции. Мол, все так делают и решают подобные дела. Но сам Марат такого разговора не слышал и как поступили родители, не знал. Зато у него была тетя, которая носила брюки-клеш, рубашки с закатанными рукавами, курила, пила водку и крепко выражалась. Работала тетя водителем автобуса. Мать строго наказала не разговаривать с ней, поскольку тетя у них “плохая”. Но Марату нужно было только один вопрос узнать: что такое аборт. И тетя рассказала.
Они сидели на лавочке во дворе. Рядом громко и противно скрипели качели. Маленькие детишки ковыряли песочек. Старая бабуля вынесла еду для котов и к ней потянулись грязные и ленивые комки шерсти.
– Понимаешь, – сказала тетя и выпустила в небо облачко дыма, – когда женщина не хочет рожать ребенка, а он у нее в животе уже есть, туда засовывают такие железные щипцы и раздавливают ребенку голову. Хрясь! Отрывают и по кусочкам его оттуда всего достают. Вот и все, тут ничего хитро-мудрого.
– А ему больно? – Марат не знал, смеяться сейчас ему или плакать.
– Ну, вот если бы тебе башку раздавили, тебе было бы больно? – она обхватила его голову своими огрубевшими ладонями, словно тисками в мастерской автобазы, и сдавила. Было больно. Тетя у Марата – что надо.
Глава 6. Пока, враг
Прошло два месяца, настала снежная зима. Как-то в класс забежал Лопоух и крикнул:
– Глухарь в школе!
Ребята переглянулись. Марат нахмурился, вышел в коридор и сел на подоконник, хотя сидеть на подоконниках категорически запрещалось правилами школы. Все дни он ждал этой новости, каждый день жил в напряжении. И вот – случилось! Бойся или не бойся, а теперь нужно выруливать. Глухарев где-то рядом. Рано или поздно они встретятся.
Это случилось на перемене. Глухарев стоял с приятелями в коридоре у стены, а Сафаров шел в кабинет географии.
– Эй, ты, псих! – окликнул его Глухарев.
Марат остановился. Среди парней прокатился смех. Все они стояли в ожидании. Сафаров подошел. Улыбочки стали терять былую уверенность.
– После уроков на турниках, поговорить надо, – выплюнул Марат и зашагал прочь.
В школе было два места, где располагались турники: перед школой свежеокрашенные и на заднем дворе среди кустов. Все прекрасно понимали, что драка будет у задних турников. Место там тихое, скрытое от посторонних. А на улице лежал пушистый январский снег, слегка присыпанный выбросами металлургического комбината.
После уроков возле турников собрались ребята из разных классов. Школа быстро узнала, что здесь будет “махач”, и желающие посмотреть слонялись неподалеку. В то время дрались постоянно. Была даже негласная культура драк. Свои правила. Толпа была нужна, чтобы сомкнуться в кольцо и скрыть происходящее от взрослых. Обычно договаривались драться “до первой крови” и “лежачего не бить”, а старшие могли вовремя остановить поединок. Драться разрешалось только голыми руками.
Выйдя из дверей школы, Марат направился в назначенное место. Рука хоть и зажила, но кость вряд ли срослась крепко. Ей бы еще полгодика. Если будет драка, Глухарев скорее всего постарается сразу бить в полную силу. Будь, что будет! С такими размышлениями он вышел на задний двор школы и увидел собравшихся. Все они оживились, увидев главного виновника событий. Снег хрустел под ногами, толпа становилась все ближе, а сердце Сафарова стучало все сильнее. Ребята расступились. В самом центре стоял Глухарев, без куртки, только в шапке, и со сжатыми кулаками. Несмотря на решительность позы, в глазах Глухарева таилась неуверенность. Сафаров небрежно посмотрел на него, подошел к самым активным из толпы и громко сказал:
– Чего собрались? Махача не будет, расходимся! Мы будет говорить одни! Расходимся!
Толпа недовольно загудела. К нему вышел старшеклассник:
– Э, я не понял, че ты захлюздил?! Че ты хлюздишь?! Давай махайся! Че ты смываешься?!
– Мы сейчас тебе сами дадим по морде, если не будешь драться, – подошел другой высокий старшеклассник.
К нему присоединились другие:
– Э, че такое?! Дерись! Ты трус, что-ли?!
В какой-то момент показалось, что его сейчас и вправду изобьют. За отказ от драки. Не теряя времени, Марат подошел к Глухареву и положил ему руку на плечо. Глухарев чуть дернулся, но видя, что все спокойно, засунул руки в карманы.
– Давай просто поговорим, я не собираюсь драться. Где твоя куртка? Надевай и пошли отсюда.
Глухарев ухмыльнулся, сплюнул на снег, оделся и вразвалку пошел за Сафаровым. Раздались неодобрительные окрики. Некоторые из ребят пошли следом.
– Ты классный пацан, – начал Марат, когда они отошли.
Узнай он его немного получше, в нем действительно нашлись бы хорошие черты. Кто знает, может они даже могли бы весело проводить время. Гулять по дворам, слушать музыку, болтать о девочках.
– Я в прошлый раз перед тобой извинился за слова. В этот раз тоже извини, если тебе досталось сильно. Я не хотел. Но и мне досталось.
Глухарев молча шагал рядом с распахнутой курткой, будто ему не холодно.
– Я не хочу больше с тобой драться. Давай прекратим наш раздор. У меня к тебе претензий нет. Да и не было. У тебя ведь тоже ко мне все чисто?
Глухарев выжидательно молчал.
– Ты ведь не хочешь получить себе еще одного врага? Врага на всю жизнь, – уверенно сказал Сафаров.
– Ха, враг, – ухмыльнулся Глухарев и снова сплюнул в снег. Они остановились, подойдя к краю школьного стадиона, недалеко от того места, где и была та самая драка.
– Еще раз, ты классный пацан, – Марат хотел было завершить разговор рукопожатием, но руки Глухарева словно прилипли к карманам. – Что было, то прошло. Забудем, хорошо?
